Текст книги "Господин Малоссен"

38

У старого Иова был свой режим. И нам следовало его соблюдать.

– Никогда нельзя беспокоить его по утрам, – говорила Жюли, – это ночная птица.

– Значит, пойдем к нему после обеда?

– И тихого часа, ничего не попишешь. Сам потом увидишь, у него табличка на дверях: «С 16:00 до 17:05 – тихий час. Не входить под страхом смерти!» Сколько себя помню, он никогда ее не снимал.

– Тогда после тихого часа.

– Да. Часам к пяти. В это время я всегда оставляла Барнабе в его гротах и бежала посмотреть, что новенького у Иова.

– Барнабе не ревновал?

– Барнабе – это сама ревность.

– И у тебя не было других приятелей, кроме него?

– Все мальчишки долины были моими приятелями: и Шапе, и Мазе, и Бургиньон, и Мальсан…

– И во что же вы играли?

– Это тебя не касается.

Жюли рассказывала все это, укладывая в рюкзак всякую всячину, которой мы запаслись в Сент-Элали по дороге сюда, так как Жюли решила провести день на зубчатых вершинах утесов.

– Потренируем тебе легкие и икры, Бенжамен.

Разговор продолжился уже на этих каменных валах, обдуваемых со всех сторон резким ветром.

– Ну какой же ты глупый! Во что мы, по-твоему, должны были играть? Пропадали в гротах, катались на лыжах, сидели у костра, ходили на охоту, забирались на скалы, баловались браконьерством, устраивали соревнования лесорубов…

– А как же фильмотека старого Иова?

– Нет, Лизль и Иов предпочитали компанию друг друга. И мои приятели тоже. Это были два разных мира.

И вдруг она вскрикивает:

– Смотри!

И указывает пальцем вниз, в пустоту.

Я подумал, что она хочет, чтобы я полюбовался панорамой: весь мир далеко внизу, приплюснутый, как дорожная карта, ограниченная лишь свинцовой кромкой горизонта.

– Нет, вон там!

Там был орел. Метрах в десяти под нами, парил, распластав широченные крылья по воздуху, гигантский и дьявольски серьезный орел. Он считал, вероятно, особой гордостью планировать вот так, неподвижно, среди воздушных потоков. Властелин ветра! Вся земля в размахе крыльев.

– Он подстерегает добычу.

Я сразу же представил себе приговоренного зайчонка где-нибудь в паре-тройке сотен метров ниже, копошащегося в ершистой траве, такого делового, может быть, влюбленного, с мыслями о будущей семье, с планами предстоящей карьеры: агатовые глазенки, шелковая шерстка, прозрачные розовые уши и подвижная сопелка; он тоже – шедевр природы…

– Перекусим?

***

Через пять-шесть часов, когда ветер спал, солнце налилось свинцом, а мои легкие превратились в отрепья, мы наконец выбрались к Лоссанской долине. Жюли снова вытянула указательный палец.

Большой загородный дом ждал нас, прикрываясь зонтиком черепицы. Он был единственный в этой долине, с которой поднимался до нас пряный дух скошенной травы.

– Дом Иова?

Одна из пяти печных труб пускала прямо в небо ленточку дыма. Жюли улыбнулась.

– Иов ждет нас в своем кабинете, у камина.

– Это по такой-то жаре?

– Лето здесь короткое. От одной зимы до другой Иов не успевает согреться.

Мы спустились, перебираясь с одного уступа на другой, как будто выходя из морских глубин. При каждой остановке следовал комментарий Жюли.

– Правое крыло, с глухой стеной – фильмотека. Амбар в триста квадратных метров, где Барнабе тайком изводил километры пленки.

– Как изводил?

– А такой монтаж – по наитию. Здесь вырежем – сюда вставим. Теория Барнабе: киносинкретизм! Граф Дракула встречается с Кинг-Конгом в салонах Мариенбада… и другие фокусы. Сюзанну ждут большие сюрпризы.

– И что, старый Иов позволял вам это делать?

– Я же тебе говорю, что он никогда не смотрел один и тот же фильм дважды. Идем?

***

Где-то я уже видел эту дверь: массивного дерева, с крупными шляпками гвоздей в стрельчатом проеме. Вместо молотка – бронзовый кентавр со стрелой в груди и искаженным от боли лицом держал на руках он бездыханное женское тело.

– Я знаю эту дверь!

– Да, это дверь графа Царева. Шёдзак подарил ее Маттиасу после родов своей племянницы, а Маттиас, естественно, отдал ее Иову.

– Почему, естественно?

– Маттиас разве что не отдавал родителям заработанные деньги. А с подарками актеров, режиссеров и продюсеров они с Иовом уже просто не знали, что делать. Настоящие дипломатические дары. С каждым метром проданной пленки, с каждыми очередными родами им всё несли и несли. Вот увидишь, этот дом – какой-то музей иллюзий.

Я уже не слушал Жюли. Мне не нравился взгляд кентавра. Впервые после того, как мы отправились в путь – словно все винные пары, скопившиеся за это время, испарились разом, – я вдруг ясно вспомнил настоящую причину этого путешествия, откуда мы приехали, зачем мы здесь и с кем мы могли встретиться за этой дверью. Я схватил Жюли за руку в тот момент, когда она взялась за ручку молотка.

– Подожди. Ты уверена, что хочешь видеть Маттиаса?

Быстрый взгляд.

– Я думаю, его здесь нет. А если он и в самом деле на месте, то, насколько я помню, у нас были к нему вопросы, разве нет?

Два коротких удара, один длинный отозвались в самом сердце дома.

– Это мой код. Иов знает, что это я, и ему не надо спускаться.

И правда, дверь графа Царева была не заперта. Она заскрипела – как и полагается, – открывая просторный, выложенный сверкающей плиткой холл, весь залитый светом, вплоть до тяжелых перил вычурной дубовой лестницы.

– А лестницу узнаешь?

Нет, я не узнавал эту лестницу. Мы принадлежали к разным слоям общества.

– Ну как же, Ренуар! Лестница из фильма «Правила игры». И плиточный пол тоже, как и охотничий трофей, там, в глубине.

– А выездная лошадь?

Деревянный конь с вытаращенными глазами и рядом огромных зубов, обнаженных в яростном ржании, вздыбленный на постаменте, в тени, слева от двери, готов был подмять непрошеного гостя.

– Привет от Бунюэля: «Забытые».

И снова, второй раз за этот день, я подумал о Клемане. Больше того, я увидел Клемана, как если бы он вошел в эту дверь вслед за нами! Клеман в раю! Ему-то не составило бы никакого труда распознать всех кукол Трынки из «Похождений бравого солдата Швейка», расставленных на консоли в стиле Виктора Луи[26]26
  Виктор Луи (1731-1811), французский архитектор эпохи классицизма.


[Закрыть] – подарок Гитри, я имею в виду консоль, – или позорный меч Расёмона, повешенный над фисгармонией Лона Чейни, он узнал бы и галерею портретов, развешанных вдоль лестницы под невообразимой люстрой из Топкапы[27]27
  Топкапа, дворец турецких султанов в Стамбуле (XV– XIX вв.); ныне – один из богатейших музеев искусства ислама.


[Закрыть].

– Родственники? – спросил я у Жюли, указывая на портреты. – Семья Бернарден?

Жюли шла впереди меня.

– Тише! Нет, Бергман! – прошептала она. – Портреты и медальоны из «Улыбки летней ночи». Все собрание.

– Вот здесь и надо устроить вашу фильмотеку… разобрать «Зебру» по камешкам и собрать здесь, в амбаре.

– Да, помолчи же…

Улыбаясь, она шла впереди меня. С каждой ступенькой она возвращалась в юность. Знак рукой: «Стой там». Палец к губам: «Молчок!» Ритуал из детства. Сделать вид, что мы застигли старого Иова врасплох, хотя в этот летний час он никого другого и не ждал. Она войдет без стука: «Что нового, старая развалина?» Бесцеремонность девчонки и дежурный ответ: «Ненавижу молодежь! Эта любовь молодых к старикам… какая гадость!» И долгий интересный вечер впереди.

Дойдя до двери, Жюли показывает мне на табличку. В самом деле: «С 16:00 до 17:05 – тихий час. Не входить под страхом смерти!» Ровный аккуратный почерк, фиолетовые чернила. Она бесшумно снимает табличку, улыбается мне напоследок, поворачивает ручку двери, открывает и входит.

И кабинет старого Иова взрывается.

Взрывается!

Почти бесшумно.

Как порыв сквозняка.

Мою Жюли отбрасывает к стене коридора, как в замедленной съемке.

Выбивает из кабинета дыханием дракона, которое обдает ее пламенем.

И только потом я слышу взрыв.

И вижу, как загораются волосы Жюли. Я кричу. Бросаюсь к ней. Срываю с себя рубашку, накидываю ей на голову и – скорее вниз, вместе с ней. Три двери, одна за другой, взрываются у нас за спиной. Ловушка, всё заминировано. Мы – ноги в руки и бегом по плиткам Ренуара, вон отсюда, сквозь пекло, согнувшись пополам, спотыкаясь, падая в траву, как можно дальше, под дождем разбитых стекол, и я накрываю рукой голову Жюли, на которой все еще моя рубашка. И тут входная дверь изрыгает свою порцию адского пламени.

– Берегись!

Едва успеваем увернуться, как бронзовый кентавр копьем вонзается в то место, где мы только что залегли, переводя дыхание.

– Дальше! Быстро!

Схватив Жюли за руку, я бросаюсь прямо вперед.

– Бежим!

– Я ничего не вижу!

– Шевели ногами! Беги! Я здесь! Я тебя держу!

Один взрыв за другим бросают нам вслед осколки стекол и черепицы, извергают пламя, которое внезапно накрывается прожорливо рычащей лавиной.

Падаем за какую-то липу.

– Дай взглянуть!

Я стал разматывать рубашку. Жюли вскрикнула от боли.

– Осторожно!

Брови отошли вместе с тряпкой.

– О! Господи!

Она прячет глаза. Почерневшие от огня руки. Вздувшиеся волдырями запястья.

– Убери руки, Жюли, дай взглянуть!

Она с трудом убирает ладони. Волосы, брови, ресницы!

– Попробуй открыть глаза!

Титаническое усилие! Она пытается. Оплывшие веки. Все лицо, поднятое к солнцу, дрожит, разрисованное ожогами. Я загораживаю солнце. Тень моего лица ложится на ее обожженную кожу.

– Не могу!

Новый взрыв. Дождь черепицы поливает крону липы. Рушится остов. Сноп искр.

– Кто это сделал?

Вдруг – слезы. Слезы ярости из-под зажмуренных век. Она отрывает глаза. Отталкивает меня. Вскакивает на ноги. Смотрит на дом. Во все глаза.

– Кто им это сделал?

– Ложись сейчас же!

Дождь черепицы. Я прижимаю ее к стволу дерева. Но она глаз не может отвести от дома.

– Методично. Комната за комнатой. Подрывная система!

39

Она повторила это слово в слово старшему сержанту, начальнику местной жандармерии:

– Методично. Комната за комнатой.

И прибавила:

– Должно быть, я запустила подрывную систему, когда вошла в кабинет.

Козырек полицейской фуражки держит курс прямо на место катастрофы.

– Вы кого-нибудь увидели там, в кабинете?

– Нет, не думаю. Все произошло так быстро! С первым взрывом пошла цепная реакция.

– Откуда вы прибыли?

– Из Роша, за усадьбой Реву.

– Пешком?

– Пешком. У нас угнали наш грузовик.

– Какой грузовик?

– Грузовик, взятый напрокат. Мы должны были перевезти пленку.

– С согласия владельца?

– Да. Господин Бернарден в завещании назначил меня наследницей фондов его фильмотеки.

– Акт наследования оформлен?

– Да. У меня был факс, в кабине грузовика. Господин Бернарден должен был передать мне оригинал вместе с пленками.

– А этот господин?

– Это мой друг. Он меня сопровождает. Он вытащил меня из этого дома.

– Вы подтверждаете?

– В точности.

Вопросы без задней мысли. Обычная процедура ровным тоном. Голос? Затянут в униформу. Едва различишь тембр. Остальные жандармы в это время рыщут вокруг, фотографируют, пожарные переводят запасы воды региона на этот дымящийся кратер.

– А вот и врач.

Белокурый доктор склоняется над лицом моей Жюли и заявляет, что все не так страшно.

– Больше испугало, чем повредило.

Мазь, марля, повязки. Мою Жюли мумифицируют.

– Не больно?

– Ничего.

– Вы, наверное, испугались за свои глаза.

– Немного. Бенжамен сразу накинул мне на голову свою рубашку.

– Правильная реакция. Вытяните руки. Больше всего обгорели запястья… защищаясь, вы, должно быть, закрыли лицо ладонями, скрестив руки…

Вся округа собирается в Лоссанскую долину. В том числе и приятели Жюли: сперва привлеченные пожаром, они вдруг обнаруживают здесь Жюли, стоящую рядом с нарочным. Они взволнованы, но правила не нарушают: с Жюльеттой – никакого бурного проявления эмоций.

Ш а п е (указывая на повязки). Знаешь, а тебе идет!

M а з е. Что ни оденешь, все к лицу.

Ж ю л и (представляя нас). Робер, Эме. Бенжамен.

Рукопожатия. Крепкие. Физиономии у них тоже неплохо проработаны зубилом долгих зим.

Ш а п е (глядя на пожар). Гари-то. Прямо как на Ивана-Купалу. Есть кто-нибудь внутри?

Ж ю л и. Не думаю. Я никого не заметила.

M а з е. С другой стороны – своя польза. Всякий раз, как парижане добираются досюда, нам потом лет на тридцать разговоров хватает.

Несмотря на обстоятельства, Жюли вздрагивает под своими ватно-марлевыми повязками – смеется.

В р а ч. Не шевелитесь.

Ж а н д а р м. Вы знакомы?

Ш а п е. С самого детства. Это Жюльетта. Ты же не станешь ее мучить?

Ж а н д а р м. Априори – нет.

Шапе и Мазе обмениваются взглядом, который посылает на фиг все эти «заранее» и «потом». И «тем более» отправляется туда же. Нужно понимать, что Жюльетта – посланница святых сил, и жандармерии крупно бы повезло, будь они с ней поласковей.

Ш а п е. Если что нужно, Жюльетта…

М а з е. Мы всегда рядом.

И оба отправляются поздороваться с пожарными, деловито копошащимися вокруг дымящихся развалин.

– Ну вот, – говорит врач, завязывая последний бинт. – Когда начнутся боли, принимайте это, по две таблетки через каждые три часа, и это.

Врач удаляется. Налетает северный ветер, поднимая фонтаны искр. Сержанта пробирает мелкая дрожь под его синей рубашкой.

– Вы здешний? – спрашивает Жюли. Тот позволяет себе улыбнуться:

– Ни я, ни мои люди. Таков у нас порядок в жандармерии. Иначе было бы просто невозможно работать. Нет, я эльзасец.

Наконец рушится и амбар. Во все стороны разлетаются кресла.

– Это была их фильмотека, – объясняет Жюли.

– Вы кого-нибудь подозреваете? – спрашивает старший сержант. – То есть я хочу сказать… Кто мог так на них обозлиться?

Жюли на секунду задумалась.

– Нет… Даже не знаю.

Почти мечтательные интонации разговора прерываются вторжением другой фуражки.

– Идите посмотрите, что там, шеф! Мы кое-что обнаружили.

И, обращаясь к нам:

– Вы тоже, может быть, вы сможете нам помочь.

Он шагает впереди.

– Это там, выше, на дороге из Mопа.

Он карабкается вверх по склону, продираясь сквозь кустарник. Мы за ним. Он переходит через каменистую дорогу и углубляется в ельник, загребающий пыль лапами нижних ветвей.

– Смотрите!

Что ж, мы смотрим.

Я даже думаю, что мы никогда еще так не смотрели.

И такого не видели.

Прямо перед нами, в центре поляны, едва прикрытый еловыми лапами, – наш грузовик.

Наш белый грузовик.

Вне всякого сомнения.

– Это наш грузовик, – говорит Жюли.

– Тот, который у вас угнали?

– Да.

Третий жандарм открывает задние створки фургона. Внутри битком набиты катушки с пленкой.

Старший и бровью не ведет. Он спокойно забирается в фургон, приглашая Жюли следовать за ним. Он читает вслух названия фильмов, написанные на жестяных коробках.

– Это фильмотека господина Бернардена?

– Да, – отвечает Жюли.

– И это тот самый грузовик, который у вас украли?

– Да, – отвечает один из его подручных. – Мы нашли в бардачке документы на прокат грузовика. Коррансон, правильно? Мадемуазель Жюли Коррансон?

– Да, – подтвердила Жюли.

Вопрос старшего сержанта своему подчиненному:

– Вы нашли факс, подписанный Бернарденом? Ответ:

– Факса нет, шеф.

Старший сержант, обращаясь к Жюли:

– Куда вы его положили?

Жюли без всяких сомнений кивает головой:

– Вместе с документами, в бардачок.

– Нет, в бардачке – никакого факса, шеф, – повторяет подчиненный.

Тут я, на всех парах:

– Угон грузовика был зарегистрирован двумя автоинспекторами, которые сдали рапорт в центральный комиссариат Баланса.

Какое странное чувство, не верить собственным словам, зная в то же время, что это чистая правда. Земля уходит из-под ног… Свободное падение на твердой земле…

***

– Весьма сожалею, – говорит старший сержант, вешая трубку.

Я уже знаю, что он сейчас сообщит нам: комиссариат Баланса ничего не знает. Не сняв еще руки с телефонной трубки, жандарм отрицательно качает головой. У него и в самом деле расстроенный вид. Он не из тех полицейских, которые бессовестно проедают зарплату, предпочитая ложь правде. Он любит простых невинных граждан. Он предпочел бы, чтобы комиссариат Баланса подтвердил наши показания. Но комиссариат Баланса не подтверждает.

– Никакой жалобы об угоне грузовика этим утром не поступало.

Жюли молчит.

Жюли поняла.

Жюли измеряет всю низость обмана.

И глубину пропасти.

Я один продолжаю отбиваться. При этом питаю не больше иллюзий, чем сельдь в сетях балтийских траулеров.

– Там, в гостинице, был еще один человек, у которого угнали машину! И девушка, горничная, она может это подтвердить. Она посетила нас вечером и разбудила сегодня утром, когда пришли инспекторы.

– Мы это, конечно, тоже проверим, – отвечает старший сержант, утвердительно кивая головой. – Какая гостиница, вы говорите?

Я повторяю.

Связываясь по телефону, он спрашивает у нас:

– Вы зарезервировали номер? Есть какая-нибудь запись в регистрационной книге?

– Нет, – отвечаю я, – это была случайная остановка. Но мы заплатили чеком.

– Этой девушке, горничной?

– Да.

– Хорошо. Мы им туда позвоним. Я также еще раз запрошу комиссариат Баланса, насчет второго угона. Вы знаете марку машины?

Где же ты, моя память… я перебираю в уме возмущенные тирады того толстяка. Он тогда устроил настоящий фейерверк вокруг угона своей тачки. Но нет… нет… никакого упоминания о марке. А между тем черт знает, как он убивался по своей старушке, дубина!

– Какая-то большая, должно быть, – бухнул я наугад. – И новая.

– Не имеет значения. Если жалоба зафиксирована, мы узнаем и марку, и фамилию владельца.

***

Вот так. Бесполезно вникать в детали. В свою очередь и я перестал рыпаться. Не только комиссариат Баланса не подтвердил наличия какого бы то ни было заявления относительно угона машины, зарегистрированного между семью и восемью часами утра, но вместо этого в десять часов в тот же комиссариат поступило странное сообщение от хозяйки гостиницы об исчезновении горничной. Девушка, студентка, нанятая до конца месяца, чтобы присматривать за домом в ночное время, таинственным образом исчезла, так что постояльцы проснулись в совершенно пустой гостинице. Хозяйка с ума сходит. Да, девушка серьезная. Ее собственная племянница, приехала к ней, чтобы подзаработать денег на каникулы. Она собиралась поехать в Исландию с друзьями, тоже студентами. Естественно, никакого намека на мой чек и ни малейшего следа нашего пребывания, если вспомнить, что приехали мы поздно, встретила нас та самая девушка, и мы тотчас же поднялись к себе. Девять оставшихся клиентов, проснувшись, обнаружили свои девять машин. Десятого – как не бывало. Что до зеленоглазого инспектора, кстати, уроженца Сен-Мартена… никаких инспекторов его возраста среди весьма небольшого населения Сен-Мартена не числится, как и вообще молодых людей с зелеными глазами.

Нет, это уже не пропасть.

Это – омут, чудовищная воронка.

Мы с Жюли кружимся, как две мухи, которых каждую секунду может засосать в тартарары, в черную дыру заднего прохода нашего голубого шарика.

И дыра эта тут же разверзлась:

– Шеф! Тела нашли!

– Тела? – переспрашивает старший сержант, поворачиваясь к жандарму, который только что ввалился в его кабинет.

– В доме. Три обгоревших трупа.

XI. ВОЗВРАЩЕНИЕ КОЗЛА ОТПУЩЕНИЯ

Вы подтверждаете свою версию событий?

40

– Вы настаиваете на своей версии событий?

И дивизионный комиссар Лежандр заново излагает вышеназванную версию, верно, для того, чтобы я оценил все ее неправдоподобие и мог в любую минуту совершенно искренне от нее отказаться.

– По вашим словам, господин Малоссен, мадемуазель Коррансон и вы якобы взяли напрокат грузовик, чтобы забрать фильмотеку, которая будто бы была ей отписана по завещанию (что не подтверждается никаким документом), грузовик, который у вас, стало быть, украли (угон, зарегистрированный несуществующим полицейским) со двора одной гостиницы (где, кстати, никто вас не видел), чтобы спрятать его именно там, куда вы направлялись, и все для того, чтобы повесить на вас двойное убийство господина Бернардена и его сына, доктора Маттиаса Френкеля, я правильно излагаю?

Увы! Да, старый Иов… и Маттиас… найдены мертвыми под обломками… вместе с телом еще одного человека, личность которого не установили.

– Какая-то невообразимо запутанная ловушка, для которой к тому же потребовалось слишком много исполнителей, вы не находите?

Да.

Но он все-таки начинает перечислять:

– Угонщик грузовика, подставной постоялец, который должен был вопить о пропаже своей машины, еще двое – чтобы играть полицейских, и по меньшей мере двое других, заминировавших дом… Кто может ненавидеть вас настолько, чтобы поднять против вас целую армию, господин Малоссен?

О, это неразрешимый вопрос всей моей жизни, да. Кто может меня ненавидеть? И почему до такой степени? Что я вам сделал?

Дивизионный комиссар Лежандр не слишком верит в такую ненависть.

– С другой стороны, вы знали доктора Френкеля.

С другой стороны – да.

– Он был гинекологом мадемуазель Коррансон. Это правда.

– Близкий друг ее семьи.

Это правда.

– Вы ему безгранично доверяли.

Это правда.

– После того, как он с вами поступил, нет ничего абсурдного в том, что вы могли желать его смерти.

Это неправда.

– Это называется «мотив», господин Малоссен. И скоро это будет называться судебной ошибкой.

Но что тут скажешь? Что сказать, когда ты – несчастный заложник чистой правды? Человек не живет правдой, он живет ответами! А Лежандр – всего лишь человек. Юноши грядущих поколений, слушайте меня: не знайте ничего, но имейте ответ на все. Бог родился из этого предпочтения! Бог и статистика! Бог и статистика, вот ответы, в которых никогда не усомнятся.

– Нет, господин Малоссен, ваша история невероятна.

Если бы жизнь портило только это – невероятное… Этот кабинет, например, бывший кабинет дивизионного комиссара Кудрие… Как это возможно в столь короткий срок так радикально изменить обстановку? Как можно за несколько дней заменить зеленый с золотом ампирный полумрак, ревниво оберегающий думы своего хозяина, – на полную прозрачность декора: огромное открытое окно, светлый палас и галогенное освещение, застекленная двустворчатая дверь, за которой бежит безликий поток коридора, полупрозрачные кресла, которые, кажется, держат подозреваемого в подвешенном состоянии, письменный стол из опалового стекла… Куда делись строгое красное дерево и темная зелень бархата? дверь, обитая кожей, и скрипящий паркет? реостатная лампа и салонный диван Рекамье? бронзовый бюст императора и камин, на котором он стоял? Куда улетели пчелы? Где вы, Элизабет? И кофе, Элизабет? Ваш кофе?..

– Если вас интересует мое мнение, господин Малоссен, я вам его изложу.

Дивизионный комиссар Лежандр не злой человек. У него уверенный голос. Он без всяких предубеждений складывает кубики своих доводов. Глаза его смотрят на безупречно чистые, ухоженные ногти его же рук. И сам комиссар Лежандр старается быть таким же безупречным.

– Я верю, что вы взяли напрокат грузовик, чтобы забрать эту фильмотеку и Уникальный Фильм (который мы все еще не можем отыскать среди других кинолент). Вы заявили об этом, ваши друзья кинолюбители это подтвердили, и по данному пункту нет противоречий. То, что эти фильмы составляют часть наследства, завещанного мадемуазель Коррансон, это тоже очень даже возможно. Надо будет проверить, но это возможно.

Комиссар Лежандр вперил взгляд в свои холеные руки, и нет ему надобности смотреть еще куда-то. Его зеркальная лысина отражает сознание подозреваемого. Так и видишь, как твои мысли бегут по голому черепу мыслителя. Оно, должно быть, раскололо не одного злоумышленника, это зеркало!

– Но есть еще кое-что, господин Малоссен. Я думаю, что ни вы, ни мадемуазель Коррансон, не могли перенести убийство – да, это можно назвать убийством – вашего ребенка, которого вы ждали.

Комиссар – человек деликатный. Он делает паузы там, где следует. И он не продлевает их дольше, чем нужно.

– Начиная с этого момента, моя версия расходится с вашей.

Да, такими незначительными расхождениями заполнены наши тюрьмы.

– Но прежде один вопрос. Только мадемуазель Коррансон и вы знали, что доктор Френкель скрывался в Веркоре у своего престарелого отца. Почему вы не сообщили об этом нашим службам?

Вопрос воспитания, господин комиссар… К тому же в то время «ваши службы» еще находились в ведении вашего тестя Кудрие.

– Вот здесь-то все и расклеивается, господин Малоссен. Вместо того чтобы предупредить полицию, вы приняли решение самим явиться туда и потребовать отчет у доктора, что в конечном счете вполне понятно.

Последний, кого я хотел бы встретить на плоскогорьях Веркора, так это Маттиас. Но попробуйте вставить этот человеческий фактор в логическую цепь. Просто попробуйте…

– Таким образом, официально вы ехали забрать коллекцию пленок и этот Уникальный Фильм. На самом же деле вы отправились допросить доктора Френкеля. И произошло убийство. Двойное убийство. Тройное, учитывая неопознанный труп.

Кто ты, мой третий покойник? Какие сюрпризы ты мне приготовил?

Л е ж а н д р. Кто эта третья жертва, господин Малоссен?

Я. …

Л е ж а н д р. Рано или поздно мы все равно это узнаем, судебно-медицинская экспертиза…

Я. Мы с Жюли думали, что в доме никого нет.

Л е ж а н д р. Совершенно невозможно. Табличка, висевшая на двери его кабинета, указывала, что у господина Бернардена послеобеденный отдых и что он хотел бы, чтобы его не беспокоили. Но, по вашим же словам, именно открыв эту дверь, вы спровоцировали первый взрыв.

Я. Этой табличке двадцать лет.

Л е ж а н д р. Может быть, но господин Бернарден вывесил ее как раз в тот день.

Я. Он вывешивал ее каждый день.

Л е ж а н д р. В доме, где он жил совсем один, с тех пор как умерла его жена? Маловероятно.

Я. Он делал это в память о том времени, когда в доме было полно детей.

Л е ж а н д р. Господин Малоссен… Иов Бернарден найден сгоревшим у себя в кабинете, сидящим в своем собственном кресле, лицом к камину, с раскроенным черепом, и на дверях у него была вывешена табличка, которая чудом уцелела.

Я. Если Жюли не увидела старого Иова, значит он сидел спиной к дверям.

Л е ж а н д р. К сожалению, из-за бегства мадемуазель Коррансон, у нас нет возможности ее допросить.

БЕГСТВО ЖЮЛИ

Раскаты грома из свинцовых туч. Голубое небо заливается серым асфальтом. Гнев Веркора. Внезапный. Один из приступов его летнего бешенства, который он разыгрывает при опущенном занавесе. Перпендикуляр молний, горизонталь рассыпавшегося града. Бомбежка. Небо взрывается, земля разверзается. Машину криминальной полиции, прибывшую за нами, за мной и Жюли, из Баланса, подхватывает ураганом. Полицейский юмор: настоящий Бейрут! Какое там, Сараево! Одно слово – Веркор! В прошлый раз было то же самое. Выезжаешь с семьей на природу, соберешься по ягоды, а заканчивается все спасательной операцией. Чертов Веркор! Если так дальше пойдет, у нас ветровое стекло накроется. Левый дворник уже загнулся. Что там на перекрестке? Берегись, там, впереди, прямо… Смотри! Катит прямо на нас! Тормози-и-и-и-и! Впилились. Мягкий удар. Мягкий и тяжелый. Черт! Что это? Сено! Целая лавина круглых вязанок катится с вершины холма. Вот зараза! Крестьянин машет руками: я не виноват, это молния! Откидной кузов прорвало на подъеме. Молния, да прямо в защелку. Сельский житель, однако, не слишком напуган. Стоит себе, от грозы не прячется. Всего уже градом исхлестало. Знакомое лицо. Не припомню кто. Так бы и расцеловал тебя, голубчик, да… наручники мешают. Наручники, пристегнутые к дверце. Особо опасный преступник: Малоссен! А Жюли без наручников: запястья обожжены. Один бугай рядом с ней, для конвоя. Только шевельнись, моя красотка… Бедолага. Он не знает Жюли. Его живот не справляется с острым локтем красотки, затылок трещит под ударом ее кулака. Дверь распахивается, и Жюли выскакивает в придорожные заросли. Беги, Жюли, на свободу! Молния, гром – блеск! Черт! Второй, тот, что рядом со мной, уже выхватывает пушку. Черт! Нет! Не стреляйте! Ногой ему в ребра. Выстрел в кусты. Спасайся, Жюли! Рукояткой мне по башке. Занавес.

***

БЕЗУПРЕЧНОЕ СОЧИНЕНИЕ В ПРОЗРАЧНОМ КАБИНЕТЕ

Д и в и з и о н н ы й к о м и с с а р Л е ж а н д р. Вот что произошло, господин Малоссен. Мадемуазель Коррансон и вы сами официально прибыли в Веркор, чтобы забрать эту фильмотеку и Уникальный Фильм. Вашей же настоящей целью было найти доктора Френкеля, чтобы его допросить. Вы это и сделали. Разговор не пошел. Произошло убийство. Двоих свидетелей – или каких-то людей, которых вы считали сообщниками врача, – ждала та же участь: вы убрали его отца и еще кого-то неизвестного. Испугавшись, вы решили замести следы, представив дело как заранее подготовленное покушение. Вы сами спрятали свой грузовик в лесу, в долине. Вы надеялись, что вас примут за жертв коварной ловушки.

Б е н ж а м е н М а л о с с е н. Боже мой, да кто поверит в подобный бред?

Л е ж а н д р. Вот именно, господин Малоссен. Ваше изложение событий тем правдоподобнее, чем труднее в него поверить. Вы даже оставили в фургоне улики, которые еще больше вас обвиняют: динамитную шашку и подрывную систему. Мадемуазель Коррансон прекрасно знает этот вид взрывчатки. Им пользуются все спелеологи этого района для расширения проходов в пещерах.

Я. И зачем нам было это делать?

О н. Я уже сказал вам, господин Малоссен. Вы собрали обвиняющие вас улики, чтобы заставить поверить, что их подкинул кто-то другой. Вы рассуждали следующим образом: полиция ни за что не поверит, что двое убийц могли быть столь неловкими в сокрытии своего преступления. Зато тот, кому надо было их подставить, действовал бы именно так.

Я. …

О н. Честно говоря, это хорошо продумано.

Я. …

О н. И в каком-то смысле эта комедия свидетельствует в вашу пользу.

Я. ?..

О н. Ну да! Она исключает предумышленность. Только помутнение рассудка могло толкнуть вас на подобную постановку. То есть вы приехали не для того, чтобы убить доктора Френкеля, но вы прокрутили этот сценарий, потому что вы его убили.

Я. …

О н. …

Я. Но… как же девушка из гостиницы? Студентка? Она-то прекрасно знает, что мы там останавливались той ночью и что наш грузовик украли!

О н. Исчезнувшая студентка… Вопрос и в самом деле интересный.

Я. …

О н. …

Я. …

О н. Вы же не вернулись, чтобы убрать ее? Избавиться от свидетеля?

Я. !..

О н. Будь это так, это, естественно, это все в корне изменило бы.

Я. !..

О н. Ну конечно! По крайней мере, предумышленность этого убийства не вызывала бы никаких сомнений. Но вы же не сделали этого, правда? Вы же не зашли так далеко?

Можно выкрутиться из любой ситуации. Случалось даже, что беспечные пловцы выбирались из огромного зоба мародерствующего аллигатора. Да, и такое видели! В Камеруне! Во Флориде! Встречались и рассеянные парашютисты, выпрыгнувшие из самолета без парашюта, а после этого спокойно дожившие до глубокой старости и скончавшиеся в собственной постели. Каждый день зэки бегут из тюрем, а агенты по недвижимости туда не попадают. Некоторым, бывает, даже удается получить страховку. Но никто и никогда не выходил еще невредимым из рук зятя, который из кожи вон лезет, чтобы отмежеваться от тестя. Я ясно понял это, когда дивизионный комиссар Лежандр наконец прямо взглянул мне в глаза.

– Теперь не те времена, что были раньше, господин Малоссен.