Текст книги "Безжалостный"

Глава 60

Весь день мы ехали на юг, Майло и Лесси на заднем сиденье, Пенни и я – на переднем, сменяя друг друга за рулем. «Хаммер» отлично держал скорость, так что мы быстро продвигались к цели.

Ваксс лежал на спине, прикрытый одеялом до подбородка. Если не видеть цепей, создавалось полное впечатление, что он решил немного вздремнуть.

Проголодавшись, мы брали еду на вынос и ели в дороге.

Всякий раз, когда Ваксс просыпался, чтобы сказать, что мы – покойники, Пенни вводила ему очередную дозу снотворного.

Среди прочего в его карманах мы нашли ключи от дома. Висел на кольце с ключами и брелок дистанционного управления, вроде того, каким мы открыли ворота в доме на полуострове.

В бумажнике Пенни обнаружила карточку с кодами охранной сигнализации дома и телефон, по которому следовало позвонить в случае ложной тревоги.

Более интересными показались нам четыре фотографии женщины – портреты. На одной она выглядела лет на сорок с небольшим; еще две сделали десятью годами позже; на четвертой ей было за шестьдесят.

На красавицу женщина не тянула, но выглядела симпатичной. Поначалу ее лицо казалось суровым, но, глядя на фотографии достаточно долго, ты понимал, что черты лица вполне мягкие, а суровость напускная. Женщине хотелось, чтобы ее видели такой.

Волосы она зачесывала назад, собрав в пучок на затылке. Темные в сорок и пятьдесят лет, на последней фотографии они поседели.

На всех четырех фотографиях женщина плотно сжимала губы, словно кто-то пытался сунуть ей в рот ложку с горьким лекарством.

В ее синих, как и у Пенни, глазах теплота отсутствовала напрочь, они даже отливали серым. Всякий раз она смотрела в объектив с таким видом, будто терпеть не могла позировать, но я подозреваю, что фотографии практически ухватили ледяную холодность ее взгляда.

Из бумажника Пенни также выудила сложенную открытку с напечатанным текстом поздравления, озаглавленную: «МАМЕ НА ЕЕ ШЕСТИДЕСЯТИЛЕТИЕ».

Пока я вел «Хаммер», она зачитала мне текст: «Матери жизни, матери смерти. Мать всех, от взгляда на тебя у меня перехватывает дыхание. Мать всех наших завтра, дай нам мир без печалей. Любовь – иллюзия дураков. Мудрость – сила, которая правит. Мать, соедини нас воедино. Измени этот мир ныне и навсегда».

– Не похоже на открытку от «Холлмарка», – прокомментировал я.

– Она подписана, – продолжила Пенни. – «Твой покорный сын Ширман».

– Я возможно, один раз что-то взорвал, – подал голос с заднего сиденья Майло, – но я никогда не сбрасывал на вас такую вот словесную бомбу.

– И я тебе за это признательна, Майло, – улыбнулась ему Пенни.

– Мать – женщина на всех этих фотографиях? – спросил я.

– Готова поставить на это обе почки и легкие, – ответила Пенни.

* * *

После того, как на поздний ленч мы съели чизбургеры (за рулем уже сидела Пенни), я затронул очень одну интересующую меня тему:

– Не могу сказать, почему мы боимся об этом поговорить.

– Я тоже не могу, – присоединилась ко мне Пенни.

– Я хочу сказать, среди всего ужасного, что мы узнали и увидели за последние дни или что нас заставили сделать, это не кажется таким уж пугающим.

– И однако, я так боюсь коснуться этого, что предпочла бы говорить о злодеяниях этих красноруких мерзавцев, совершенных с Генри Кейсесом, Томом Лэндалфом и остальными.

– Я понимаю, о чем ты. Я бы тоже лучше сто раз прочитал это идиотское поздравление Ваксса, чем заговорил бы об этом.

– А что такого ужасного мы можем выяснить? Какое-то время она делала что-то странное, но остается собакой.

– И очень милой собакой, – поддакнул я.

– Восхитительной собакой. Помнишь день, когда мы забрали ее из собачьего приюта? Мы влюбились в нее через минуту.

– Мгновенно, – уточнил я. – С первого взгляда.

Пенни вытерла о блейзер правую руку, потом левую, крепче взялась за руль.

– Ладно, приступим.

Я закрыл глаза и глубоко вдохнул.

– Приступим.

Пенни обратилась к Майло:

– Сладенький, Спуки, ты помнишь момент, когда мы с Лесси находились в багажнике?

– Это необычно, ехать в багажнике, – ответил Майло, – но повторять эксперимент мне бы не хотелось.

– Я обнимала Лесси, чтобы она не волновалась, – добавила Пенни.

– Ты могла этого не делать, мамуля. Она по натуре суперспокойная собака.

– Дело в том, сладенький, что в какой-то момент Лесси лежала, прижавшись ко мне, а в следующий она… исчезла.

– В багажнике было темно, – напомнил Майло. – Ты не знаешь, может быть, она отползла в угол.

– Судя по тому, как нам было тесно в багажнике, Майло, отползти она не могла.

– А кроме того, – добавил я, – так же внезапно она появилась на заднем сиденье.

– Ты ее видел? – осторожно спросил Майло.

– Она зарычала, я оглянулся и увидел ее.

– Ты уверен, что это случилось после того, как ты уложил ее в багажник, а не раньше?

– Майло, ты и твоя мать в тот момент точно находились в багажнике. Поэтому с временно́й привязкой проблем у меня нет.

– Понимаю, – кивнул Майло.

– А кроме того, очень скоро она оказалась на переднем сиденье, рядом со мной.

– Может, ты попросил ее перебраться на переднее сиденье.

– Майло, – в унисон сказали мы с Пенни со всей доступной нам суровостью.

– Это не так просто, – ответил наш сын.

– Мы слушаем, – нарушила Пенни затянувшуюся паузу.

– Мамуля, папуля, я не хочу, чтобы вы подумали, будто я – неумеха.

– Мы не думаем, что ты – неумеха, – заверил его я.

– Пока – возможно. Но я устроил тот взрыв, а теперь вот это.

– Это что?

– Вот это с Лесси.

– И что же это с Лесси?

– Получилось вот что. Вы знаете, я занимался путешествиями во времени.

– Да, – кивнула Пенни, – и решил, что такое путешествие невозможно.

– Это случилось после того, как я сделал жилет.

– Какой жилет? – спросила Пенни.

– Временной жилет. Временной жилет для Лесси. Я пытался послать ее на одну минуту в будущее.

– Ты экспериментировал с Лесси? – В голосе Пенни слышалось очевидное осуждение.

– Она любит работать со мной. Ей это не может повредить.

– А если бы ты случайно отправил Лесси на миллион лет в будущее и мы никогда больше не увидели бы ее?

– Такого случиться не могло. Путешествие во времени невозможно.

– Ты этого не знал, когда нажимал на кнопку, – указала Пенни.

– Какую кнопку?

– Пусковую кнопку временно́го жилета собаки.

– Это была не кнопка. Ползунковый переключатель.

– Майло.

– Ладно, ладно, она не исчезла на одну минуту, а телепортировалась в другой конец моей комнаты. Я думал, что делаю временной жилет, а сделал телепортационный жилет.

Я открыл глаза.

Пенни вновь вытерла ладони о блейзер.

Я откашлялся.

– Ты не надевал этот телепортационный жилет на себя, так?

– Нет. Похоже, у телепортации есть весовой предел. Лесси это может сделать, а я на десять фунтов тяжелее, чем нужно.

– Никогда не пытайся куда-нибудь телепортироваться, – отчеканила Пенни. – Никогда!

– Майло, ты же помнишь Винсента Прайса в «Мухе»?[37]37
  «Муха» – американский научно-фантастический фильм (1958). Главный сюжетный ход – сбой установки телепортации, как причина случившегося с героем несчастья. Он меняется головой с мухой.


[Закрыть]

– Такое не могло случиться в реальной жизни, только в кино, – защищался Майло.

Но тут меня осенило.

– Минуточку. Когда я клал Лесси в багажник, не было на ней никакого жилета.

– В этом-то и дело.

– Какое дело?

– Я даже предположить такое не мог.

– Майло.

– После того, как Лесси несколько раз телепортировалась в жилете, чтобы сделать это вновь, жилет ей больше не требовался.

Пенни вдруг осознала, что во время последней части нашего разговора все сильнее давит на педаль газа, и мы уже мчались по автостраде со скоростью, превышающий сто миль в час. Поэтому мягко сбросила ее до разрешенного предела.

– Давай расставим точки над i, – предложил я. – Теперь Лесси – собака, которая по собственной воле может телепортироваться куда угодно.

– Не куда угодно, – ответил Майло. – Вроде бы существует дистанционный предел. Она может телепортироваться в другой конец комнаты. Или из багажника на заднее сиденье. Или с заднего на переднее. Или в ящик комода и на тумбу для телевизора. Но расстояние не должно превышать десять, пятнадцать, возможно, двадцать футов. С места на место она перемещается мгновенно, но это короткие путешествия.

Пенни и я какое-то время молчали. В моем молчании Пенни уловила что-то необычное, поэтому спросила:

– Кабби?

– Что?

– В чем дело?

– Я думаю, она может телепортироваться дальше, чем на двадцать футов.

– И как далеко она отправлялась? Принесла тебе сувенир из Гонконга?

Я вспоминал о том, как преследующий нас «Эксплорер» резко вышел из-под контроля, словно на водителя напал рой разъяренных пчел.

– Она телепортировалась из седана в «Эксплорер», который преследовал нас. Эти парни догоняли меня, подбираясь все ближе, но внезапно собака исчезла из седана и материализовалась в «Эксплорере». Может, перед лицом водителя, потом оказалась у него на спине, на коленях его напарника, рыча, скаля зубы, кусаясь…

– Лесси никогда бы никого не укусила, – заявила Пенни.

– Никогда, – согласился Майло.

– Этих парней она могла покусать. Выглядели они, как люди, которые заслуживают укусов.

– То есть она поняла, что головорезы в «Эксплорере» – угроза для нас, и вывела их из игры… вот что ты мне говоришь? Ты говоришь мне именно это?

– Собаки тысячи лет защищают людей, у которых живут, – вставил Майло.

Лесси, соглашаясь, зарычала.

* * *

Достаточно долго мы ехали молча («Хаммер» по-прежнему вела Пенни), пока я не спросил:

– Майло?

– Да, папуля.

– Эти солонки.

– Какие солонки?

– Которые ты дал нам в подвале дома Лэндалфа.

– А-а, это уже не солонки.

– Не уверена, что я готова еще и к этому, – вмешалась в наш разговор Пенни. – Утром мы убили двух человек, потом приковали Ваксса к полу багажного отделения, узнали, что у нас телепортирующаяся собака, вот я и думаю, что для одного дня этого более чем достаточно.

Я объяснил ей свою позицию, по моему разумению, очень даже здравую:

– Чтобы избежать неприятных сюрпризов, мне бы хотелось знать, могут ли эти солонки отправить меня на Марс, или превратить в волка, или перенести в параллельный мир, где на Земле правят динозавры. Я не спрашиваю о дате моей смерти или о том, не придется ли мне до конца своих дней мучиться в тюрьме этих красноруких. Мне не нужна информация, от которой жизнь станет невыносимой. Я просто хочу знать, что делают эти солонки.

– Плюнь и разотри, – услышал я от Пенни Бум.

– Это необходимая информация, – настаивал я. – Все равно что ты ходишь с бутановой зажигалкой в кармане и не знаешь, что это такое, думаешь, а вдруг это освежитель дыхания, суешь в рот, чтобы от тебя пахло мятой, щелкаешь и опаляешь язык.

– Плюнь и разотри.

– Майло.

– Да, папуля.

– Эта солонка отправит меня на Марс?

– Это уже не солонка.

– Чем бы она теперь ни стала, она отправит меня на Марс?

– Нет, это невозможно.

– Она превратит меня в волка?

– Это глупый вопрос.

– Но она превратит меня в волка?

– Разумеется, нет.

– Она перенесет меня в параллельный мир, где Землей правят динозавры?

– Ты уж извини, папуля, но это глупо. Такое не удастся даже с перечницами.

– Так у тебя есть еще и перечницы?

– Плюнь и разотри, – ввернула Пенни.

– Давай ограничимся солонками, Спуки.

– Это все, что у нас есть, – ответил он, – только они уже не солонки, как я повторяю снова и снова.

– И для чего они нужны?

– Когда они были солонками или теперь?

– Теперь. Что они делают теперь?

– Нечто такое, что, по мнению всех, произойти не может. Чтобы понять, нужно проверить их на практике.

– Кабби, если ты не угомонишься, я начну кричать, – предупредила Пенни.

– Ты не начнешь кричать.

– Да, начну, и если я захочу перестать, действительно захочу перестать, то не смогу. Буду выкрикивать что-то вроде «бутанового освежителя дыхания», весь день, всю ночь, и тебе придется что-то сделать со мной, тебе придется отвезти меня в Титус-Спрингс и попросить придурковатого племянника этого Френка-из-хозяйственного-магазина запереть меня в своем подвале.

Внезапно до меня дошло, что я достаю Майло и Пенни точно так же, как меня частенько доставал Хад Джеклайт.

Само собой, меня охватил стыд.

– Ты права.

Она с подозрением глянула на меня.

– Да, да, – кивнул я. – Ты права, права. Иногда лучше всего плюнуть и растереть. Мы сегодня уже многое пережили, а день еще не закончился. Нам по-прежнему предстоит решить вопрос с Вакссом, и этого достаточно. Если на то пошло, более чем достаточно.

На заднем сиденье громко зевнула Лесси.

– Папуля, если бы я попытался дать научное объяснение, для тебя это прозвучало бы как галиматья.

– Я уже плюнул и растер, Майло.

– Если тебе от этого станет лучше, папуля, я могу гарантировать, что эта солонка язык тебе не обожжет.

– Приятно слышать, сынок.

– Но и дыхание она тебе не освежит.

Когда мы въехали в Большой Лос-Анджелес, день захотел двинуться в Японию, и я ему разрешил.

Через какое-то время сумерки решили последовать за днем, и я им разрешил.

Последние мои решения позволили мне немного расслабиться. Я почувствовал, что двинулся в правильном направлении, и придет день, когда я вновь смогу стать прежним Кабби, максимально реализующим свои лучшие качества, но при этом способным на что-то плюнуть и растереть.

Но на самом-то деле мы стремительно приближались к тому моменту, когда одному из нас предстояло умереть от пули, после чего наша жизнь уже не могла остаться прежней.

Глава 61

Дом Ширмана выглядел точно так же и на Картах Гугла: оштукатуренные стены, наличники, красивый испанский дом, построенный за сорокафутовыми магнолиями, кроны которых укутывали тенью лужайку перед домом. Ночью романтическая подсветка участка превращала дом в волшебный особняк.

Он оказался большего размера, чем я ожидал, и располагался на участке, площадью превышающем средние для Лагуна-Бич, что говорило о богатстве владельца. Ни Пенни, ни мне не хватило бы духа пытками добыть у Ваксса нужные нам сведения. А в его доме могли храниться записи и съемки, касающиеся преступлений как самого Ваксса, так и всей группы, выбравшей своим символом трискелион.

В какой-то момент ушедшего дня Ваксса наверняка хватились и начали искать. Но поиски, конечно же, шли в далеком северном округе. Никто не смог бы представить себе, что его похитили и везут на юг.

Тем не менее мы несколько раз объехали вокруг дома, высматривая, а не устроена ли на нас засада. Не заметили ничего подозрительного.

Ни в одном из окон не светилось ни огонька.

С помощью брелка я поднял ворота одного из двух гаражей, Пенни заехала под крышу, и я опустил ворота.

Поскольку при нашем появлении в гараже могла взвыть сирена охранной сигнализации, я готовился к тому, чтобы открыть дверь одним из ключей, найденных у Ваксса, вбежать в дом и отключить сирену с помощью кода, найденного в бумажнике. Но сирена не взвыла.

Мы втроем, плюс собака, с минуту постояли, прислушиваясь, ожидая, что кто-то выйдет из дома. Никто не вышел.

Ваксс по-прежнему спал, прикованный к «Хаммеру», и мы решили оставить его в багажном отделении на время обыска. А уж потом, найдя нужные документы или сейф, который не смогли бы открыть, вернулись бы к нему, чтобы получить ответы на интересующие нас вопросы.

Я открыл дверь из гаража в дом. Пенни и я, с пистолетами наготове, коридором провели Майло на кухню. По пути мы везде зажигали свет.

Вероятно, огромная кухня проектировалась с тем, чтобы ее часто использовали фирмы, обслуживающие торжества. Оборудование скорее соответствовало ресторану. Из нержавеющей стали изготовили не только всю технику, но и столы, буфеты и мойки. Даже возникало ощущение, что не кухня это, а секционный зал морга.

В мебели, которую мы видели, переходя из комнаты в комнату, преобладали прямые углы, в обивке – черный и серебристый цвета, на полах лежали серые ковры, картины выглядели очень уж модерновыми, будто писали их машины.

Наконец мы вошли в большую комнату, лишенную и мебели, и произведений искусства. Черный гранитный пол, серые стены, боковой свет вроде бы располагали к размышлениям, но у меня вызвали ощущение пустоты. А при склонности человека к депрессии в этом месте она развилась бы у него в мгновение ока.

Словно медитируя или пребывая в полном единении с темнотой, пока мы не разогнали ее, включив свет, посреди комнаты стояла женщина с фотографий, найденных в бумажнике Ваксса.

Выглядела она старше, чем на самом последнем снимке. Как минимум ей было лет семьдесят пять. Она оставалась интересной женщиной, только очень уж исхудала, высокая, похожая на цаплю.

Одетая в хорошо сшитый костюм (длинная черная юбка, серый пиджак, черная блузка, простенькое, но ослепительное брильянтовое колье), она определенно гордилась своей внешностью.

Не будь ее открытые глаза столь наблюдательными, я бы подумал, что она – заботливо сохраненный мумифицированный труп.

– Что вы сделали с моим Ширманом? – спросила она сильным, командным, с четкой дикцией голосом.

– Он спит, прикованный к «Хаммеру», в гараже, – ответил я.

Она переводила взгляд с пистолета на пистолет.

– Вы пришли сюда, чтобы убить меня?

– Мы пришли сюда, чтобы кое-что выяснить, – ответила Пенни. – Вы – миссис Ваксс?

– Ваксс – фамилия, которую я выбрала и сделала своей. Меня не вынудили ее носить. Я никогда не была замужем. Мне не требовался муж, чтобы иметь сына.

Она направилась к нам и чем ближе подходила, тем сильнее нервировала меня. Казалось, скользила, а не шла, словно мы имели дело с механическим роботом, а не с настоящей женщиной.

– Вы – странная женщина, – заметил Майло с детской непосредственностью.

– Что делает в моем доме это грязное животное? – брезгливо спросила миссис Ваксс.

– Лесси – не грязная, – встал на ее защиту Майло. – Она такая же чистая, как вы. И может делать то, что вам не под силу.

Лесси не унизилась до того, чтобы рычать на это пугало, но взирала на хозяйку дома с собачьим презрением.

– Прикуси язык, мальчик. Тебе следовало бы знать, с кем ты говоришь. Мое девичье имя – Зазу Вейн. В справочнике «Кто есть кто» вы найдете большую статью о моем сострадании и милосердии. Но все, что действительно важно, я сделала под именем Зазу Ваксс, и такое не по плечу целой нации таких, как вы.

– И о каких достижениях идет речь? – сухо поинтересовалась Пенни.

– Пятьдесят лет я создаю новую науку – конструирование культуры. Я формировала американскую и, следовательно, мировую культуру, потратив миллиарды долларов на пропагандистские кампании, но также, и это оказалось более эффективным, полагаясь на методы, зачастую используемые в шпионаже и в военных действиях.

– Похоже, что на это у вас уходит много времени, – предположила Пенни.

– Да, я ужасно занята, дорогая моя.

– Ближе лучше не подходить, – предупредил я, когда расстояние между Зазу и нами сократилось до десяти футов.

Она остановилась, но, казалось, вибрировала от распирающей ее энергии и, будь на то желание, преодолела бы эти десять футов одним прыжком.

– Миллиарды долларов, – повторил Майло. – Вы так богаты?

Глянув на него поверх длинного прямого носа, так птица могла бы посмотреть на жучка перед тем, как его съесть, Зазу Ваксс ответила:

– Я распоряжаюсь неограниченными ресурсами федерального казначейства.

– Звучит неплохо.

– И в отличие от глупых и пассивных разведывательных ведомств все эти годы наш бюджет никем и никогда не контролировался.

Она явно гордилась как собой, так и своими достижениями. Но я понимал, что она никогда не стала бы нам всего этого говорить, если бы не ее полная уверенность в том, что из этого дома нам живыми не выйти.

Свет вспыхнул в дальней стене этой камеры медитации, и через открывшуюся дверь в нее вошел монстр-из-«Мазерати». Нашего присутствия он не замечал, что-то бормотал себе под нос, его большие руки болтались из стороны в сторону. Ростом и фигурой он напоминал Ширмана Ваксса, но шел, волоча ноги, и я заметил, что он – горбун.

И вот, без дождя, который мешал мне разглядеть его при нашей первой встрече, я подумал, что он не столь страшен, как жалок. Наконец-то до моих ушей донеслось его бормотание, открыв испуганную душу:

– Не трогай, не трогай красивые вещи, ты их разобьешь, глупый мальчишка, неуклюжий мальчишка, не трогай красивые вещи.

– Ну! – резко бросила Зазу.

Горбун остановился, поднял голову, на жутком лице отразился страх, глаза потемнели от ужаса.

– Что ты разбил теперь? – спросила она.

Его губы шевелились, но ни одного слова с них не слетало. Наконец он смог оторвать взгляд от женщины и заметил нас.

– Зазу, им тут не место, не место, не место, – он начал заламывать руки. – Что случилось? Что не так?

Я узнал грубый голос жестокого убийцы, который перерезал горло Джону Клитрау, а по телефону назвал себя братом всего человечества.

С одной стороны, ему нравилось насилие, с другой – он, несомненно, был очень одинок, ни к кому не мог обратиться ни за советом, ни за теплым словом, что порождало неуверенность в себе и слабоволие.

– Им тут не место. У нас беда, у нас беда.

– Заткнись, или я тебя заткну! – смущенно фыркнула Зазу.

И ее смущение могло означать, что она сама удивлена нашим появлением ничуть не меньше горбуна, пусть и изо всех сил пытается это скрыть. А если мы, действительно, удивили ее, значит, она не контролирует ситуацию, пусть и хотела нас в этом убедить.

– Они заявляют, что твой отец скован и лежит в «Хаммере», который находится в гараже.

Мы с Пенни переглянулись.

– Отец? – вырвалось у нас одновременно.

– Они говорят, что он жив, – продолжила Зазу. – Возможно, лгут и в одном, и в другом, – она повернулась к нам. – У вас оружие. Вот я и должна спросить – может он сходить в гараж, чтобы удостовериться, что вы говорите правду, прежде чем мы обсудим ваши требования?

Без ключа к замкам на освобождение Ширмана ушло бы полчаса, и это при наличии соответствующих инструментов.

– Я хочу, чтобы он вернулся через две минуты, – ответил я, – или мне придется застрелить вас.

Зазу не понравились такие тикающие часы, возможно, потому, что горбуну она не доверяла, но она поняла, что лучших условий ей не выторговать.

От ее взгляда, брошенного на горбуна, тот сжался. Плечи еще больше поникли, он опустил голову, кротко глядя на нее из-под тяжелых надбровных дуг.

– Если ты хочешь, чтобы тебе разрешали делать то, что тебе так нравится, возвращайся сюда через две минуты.

– Да, Зазу. Я вернусь, вернусь, Зазу. Я понимаю. Я же всегда делаю то, что ты говоришь.

Горбун поспешил к той двери, через которую мы вошли, скрылся за ней.

Внезапно я вспомнил последние слова Клитрау: «И теперь я в башне Парижа с…»

Джон пытался предупредить, не выдавая себя, что я не должен жалеть горбатого урода, если он попадется мне на пути, и не подпускать к себе. Знаменитый роман Виктора Гюго, «Notre Dame de Paris», на английском назывался «Нотрдамский горбун», и под башней, разумеется, подразумевалась колокольня собора.

Я велел Зазу встать между нами и дверью, через которую вышел горбун.

Такие руки, с толстыми пальцами, большими костяшками, едва ли могли ловко управляться с пистолетом или автоматом, он, скорее всего, всегда выбирал нож, как в случае с Клитрау, но я решил, что такой живой щит, как Зазу, все равно не помешает.

Зазу тем временем вернулась к любимому коньку:

– Проблема с культурой в том, что она качается, как маятник, сначала под воздействием одной доктрины, потом – ей противоположной.

– То же самое происходит, когда работаешь над проблемой перемещения во времени, – ввернул Майло.

Зазу посмотрела на него так, будто собиралась плюнуть в мальчика ослепляющим ядом.

Но ей очень уж хотелось говорить о себе, вот она и не собиралась отвлекаться по пустякам.

– Цель моей жизни состоит в том, чтобы не дать маятнику качаться и направить его по арке, которую указал гениальный Руссо два столетия тому назад.

– Люди говорят, что я – тоже гений, – сообщил ей Майло.

– Ты – не тот гений, – отмахнулась Зузу.

– Поосторожнее со словами, сука, – предупредила ее Пенни.

– Руссо был безумцем, – вставил я, – и абсолютным монстром в личной жизни.

– Да, – согласилась Зазу, – можно сказать и так. Шелли, Маркс, Фрейд, Ницше, Толстой, Бертран Рассел, все они были монстрами в личной жизни, но это сущие пустяки по сравнению с их вкладом в человеческую культуру.

– Все – безумцы в той или иной степени, – настаивал я. – Гении – да, но все они несли в мир… иррациональность, хаос, обоснование массовых убийств, отчаяние.

– Не безумцы, – возразила Зазу. – Интеллектуалы. Они формируют мнение элиты правящих классов. А потом художники и писатели должны своей работой нести послание интеллектуалов в массы. Чего вы, мистер Гринвич, не делали.

Она еще с минуту продолжала разглагольствовать, и я начал понимать, что она просто выгадывает время, чтобы найти способ разобраться с нами. Мы, действительно, удивили ее, застали врасплох.

– Не принижайте творчество моего отца, – вставил Майло при первой возможности. – Он – лучший отец в мире… и о-о-очень терпеливый.

Зазу Ваксс проигнорировала Майло, обратилась ко мне:

– Вашими книгами вы толкаете маятник в другую, неправильную сторону, вот почему вас нужно сломать, заставить признать свою ересь и покаяться.

Тяжело дыша и плача, горбун вернулся. В правой руке он сжимал мясницкий тесак, с которого капала алая кровь.

Если говорить о мелодраме, лучшего просто быть не могло. Но помните, жизнь более парадоксальна и всегда необычнее, чем любая фантазия.

И без того высокая Зазу расправила плечи и подняла голову, прибавив в росте чуть ли не фут.

– Что ты сделал? Болван, мерзкий урод, что ты сделал?

– Это был мой единственный шанс, – ответил сын Ширмана. – Раньше он никогда не был беспомощным. И потом никогда не стал бы беспомощным. Это был мой единственный шанс, и я им воспользовался, воспользовался, воспользовался.

Смерть Ширмана, несомненно, разозлила Зазу, но в злости этой интеллектуальное главенствовало над эмоциональным.

– Кретин. Он был первенцем постчеловеческой расы. Так и ты, созданный из клеток его спермы, задумывался первым суперменом.

Плачущий горбун в недоумении посмотрел на нее.

– Но я – не супермен, Зазу.

– Вины Ширмана в этом не было.

– Но и моей тоже.

– По крайней мере, Ширман приложил усилия.

Зазу была такой тощей, а костюм сшили очень уж хорошо, вот я и никогда бы не подумал, что она может иметь при себе оружие. Волшебным образом в ее руке появился пистолет. Сначала она выстрелила горбуну в голову, потом – мне в грудь.

Падая, я увидел, как Пенни застрелила Зазу.