Текст книги "Петербургские женщины XIX века"

Замужество

Образ жизни замужней дворянки зависел от доходов и рода занятий ее мужа. И здесь могли быть некоторые варианты. После замужества дворянка могла остаться в столице, держать «открытый дом» и блистать в свете или стать «первой дамой» уезда или губернии. Могла вести тихую и уединенную жизнь в поместье и растить детей. Могла стать «полковой дамой» и вместе с мужем путешествовать с полком. Могла стать женой дипломата и уехать за границу. Для купеческой дочери все было проще. Ей предстояло заниматься домом и детьми, в то время как муж будет заниматься делами.

Если для дворянки домовитость и хозяйственность – приятный «бонус», то от купчихи никто не ожидал ничего иного. Выйдя замуж, она брала в свои руки бразды правления в доме, заведовала кладовыми, покупками, столом, одеждой, поддержанием в доме порядка, приемом гостей. Если ее муж был небогат, то помогали ей в этом разве что кухарка да нянька. Впрочем, большинство купеческих дочерей, с детства помогавших матерям в домашних хлопотах, были к этому готовы. Сложнее им приходилось, когда у мужа были еще дети от первого брака. Тогда 16-или 17-летняя девушка в одночасье становилась матерью детям, которые зачастую были всего лишь лет на 10 младше ее.

Так, 17-летняя Анна Федоровна Целибеева, выйдя замуж за 32-летнего Григория Петровича Елисеева, стала мачехой его дочери от первого брака 9-летней Елизаветы. Анне Макаровне Целибеевой, жене Степана Федоровича Целибеева, пришлось воспитывать сразу двух падчериц от двух разных матерей, правда, ей было уже за тридцать. 22-летняя Татьяна Алексеевна Потиталовская, в замужестве Дурдина, жена владельца пивоваренного завода на Обводном канале (современный адрес: Обводный канал, 169–177) Ивана Ивановича Дурдина, стала мачехой сразу четверых детей – трех пасынков и падчерицы. Позже у нее родились пятеро своих детей: три мальчика и две девочки. В завещании Татьяна Алексеевна одаривает только своих родных детей – сыновьям отходят принадлежащие ей паи Товарищества и доходного дома Дурдиных (унаследованные ею от умершего 12 лет назад мужа), а дочерям – по 100 000 рублей и бриллиантовые украшения.

К сожалению, купчихи редко писали мемуары, и поэтому мы не знаем, легко или трудно было справляться юным мачехам со своими новыми обязанностями. Только по таким скудным данным, как содержание завещаний, дарственных и т. д., мы можем хотя бы отчасти судить об отношениях в семьях.

С семьей Дурдиных связан еще один «сюжет» о неравном браке, не принесшем счастья ни жениху, ни невесте. Татьяна Дурдина – дочь Ивана Ивановича от первого брака – вышла замуж за дворянина, гвардейского офицера Александра Николаевича Соболева, сына калужского помещика. Вероятно, женитьбу на купеческой дочери с большим приданым Александр Николаевич и его отец рассматривали как хороший шанс поправить дела в разоренном имении. Желая добиться этого брака, они скрыли от семьи невесты неприятную правду о том, что Александр Николаевич незадолго до свадьбы лечился от душевного расстройства. Однако после брака признаки душевной болезни вновь появились, и врачи признали положение Соболева безнадежным. Брак расторгли «по причине добрачного сумасшествия мужа», и одновременно с признанием недействительности брака маленький сын Соболевых Иван оказался официально незаконнорожденным. В течение трех лет Татьяна Ивановна добивалась восстановления справедливости, и наконец Иван Соболев высочайшей волей получил права потомственного дворянства.

Несчастливым был также брак Агриппины Григорьевны Растеряевой и представителя старинного немецкого дворянского рода Виктора Владимировича Зеге фон Лауренберга. Через шесть лет после свадьбы разоренная Агриппина вернулась в дом отца и подала прошение на высочайшее имя выдать ей отдельный вид на жительство и отдать двух дочерей, рожденных в браке. Она писала: «Я выросла в богатой семье, и воспитание получила самое непрактичное. В 19 лет я с трудом отличала добро от зла и думала, что зла на свете вовсе не существует. Встретившись в обществе с блестящим кирасиром, я не могла себе представить, как можно блистать в обществе, не имея ничего, кроме долгов… Теперь я живу в скромной квартире на небольшую сумму, которую выделяет отец. Совершенно разорена…» Суд признал мужа несостоятельным должником, его имение выставлено на продажу, покупателем стал Сергей Григорьевич Растеряев, брат Агриппины. Таким образом, она получила средства к существованию. Ее дочери обучались в Екатерининском институте в Петербурге.

А.В. Растеряева

Более удачным оказался неравный брак Марии Григорьевны Елисеевой, возможно, потому, что она устроила его сама. В 16 лет ее обвенчали с 24-летним купеческим сыном Александром Михайловичем Жуковым, и у них в скором времени родились двое сыновей и дочь. Потом здоровье Александра Михайловича расстроилось, семья выехала за границу для лечения, где обратилась к услугам доктора Франца Францевича Гроера из Варшавы. Очевидно, образованный, светский и обходительный врач составлял резкий контраст с теми купеческими типами, которые привыкла видеть вокруг себя Мария Григорьевна. Во всяком случае, когда Франц Францевич покинул семейство, чтобы поступить врачом в походный поезд Красного Креста, отправлявшийся на фронт (тогда в разгаре была война с Турцией), Мария Григорьевна записалась в тот же поезд сестрой милосердия, а вернувшись в Петербург, потребовала развода. Расставание с первым мужем было долгим и сложным, за это время Мария Григорьевна, практически постоянно жившая с Гроером в Варшаве, родила ему двух детей – сына Степана и дочь Софью. Наконец первый брак расторгли и тут же заключили второй. Невестка Марии Григорьевны Габриэль Гроер, бывшая женой Степана Гроера, вспоминает о жизни в этой семье: «И Степа, и Соня высоко чтили своего отца, а моя свекровушка Мария Григорьевна, конечно, была очень влюблена в своего видного, красивого и талантливого мужа, она целыми днями не отходила от его постели, когда его болезнь приняла катастрофический характер… Но в нормальное время она из любви к нему отравляла ему жизнь сценами ревности… Он обладал прекрасным голосом и музыкальностью, окружил себя и свою семью друзьями из театрального и музыкального мира для устройства домашних концертов… Но он был строгих правил, очень следил за хорошим воспитанием своих детей…

…Характер у нее (Марии Григорьевны. – Е. П.) был далеко не ангельский. Варшава ей не нравилась, она часто уезжала со Степой и Софьей к своим родителям и уговаривала мужа бросить его медицинский кабинет и переехать в Россию. Он не хотел бросать свою профессию ради капризов жены. Почвой согласия была Ницца, зимой каждый год они там снимали большую виллу, заводили лошадей, экипаж, кучера, брали в прислуги двух итальянок, горничную, кухарку. Степа, подросши, стал учиться в ниццейской гимназии, и зимой в семье были мир и любовь. А те дети, настоящие Жуковы, были брошены и забыты матерью… Она потом никогда о них не говорила, и я никогда не видела их фотографий…»

Еще одной обязанностью купчих было молиться за мужа и родных. Разумеется, все купеческое сословие было богомольно, но считалось, что у женщин больше времени, чтобы исполнять церковные обряды, ездить в паломничества и т. д.

Просвещенные купчихи участвовали в благотворительности наравне с мужьями, братьями, сыновьями. Так, в число основателей и пожизненных попечителей Еленинской бесплатной больницы для женщин в Лесном (ныне – Политехническая ул., 32) входили Александр Григорьевич и Елена Ивановна Елисеевы (муж и жена), их дочь Елизавета и невестка Екатерина Ивановна Аверина. Супруги Елисеевы и их дочь также были попечителями бесплатной рукодельно-хозяйственной школы на Среднем проспекте Васильевского острова (ныне – В.О., Средний пр., 20). Александр Григорьевич купил здание для школы и оплатил его перестройку.

Мария Андреевна Елисеева, жена Григория Григорьевича Елисеева (брата Александра Григорьевича), также много занималась благотворительностью. В годы Русско-японской войны она состояла членом Санкт-Петербургского дамского лазаретного комитета, возглавляла Комитет фонда вспомоществования нуждающимся бухгалтерам и их вдовам.

Имена женщин-благотворительниц из купеческого сословия будут еще неоднократно встречаться на страницах нашей книги.

Если муж умирал первым, вдова могла жить на процент от капитала, полученного ею в наследство. Так, Екатерина Васильевна Тарасова получала (правда, по завещанию свекрови, а не мужа) 50 000 рублей серебром единовременно и 2500 руб лей на ежегодное содержание. В наследство вдовам часто оставалась также недвижимость, имевшая большую ценность. Мария Исидоровна Дурдина, вдова Андрея Ивановича Дурдина, в 1896 году передала своим дочерям принадлежащие ей два дома. Первый из них с землей 392 кв. сажени оценили в 127 660 рублей, второй с землей в 433 кв. сажени – в 120 950 рублей.

Значительное состояние унаследовала от первого мужа, купца 1-й гиль дии Тюменева, Татьяна Степановна Елисеева: она владела доходными домами, лавкой в Гостином дворе, дачными участками в Новой Деревне. Выйдя замуж во второй раз за Николая Михайловича Полежаева, она назначила из своих денег стипендию для одной из воспитанниц женской рукодельной школы Дома призрения и ремесленного образования бедных детей, попечителем которого состоял ее муж. Позже она была активным членом Общества пособия бедным приходской Благовещенской стародеревенской церкви.

Но иногда вдовы решали сами попытать счастья в бизнесе. Так поступила Мария Гавриловна Елисеева, вдова Петра Елисеевича Елисеева – основателя рода Елисеевых. Мария Гавриловна, несмотря на то что у нее было трое взрослых сыновей, взялась продолжать дело мужа, вести торговлю фруктами и колониальными товарами (ром, кофе, сахар, рис, провансальское масло, трюфели, пряности, сыры, анчоусы и т. д.). Лавка Елисеевых располагалась тогда в доме Котомина на Невском проспекте (ныне – Невский пр., 18). В 1825 году она записалась в купечество по 2-й гильдии, в 1832 году объявила капитал по 1-й гильдии, но, очевидно, несколько поторопилась и в 1833– 1838 годах снова вернулась во 2-ю гильдию, зато с 1839 года она уверенно перешла в 1-ю и оставалась там до самой смерти в 1841 году, а унаследовавшие дело сыновья позже неизменно объявляли капитал по 1-й гильдии.

Спустя полвека во 2-ю гильдию записалась Анна Макаровна Целибеева, которая торговала сапожным и башмачным товаром в Гостином дворе. В 1892 году в купечество по 2-й гильдии записалась Анна Григорьевна Тарасова, вдова Николая Ивановича Тарасова, унаследовавшая от мужа деревообрабатывающую фабрику на Песочной улице.

Забавно юридически иллюстрируется история Марии Степановны Целибеевой. По завещанию мужа она стала пожизненной владелицей дома Целибеевых на Загородном проспекте (ныне – Загородный пр., 68 / Серпуховская ул., 2), а также двух доходных домов (сдаваемых внаем) в Апраксином переулке (дом № 14) и на бывшей Софийской улице (ныне – Угловой пер.) в Нарвской части Петербурга. Как крупная домовладелица она платила в городскую казну большие налоги, что давало право избираться в Городскую думу. Но, будучи женщиной, она не могла им воспользоваться и передала это право сыну Николаю Федоровичу Целибееву.

Елизавета Сергеевна Смурова, оставшись после смерти мужа тридцатитрехлетней вдовой с девятью детьми, открыла чайный магазин на Кронверкском проспекте (ныне – Кронверкский пр., 77).

Уверенно вела семейное дело Агриппина Васильевна Растеряева, вдова Сергея Нефедьевича Растеряева, совладельца Санкт-Петербургского Металлического завода. Кроме унаследованных от мужа активов, включавших в себя лавки в Гостином и Апраксином дворах, она владела химическим заводом на Гутуевском острове (купленным еще при жизни мужа на ее имя), кожевенным и чугунолитейным заводом в Выборгской части города.

Интермедия 3. История одной жизни Девушка из рода Елисеевых

Наша героиня родилась в 1870 году в знаменитой купеческой семье Елисеевых и была единственной дочерью Александра Григорьевича Елисеева. Ее мать Прасковья Сергеевна, урожденная Смурова, умерла, когда маленькой Лизе едва исполнился один год.

Детство Лизы прошло в доме Елисеевых на Васильевском острове, в доме, принадлежавшем ее деду Григорию Петровичу Елисееву. Через три года в ее жизни появилась мачеха Елена Ивановна, урожденная Аверина. Габриэль Гроер вспоминает, что это была «очень полная и милая дама, любила окружать себя молодежью и детьми, сама не имея их из-за тяжелой астмы, от которой она и скончалась». Действительно, Елена Ивановна рожала трижды, но все дети умерли при рождении. Елизавета воспитывалась дома.

В 1892 году Александр Григорьевич покупает новый дом на углу Французской набережной и Гагаринской улицы и поселяется там с женой, дочерью и зятем – к тому времени Елизавета вышла замуж за Николая Владимировича Новинского, купеческого сына, с успехом делающего карьеру в армии и бывшего в тот момент поручиком. В 1893 году он получил чин штабс-капитана, а позже стал кавалером орденов Св. Анны III степени и Св. Станислава II степени.

Два семейства вольно расселились в доме и зажили весело. По свидетельству Габриэль Гроер: «Дом его (Елисеева. – Е. П.)… был настоящим дворцом, и большие приемы в нем были очень богаты и радушны». Елизавете Александровне отец передал также дачу под Санкт-Петербургом – в Белогорке, на берегу реки Оредеж (усадебный дом сохранился до наших дней).

Дом Г.П. Елисеева на Биржевой линии В. О., 12

Однако в 1903 году на Новинского обрушивается череда бед. В сентябре его отчислили от должности «заведующего в полку хозяйством» за какой-то серьезный проступок, 29 ноября того же года он развелся с женой «с осуждением на всегдашнее безбрачие», что говорило, опять же, о тяжести предъявленных ему обвинений, а в январе 1904 года Николай Владимирович скоропостижно скончался в возрасте 44 лет.

В том же 1904 году Елизавета вышла замуж за Ивана Яковлевича Фомина, врача по образованию, также недавно разведенного с первой женой. Иван Яковлевич был на четырнадцать лет старше Елизаветы, но супруги жили в согласии. В 1904 году у них родился сын Платон, в 1908-м – дочь Алла. Видимо, именно Ивану Яковлевичу принадлежала идея об основании Еленинской больницы для женщин, во всяком случае, он принимал активное участие в ее организации.

Дом А.Г. Елисеева на Гагаринской ул., 1

Семью уничтожила революция. Елизавета Александровна весной 1917 года отправилась на лечение кумысом и бесследно исчезла. Иван Яковлевич летом того же года покончил с собой в Белогорке. В том же 1917 году умерла от астмы Елена Ивановна. Платон и Алла остались на попечении деда, но и он умер в 1918 году. Платон попал в детский дом, затем учился в геологическом техникуме, строил Ферганский канал, был участником Великой Отечественной войны и умер в преклонном возрасте. Судьба Аллы неизвестна.

Жизнь мещанки

Происхождение

Мещане и мещанки составляли значительную долю горожан – около 35% городского населения и от 6 до 10% от общего населения России. В него входили в основном мелкие торговцы (те, что не могли объявить купеческий капитал) и ремесленники.

Это сословие несло податную и рекрутскую повинность, их имена были записаны в так называемой «городовой обывательской книге». Оно обладало определенными ограничениями свободы перемещения: мещанин мог покинуть на время родной город, только получив временный паспорт (для этого у него не должно было оставаться долгов), а для того, чтобы поселиться на новом месте, ему требовалось разрешение от городских властей.

Мещане имели право корпоративного объединения и сословного мещанского самоуправления (реализовывалось через мещанские управы). Их дела разбирал отдельный мещанский суд, который мог применить к ним среди прочих и телесные наказания. В середине XIX века мещане были освобождены от телесных наказаний, с 1866 года – от подушной подати.

Из мещанского сословия человек мог перейти в купеческое (и обратно) или мог сделаться разночинцем (так называли людей, не принадлежавших ни к дворянству, ни купечеству, ни к мещанам, ни к цеховым ремесленникам, ни к крестьянству, не имевших личного дворянства или духовного сана). Как правило, это были люди, получившие образование, имевшие невысокую чиновничью должность, не дававшую личного дворянства, и не записывавшиеся ни в купечество, ни в ремесленные цехи, не оформившие и почетного гражданства (особый, межсословный класс, законодательно оформленный в 1875 году и имевший определенные привилегии перед мещанством: были свободны от телесного наказания; имели право на владение садами, загородными дворами, фабриками, морскими и речными судами; в почетные граждане автоматически зачислялись дети личных дворян, священников, окончивших семинарию, дети лютеранских и реформатских проповедников и т. д., право просить о почетном гражданстве имели купцы, пробывшие в 1-й гильдии 20 лет, а также окончившие полный курс учения в русских университетах, воспитанники коммерческих училищ и многие др.). Ученые и художники удостаивались звания именитых граждан. Значительную долю среди разночинцев составляли отставные солдаты и солдатские дети.

Женщины этого сословия относились к числу городских невидимок, и тем не менее их руками выполнялась значительная часть работы, требующейся для того, чтобы город функционировал. Они не только следили за домом и детьми, но и обшивали городское население, кормили его, прислуживали дворянам и купцам, а с появлением и ростом в городе заводов и фабрик влились в ряды рабочего класса. Очень немногих из них мы знаем по именам, и, как правило, благодаря каким-то чрезвычайным обстоятельствам. Можно сказать, что их вклад в городскую жизнь был неоценим настолько же, насколько он недооценен.

* * *

Сентименталисты включили мещанок, так же как и крестьянок, в сферу изящной словесности. Так, в 1800 году Василий Васильевич Попугаев, один из основателей Вольного общества любителей словесности, наук и художеств, опубликовал повесть «Аптекарский остров, или Бедствия любви», где описывает трагическую историю мещанки Маши. Она влюбилась в некого Н., который «занимался поэзиею». Их любовь зародилась на фоне идиллических полусельских пейзажей Аптекарского острова.

«Там мелкая излучистая Карповка, отделяясь от Невы, влечет струи свои, местами светлые, как серебро, местами несколько мутные от иловатого дна ее, где с тихим приятным шумом, сладким для сердца чувствительного, омывает она зеленую травку и пестренькие цветочки тенистых берегов своих, там, повторяю я, выдается небольшой мыс, несколько перед прочими местами возвышенный. Поверхность его покрыта прелестною травкою и цветочками и украшена молодыми березками, цвет зеленых листьев коих столь нежен, что солнечные лучи, преломляясь об оные, отражают блеск золота, а кора столь бела, что представляет молодые кряжи их серебряными. С обеих сторон по берегу примыкаются две аллеи, из тех же самых березок составленные самою природою, которые приближаясь к мысу, местами преломляются. Аллеи сии довольно густы: деревья, покрывающие мыс, также не редки и могут сокрыть от глаз проходящих по позади лежащей дороге счастье любовников – лишь единые птички, любезные обитательницы мест сих, могут быть свидетелями их восторгов и воспевать их счастье».

Н. вызывает Машу на свидание, она приходит вечером на берег Карповки. «Накинуть на себя шаль, надеть на черные волосы шарлотку (женская шляпа с воланами, названная в честь Шарлотты Корде. – Е. П.) было делом одного мгновения. Не посмотревшись ни мало в зеркало (она знала, что она всегда прекрасна), идет на место свидания. Никогда лань, преследуемая охотником, не стремится с такою скоростию, с какою страстная Маша летела к вожделенному месту свидания».

Взаимная любовь столь пылка и страстна, что влюбленные забывают о благоразумии. «В сию минуту зефир дунул на любовников, косынка Маши расшпилилась и слетела, белая алебастровая грудь открылася, две алые розы на двух белых упругих полуглобусах поражают взор Н.... В восторге берет он руку Маши, целует, обнимает свою любезную. Чувства любовников смущаются, жар горит в сердцах их, купидон усиливает пламенник свой, стрелы его, как град, сыплются на грудь их, и увы! Гименей! Зачем ты медлил? Твои тайны свершились, и роза – пала».

Но жадная мать Маши хочет выдать ее за богатого купца. Тот начинает ухаживать за Машей и, встретив отпор, насилует и порочит ее. Об этом узнает Н. и, думая, что Маша ему изменила, кончает жизнь самоубийством.

* * *

В 1861 году Николай Герасимович Помяловский опубликовал две повести «Мещанское счастье» и «Молотов», в которых он рисует более реалистичные образы мещан. Главный герой повестей разночинец Молотов работает секретарем в барской усадьбе, где в него влюбляется дочь небогатой провинциальной помещицы Леночка – «кисейная барышня» (словосочетание, придуманное Помяловским). Однако Молотов не отвечает на ее чувства и уезжает в город, где встречает семейство Дорогова. И Помяловский рассказывает историю их «мещанского счастья».

«Да, не сразу устроилась эта жизнь; лет сто, целый век должен был пройти прежде, нежели создалась эта мирная семейная группа, которую мы видим в светлой, уютной комнате за круглым столом. Лет сто назад, когда еще не было громадного дома старинной постройки, жили в Петербурге старик со старухой. Старик шил дрянные сапоги, а старуха пекла дрянные пироги, и такими трудами праведными они поддерживали с бедой пополам свою дрянную жизнь».

Изменить эту жизнь к лучшему решается их дочь Мавра, вышедшая замуж за бедного чиновника.

«Уже в медовый месяц началась ее трудовая жизнь; вставала она в четвертом часу, ложилась в одиннадцать, стряпала, стирала, шила, мыла, а потом, когда благословил ее бог, нянчила детей – все сама. Научилась она бабничать, знакома была с мелкими торговками, умела все купить по крайне дешевой цене. При всех недостатках, Мавра Матвеевна с изумительным тактом сводила концы с концами и даже откладывала кое-какие гроши в запас, не на черный день, а, как мечтала она, на светлый. Жизнь ее день ото дня становилась светлее. В квартире Чижикова незаметно стали являться довольство и приличие, которых до того он не знал… Однако Мавра Матвеевна предоставила мужу не одно наслаждение жизнью; она доставала ему переписку нот и бумаг, по ее настоянию он выучился делать конверты, коробочки, вырезать из алебастра зайцев с качающимися головами, лепить из воску мышей, кошек и медведей. Гордость маленького чиновника сначала оскорблялась подобными занятиями; но когда под руками жены мыши и коробки превратились в рубли и полтинники, а рубли и полтинники вносили достаток в его семью, он подавил в себе гордость и удвоил рвение к занятиям всякого рода».

Постепенно, долгими годами неуклонного труда Мавра Матвеевна добилась если не богатства, то благосостояния, и стала украшать свой дом по своему вкусу Поскольку ее вкус был не развит, то украшения выглядели смешно и вульгарно, на взгляд постороннего, но Мавре Матвеевне они, скорее всего, напоминали о ее трудах и сбывшихся мечтах.

«Чего хотели эти люди? – спрашивает Помяловский. – Они из сил бились-выбивались, чтобы заработать себе благосостояние, которое состояло не в чем ином, как в спокойном порядке с расчетом совершающемся существовании, похожем на отдых после большого труда, так чтобы можно было совершать обряд жизни сытно, опрятно, честно и с сознанием своего достоинства… Трудно представить себе то довольство, то бесконечное наслаждение, какое ощущали они, глядя на дитя в кружевных пеленках на руках здоровой и красивой няньки, дитя, начинающее жить так, как им хотелось. „Так бы и нам расти нужно было!“ – думали они. Жизнь этого ребенка была произведением многих рук, непокладно работавших двадцать лет, потому он и был гордостью семьи. „Что-то будет?“ – думали они, и ни на минуту не закрадывалось в их сердце сомнение, что Аннушка, быть может, не оправдает их надежд».

Дочь Мавры Матвеевны Анна вышла замуж не по страстной любви, но в полном сознании того, что она делает и как намерена жить в браке, придерживаясь семейных заветов.

«…Она решилась добыть себе мирную жизнь и вот повела многолетнюю переработку своего сожителя, и после неимоверно напряженной и тайной, неуследимой борьбы у Дорогова оказалось не то лицо, не та походка, не те вкусы, не те речи, не те друзья и знакомые, которые были прежде, – так он переменился. Обуздали его и перевоспитали. И что удивительнее всего, во всем этом не вражда была; нет, это любовь была. Каких чудес не совершается в православной, русской жизни? Она любит своего мужа, всегда верна ему, о своих удовольствиях заботится менее, нежели о его удовольствиях; она скорее сошьет мужу шубу, нежели себе салоп, а еще скорее деньги употребит на детей. Она лелеет его, покоит, Богу за него молится. Ведь Дорогов – произведение рук ее, – как же не любить ей Дорогова? Но главным образом любовь и терпение Анны Андреевны вытекали из ее положения. Любовь ее была обязательная, предписанная законом, освященная церковью и потому неизбежная. Ей нельзя было ненавидеть мужа, иначе она погибла бы. В иных слоях общества жена мужу говорит: „Я не хочу с тобой жить“, – и уезжает на вольную квартиру, а здесь об этом и думать было невозможно… Бежать?.. Куда?.. А проклятие матери, которая ее не пощадила бы? А ненависть родных? А бедность? А дети? – бросить их, что ли? А страстное желание жить, как люди?.. А, наконец, сила брачных обязательств? Все так сложилось в жизни Анны Андреевны, что она поставлена была в необходимость полюбить своего мужа, и она сумела полюбить душу его, наружность, общественное положение. Для этого она отыскала в муже добрые стороны, выдумала их, обольстила себя насильно, что было возможно только при ее холодном и степенном характере. Само собою разумеется, что обязательная любовь Дороговой не могла быть страстною, романтическою. Это была сдержанная, спокойная, искусственно воспитанная привязанность к законному мужу. Из этой сферы, довольно узкой и душной, никогда не порывалась Анна Андреевна. За пределами заколдованного круга она не знала ни смыслу, ни свету. Ей думалось, все, что она слышала о нравственном, изящном, святом, осуществилось наконец в ее жизни. Она была невозмутима; совесть ее спокойна; и если каялась Анна Андреевна духовному отцу, приговаривая: „Грешна, батюшка, грешна“, то единственно по христианскому смирению. На самом же деле она сознавала свое достоинство и считала себя безгрешною, и муж едва ли не признавал ее святою – так была безукоризненна ее репутация. Все в ней нравилось Дорогову, он видел в ней что-то аристократическое, важное, она похожа на барыню хорошего тона, что окончательно покоряло его; она хороша, умна, получила некоторое образование, любит мужа, отличная хозяйка, у нее так много детей, она так хороша с гостями, детьми, прислугой, его друзьями. В добром расположении духа Игнат Васильич, целуя свою жену, говаривал, что благоговеет перед нею. Но Игнат Васильич смутно чувствовал, что через жену стал домовитым человеком, и никогда не мог допустить и сознаться, что в его доме царствует женщина. „Я глава дома!“ – думал он с непобедимою своею упорностью. Анна Андреевна о словах не спорила; ей дорог был результат. Женщина с большими запросами от жизни объявила бы явную вражду такому мужу, как Игнат Васильич, и непременно проиграла бы, потому что он крепок был на слово и на дело; а она не проиграла, взнуздала мужа, укротила его и поехала куда хотела».

С дочерью Дорогова Надеждой Молотов и связал свою жизнь.

* * *

Мы видим, что хотя Помяловский рисует мещан ограниченными людьми, для него они – не отрицательные персонажи. Им дано простое счастье довольства жизнью, хоть они и вынуждены платить за него большую цену.

Но для литераторов начала XX века «мещанство» – один из самых страшных упреков, который они бросают в лицо обществу. «У вас – с тоски помрешь… ничего вы не делаете… никаких склонностей не имеете ~~~. Вы ржавчина какая-то, а не люди!» – говорят мещанскому семейству Бессменовых их жильцы в пьесе Максима Горького «Мещане» (1901 г.). А дочь Бессменовых Татьяна, работающая учительницей, признается: «И жизнь совсем не трагична… она течет тихо, однообразно… как большая мутная река. А когда смотришь, как течет река, то глаза устают, делается скучно… голова тупеет, и даже не хочется подумать – зачем река течет?»

А Владимир Набоков выносит мещанству свой приговор в лекции, прочитанной американским студентам: «Мещанин – это взрослый человек с практичным умом, корыстными, общепринятыми интересами и низменными идеалами своего времени и своей среды… Обыватель и мещанин – в какой-то степени синонимы: в обывателе удручает не столько его повсеместность, сколько сама вульгарность некоторых его представлений. Его можно назвать „благовоспитанным“ и „буржуазным“. Благовоспитанность предполагает галантерейную, изысканную вульгарность, которая бывает хуже простодушной грубости. Рыгнуть в обществе – грубо, но рыгнуть и сказать: „Прошу прощения“ – не просто вульгарно, но еще и жеманно… Буржуа – это самодовольный мещанин, величественный обыватель».

Однако реальные петербургские мещане и мещанки не всегда похожи были на «величественных обывателей».