Текст книги "След черного волка"

Однако ей тоже досталась забота: вместе с мужчинами в городец вошла и девушка, закутанная в белое покрывало.

– Вот невеста князя вашего. – Начеслав указал на нее. – Принимайте. Прошлым летом обручился он с Рудомеровой дочерью, хотели мы осенью невесту привезти, да не сложилось…

Старейшины Ратиславля переглянулись в недоумении: никто не знал, как быть. Иные не шутя верили, что молодой князь отправился прямиком в Занебесье и привезет им в княгини младшую из вещих вил. Но все знали, что если с вилой Лютомер не справится и она одержит верх, ему не понадобится вовсе никакой земной жены. Так или иначе, еще одна невеста княжьего рода оказалась весьма некстати, о ней даже этого старейшины без Лютомера не знали наверняка.

– Примем, примем! – успокоила послов княгиня Обиляна и первой подошла к закутанной девушке. – Без приюта уж не оставим. Идем со мной, девица, я тебя и в баню отведу, и покормлю, и спать уложу.

Обиляна увела нежданную гостью к себе в избу, куда немедленно сбежались почти все ратиславльские девки. Но их хозяйка выпроводила, оставила только Лютаву, которая уже была Гордяне знакома.

– А где Молинка? – спросила та, как только с нее сняли паволоку и она смогла оглядеться.

Гордяна была совсем не похожа на своего брата – невысокого роста, худенькая шестнадцатилетняя девушка, с большущими светло-карими глазами, рыжеватыми ресницами, множеством веснушек на вздернутом носу; черты лица у нее, впрочем, были тонкие и приятные, а рыжие волосы длинны и густы.

– Нету у нас Молинки, – ответила Лютава. – Унес ее Змей Огненный, и живет она теперь в Занебесье.

– Что ты мне кощуны рассказываешь? – Гордяна не поверила. – Ее что, замуж отдали? Но как это можно – если ты еще дома!

– Не отдавали мы ее. Боги сами взяли. – Лютава оглянулась на Обиляну, и та кивнула: все произошло у нее на глазах. – Мы тебе после расскажем. А пока в баню ступай.

Гордяна не возражала, но по ее глазам было видно, что она не верит. И как можно будет убедить ее брата, который и подавно не поверит, что любимую невесту у него отнял Огненный Змей?

К вечеру в обчине был пир в честь гостей. Княжье место пустовало, но по сторонам от него сидели Велетур и Богорад, как старшие после молодого князя. Зарезали теленка, подавали жареное мясо, рыбу, дичь, каши с маслом, творог, похлебки луковую и рыбную, пироги и блины – у Ратиславичей был запас зерна, позволявший благополучно пережить до нового урожая. Женщины подавали на стол, девушки не появлялись, так что никого из них приезжим увидеть не удалось. Велетур поднимал и пускал по кругу братины – за богов, за предков, за гостей, гости пили за хозяев. Хозяева расспрашивали о новостях, надеясь узнать, каким образом отправился к предкам князь Святомер, уклоняясь от рассказа о том, как князь Вершина уступил власть старшему сыну.

Впрочем, вятичам стыдиться было нечего.

– Бился князь наш на Дону с хазарами, рану тяжкую получил, – рассказывал Начеслав, двоюродный брат уже двух покойных вятичских князей. – Привезли его живого, долго хворал князь, лечили его. Жертвы Марене приносили, хотели откупить. Потому и не приехали мы по не… по делу своему прошлой осенью, как уговаривались. Не хотел Ярогнев уезжать из дому, боясь, как бы без него князь не помер, чтобы, значит, проститься и к дедам проводить, как положено. Да богам не поглянулось – как пришла весна, ухватила князя нашего лихорадка-повесеница и в три дня его, слабого, утянула в Навь. Теперь, стало быть, сын его старшего брата, князя Рудомера, нами владеет. – Начеслав кивнул на Ярко.

Тот сидел со сдержанным видом, стараясь не показывать беспокойства. На его лице яркой красной чертой выделялся шрам, косо идущий от левого виска к углу рта через всю щеку.

– Повезло парню, – шепнул Турогнев, впервые это увидев.

Вражеский меч, надо думать, соскользнул с края шлема и прошелся по лицу, но это и хорошо: попади клинок чуть ниже, он перерубил бы кровеносные вены на шее, и пришла бы ясному соколу наглая смерть.

– Скоро ли князь-то ваш воротится? – спрашивал Начеслав. – Невеста и так уж истомилась, привезли наконец, а жениха и нет!

– Дело у него важное в Полотеске, – отвечал Богорад. – По зову старшего нашего князя, Зимобора смолянского, уехал он. Они с Зимобором – друзья добрые. А когда воротится – мы не ведаем, он и сам не ведал, как уезжал. Ну да ваша невеста молода – небось не переспеет, пока дождется.

– Приходится обождать, – соглашался Живорад. При виде его сразу становилось ясно, в кого пошла Гордяна: брат ее матери был такой же, как она, рыжий мужик, только лицо его потемнело от загара и обветрилось. – Кабы знал он, какая радость его дома ждет, сам бы поспешил. Нельзя ведь князю без княгини, чуры не похвалят.

– Это верно, это правильно, – подавляя вздохи, соглашались Ратиславичи. – Пока нет жены, все отрок, а не муж…

– Вот потому и мы своего ясна сокола привезли. – Начеслав кивнул на Ярко. – Ему на отний стол садиться, а княгини у него нет. Вот мы и две свадьбы сразу сладим: мы вам княгиню, а вы нам княгиню.

– Это мы без князя не можем решать. – Велетур покачал головой. – Ждите, а там как Рожаницы напрядут, так и будет.

Вятичи и сами понимали, что заключать брачный союз между княжескими родами без участия главы одного из них никак нельзя, поэтому согласились ждать. Отпировали, разошлись спать: трое старших у Богорада, остальных проводили к Острову. Своим туда было нельзя, но чужие – все равно что с того света, им можно.

Гордяну Обиляна привела ночевать к Лютаве, которая жила в бывшей Замилиной избе почти одна, не считая челяди: у вдовы-княгини и без того было мало места. Лютава не возражала, но поговорить с Гордяной не получилось: та робела, отмалчивалась, смотрела недоверчиво. Это было понятно: год назад Лютава и Лютомер зачаровали ее, чтобы обмануть Святомера и его родню, и теперь девушка не доверяла им. Однако Ярко, как видно, настоял, движимый желанием во что бы то ни стало раздобыть Молинку, и надеялся выменять ее на собственную сестру.

Выходя из дома, Лютава не раз уже встречалась с Ярко. Увидев ее впервые, он переменился в лице. Взгляд его отражал неприязнь, но в то же время облегчение: он ведь тоже понимал, что Молинку не могли отдать замуж раньше старшей сестры. Дождавшись сдержанного поклона, Лютава так же сдержанно ответила и прошла мимо. Разговаривать с Ярко ей не слишком хотелось. Он, похоже, затаил на них с Лютомером нешуточную обиду за прошлогодний обман, из-за которого остался без невесты, – как поначалу думали, на полгода. Но он еще не знал, что Молинки ему больше не видать, хотя беспокоился: почему она не попадается на глаза? В городце мудрено затеряться, и всех здешних обитателей он видел не по разу – кроме той, которую так сильно хотел увидеть уже целый год. И почему же она сама не спешит с ним повидаться? Почему не встанет перед дверью, чтобы обменяться с ним хотя бы взглядом?

Ярко не знал, что подумать, и терзался неизвестностью с каждым днем все сильнее. Всю дорогу он изводился от нетерпения – казалось, на руках бы потащил слишком медленно идущие лодьи! Но, не увидев Молинку сразу же по прибытии в Ратиславль, он вдруг почти перестал верить в эту встречу. Сразу стало очевидно, как много времени прошло и как много воды утекло с прошлой Купалы – и для молодой девушки особенно. Она может быть давным-давно замужем, может уже иметь ребенка! Надежда на второй, третий, четвертый день все же найти взглядом ее румяное лицо уже казалась несбыточной, но Ярко все цеплялся за нее, не в силах примириться с потерей. И напрасно ратиславльские девушки, тоже румяные и красивые, тайком улыбались ему – он их едва замечал.

На третий или четвертый день после приезда гостей в дверь Замилиной избы постучали. Был уже поздний вечер, почти стемнело, и обе девушки улеглись спать. Лютава даже думала, что ей почудилось, но осторожный стук повторился.

Новица – единственная челядинка, доставшаяся новой хозяйке по наследству от Замили, – вышла в сени и окликнула:

– Кто там?

– Это я… Ярогнев, – раздался в ответ приглушенный голос.

– Чего? – удивилась челядинка.

– Хочу сестру повидать.

– Говорит, хочет сестру повидать, – доложила Новица, вернувшись в истобку. – А чего ночью-то?

– Пусти его, пожалуйста! – взмолилась, обращаясь к Лютаве, Гордяна. – Я тоже так хочу с братом повидаться!

Гостю пришлось подождать, пока Лютава надела поневу и пригладила косу, а Новица зажгла лучину, но наконец Ярко вошел. Гордяна подбежала и бросилась ему на шею. Он обнял ее, но поверх ее головы взглянул на Лютаву, и стало ясно, что пришел-то он именно к ней.

– Проходи, садись. – Лютава указала ему на лавку.

Ярко сел, усадив рядом Гордяну, которая не выпускала его руки, но молчал. Наконец он поднял глаза на Лютаву, сидевшую напротив:

– Где невеста моя?

– В Занебесье.

Отступать было некуда, скрывать правду не имело смысла.

– Она умерла? – Ярко аж привстал с лавки.

У Лютавы на миг мелькнуло желание подтвердить эту догадку, но она не стала: все равно чуть раньше или чуть позже он узнает то, что знает вся волость.

– Нет. Ее унес Огненный Змей, взял в обмен на спасение наших нив от грозовых туч. Прошлым летом, перед самой жатвой.

– Огненный Змей?

– Да. Летавец. Знают у вас про него? Тот, что тучи грозовые и дождевые носит по небу, а еще к красным девушкам, женам и вдовам наведывается, если уж очень по своим женихам или мужьям тоскуют. А сестра моя прошлым летом, домой воротившись, все тосковала, вот и стал летать к ней Змей. Да в твоем облике, Ярогнев Рудомерович! Я сама его видела. Как есть ты, одно лицо, только кудри золотые, и как улыбнется – меж зубов пламя проскочит. Сама она своей любовью его приманила, а куда часто Змей летает – туда засуху несет. А после засухи пришла к нам гроза. Едва-едва мой брат умолил Змея унести тучи грозовые. И взамен тот потребовал в жены нашу сестру. Вот и пришлось ее отдать. Иначе все бы мы погибли. А теперь живет она в Занебесье, дом у нее из чистого золота, игрецы ей прислуживают, ни в чем она недостатка не знает. Облачную кудель прядет золотым веретеном, а полотна соткет да постирает – на солнечные лучи вешает сушить.

– Я тебе не верю, – угрюмо ответил Ярко.

Все это слишком напоминало предания, песни и даже слова заговоров.

– Это видели все, и вся волость знает. Хочешь, я тебе ее покажу?

– Покажешь?

Лютава вынула из укладки горшок с широким горлом, который ее мать когда-то употребляла для гаданий. Налила воды, плеснула немного из кринки с росой, протянула руку:

– Колечко давай.

У Ярко на мизинце она приметила то самое колечко, которое Молинка подарила ему год назад. С явной неохотой тот снял его и отдал. Лютава бросила кольцо в воду и зашептала:

– На море на океане, на острове на Буяне, лежит бел-горюч камень, всем камням в мире отец. Как из-под камушка белого забили ключи живые, потекли реки быстрые, выпали росы белые. Матушка ты вода, омываешь ты крутые берега, желты пески, белы камни! Ты не мой, мать вода, круты берега, омой мои очи ясные, покажи мне сестру мою Молиславу!

Знаком она подозвала к себе Ярко; тот подошел и наклонился. Гордяна тоже с робким любопытством вытянула шею, но осталась сидеть. Лютава взяла лучину и стала водить ею кругами над горшком.

– Следи за огнем, – шепнула она.

Поначалу Ярко видел только то, как в воде кружится огонек да поблескивает на дне маленькое золотое колечко из перевитой проволоки. Но вот его потянуло куда-то вслед за огоньком, сияние окрепло и усилилось, а потом где-то – не то в воде, не то во сне – он вдруг увидел знакомое лицо! Молинка, его пропавшая невеста! Это была она, но какая-то новая. Ее лицо еще больше округлилось, стан сделался пышнее, одежды из красного шелка испускали сияние, и вся она была будто озарена прямыми солнечными лучами. И вокруг нее был свет – голубизна неба, белизна облака, золото солнца. Это была богиня, Заря-Зареница, но только с лицом Молинки. И еще…

– У нее дитя! – невольно вскрикнул пораженный Ярко. – Я вижу…

И осекся: он уже ничего не видел. В горшке была лишь темная вода с чуть трепещущим огоньком и мягким золотым проблеском колечка на дне.

– Да. – Лютава вынула из воды колечко и подала ему. – У нее дитя. И когда ребенок подрастет, она пришлет его ко мне на воспитание. Так что сам ты видел, сокол ясный: улетела белая лебедушка, достать ее никак нельзя. Надо тебе другую невесту себе искать.

Ярко медленно протянул руку, взял колечко, с которого на пол капала вода. Потом поднял на Лютаву ненавидящий взгляд:

– Это ты виновата! Ты и брат твой, волк лесной! Зачем вы увезли ее? Зачем разлучили нас? Осталась бы она со мной, и мое дитя у нее теперь на коленях бы лежало, и был бы я уже князем вятичей, а она – княгиней! Все наше счастье вы погубили, волки лютые, – и ее, и мое! И что теперь ждет нас всех – одни вилы знают! Другую невесту… Пропади они пропадом все! Мне Молинка нужна, и я ее хоть из Занебесья добуду!

Он повернулся и стремительно вышел прочь, даже не прощаясь. Лютава перевела дух и села. Боги, поскорее бы Лютомер вернулся домой!

Назавтра под вечер к ней явилась Обиляна.

– Как тут наша невеста? – Она улыбнулась Гордяне, но Лютава сразу поняла, что отцова вдова явилась к ней, а не к гостье. – Не скучаешь? Братец-то заглядывает? Навещает?

– Н-н… – начала было Гордяна, но запнулась и взглянула на Лютаву, так что осталось непонятным, что именно она хотела сказать.

– Я знаю, что навещает, – сказала Обиляна, глядя на Лютаву. – Две кадушки старые, Богорадиха с Негушихой, вчера вечером видели его. А теперь болтают, будто не к своей сестре он приходил.

Она замолчала, Лютава тоже молчала, не понимая, к чему это.

– А к кому уже? – наконец спросила она.

– Ты ведь уже рассказала? – Обиляна показала глазами на Гордяну. – Про Молинку?

– Да. И ему тоже рассказала. Как раз вчера.

– Стало быть, знает. Ну а наши-то давно ведают, что жених здесь не найдет того, за чем приехал. Но если Лютомер и правда ему сестру в жены обещал… – Обиляна умолкла и подождала, пока Лютава кивнула, – то какую-то надо отдать. Эту ли, другую – парню не все равно, а вот роду его – все равно.

– Отдадим какую-нибудь. – Лютава махнула рукой. – У нас девок полным-полно. Вот, за женихов чуть не в драку лезут! – Она усмехнулась, вспомнив столкновение с Ветлицей на льнище. – Будет скоро Ярила Сильный, пусть любуется нашими девками, выбирает, какая приглянется. Лют вернется – и сладят дело.

– Да ведь нельзя же младших вперед старшей отдавать! А эти две кадушки теперь и толкуют своими ртами беззубыми, что, мол, у княжича гостиловского с тобой уже все слажено!

– Со мной? – изумилась Лютава.

Она-то знала, что Ярко злится на нее так же сильно, как любил Молинку.

– А с кем? Богониха уже своему нажужжала – дескать, надо за Рудомеровича старшую нашу отдать, хватит уж ей сидеть. Ему княгиня нужна – а ты старшая дочь у отца, все как надо. Приедет Лют, ему старичье и скажет: род желает тебя на Оку выдать. Так мы и сами от позора избавимся, и уговора со Святкиным родом не нарушим.

– Двоих одной шапкой хотят накрыть! – возмущенно начала Лютава. – Но они разве забыли…

– Не забыли, а надоело им ждать! Вы с Миренкой одногодки, а у нее уж трое мальцов! В таких годах незамужнюю девку в роду иметь стыдно…

– Они думают, мне не надоело! – не сдержалась Лютава. – Да знала бы, где судьба моя ходит, хоть за тридевять земель бы побежала!

– Я с Темяной говорила, – добавила Обиляна, помолчав. – Она сказала, может, и не надо тебе витязя занебесного искать. За кого выйдешь, тот и будет отец твоему сыну. Ведь твой покровитель – твой предок, а не его? Так и в чем разница, тот или другой?

– Тот человек тоже из потомков Радомира. Две ветви рода должны вновь соединиться, чтобы он смог в белый свет вернуться.

– Но ведь твоя материнская родня на Оке? Может, тебе там поискать?

Подумав об Оке, обе повернули головы и посмотрели на Гордяну. Едва ли Лютаве будет уместно искать там другого жениха, кроме того, что уже приехал сюда.

– Опять все один к одному складывается, – пробормотала Лютава. – Как и с Бранемером было, и с Зимобором. Но я уже ошиблась два раза…

Расстройства второго сватовства ей не простят – просто домой не пустят.

– Авось на третий и сладится, – усмехнулась Обиляна. – Будто в сказке.

– Долгая сказка получается, – вздохнула Лютава. – Мне обещали истину открыть. – Она вспомнила свой уговор с Лесавой. – И пока я ее не знаю, никакого сватовства принять не могу.

– Дело твое. – Обиляна встала. – А только ты думай, что отвечать, если старейшина тебя будет за вятича ладить.

– Без Люта авось не выдадут.

– Но если он сам… – Обиляна наклонила голову в сторону Гордяны, – эту деву возьмет, на обмен придется тебя отдать.

«Едва ли возьмет», – подумала Лютава. Посмотрела в глаза Обиляне и поняла, что Вершинина вдова тоже так думает. Потому и предупреждает, чтобы облегчить молодому князю разрыв уговора с вятичами.

«А моя-то судьба ищет ли меня?» – подумала вдруг Лютава, проводив Обиляну.

Знает ли тот человек, что ему нужно ее найти? Может, тоже где-то бродит, как в темном лесу, приглядывается ко всем встречным девкам. Или живет себе и в ус не дует?

Глава 8

– Живи, Кострома! – восклицал девичий хор, окружавший поле.

Все были одеты в белые рубахи с длинными, почти до земли, рукавами, лица скрывали берестяные личины, из-под которых голоса звучали глухо и навевали жуть.

– Живите и вы! – отвечала с середины льнища Кострома – русалка, вместо одежды закутанная во множество стеблей необмятого льна.

Как и последний сноп жита, последний льняной сноп сохраняли после уборки до самого посева нового лета. У ног ее было выстроено угощение: горшочки с киселем, кринки молока, миски с блинами и яйцами.

– Что делаешь?

– Куделю мну!

– Мни хорошенько!

И круг шел дальше, а Кострома плясала, размахивая длинными рукавами белой рубахи. Это неуклюжее существо совсем не напоминало человека – живой лохматый сноп, на верхушке украшенный берестяной личиной.

– Живи, Кострома!

– Живите и вы!

– Что делаешь?

– Куделю чешу!

– Чеши хорошенько!

Велик-день Ярилы Сильного уже клонился к вечеру. Нынче с утра «прыгали в поневу» девушки, достигшие зрелости за прошедший год и теперь допущенные в игрища взрослых девиц. Впервые Золотава и ее ровесницы встали в этот круг, за которым раньше лишь наблюдали от опушки, и их распирала смешанная с жутью гордость оттого, что и они теперь делают самое важное дело на свете – помогают вырасти льну. Жаль, огня их глаз и сияния лиц не было видно под берестяными скуратами.

Руководила всеми Лютава – самая старшая из девушек и по возрасту, и по роду. Все те, кто о ней говорил нехорошо, на заре явились с подарками – мириться. Ведь если она не допустит кого в круги Ярилина дня, то и о замужестве на ближайший год можно забыть, а это девицам хуже смерти. К тому же весь Ратиславль уже был убежден, что Лютаву отдадут за княжича Ярогнева, и досада младших улеглась – вслед за ней и им дорожка проляжет из родного дома. Ублаготворенные девицы с удвоенным усердием завивали в венки березовые ветви, украшали их лентами, низками глиняных раскрашенных бус, платками, рушниками, новыми сорочками – чтобы русалкам было в чем поплясать. Живые девушки брали русалок «в сестры», а те за это наделяли их своей благодетельной силой, чтобы нести ее на поля. Дошел черед и до русалки Костромы – покровительницы льнища.

– Что делаешь, Кострома?

– Ох, заболела я! – Русалка согнулась и жалобно застонала.

– Лечись хорошенько!

Но несмотря на эти пожелания, Кострома улеглась на землю и объявила, что померла. А как иначе, если каждый год созревший лен дергают из борозд и безжалостно треплют, мнут, чешут, раздергивают по жилочкам, по волоконцам?

– Кострома померла! – завопила Ветлица, снова вспомнив ссору на этом самом льнище. – Ох, померла!

И по знаку все девушки бросились в середину поля и стали рвать наряд Костромы. Льняные стебли, мусор и пыль от сухой костры летели во все стороны, так что девки визжали, жмурились, прикрывали глаза ладонями и все-таки дергали, рвали с таким усердием, будто уже работают ради своего приданого. И вот весь последний сноп оказался разметан по полю, где скоро проклюнутся новые стебельки, а Кострома в одной белой рубахе с длинными рукавами и берестяной личине лежала «мертвая» посередине.

С притворными причитаниями девки подняли ее, водрузили на носилки и понесли к реке. Где и вывалили в воду под плач и вопли, отдававшие некоторым злорадством, а потом пошли прочь.

Только одна плакальщица задержалась, незаметно скользнув за кусты. Сидела тихо, ничем не выдавая своего присутствия, пока «покойная» Кострома выбиралась на берег, снимала рубашку, отжимала волосы и вновь одевалась в сухую долгорукавку, оказавшуюся, о чудо, под этим самым кустом. Только когда она опять надела личину и расправила длинные мокрые волосы, ее подруга вышла из-за куста.

– Пойдем, поищи мне кукушкину траву, – попросила она.

– Кукушкину траву? – повторила Лютава. Ни обрядовые рубахи, ни личины не могли помешать им с Далянкой узнать друг друга – слава богам, знакомы, сколько себя помнят. – И тебе до смерти замуж хочется?

– Я хочу узнать, кто у меня родится! – Далянка негромко засмеялась. – Жених-то у меня уже есть.

– Вот как! – Лютава взглянула на нее сквозь прорези личины. – Под каким же кустом ты этот грибок нашла?

– Да что я! – Далянка махнула рукой. – Мне мать утром сказала. Они с отцом и стариками уже все решили и с жениховым родом сладили.

– Кто же это такой?

– Да… твой брат!

– Который? – У Лютавы екнуло сердце при мысли о Лютомере, но она никогда не забывала, что братьев в разной близости родства у нее с два десятка.

– Угадай! – дразня, смеялась Далянка, но даже под личиной было видно, что она довольна своей участью.

– А вот сейчас угадаю!

Лютава отвернулась от нее и устремила взгляд в глубину березовой рощи, где они так часто гуляли вдвоем в последние лет пятнадцать. В начале этих прогулок Далянка, на два года моложе Лютавы, цеплялась за ее руку, потому что еще плохо умела ходить на своих пухлых ножках. И вот – не пройдет и нескольких лет, и ее маленькая дочка станет здесь гулять…

Сквозь прорези берестяной русалочьей личины Лютава по-иному видела мир. Вот эта дочка, так похожая на маленькую Далянку. Вот сама Далянка – в женском уборе, волоснике и убрусе, с красивой красной тесьмой и серебряными заушницами, в навершнике, вышитом красными нитями и полыхающем, будто маков цвет… И кто-то стоит рядом с ней… мужчина… знакомое лицо…

– Деди… Дедислав! – воскликнула она, вспомнив настоящее родовое имя двоюродного брата, который вернулся из стаи в город вместе с Лютомером. – Это же он, да?

В ответ Далянка лишь кивнула, смущенная, но и довольная.

– Как он воротится, сразу свадьба будет, – добавила она. – Решили осени не ждать. Вот бы на Купалу они вернулись!

– Ты рада? – спросила Лютава. – Он тебе нравится? А что же раньше не говорила?

– Пока он в бойниках был, чего было и думать? Вот только не знаю… Он-то обрадуется?

– Еще как! Он сам меня просил помочь тебя высватать.

– Правда? – Далянка вскинулась и схватила ее за руку через два длинных рукава.

– Еще там, на Десне. Когда я была Ладой… – Лютава вспомнила тот предвесенний вечер, когда вернулась на Ладину гору, чтобы занять место в священном подземелье. – Он тогда и просил помочь, чтобы ты ему в жены досталась. Я говорила, что же я могу, это отцы будут решать. А он сказал: «Чего ты хочешь, того Лада хочет – то и сбудется». Вот и сбылось…

Она замолчала, вспоминая свои многочисленные чаяния – из них не сбылось пока ничего, хоть она и была той Ладой, к которой обращают мольбы о счастье. Говорят, боги властны менять судьбы людей. Может быть. Но, как и люди, они не властны изменить свою собственную судьбу.

– Пойдем кукушку искать! – Далянка потянула ее за руку.

– Можно поискать. Но я и так скажу – дочка у тебя первой будет. Сказать, как назовут?

– Дочка! – Далянка счастливо засмеялась. – Имя я сама знаю! Только жениху не говори – а то откажется, станет искать такую, чтобы одни сыновья!

– У тебя их будет много…

Сквозь прорези личины Лютава смутно видела реющие в полутьме вокруг Далянки светлые детские личики – семь или восемь. Из них два-три были полупрозрачны – знать, недолго им на свете жить доведется, но этого она не стала говорить.

Темнело. Летний вечер подкрадывается так медленно, так мягко и неприметно овладевает миром, что кажется – еще совсем светло. Но вот загорелся костер на Ярилиной плеши – сперва один, потом другой. И яркое пламя обнаружило тьму, не давая ей больше сливаться с воздухом.

В роще ощущалось тихое движение – то здесь, то там скользили белые фигуры, наклонялись, срывая цветы, в эту ночь имеющие волшебную силу. В том числе и кукушкину траву – тонкий зеленый стебелек с мелкими белыми цветочками, неприметными, но наполняющими вечерний воздух одуряющим запахом. От этого запаха загорается кровь, путаются мысли, все силы и побуждения устремляются к любви – оттого и зовут эти звездочки еще травой любкой. «Русалки», с трепетом глядя на мир сквозь прорези личин и чувствуя в себе нездешние силы, дрожащими руками собирали указанные старшими подругами травы. Все хорошо, когда ходишь со всеми в кругу, но, оставшись наедине с духами, впущенными в душу, как грозные гости в дом, каждая ощущала пронизывающий ужас. И старалась поскорее собрать на венок, чтобы вернуться в мир живых, где эти травы будут хранить тебя весь год.

– Вот она! – Какой-то мужчина вдруг выскочил из-за деревьев. – Попалась!

Далянка, к которой он протягивал руки, взвизгнула от неожиданности и отскочила. Тот метнулся было за ней, но Лютава бросилась ему наперерез. Ее он раньше не замечал и сам вздрогнул, когда перед ним вдруг выросла высокая худощавая фигура с мокрыми волосами, делавшими ее еще более жуткой.

– Попался! – закричала Лютава и через его голову сделала знак Далянке. – Сейчас мы тебя защекочем, будешь знать, как по лесу ночью бродить!

И еще пока говорила, она узнала свою жертву – это был Ярогнев. С наступлением вечера парни, забавлявшиеся борьбой, получали право принять участие в играх с девушками, и только самые робкие еще оставались на лугу, а остальные отправились «ловить русалок».

– Еще кто кого защекочет!

Ярогнев вдруг засвистел во всю мочь, и тут же с трех сторон раздался ответный свист. Звучал он довольно близко, и Лютава схватила Далянку за руку:

– Бежим!

Подхватив подолы, они во всю мочь пустились по траве. Но Далянка стала отставать – не привыкнув смотреть через личину, она плохо видела. Кто-то схватил ее за другую руку, она упала; Лютава выпустила ее и обернулась, готовая к борьбе. Противников у них было уже двое: Ярко и другой парень из вятичей, чье лицо Лютава помнила по прошлому лету, только имя позабыла. Этот и схватил Далянку, а Ярко устремился к ней.

– А ну пойдем со мной! – Он попытался сгрести ее в охапку, да не на такую напал.

Ростом Лютава была не ниже его, и хотя уступала силой, зато превосходила быстротой и ловкостью. А Ярко к тому же не ожидал от девки такого умелого и яростного сопротивления и было растерялся. Лютава ловко подбила ему ногу и опрокинула наземь, села сверху и, изо всех сил вцепившись в запястье, завернула руку за спину.

– Вот так русалка! – засмеялся рядом еще чей-то низкий голос. – Нет, паренек, тебе с такой не совладать! Больно шустра!

И едва Лютава успела оглянуться, как неведомая сила оторвала ее от Ярко и подняла в воздух. Сквозь прорези личины она успела заметить что-то огромное, черное: мелькнуло воспоминание о Радомире, который приходил к ней в виде такой же смутной тени. Но это была не тень, а живой человек; вскрикнув от неожиданности, Лютава вдруг обнаружила себя где-то в темной выси. Земля ушла вниз, лишь остался в пальцах пучок травы, за которую она пыталась уцепиться, а ее уже перебросили через плечо, так что она повисла головой назад, а задней частью вперед. Вопя, она попыталась подобрать волосы, чтобы не цеплялись за ветки, а ее уже несли куда-то через рощу. Рядом раздавались крики других девушек, и всех тащили на поляну, где горели костры.

Изловивший «русалку» парень должен прыгнуть вместе с ней через костер – так русалочий дух изгонялся и возвращалась живая девушка. Обычно «русалки» не противились – им и самим поскорее хотелось избавиться от гостий из Нави, – поэтому каждая охотно прыгала, держась за руку того, кто ее поймал и вывел из леса. Но пленивший Лютаву не ожидал от своей добычи такой покорности. Вися вниз головой, держа обеими руками волосы, чтобы не волочились по кустам, она ничего не видела и только по усилившимся многоголосым крикам догадывалась, что ее уже принесли на Ярилину плешь. Она ожидала, что вот сейчас ее наконец спустят на землю, но не тут-то было!

Ее пленитель лишь прибавил шагу, потом побежал – и прыгнул! Лютава ощутила резкий толчок, вокруг полыхнуло жаром, она снова испугалась за волосы – как бы не загорелись! – и только тогда сообразила, что все уже позади.

Наконец ее спустили на землю, но после всего этого она плохо стояла на ногах и вслепую уцепилась за незнакомца. А он снял с нее личину – теперь было можно. Она отняла одну руку убрать волосы с лица, он наклонился, собираясь ее поцеловать, как положено после этого прыжка… И оба они охнули от неожиданности и отшатнулись друг от друга – будто каждый увидел зверя лесного.

«Это не он!» – прозвучал в памяти обоих один и тот же возглас.

От изумления у Лютавы будто каждая жилка в теле вспыхнула огнем. Боги, кто это? Она его уже видела, вот почему он показался таким знакомым! Чужим, но знакомым. Они встречались – минувшей зимой, в Доброхотине, куда его привезли, пленного, сыновья Толиги. Лют потом вернул его Зимобору, и они уехали восвояси, в Смолянск. Но, о боги, здесь-то он откуда взялся? На Угре, возле Ратиславля, в велик-день Ярилы Сильного! Не мерещится ли он ей?

От игрищ, бега, прыжка через огонь и вида этого лица, перенесшего ее в минувшую зиму, Лютава не помнила себя. Земля под ногами таяла, собственная кожа казалась чужой, руки горели, по телу бежали мурашки, голова кружилась – как при выходе в Навь. Было чувство пребывания сразу в двух мирах, и все вокруг одновременно было своей противоположностью: пламя костра – тьмой, крики толпы – вязкой тишиной, земля – туманом, а этот человек напротив – совершенно чужим и уже хорошо знакомым, будто она знала его в раннем детстве, а потом потеряла.

Красовит тоже был ошарашен. Сперва он лишь вытаращил глаза от изумления, не понимая, кто эта дева и почему она кажется ему все же знакомой. А потом отшатнулся – вспомнил. Эта девушка улыбалась смолянам в Селиборле на пути их памятного полюдья, а потом ушла, исчезла, как тень. Ее лицо потом склонилось над ним в тот чудный день, когда его, связанного, черноглазая женщина в богатой шубе спрашивала, хочет ли он жить. А потом эта дева оказалась ни много ни мало сестрой нового угрянского князя. Парни в дружине уверяли, что она – оборотень: дескать, сами видели, как она превратилась в волчицу. Или нет, из волчицы в человека. Правда или нет – кто разберет?