Текст книги "След черного волка"

Глава 2

Сидя в санях, Лютава смотрела по сторонам, поэтому первой заметила то, чего еще не увидели остальные.

– Смотрите! – вдруг закричала она. – Там мужик на дереве сидит!

Бойники и люди Богорадовой дружины принялись вертеть головами. Кто-то схватился за оружие, Лютомер, шедший рядом с санями, тут же пригнул голову сестры и прикрыл собой: «мужик на дереве» вполне мог означать засаду.

Но все было тихо, в дружину не летели чужие стрелы, из-за деревьев не сыпались люди с топорами.

– Правда, вон он! – Чащоба тоже показал куда-то в заросли на берегу и крикнул: – Мужик, ты чего там?

– Где?

– Да вон, иву видишь толстую?

– Ого!

– Он спит, что ли?

– Эй! Мужик! Просыпайся!

Не каждый день увидишь, как человек спит среди бела дня, сидя на толстой ветке ивы на высоте в три человеческих роста над землей. Обоз остановился, бойники подошли на лыжах вплотную к дереву. Лютомер пригляделся к мужику, потом вдруг свистнул и резко махнул рукой: стойте, мол.

Несмотря на шум и крики внизу, тот даже не шелохнулся, не поднял головы в овчинной шапке, прислоненной к стволу. Лица его было не видно. На спине, на плечах, на голове, на руках, обнимающих ствол, лежал снег.

Лютомер осторожно приблизился. Под стволом валялись кое-как брошенные лыжи, полузарытые в снег. На них виднелись следы звериных зубов…

Сбросив рукавицу, Лютомер осторожно разгреб верхний слой снега – от ночного снегопада. Пошарил, ощупал кончиками пальцев невидимые издалека следы. Вынул из снега что-то очень маленькое, поднес к лицу.

– Так чего он – мертвый, да? – окликнул Дедила.

Эта печальная истина была ясна уже всем.

– Снимать будем? – К Лютомеру подошел поближе стрый Богоня и тоже посмотрел на мервеца, придерживая шапку.

– Нет, – Лютомер покачал головой, держа перед собой волчий волос. – Сперва у Рознежичей спросим, не пропадал ли кто.

Селище Рознежичи было следующим, где гощенье предполагало ночевать.

– Волки загнали? – Богорад посмотрел на волос, потом на лыжи со следами зубов.

Лютомер молча кивнул. Он уже приметил веревку, которой несчастный мужик, загнанный хищниками на дерево, привязал себя к стволу, чтобы не упасть, если заснет. И он не упал. Но сойти наземь так и не смог, а замерз насмерть во сне.

Волчий волос Лютомер убрал в рукавицу и вернулся на лед. Обоз тронулся дальше.

Месяц лютень шел к середине. Княжеское гощенье двигалось вниз по Угре и приблизилось к устью впадавшей в нее реки Гордоты – неширокой, мирно текущей в крутых, но низких берегах. Лютава проходила этот путь в первый раз, но Лютомер бывал здесь уже неоднократно и был знаком с жителями верхней Угры и ее притоков. После встречи на Рессе уже две дружины вместе пробирались по лесу от верховий Перекши к истокам самой Угры, чтобы дальше ехать вниз по течению до Ратиславля. Гощенье это выросло из старинных объездов отца, проверявшего по зимам, как живется отделившимся детям и внукам: разбирал споры, улаживал ссоры, помогал делом, где нуждались. Приносил жертвы по праву старшего в роду, стоящего наиболее близко к предкам. По мере того как роды разрастались в племена, потомку родоначальника приходилось совершать все более и более далекие объезды. Князь старшего племени – как тот, что сидел на верхнем Днепре в краю кривичей-смолян, – уже и не мог сам обойти за зиму земли всех малых племен, и ему его долю доставляли малые князья. В каждом селении князь собирал дань: десятую часть урожая, вытканного полотна, добытых мехов. Все это хранилось у него, частью шло на жертвы, частью на пропитание войска, если будет нужда собирать ополчение и идти в поход, частью – на помощь тем родам и волостям, где случился неурожай или еще какое бедствие.

Зимолом встречали у Звеничей – в селище близ Звон-горы, куда собирались на велики-дни жители округи. На Звон-горе выстроили целую крепость из снега, и в ней засела «старая Марена» – здешняя большуха в рогатой кичке и с дубиной в руках. Лютава вышла против нее с жердью, изображавшей копье, и в накидке из медвежьей шкуры – как молодая Лада, впервые пробующая прогнать старуху. Но старухе еще не настало время уходить: под вопли зрителей на валу святилища Лютава лишь сорвала с нее кичку и убежала с добычей, подгоняемая дубиной и бранью старухи.

Гощенье тронулось дальше. В каждом селище – одиночном или старшем в своем гнезде, – обоз останавливался, люди располагались в обчине отдыхать и греться, старшие собирались в беседы – обсуждать дела. Считали и грузили дань. О князе Ратиславичи говорили, что Вершина приболел – на случай если слухи все же пойдут, – и поэтому его заменяет Лютомер.

Близ селищ нередко встречались волчьи следы. В это время, когда лес уже завален глубоким снегом, стаи держатся возле жилья, хватают собак, угрожают лошадям путников, иной раз забираются и в хлевы. Шла пора волчьих свадеб – уже сложившиеся пары вожаков уединяются, готовясь произвести новое поколение, а подросшая молодежь образует собственные пары, основу будущих стай.

Почти каждую ночь, когда дружина располагалась на отдых, Лютомер исчезал. Об этом не знал никто, кроме Лютавы. А она тайком выходила из беседы, где ночевали, и прислушивалась. Из темноты со стороны чащи доносился волчий вой – протяжный, пронзительный, проникающий в сердце, будто холод клинка. Вой матерого волка – низкий, грозный. Волчицы – чуть выше. Тонкие голоса молодых. Один начинал, потом присоединялся другой, третий… И вот уже семь-восемь волков – вся местная стая – соединяли свои голоса, словно стебли холодных цветков в зимнем венце Марены. Будто нити узорного пояса, который ткет она в дальней ночи, чтобы опоясать и подчинить своей власти земной мир. Вой накатывал волнами – одна за одной, и казалось, это стучится в двери людского мира сама Навь.

И всякий раз Лютава с замиранием сердца различала вплетающийся в пение с Той Стороны голос Князя Волков – так хорошо ей знакомый, особенный, полный силы. Она и беспокоилась о нем, и тосковала, понимая: как ни близки они с братом, в его жизни всегда будут тайны, недоступные ей, и тропы, куда ей не дано за ним последовать.

А минувшей ночью она слышала голос только одного волка – чужого и одинокого. Он выл, созывая стаю на охоту, но никто не отвечал ему – ни подруга-волчица, ни молодняк-переярки. Падал снег, на пасмурном небе не было видно луны, а волк все выл и выл. Среди ночной тишины голос его был словно клинок меча на черном полотне. Была в нем тоска, и горе, и угроза. Лютава не могла заснуть; казалось, волк предупреждает о неведомой беде. Три раза она выходила наружу, не в силах дождаться Лютомера. Но, вернувшись, он ничего ей не сказал, а только покачал головой и повалился спать.

Обоз тронулся, Лютомер занял обычное свое место рядом с санями, где ехала Лютава. Порой она, замерзнув, надевала лыжи и тоже шла, чтобы согреться, а потом, утомившись, снова залезала под большую медведину.

– Это не здесь он выл? – окликнула она брата.

– Выл не здесь. Но он здесь был. И сидел долго. День и часть ночи. Ушел, только когда мужик замерз.

– Он – одиночка и не может себе пропитания добыть?

– Он – одиночка. Но я вчера нашел косулю… И возле нее те же самые следы. Он ее загрыз, но ни куска не съел. Загрыз и ушел. Дня два назад.

– Что же все это значит? – Лютава забеспокоилась.

– Придем в Рознежичи – может, там что-то знают… – уклончиво ответил Лютомер.

А когда они под вечер пришли в Рознежичи – первое на Гордоте селище среди дубрав, – там стоял крик и плач. Горестные людские голоса, причитания женщин и рев детей были слышны еще на реке. Сперва, различив первые выкрики, Лютава подумала, что в селище уже знают о гибели замерзшего на дереве мужика. Но крик нарастал, уже было слышно, что плачет сразу множество голосов, и она похолодела: а что, если тут есть и другие жертвы? Но чтобы так плакали, волки должны задрать полсела!

– Напали на них, что ли? – изумился Богорад. – А ну, сынки, поднажми!

Встревоженные походники ускорили шаг. Оставив пока обоз на льду, поспешили вверх по тропе, где вытянулось вдоль оврага селище – десяток изб с огородами на задах.

Толпа народу собралась перед длинным хлевом, обнесенным частоколом. Мужики, бабы, дети – здесь, похоже, были все. Кто-то заметил чужих; все обернулись, сперва испуганно подались назад, к воротам в частоколе, потом двое-трое поспешили навстречу.

– Боярин! Княже! Княжич Лютомер! – закричали там. – Боги вас послали! Будь жив вовек, боярин!

– Что у вас творится? – спросил Богорад. – Лукома! Что вы причитаете, или помер кто?

– А вот иди посмотри! – Лукома, здешний старейшина, взмахнул рукой в сторону ворот.

Люди расступились, Богорад и Лютомер прошли первыми. За ними спешили Лютава и старшие бойники.

Войдя в ворота, все дружно охнули. Двор хлева был устлан мертвым скотом: коровами, овцами, свиньями. Животные лежали кое-как, друг на друге. Туши были покрыты рваными ранами, истоптанный снег залит уже давно замерзшей кровью.

– И там внутри то же творится! – прохрипел Лукома, махнув рукой в сторону хлева. – Ночью слышим: мычит, блеет… Пока поднялись, пока собрались, пока прибежали… А он уже ушел. Только вон Хотеня видел, как хвост мелькнул…

– Волк? – спросил Лютомер.

Лукома только руками взмахнул: дескать, а кто же?

– Невестку мою загубил! – К Лютомеру пробился другой старик. Бабы вокруг запричитали громче. – Она от коровы шла. Корова у нас должна телиться… Шла… да не пришла… А потом как мы увидали это все – а она под тыном валяется, уже снегом засыпана… Так он и внутрь попал – подстерег, как она выходила… Вдовец теперь мой Пищуля, а детей пятеро… Боги наши, боги!

Стала ясна причина общего плача. Погиб весь скот Рознежичей, кроме лошадей в отдельной конюшне, коз и кур, которых держали в пристройках к избам. Не уцелело ни одной коровы, люди остались без молока, в глаза глядела если не прямо голодная смерть, то очень бедственное существование – и надолго.

– И ведь не съел, не унес ни поросенка, – горестно толковали вокруг.

– Может, это оборотень? – сказал кто-то.

– Колдун какой захожий?

– Это кто ж нам такого зла-то желает?

– Чернеичи, может?

– Они, подлецы! Что, княжич, а как вы ехали через Чернеичи, не говорили там, мол, чтоб этим Рознежичам сдохнуть всем?

– Не говорили, – Лютомер покачал головой. – А что, люди, не пропал ли у вас мужик какой?

Народ вокруг замолчал.

– Белята пропал, – сообщил потом одинокий женский голос. – Свояк мой Белодед, Тихонин сын. Пошел ловушки проверять, уж два дня нету. А вы что… встречали его?

– Кто его родня ближайшая? – Лютомер вздохнул и огляделся. – Знаю, где Белята ваш…

* * *

Отправленные на реку сани привезли двоих. Пытаясь расцепить окоченевшие руки покойника, крепко сомкнутые вокруг ствола, свояк Молодила сорвался с ивы. Снег и кусты смягчили падение, но все же мужик расшибся и вывихнул ногу. Пришлось лезть еще двоим, и только тогда тело, обвязав той же веревкой, удалось спустить.

Едва успели вернуться в селище до темноты. Привезли и лыжи со следами звериных зубов: все Рознежичи ходили на них смотреть в баню, где уже лежало тело убитой волком женщины. Вторую жертву того же зверя положили рядом – ждать, пока оттает, чтобы обмыть и одеть.

Плач и причитания не прекращались. Потеря скота обрекала Рознежичей на множество невзгод; два человека погибли дурной смертью и тем грозили усугубить грядущие беды.

– Не погребать нам их на жальнике, а не то земля-мать обидится, хлеба не даст! – говорили старики. – И так без молока, без мяса остались, а теперь еще и хлеба не родится – погибнем, пропадем, будто и не было никаких Рознежичей на Гордоте-реке!

Лютомер осмотрел следы на скотном дворе и был уверен: все это натворил один и тот же волк. Тот самый матерый одиночка, чей голос они слышали предыдущей ночью.

И едва спустилась на землю скорая тьма зимней ночи, как они услышали его вновь. Опять тот же голос одинокого матерого волка, вновь понапрасну созывающего стаю на охоту. И тишина, отвечающая ему…

– Каждую ночь выводит! – заметил Лукома. – Так и воет, никому покою нет… Оборотень это, да?

«Оборотень тут один – это я», – подумал Лютомер, а вслух сказал:

– Не похоже на то. Разве у вас тут прежде оборотни водились? Или были колдуны, что умели людей волками оборачивать?

– От волков нам этой зимой житья не было, – покачал головой Лукома. – Две волчицы прошлой весной родили у них: одна, видать, от старшого, а другая от какого захожего молодца. Летом ничего, уживались с нами, а едва снег выпал, начали нам повсюду попадаться. На зятя моего Милогу напали, как он от Чернеичей к нам ехал, – только собаки и спасли. Потом прямо из селища трех собак унесли. Ловушки наши на дичь раньше нас обирали. Да что ловушки! Пошли отроки поутру рыбу удить – а глядь, зеленые огоньки светятся. Хорошо, с собой огонь был – давай горящие ветки метать, которыми в лунку светили. Да бежать, какая уж рыба! Ну, мы и порешили: надо извести их…

– И как?

– После Корочуна облаву сделали. Взяли десять голов. Один старшой у них и ушел. Думали, теперь посвободнее вздохнем.

Лютомер посмотрел на Лютаву и обменялся с ней понимающим взглядом.

– Так это их вожак и мстит вам теперь, – сказал он Лукоме со вздохом. – Вы его стаю извели, жену и детей погубили. А он вас скотины лишил. Потому и зарезал, а есть не стал, чтоб вы знали: это месть.

– Так все же оборотень? – охнул Лукома.

Лютомер покачал головой. Он с самого начала разобрал, что слышит голос обычного волка – только одинокого и полного лютой тоски о потерянной стае.

– Вы, стало быть, убили десятерых?

– Ну… Показать шкуры?

– А он у вас пока двоих…

– О боги! – Лукома переменился в лице. Он и так был изможден горем и тревогой, а теперь стал бледен, будто мертвец. – Ты что же баешь… он так и будет ходить, пока тоже десятерых…

Старейшина встал, будто хотел бежать куда, но снова сел – от ужаса подвели ноги.

– Хорошо хоть вы… Что же делать-то, княже? – Старик протянул руки к Лютомеру. – Да что же он – еще за восьмью головами придет?

– Придет.

– Помоги, княже! – Лукома вцепился в его руку. – Не дай детей погубить!

– Зря вы его стаю извели, меня не подождали. Может, я бы и договорился с ними.

– Не дождались, дураки были! Думали… Так как же быть теперь? Идти на этого облавой? Поможешь?

– Помогу, – кивнул Лютомер. – Только облавы не будет.

– А что?

– Буду за вас прощения просить. Я – ваш князь, а вы – мои дети…

– Слышишь, как близко? – Лукома поднял голову. – Прям будто за дверью…

Волчий вой раздавался совсем близко – не за дверью, но у самого селища. Волк, вооруженный только зубами и ненавистью, остался один, а Рознежичей было несколько десятков. Но в этом его вое звучала такая решимость, такая неотвратимость воздаяния, что было ясно: никто не посмеет до света выйти за порог.

Назавтра двух покойников повезли в лес, где у Рознежичей было свое место для сожжения тел – Марина Плешь. В санях с каждым сидели старик и старуха из старшей родни, и почти все Лютомеровы бойники отправились с ними – охранять по дороге.

Едва въехали в лес, как увидели следы. Осиротевший волк взял обидчиков в осаду, и бойники зорко осматривали лес вдоль тропы, готовые к тому, что придется с ним столкнуться.

Но в этот раз он на глаза не показался. Сложили две крады, подняли тела, бабка Лукомиха подожгла дрова. А Лютомер и Лютава натянули личины, взялись за свои кудесы и стали одновременно выстукивать ритм, призывающий духов… У Рознежичей сейчас не было своего волхва, а случай выдался такой, что его вмешательство необходимо, иначе целостность рода окажется нарушенной. Для таких случаев гощенье всегда сопровождал кто-то из волхвов, а нынче их прибыло сразу два.

Лютомер и Лютава могли выйти в Навь и без битья в бубен, но стук предназначался не для них самих. Он призывал две души – те, что так нехорошо расстались с телами и не смогут пройти за Огненную реку, если им не помочь.

Женщина появилась первой. Опустив лицо под личиной, мерно стуча колотушкой в бубен, Лютава вскоре увидела, как та робко вышла из тьмы и двинулась к ней по едва видимой тропке. Выглядела она ужасно – на горле рваная рана, пояс тоже порван, кожух распахнут, вся одежда спереди залита кровью. Платок и повой исчезли, разлохмаченные косы сползли набок и свисали с головы на плечо нелепой петлей.

– Стой! – приказала Лютава и наставила на нее колотушку, будто копье.

Душа замерла на месте, дрожа, как лист под ветром.

– Назови твое имя!

Душа замялась, дрожа еще сильнее, окровавленные руки поднялись к груди, будто хотели стереть с нее ужасные пятна.

– Ты – Овица, Выполза дочь, Рябушина внучка, Пищулина жена? – Лютава заранее выяснила у женщин все родственные связи погибшей.

– Да… я… – Душа наклонила голову, принужденная отвечать. – Загубил меня лютый зверь… Выпил кровь мою… мужа вдовцом оставил… малых детушек – сиротками… не дал мне веку дожить, на земле догулять… Сроку мне было еще восемь лет, теперь не могу с земли уйти, покуда не доживу их… Хотела выйти – а он наскочил… И не опомнилась, а уже все…

– Ты уйдешь в Навь, – непреклонно возразила Лютава. – Я провожу тебя.

И прыгнула вперед, одновременно принимая облик волчицы.

Душа Овицы истошно взвизгнула и отшатнулась. Дрожа, побежала по темной тропе, спасаясь от ужасного зверя; но Лютава в три прыжка догнала ее, схватила, как волчица хватает овцу, перебросила через спину и устремилась вперед.

Она бежала через лес, который спускался, будто по склону горы. И вдруг замерла: ей навстречу из темноты выскочил волк.

Лютава сразу узнала его, хотя никогда не видела. Крупный матерый зверь, одетый в роскошный зимний мех, серый с черноватыми переливами, был бы красив на загляденье – если бы не жесткая, свирепая тоска в желтых глазах. Он загородил ей дорогу и грозно зарычал, показывая клыки. Сама эта тоска его взгляда могла ранить. Жажда крови обидчиков привела его на грань Нави, куда любой волк может порой ступить, и дала силу бороться за свою месть и здесь.

Он не умел говорить по-человечески, но это было не нужно: здесь, в Нави, Лютава хорошо понимала его. «Это моя добыча! – говорило его рычание. – Отдай мне ее, или пожалеешь!»

Лютава попятилась. Душа Овицы у нее на спине забилась, застонала, запищала, пытаясь вырваться ради безнадежной попытки спастись бегством. Не зная, как быть, Лютава еще попятилась. Она не была уверена, что одолеет такого крупного соперника, к тому же добычу перед дракой придется бросить – лови ее потом заново!

Сзади кто-то стремительно приближался. Она сошла с тропы и бросила косой взгляд назад. К ним мчался белый волк – Лютомер. На спине у него тоже лежала добыча – душа замерзшего Беляты.

Больше не замечая Лютавы, волк-одиночка шагнул навстречу новому противнику. Лютомер на ходу сбросил свою добычу; Лютава прыгнула вперед и обеими лапами придавила душу Беляты к земле, чтобы не ускользнула. А сама приготовилась наблюдать за дракой, надеясь, что ее вмешательство не понадобится и нужно будет лишь не упустить какую-нибудь из пойманных душ, пока Лютомер расчищает дорогу.

Она уже приготовилась к тому, как упадет сердце при виде противников, сцепившихся серо-белым клубком; приготовилась смотреть, как они покатятся по невидимой земле, рыча и выхватывая друг у друга клоки шерсти из боков, как окрасится кровью шерсть на их мордах. И если Лютомеру будет грозить опасность, она бросит эти жалкие души и ринется на помощь своему брату!

Но не успели соперники схватиться, как на тропе между ними возникло нечто огромное, черное, будто клочок бездны. Они не сразу поняли, что это, а лишь вдруг перестали видеть друг друга. Изумленная Лютава, присев от страха, различила белые зубы, красные огоньки глаз…

Радомир!

А он повернулся к волку-одиночке и тоже зарычал. Был он сейчас вдвое крупнее серого и надвигался, словно туча.

Серый попятился, но продолжал скалить зубы. Радомир шел вперед, потом приготовился к прыжку. И когда он уже взмывал над тропой, серый прянул в сторону и исчез.

Радомир обернулся.

«Идите за мной! – велел он. – Я расчищу вам дорогу. Не тратьте времени на драки. Вам нужно спешить».

И помчался вперед.

Лютомер вновь подхватил с земли душу Беляты и побежал за Стражем Нави. Лютава со своей жалобно визжащей ношей едва поспевала за ними.

Радомир был здесь не гостем, а хозяином, и тьма расступалась перед ним, как вода перед носом идущей лодки. Лютава бежала изо всех сил, уже не имея возможности оглядываться по сторонам и лишь ощущая, как все глубже погружается в холодную тьму, куда не проникает уже ни единого проблеска жизни. Даже ей нельзя было оставаться здесь надолго, и она уже чувствовала, как тяжело ей дышать. Тьма Нави душила, словно вода.

Но вот впереди замерцало багровое сияние. Под ногами заскрипел пепел. Спереди повеяло жаром, и этот жар встал упругой стеной, не пуская дальше. У любого волхва, входящего в Навь, есть пределы, которых он способен достичь. Сама же Навь беспредельна.

«Давайте их сюда». Радомир остановился и обернулся.

Лютомер и Лютава сбросили свою добычу со спины и положили в пепел берегов Огненной реки. Радомир наступил лапой на обе души сразу – перед огромным черным волком, могучим духом Нави, обе казались не крупнее белок.

«Возвращайтесь и продолжайте свой путь, – велел он. – Вам нельзя медлить. Тот, кого ты должна встретить, – он посмотрел на Лютаву, – уже совсем близко. Еще немного – и ты услышишь о нем».

Наклонившись, он взял обе души в зубы. Потом повернулся и прыгнул. У Лютавы захватило дух – черной молнией Радомир пронесся над багряным пламенем реки, не освещавшим ничего вокруг, и пропал в черноте.

Лютомер толкнул ее плечом и мотнул головой: пора возвращаться.

* * *

На зимнем холоде крада остыла быстро, и старухи собрали обгорелые останки покойных в два горшка, чтобы назавтра высыпать в прорубь на реке. Хотя души двух погибших нечистой смертью и были отправлены за Огненную реку и не будут остаток жизни бродить близ мест гибели, хоронить прах на родовом жальнике все же было нельзя. Ради такого горя Лютомер решил освободить Рознежичей от дани за этот год и даже оставил им сорочок куницы – купить новую скотину, чтобы вновь завести стадо.

В сумерках Лютомер ушел из селища. И вскоре тишину густеющей ночи пронзил волчий вой. Но это был другой голос, не тот, что не давал Рознежичам спать в былые ночи. Белый Князь Волков, сидя на черном кругу Мариной Плеши, пел погребальную песню о серых детях Велесовых, не доживших свой срок. Он пел, созывая к себе их души, и вой его ложился дорогой лунного света, указуя им путь на Ту Сторону.

А на Той Стороне их встретит иной, молчаливый вожатый. Огромный, как грозовая туча, черный, как сама душа бездны, владыка Нави ждал их, и пламя Огненной реки пылало в его очах. И они пошли к нему – своему отцу и вожаку, что проводит их в новые угодья.

И вскоре второй голос присоединился к песне Белого Князя – голос серого одиночки. Они пели вдвоем, оплакивая, провожая и прощаясь. И снег валил с серых, как волчья зимняя шуба, небес, засыпая ровную цепь следов, уводящих за небокрай…

Больше никто на Гордоте-реке не видел серого одиночки и не слышал его тоскливой песни.

* * *

На другой день Лютомерова дружина тронулась дальше, вверх по Угре. Лютава сидела в санях и, полная воспоминаний о последних днях, безотчетно осматривала деревья на заснеженных берегах. Но вместо этой белизны перед глазами ее стояла живая тьма – грозовая туча с багряным огнем в глазах, ее дух-покровитель в Нави – черный волк Радомир. «Вам нельзя медлить, – сказал он. – Тот, кого ты должна встретить, уже совсем близко. Еще немного – и ты услышишь о нем».

Не в первый раз она получала это обещание. Не один год миновал с тех пор, как дух-покровитель пообещал ей, утомленной ожиданием, что уже скоро. Скоро будет решена ее земная судьба, она родит сына, даст Радомиру новую земную жизнь и тем самым освободится от долга перед ним. В этом «уже близко» она уловила ту же тоску, что горела в глазах осиротевшего серого. Дух, живущий в Нави, так же жаждал нового воплощения, как одиночка – возвращения своей стаи.

И одиночка получит ее назад. Еще не миновало время волчьих свадеб – он отправился на поиски новой подруги, и весной в укромном логове зашевелятся под серым отощавшим боком мохнатые комочки – его новая стая. И она, Лютава, тоже вот-вот услышит зовущий ее голос… На этот раз она верила: и правда, уже скоро.

Но судьба нечасто приходит в том обличье, в каком мы ожидаем ее увидеть.

До следующего притока – реки Волосты – было от устья Гордоты не так далеко: менее дня хорошего пути. Но еще за полдень спереди донесся свист Барсука: кто-то ехал навстречу.

Обоз продолжал двигаться, и вскоре Лютава увидела из саней, как приближаются двое: Барсук на лыжах и еще какой-то незнакомый отрок на лошади.

– Вот, говорит, из Доброхотина! – Барсук махнул Лютомеру на отрока. – Вести у них важные.

Лютомер поднял руку, и поводчики стали останавливать лошадей.

– Вот князь Лютомер! – Барсук важно указал отроку на вожака. – А вон боярин и родич его, Богорад.

Отрок соскочил с лошади и поклонился, с опаской поглядывая на волчью накидку Лютомера.

– Кто ты? – спросил Лютомер. – Откуда?

– Из Доброхотина я! – Отрок еще раз поклонился подошедшему Богоне. – Вы – гощенья княжьего дружина? Меня боярин Держигость в Рознежичи послал. На Гордоте всем людям сказать, чтобы они дальше сказали…

– Да что сказать-то? – не выдержал Богорад. – Что Держага за дурня такого нашел, что двух слов связать не умеет?

– Я зато на коне ловко… – обиделся было отрок, но вспомнил, перед кем стоит. – Прости, боярин. Прибежали к нам люди снизу, от боярина Даровоя, из Селиборля. У них там уж ведомо: идет по Жижале-реке смолянский князь с войском, дань берет, городцы разоряет!

– Смолянский князь! – почти в один голос повторили оба вожака. – Какой смолянский князь?

Оба невольно подумали о том князе, которого знали, – Велеборе. Но также всем было известно, что Велебор, старший князь днепровских кривичей, умер прошлой весной.

– Говорят, зовет он себя Зимобором, Велеборовым сыном. Говорят, городец Верховражье на Жижале с боем взял, боярина тамошнего, Окладу, смертью убил, старейшину пленил, городец разорил. Теперь сюда идет.

Все замерли, молча пытаясь осмыслить эти новости – как невероятные, так и пугающие.

– С боем взял? – повторил наконец Лютомер. – Он с войском идет?

– С огромадным! Тьма-тьмущая… люди говорят.

Лютомер и Богоня переглянулись, будто спрашивая один другого: что это может значить?

Вспоминалось, как в начале минувшего лета в Ратиславль приехали вятичи во главе с княжичем Доброславом. Они ездили к кривичам-смолянам просить помощи и защиты от хазар, но узнали, что князь Велебор умер, а его место заняла дочь Избрана, провозглашенная княгиней днепровских кривичей. Эти вести еще тогда весьма всех удивили, но у угрян нашлось довольно своих забот, и они почти забыли о смолянах. А напрасно. За недолгое время – неполный год – на берегах верхнего Днепра случилось немало важных событий[2]2
  Об этом в книгах «Лес на Той Стороне» («Лесная невеста» и «Лесная невеста. Проклятье Дивины»).


[Закрыть].

– Зимобор… – хмурясь, повторил Богорад. – Это ведь Велеборов старший сын. Да, помню, двое у него было: Зимобор и Буяр.

– А мы думали, он умер! – Богонин сын, Любош, в удивлении сдвинул шапку на ухо. – Раз уж сестра на стол села…

– Куда же Избрана делась? – спросила Лютава.

Ответить никто не мог.

– Выходит, Зимобор Велеборович с того света воротился, а сестра туда отправилась, – произнес Лютомер. – Идет к нам старший князь за своей данью.

– А чего же сам-то сюда? – всплеснул руками Богорад. – И к чему городки разоряет? Или решил, что мы от смолян отложиться задумали?

– Вот мы и выясним. Пошли! – Лютомер махнул рукой поводникам, чтобы трогались в путь.

Все невольно ускорили шаг. Лютомер хмурился. Река Жижала входила во владения угрянских князей, и по давнему уговору дань с нее собирали они. Смолянские князья сюда не ходили. Если все сказанное отроком правда, выходит, новый смолянский князь нарушил уговор. Другое дело, если он, заняв отцовский стол, собирается объехать все подвластные земли – посмотреть их и показать себя. Но о таких поездках предупреждают заранее. И уж точно не берут с боем городцы, не убивают собственных данников.

Помня нрав Оклады, Лютомер не удивился бы, если бы оказалось, что тот первым стал нарываться на ссору. Но чтобы выяснить, как все было, требовались более надежные свидетельства. Лютомер надеялся, что в Доброхотине, городце в устье Волосты, он найдет людей, видевших смолян своими глазами. До Жижалы оттуда оставался всего лишь переход.

Но как бы там ни было, разбирать и улаживать это дело со смолянами ему – старшему сыну и наследнику Вершины.

– Лют! – вдруг окликнула его сестра.

Лютомер обернулся. Сидя в санях, Лютава смотрела на него огромными глазами – переменившаяся в лице и явно потрясенная некой пришедшей мыслью.

– Что ты?

– А как ты думаешь… ты не думаешь… а что, если… – она никак не могла справиться с собой. – А что, если это он!

– Кто – он?

– Князь Зимобор! Мой… кого мне обещали!

Лютомер сбился с шага и протяжно просвистел. Уж не явился ли молодой князь Зимобор в землю угрян за невестой?

* * *

В такое тревожное время боярин Держигость расставил дозоры, и приближение Лютомеровой дружины обнаружили заранее. Когда она, уже в густых сумерках, приблизилась к городцу Доброхотину, у ворот вала их уже встречал сам Держигость и его люди: родичи боярина и старейшины селища. Немало народу толпилось поодаль: всем хотелось знать, кто приехал и что теперь будет. Но поскольку дружина пришла с верховий Угры, вражеской она быть не могла и народ не испугался.

Боярин Держигость был еще не старый, моложе сорока, крепкий мужчина с продолговатым лицом, основательными чертами и густой бородой. На нем был хороший кожух, крытый крашеной желтовато-бурой шерстью, а за тканый пояс он засунул топор в кожаном чехле – не столько ради надобности, сколько ради успокоения народа.

– Будь жив вовек, Вершиславич! – Узнав Лютомера, он пошел навстречу. – И ты, Богорад! Да вы никак знали, если целой дружиной снарядились?

– Что у вас слышно? – Лютомер подошел к нему. – Встретили твоего отрока: говорит, смолянский князь войной идет?

– Войной не войной, а Верховражье он с боем взял, – кивнул Держигость. – Прибежали к нам вчера в ночь люди оттуда.

– Что за люди? Показывай.

– Да ваши же! – усмехнулся Держигость. – Родичи.

– Наши родичи? – не поверил Богорад. – Они-то здесь откуда?

– Вам виднее. Княжий родич Толигнев и жена меньшая Вершинина. Жену-то я впервые вижу, а Толигнева давно знаю.

– А ну… – Богорад переменился в лице.

С одной стороны тянулись дворы селища, где и жили доброхотинцы, а с другой темнели валы городца. Держигость повел пришедших за вал, в длинную избу-обчину, где уже устроились беженцы из Верховражья. Людей там было немало: десятка два. Горело несколько лучин. Войдя, Лютомер сразу увидел среди сидевших у стола старого знакомого – Толигу. Тут же рядом кто-то охнул; Лютомер обернулся и обнаружил Замилю.