Текст книги "Палач из Гайд-парка"

Сэмми отступил еще на шаг и, запнувшись о бутылку, упал, больно ударившись о каменистую землю. На некоторое время ушиб лишил его возможности соображать.

Потом он снова взглянул на ужасающий объект. Да, это, несомненно, полицейский. Сэмми видел ряд блестящих пуговиц на мундире, застегнутом доверху.

Он подполз на четвереньках к телу и, не отдавая себе ясного отчета в действиях, опять потянул на себя. Тело медленно появлялось из кустарника: вот пояс, грудь, шея – и голова! Голова! Он был целый!!!

Сэмми упал навзничь, руки у него тряслись, спазм сжимал желудок. Какой же он глупец! Он должен был не давать волю воображению. Вот уж действительно! Палач! Разве полицейский не может напиться, как все остальные?

Он встал и наклонился над мужчиной, чтобы определить, насколько он пьян. Лицо у мужчины было ужасно бледное, ну совсем как мел, словно он и вправду помер.

– О, боже ты мой! – повторил он на этот раз тихо и жалобно и боязливо дотронулся тыльной стороной руки до щеки лежавшего. Холодная.

Сэмми опять почувствовал, как желудок сжимает спазм. Он расстегнул воротник и скользнул ладонью под мундир. А тело-то теплое! Значит, он живой! О да! Господи, сделай так, чтобы он был живой!

Несколько мгновений Сэмми внимательно вглядывался в лицо полицейского, но ресницы ни разу не затрепетали. Если бедняга и дышал, то дыхание было очень слабое.

Ну что ж, надо звать на помощь. Человеку сейчас нужен врач. Сэмми поднялся и поспешил прочь быстрым шагом, но, передумав, припустился бегом.

– Что? – Питт оторвал взгляд от стола и посмотрел на Телмана, который возвышался прямо перед ним с мрачным лицом и каким-то ехидным, торжествующим огоньком в глазах.

– Это Бейли, – повторил Телман. – Один из парковых смотрителей наткнулся на него сегодня утром, примерно в шесть часов. Его ударили по голове и оставили лежать под кустом. – Он пристально поглядел на шефа.

Томасу стало не по себе. Он чувствовал сразу и боль, и вину.

– Его тяжело ранили? – спросил он с трудом, губы у него пересохли.

– Трудно сказать. Он все еще без сознания. И все еще может быть.

– Но насколько он пострадал, какие у него раны? – Словно со стороны, Питт слышал свой голос, хриплый и немного испуганный.

– Вроде нет ничего, кроме ушиба головы.

– И никто не знает, как это могло случиться?

– Нет. Но здравый смысл подсказывает, что это был Палач. Бейли не был на дежурстве в парке или поблизости. Он все еще проверял заявление Карвела, что тот был на концерте, как вы и хотели. – Телман все так же смотрел на Питта, не отводя взгляд. – Сдается мне, он кое-что обнаружил.

Отвечать было нечего. Питт встал из-за стола.

– А где он?

– Его доставили в больницу Доброго Самаритянина на Манчестер-сквер. Примерно в полумиле от того места, где нашли. – Он вздохнул и помолчал. – Вы хотите, чтобы я снова арестовал Карвела?

– Нет, во всяком случае, пока не повидаю Бейли.

– Но он ничего не может рассказать.

Питт не потрудился ответить. Он не глядя обошел Телмана и вышел из кабинета, не взяв пальто и шляпу. Не прошло и пяти минут, как суперинтендант уже ехал в экипаже на Манчестер-сквер.

Питт чувствовал себя отвратительно. Больше не было оснований сомневаться, что это Карвел. Именно присутствие или отсутствие последнего на концерте и проверял Бейли. Но мысль эта его ранила. Ему нравился Карвел, он испытывал к нему инстинктивное уважение, сочувствовал его горю, верил в искренность его переживаний. Такое глубокое разочарование Томас испытывал и в отношении самого себя. У него было ужасное чувство поражения от того, что он так обманулся в Карвеле, а значит, он совсем не понимает людей. Это он виноват в том, что Бейли пострадал, и если тот умрет, то именно он, Томас Питт, будет виноват в его смерти.

Как он мог быть настолько глуп, так непредусмотрителен и наивен? Ведь даже сейчас, в экипаже, Томас не мог представить, что во всем виноват Карвел, и только очевидность делала его вину неопровержимой.

Экипаж остановился, и Питт сошел, велев кучеру подождать. Его провели в большую длинную палату, где лежал недвижимый, бледный, оцепеневший Бейли. Он был в грубой коленкоровой ночной рубашке, укрыт простыней и серым одеялом. Около койки стоял молодой врач, лицо у него было хмурое, губы поджаты.

– Как он? – спросил Питт в страхе услышать ответ.

Врач взглянул на него.

– А вы кто?

– Я суперинтендант Питт с Боу-стрит. Как его состояние?

– Трудно сказать, – врач покачал головой. – Ни разу не пошевелился с тех пор, как его привезли, но температура близка к нормальной. Дыхание тоже почти нормальное, и сердце бьется хорошо.

– Он поправится? – спросил Питт, не слишком надеясь на положительный ответ.

– Наверняка сказать не могу. Может быть.

– А когда он будет в состоянии разговаривать?

Врач опять покачал головой и наконец взглянул на Питта.

– Этого я не знаю, суперинтендант. Я даже не уверен, что он вообще заговорит. А если и так, то он может ничего не вспомнить. Его сознание может быть очень повреждено. Вы должны быть готовы к этому. И на вашем месте я не слишком бы ставил свое расследование в зависимость от его показаний.

– Понимаю. Пожалуйста, сделайте все возможное. Не беспокойтесь об оплате.

– Разумеется.

Питт ушел, чувствуя себя еще более несчастным, обескураженным и очень виноватым.

Приехав на Боу-стрит, он увидел у себя в кабинете Джайлса Фарнсуорта, бледного и злого.

– Вы опять позволили Карвелу нанести удар, – процедил он сквозь зубы. – На этот раз Палач едва не убил одного из ваших подчиненных. – Он отошел к камину и повернулся лицом к Питту. – Я давно опасался, что это дело вам не по силам, но Драммонд настаивал на своем. Ну что ж, он ошибся. Самое неправильное решение за всю его карьеру. Извините, Питт, но больше с вашей некомпетентностью я мириться не могу. – Он опять прошелся по комнате и снова повернулся к Томасу. – Вы уволены с занимаемой должности. Быстро заканчивайте необходимую работу с документами, а затем вы будете переведены на прежнюю должность. И лучше вам работать в другом участке. Когда у меня будет время, я найду где. Может быть, на окраине. – Не ожидая ответа, он направился к двери, но, коснувшись ручки двери, заколебался. – Я велел Телману снова арестовать Карвела. Теперь он, наверное, уже в участке. Подготовьте все свидетельства и улики, которые потребуются суду. А когда закончите, можете на несколько дней уйти в отпуск. Всего хорошего.

И помощник комиссара вышел, затворив за собой дверь и оставив Питта наедине с угрызениями совести и совсем несчастного.

Глава одиннадцатая

Шарлотта была потрясена, когда Томас рассказал ей о своем увольнении. Возможно, она реальней представляла бы себе эту возможность раньше, если бы ее голова не была так занята другим: новым домом и, конечно, продажей старого, избирательной кампанией Джека, любовной связью Кэролайн, а теперь ее новым браком. Она не очень-то верила, что такое вполне может случиться – что его уволят, ведь это так несправедливо!

Сердце у нее упало, так остро она чувствовала боль и унижение, которые он претерпел, но несправедливость привела ее в ярость. А как же теперь будет с новым домом? Разве он им по средствам? И старый уже продан, им нельзя переехать обратно…

Шарлотта знала, что все ее мысли и чувства сейчас отражаются на лице. Ей никогда не удавалось как следует их скрывать, но она изо всех сил пыталась сдержаться и ничем не дать знать мужу, как сильно потрясена. Все же она побледнела и ее затошнило; появилось такое чувство, словно в желудке тяжелый, холодный камень.

– Мы справимся, – вот все, что она смогла сказать, внезапно охрипнув от волнения. Во рту совсем пересохло.

Питт поглядел на нее, тоже бледный. Глаза у него резало, взгляд был усталый.

– Конечно, справимся, – ответил он ласково, хотя еще не знал, каким образом.

Мысль о том, что снова придется идти на должность инспектора, в какой-то другой участок за несколько миль от дома, была слишком горька, чтобы думать о будущем, но это была горькая правда, и приходилось считаться с ней и привыкать к ней. Может быть, ему еще удастся убедить Фарнсуорта направить его, по крайней мере, в Центральный лондонский участок, чтобы он хотя бы работал в знакомом районе и не тратил половину времени на омнибусы туда и обратно. Экипаж ему будет не по средствам.

Некоторое время они сидели молча рядом. Слова были тут не в помощь. Они не могли придумать ничего утешительного, кроме банальных выражений, которые то и дело приходили на ум, но они были бы бесполезны. Наконец Шарлотта пошевелилась, выпрямилась и зажгла огонь в камине гостиной – не потому, что было холодно, а потому, что мерцание пламени утешало и создавало впечатление обособленности от враждебного, холодного мира.

– Карвел наконец признался?

– Нет. – В памяти Томаса опять всплыло лицо Карвела, совершенно отчаявшееся, белое как мел и полное страха, когда его вели в камеру и он встретился взглядом с Питтом; в его глазах застыла униженная мольба. – Нет, он изо всех сил все отрицает.

Шарлотта пристально посмотрела на мужа.

– А ты по-прежнему веришь ему, да? – спросила она, немного помолчав. – Ты все еще думаешь, что это сделал не он?

Питт ответил не сразу. На лице его выразилось смятение, но когда он наконец ответил, голос звучал уверенно.

– Нет. Нет, я не могу поверить, что он по своей воле мог нанести удар Эйдану Арледжу. И если даже он убил его в порыве слепой, безрассудной страсти, то потом сломался бы и даже не попытался бы избежать наказания. Я совершенно искренне уверен, что если бы он сделал это, то принял бы – и более того, приветствовал бы – наказание.

– Тогда тебе нужно обязательно найти, кто это сделал, Томас! Ты не должен позволить, чтобы его повесили за то, чего он не совершал. – Шарлотта опустилась на колени перед мужем. – Должен же быть какой-то способ узнать, кто Палач? Как бы ни был умен, он не может всего предусмотреть; он должен оставить какую-то ниточку, и если мы за нее потянем, осторожно и умно, то распутаем этот клубок и найдем истину.

– Приятно так думать, – сказал Томас, улыбнувшись, – но я уже истощил свой мозг, пытаясь найти разгадку, однако с места не сдвинулся.

– Ты слишком близко стоишь к эпицентру событий, – немедленно откликнулась она. – Ты видишь детали, а не всю картину в целом. Что есть общего у всех жертв?

– Ничего, – ответил Питт, не задумываясь.

– Но общее должно быть! Уинтроп и Скарборо отличались агрессивностью, и ты говорил, что кондуктор был бесцеремонным маленьким начальником. Возможно, он был тоже агрессивен.

– Но Арледж таким не был. Все свидетельствуют, что он был самым любезным и кротким человеком.

– Ты в этом уверен? – Шарлотта с сомнением взглянула на Томаса.

– Да, уверен. Не нашлось никого, кто отзывался бы о нем плохо.

Она задумалась на мгновение, а он молча ждал.

– А это возможно, что все, кроме одного человека, были убиты лишь затем, чтобы скрыть главную жертву, кого Палач действительно хотел умертвить? – сказала она немного погодя. – Может быть, другие были избраны совершенно случайно и для Палача оказалось неважно, кто они и что?

– Но это же бессмысленно, – Питт покачал головой и протянул руку, чтобы убрать со лба жены своенравный локон, выбившийся из ее прически. – Скарборо выманили из дома, чтобы убить. Это вряд ли случайность. Йитс был убит за несколько миль отсюда, в Шепердс-буш. Мы не знаем, где убили Арледжа, а Уинтроп незадолго до смерти катался на лодке по Серпентайну, что само по себе смешно и нелепо. Почему кому-то может понадобиться кататься на лодке в полночь? Никто не станет прогуливаться с незнакомцем. Трудно вообразить подобную прогулку даже с другом.

– Но это понадобилось Палачу, чтобы удобнее было убивать.

– Но как он заманил Уинтропа в лодку? Как ты можешь убедить кого-нибудь поплавать ночью?

Она глубоко вздохнула.

– А… я бы… я бы… уронила какой-нибудь предмет в воду с моста и сказала бы, что если я не достану этот предмет, то буду очень огорчена, – закончила она удовлетворенно. – И сначала бы я уронила шляпу или еще что-нибудь.

– Шляпу! – Он выпрямился, нечаянно толкнув Шарлотту.

– Что? – Она тоже встала. – Ты что? Томас!

– Шляпу, – повторил он. – Но когда мы вытаскивали тело, там была шляпа! И то была шляпа не капитана Уинтропа. Мы не связали ее с тем, что произошло, но она вполне могла иметь к этому отношение. Ее могли бросить, чтобы заманить его в лодку. Ты умница! Блестящая мысль – и такое простое объяснение… – Он с жаром поцеловал жену, поднялся и стал ходить по комнате. – Все это начинает обретать смысл, – продолжал он, и голос его возбужденно зазвенел. – Уинтроп был человек морской, и совершенно естественно было обратиться к нему за помощью, чтобы выловить из воды шляпу, прежде чем она пошла ко дну. Убийца мог вполне притвориться, что никак не может этого сделать даже при помощи весел. Да многим с ними и не управиться как следует! – Томас возбужденно махнул рукой. – Он попросил помощи Уинтропа. Тот, естественно, согласился. Оба сели в лодку – и вот Палач указывает на какой-то предмет, плывущий в воде, Уинтроп наклоняется и… – Он рубанул воздух рукой, словно обрушил удар топора. – …и лишается головы.

– Ну, а как обстояло дело с другими? – спросила Шарлотта. – Что ты скажешь насчет Арледжа?

– Этого мы не знаем. Не знаем, где он был убит.

– Но Скарборо? Кондуктор? – настаивала она.

– Скарборо был убит на Роттен-роу, как раз там, где его нашли. Лошадиная колода была полна крови.

– А Йитс?

– Около конечной остановки омнибуса в Шепердс-буш. А затем перевезен на коляске в Гайд-парк.

Шарлотта на секунду задумалась.

– Создается впечатление, что Арледж был тут самой главной жертвой, а? – сказала она наконец. – За исключением, правда, того факта, что он был не первой жертвой. И каждый раз, когда я начинаю об этом думать, эта мысль кажется мне логичной. – Она пожала плечами. – Но потом я начинаю сомневаться.

– Да, знаю. – Томас остановился и протянул руку. – Однако на сегодня хватит. Завтра я начну все сначала. А теперь пойдем спать.

Шарлотта взяла его за руку и медленно встала, но лицо у нее было все еще задумчиво и сосредоточенно. Даже поднимаясь по лестнице, она все думала, анализировала, планировала. И только облачившись в ночную рубашку, натянув простыни и прижавшись к Питту, наконец забыла обо всем и стала думать о совсем других вещах.

Утром Питт не поехал на Боу-стрит – смысла не было. Его ум обуревали неопределенные, по большей части еще нечеткие идеи, основанные на отдельных, разрозненных фактах и впечатлениях, которые еще следует подтвердить. Весь день он занимался будничными делами и перепроверял детали. В четверть восьмого Томас приступил к настоящему делу. Он хотел увидеться с Виктором Гарриком, но у него не было его адреса. Он знал, что тот может быть известен Мине Уинтроп, поэтому сел на омнибус до Керзон-стрит и сошел у ее дома в ясных весенних сумерках.

– Да, сэр? – вопросила горничная.

– Можно ли мне поговорить с миссис Уинтроп? – любезно осведомился он в свою очередь.

– Да, сэр. Если вы потрудитесь пройти вот сюда, я пойду узнать, дома ли она.

Это была обычная формальность. Питт прошел за горничной в холл и стал терпеливо ждать.

Не прошло и пяти минут, как появилась Мина. Она очаровательно выглядела в муслиновом платье цвета лаванды. Увидев его удивленное лицо, женщина смутилась.

– Добрый вечер, суперинтендант. Боюсь, вы застали меня врасплох. Я не одета соответствующим образом.

Его удивление было понятно. Она выглядела на несколько лет моложе, чем после смерти мужа, когда была во всем черном и так испугана, что ничего не понимала. Теперь на лице у нее появился румянец, на тонкой длинной шее было надето тяжелое жемчужное ожерелье, и только потому, что он это знал, Питт еще мог видеть на этой шее еле заметные пятна. На взгляд ничего не ведающего человека, они могли показаться игрой теней. Появилась и какая-то живость движений, словно она обрела цель жизни.

– Прошу прощения за беспокойство, миссис Уинтроп, – извинился он. – Я пришел потому, что мне необходимо навестить мистера Виктора Гаррика, а я не знаю его адреса; знаю только, что он живет где-то здесь, поблизости.

– О, как удачно, что вы пришли, – быстро сказала Мина. – Он живет за два дома от меня, но вы напрасно стали бы его искать, потому что сейчас он как раз у нас.

– Неужели! Но не будет ли это слишком большой смелостью с моей стороны, если я с ним у вас же и переговорю? Я не задержу его надолго.

– Ну, конечно, нет. Я уверена, что он будет рад помочь вам всеми силами… – Мина нахмурилась. – Хотя, судя по словам брата, вы уже поймали того человека. Чем же Виктор может быть вам полезен в таком случае?

– Мне нужно уточнить некоторые подробности, чтобы опытный адвокат не подловил нас на чем-нибудь, – ответил Питт неискренно.

– Тогда, пожалуйста, пройдите со мной в зимний сад, суперинтендант. Виктор играет для нас, и там так приятно посидеть и поговорить.

Томас с благодарностью принял приглашение и последовал за ней по длинному коридору, который привел их в одно из самых очаровательных помещений, которые он когда-либо видел. Французские окна выходили прямо в маленький крытый садик, где были представлены самые разнообразные по форме листьев растения. Все цветы были белые: розы, лилии, гвоздики, алиссум, «печать Соломона» и многие другие, названия которых он не знал. На окнах и стенах висели зеленые занавеси и драпри с нежно-белым цветочным орнаментом, а в большой вазе стояли белые цветы. Последний вечерний свет мягко струился в комнату, отчего она казалась теплой и в то же время производила впечатление свежести.

В углу сидел Виктор Гаррик с виолончелью. Барт Митчелл стоял у камина. Больше не было никого.

– Виктор, прошу извинить, но я должна вас прервать, – начала Мина. – Суперинтендант Питт пришел, чтобы увидеться именно с вами. По-видимому, есть необходимость прояснить еще кое-какие детали в этом несчастном деле, и он полагает, что вы способны ему помочь.

– Наверное, нам нужно уйти, – сказал Барт и сделал движение, чтобы удалиться.

– О нет, – поспешно ответил Питт. – Пожалуйста, мистер Митчелл, я буду рад, если вы и ваша сестра останетесь. Это сэкономит время, которое бы ушло на отдельный опрос. – В его мозгу начала уже оформляться мысль, все еще очень туманная; ей недоставало некоторых существенных элементов. – Извините, что вынужден вас побеспокоить и прервать исполнение по столь огорчительной причине, но думаю, что наконец мы приблизились к разгадке.

Барт опять отошел к камину и встал в той же позиции, опираясь на доску, с очень холодным выражением лица.

– Как угодно, суперинтендант, но мне кажется, не осталось ничего, о чем бы мы вам уже не рассказали.

– Все дело в том, что вы видели или могли увидеть, – и Питт повернулся к Виктору, который смотрел на него, широко раскрыв ясные, очень голубые глаза, но, очевидно, смотрел более из вежливости, чем с интересом.

– Да? – спросил он, только чтобы нарушить молчание.

– На приеме после заупокойной службы по мистеру Эйдану Арледжу, – начал Томас, – мне кажется, вы сидели в угловой нише около входа в зал?

– Да. У меня не было особого желания бродить вокруг и болтать с присутствующими, – подтвердил Виктор. – И виолончель нельзя оставлять без присмотра. Кто-нибудь мог ее толкнуть и даже опрокинуть. – Он безотчетно стиснул в объятиях свой драгоценный инструмент, ласково поглаживая при этом дерево, гладкое и блестящее, как шелк. Но Питт заметил в одном месте царапину и почувствовал, как в нем закипает гнев, – это был явно акт вандализма.

– Именно поэтому и появилась царапина? – спросил он.

Лицо Виктора стало жестким, он внезапно побледнел и устремил тяжелый и очень яркий взгляд куда-то в пространство, но, может быть, обратил его внутрь, что-то припоминая.

– Нет, – процедил он.

– А что это было? – настойчиво гнул свою линию Питт. Он вдруг почувствовал, как ему стало трудно дышать. Он не осознавал, что боль в ладонях возникла оттого, что его собственные ногти вонзились в их плоть.

– Какой-то подлый человек толкнул меня, и виолончель ударилась о поручень.

– О поручень? – переспросил Питт.

– Да.

Барт Митчелл отошел от камина, хотел было вмешаться в разговор, но передумал.

– Омнибуса? – почти прошептал Питт.

– Что? – И Виктор взглянул на него. – О, да. Такие люди – у них нет ничего внутри… ни чувства, ни души!

– Да, это бессмысленный акт вандализма, – согласился Питт, с трудом сглотнув, и переменил тему: – И еще я хотел спросить вас, мистер Гаррик, вы не видели, как дворецкий Скарборо обращался со слугами в тот день?

– Кто?

– Дворецкий. Скарборо.

Виктор смотрел ничего не видящим взглядом.

– Такой высокий, большой человек с насмешливым, жестким взглядом, высокомерный…

По глазам Виктора он видел, что тот понимает, в чем суть вопроса.

– О да. Это был агрессивный, презренный тип человека, – моргнув, Гаррик пристально посмотрел на Питта. – Непростительно использовать свою власть, чтобы унизить и оскорбить того, кто не в состоянии защитить себя. Я ненавижу это, а люди, которые позволяют себе такое… – Он вздохнул. – У меня нет слов. Я пытаюсь вспомнить, испытывал ли я когда-нибудь еще такую ярость, – и не могу припомнить.

– А он действительно уволил девушку только за то, что она пела? – спросил Питт, стараясь изо всех сил, чтобы голос звучал небрежно.

Виктор опять пристально на него посмотрел. Томас ждал ответа.

– Да, – сказал наконец Виктор. – Она пела какую-то любовную песенку, очень тихо и печально, о том, что кто-то с кем-то навеки расстался. И он уволил ее, даже не пожелав выслушать объяснений и просьб о прощении. – Теперь лицо его еще больше побледнело, так что губы стали синими. – Ей было никак не больше шестнадцати. – Он весь напрягся, сгорбившись, только руки еще ласково касались виолончели.

– Миссис Рэдли тоже это слышала, – сказал Питт, не потому, что таков был его стратегический план, но невольно, из сочувствия и жалости. – Миссис Рэдли предложила девушке место. Она не попадет на улицу.

Виктор снова внимательно посмотрел на него. Взгляд его смягчился, он был по-прежнему очень ярко-голубой, но в глазах уже не осталось и тени ярости.

– Она так сделала?

– Да. Она моя свояченица, и я знаю это наверняка.

– А этот человек мертв, – добавил Виктор. – Так что все в порядке.

– Это все, что вы хотели спросить? – сказал Барт, шагнув вперед. – Лично я ничего об этом не знаю, и, насколько мне известно, моя сестра тоже.

– О, почти, – ответил Питт, глядя при этом на Мину. – Остальные мои вопросы касаются мистера Арледжа. – Теперь он намеренно заговорил резким тоном. – Вы сказали мне, миссис Уинтроп, что ваше знакомство с мистером Арледжем было очень поверхностным и сводилось только к проявлению доброты с его стороны в одном-единственном случае, когда вы были расстроены смертью своего любимца.

Она сделала глотательное движение и неуверенно подтвердила:

– Да.

– Извините, мэм, но я вам не верю.

– Но мы вам все рассказали, суперинтендант, – мрачно вставил Барт. – Верьте или нет, но больше нам нечего сказать. Вы ведь задержали Палача. И нет никакого смысла в вашей настойчивости по поводу дела, которое в лучшем случае имеет самое отдаленное отношение ко всему происшедшему.

Томас сделал вид, что не слышит.

– Думаю, что вы знали его значительно ближе, – сказал он Мине. – И я не верю, что вы тогда были огорчены смертью вашей любимой собачки.

Она побледнела, ей стало не по себе.

– Но мой брат вам уже объяснил, что тогда произошло, суперинтендант. И мне нечего к этому добавить.

– Я знаю, что мне рассказал мистер Митчелл. Но меня удивляет, почему вы сами мне ничего не объяснили. Может быть, потому, что вам не так легко солгать? Или, может быть, вы тогда не могли придумать ложь, похожую на правду?

– Сэр, вы сознательно оскорбляете мою сестру. – Барт двинулся к Питту, словно хотел наброситься на него; голос у Митчелла был низкий и угрожающий. – Я вынужден попросить вас удалиться из этого дома. И вообще ваше присутствие здесь нежелательно.

– Желательно или нет, но мне в данном случае это совершенно безразлично, – ответил Томас, все еще глядя только на Мину. – Миссис Уинтроп, если бы я допросил ваших слуг, они подтвердили бы историю со смертью любимой собачки?

Теперь Мина была очень бледна, ее руки задрожали. Она хотела что-то ответить, но не нашлась. Губы у нее пересохли.

– Миссис Уинтроп, – угрюмо сказал Питт, ненавидя сам себя за то, что сейчас скажет. – Нам известно, что муж вас бил…

Она вздернула голову, лицо у нее было полно ужаса.

– О нет, нет! – невольно вырвалось у нее. – Это было… случайно… он… Это я сама виновата. Если бы я не была так неуклюжа, если бы не вела себя глупо… и не спровоцировала его… – Голос ее оборвался, она взглянула на Барта.

Виктор смотрел на Мину. Взгляд широко раскрытых глаз был мрачен и неприязнен. Он выжидал.

– Нет, это не твоя вина! – процедил сквозь зубы Барт. – Черт возьми, как бы ты ни была глупа, упряма или вздорна. Ничто не может оправдать…

– Барт! – почти крикнула она и сразу поднесла руки ко рту. – Ты ошибаешься! Ты ошибаешься! Ничего такого не было! Он совсем не хотел сделать мне больно. Ты все превратно понимаешь. Оукли не был… жесток. Это все виски. Он просто…

Виктор посмотрел на впавшую в отчаяние Мину, а затем – на побледневшего и раздираемого противоречивыми чувствами Барта.

– Разве вам было не больно? – спросил он очень участливо.

– Нет. Нет, Виктор, дорогой, все это очень быстро прошло, – заверила она. – Барт… – она заколебалась, – слишком близко принимает к сердцу то, что касается меня.

– Но это неправда! – глухо, почти задыхаясь, ответил Виктор. – Это было больно, и вас это ужаснуло! И ужасает. По вашему лицу видно! Вы же страшно его боялись. Он все время заставлял вас стыдиться самой себя, он хотел лишить вас чувства собственного достоинства.

– Нет, это не так. Он этого не хотел. И со мной все в порядке, уверяю вас!

– Потому что эта свинья мертва! – сказал, словно выплюнул, Барт.

Он еще хотел что-то добавить, но удержался. Мина разрыдалась, плечи ее бурно вздымались. Она бросилась ничком на диван. Барт рванулся к ней, почти сбив стоявшего на пути Виктора, и, грубо дернув Питта за руку, толкнул его к двери.

Оказавшись в коридоре, Томас не выразил никакого протеста, и через несколько минут, осторожно трогая те места, где на руке, очевидно, появятся синяки от жестких пальцев Барта, он уже шел по тропинке к перекрестку. Этим ясным весенним вечером было еще довольно светло. И сегодня он не ожидал больше никаких происшествий.

Взяв стакан сидра, Томас просидел несколько не очень приятных минут в пивной, затем опять отправился в путь. Небо заволокли облака, и свет совсем потускнел. Прошло еще некоторое время, прежде чем Питт понял, что его преследуют. Сначала он слышал звук шагов, как бы вторивший его собственным. Они замирали, когда он останавливался, и звучали снова, когда он принимался идти.

Когда они достигли Мерилебон-роуд, стало уже темно, и Питт делал большие усилия над собой, чтобы не ускорять шага. У него появилось странное, словно покалывающее ощущение в шее, очень неприятное. Если догадки его справедливы, как бы ни были они эфемерны, неопределенны и построены на впечатлениях и на очень незначительных очевидностях, то был Палач, идущий за ним. Палач следил за ним, он подходил все ближе и явно ждал удобной возможности. И, конечно, он вооружен. Взял оружие из потайного места и вышел из дома, чтобы не упустить его.

Несмотря на принятое решение вести себя как обычно, Питт не мог постепенно не ускорять шаг. Он слышал быстрый, немного неровный стук своих сапог по мостовой, а за ним все ближе, ближе раздавалось эхо других шагов, быстрых и легких, шагов преследователя.

Мерилебон-роуд перешла в Юстон-роуд. Мимо него пронеслось ландо, мелькнув желтыми фонариками, по булыжнику громко процокали копыта. Питт шел теперь так быстро, как только мог, все еще удерживаясь, чтобы не сорваться в бег. Прошел фонарщик с длинным шестом. Он зажигал газовые фонари. Один за другим они возгорались, и вскоре образовался ряд сверкающих шаров; между ними пролегли неосвещенные темные промежутки, через которые шли люди, спешившие домой, уставшие от дневных трудов или, наоборот, предвкушающие вечерние развлечения. Питт увидел в свете фонаря очертания высокого шелкового цилиндра на быстро промелькнувшем прохожем.

До Юстон-стейшн оставалось всего-навсего шагов сто. Томас чувствовал холодный пот страха на всем теле и тяжело дышал, хотя все еще силился не бежать, а просто быстро идти.

Шаги слышались все ближе. Питт опасался, как бы преследователь не накинулся на него именно сейчас. Однако пока не совершено нападение, верных улик нет. И все его давление на Мину закончится пшиком.

Томас повернул ко входу на станцию. В этот поздний час народу было уже мало. Холодный вечерний воздух после теплого дня наполнился туманом. В лязге колес и криках носильщиков, свисте и громыхании поездов, в шипении пара он уже не мог расслышать шагов сзади.

На платформе Питт обернулся. Он увидел носильщика, пожилого джентльмена с портфелем, женщину в шали, чьи волосы казались черными в тусклом свете фонаря. И молодого человека, полускрытого тенью и тревожно оглядывавшегося.

Питт пересек платформу, потом повернулся и пошел вдоль нее в сторону железнодорожного моста над путями. Он поднялся на мост. Ступеньки были скользкие. Он слышал, как стучали по окованным металлом ступеням его сапоги. Паровозный дым смешивался с туманом и едва заметной изморосью. Огни фонаря на платформе казались отсюда зловещими, светящимися шарами, плывущими в океане наступающей дождливой серой ночи, извергающей огонь паровозных топок и тошнотворный дым с дождем.

Томас шел по мосту над железнодорожными путями. Было слишком много посторонних звуков, чтобы он мог расслышать чужие шаги. Он не слышал даже собственных. Платформа скрылась в тумане.

И вдруг он услышал какое-то движение. И почувствовал острую опасность. Чей-то ненавидящий взгляд словно уколол его сзади.

Питт круто обернулся.

В шаге от него стоял Виктор Гаррик. Свет снизу выхватывал из тьмы его пепельно-серое лицо, сверкающие глаза и почти серебряный отблеск белокурых волос. А в руке над головой он держал морской топорик и уже приготовился нанести удар сверкающим, выгнутым, как полумесяц, лезвием.

– Ты тоже так поступаешь, – прорыдал он сквозь слипшиеся губы, с лицом, искаженным мучительной душевной болью. – Ты не отличаешься от других! – закричал он, перекрывая дорожный шум. – Ты заставляешь людей страдать! Они чувствуют стыд, страх и унижение. Но больше ты не причинишь ей зла!

Лезвие сверкнуло в воздухе, и Питт отскочил как раз вовремя, чтобы удар не пришелся по плечу. Это был бы страшный удар – он искалечил бы Томаса, отсек руку.