Текст книги "Из шпаны – в паханы"

Митяй спрыгнул с подножки и подал Глафире руку в белой перчатке. Она спустилась следом за ним и первой двинулась к калитке. Отперла замок небольшим ключиком. Митяй посмотрел себе под ноги. Следов на снегу не было, значит, Графин еще не появлялся.

– Серый, – Митяй обернулся к подельнику. – Сделай так, чтобы тут остались только Глашкины следы. Спугнем, не ровен час.

Затем вместе с девушкой он направился к дому. Рекрут шел чуть позади них, слегка опустив голову и держа руки в карманах пальто. Глафира впустила мужчин в дом. Настенный часы пробили пять раз.

– Будем ждать.

Рекрут расстегнул пальто и сел на диван. Пружины заунывно скрипнули под весом его тела. Как и чуть раньше в пролетке, жиган положил оружие себе на колено. Направил его дулом на вход.

– Ты сядь туда, – распорядился Митяй, обращаясь к марухе и указывая на сиротливо притулившийся в дальнем углу помещения низенький стульчик.

Девушка беспрекословно подчинилась.

Сам Митяй расположился в кресле слева. Снял шляпу и пристроил ее на подлокотнике.

Минут через пять вернулся третий мужчина. Стянув с головы треух, продемонстрировал Глафире курчавые белокурые волосы, топорщившиеся за ушами. Он прошелся по комнате, поправил висевшие на окнах занавески и разместился на диване рядом с Рекрутом. Казанский авторитет неторопливо раскурил папиросу. Потухшую спичку не глядя бросил себе под ноги.

Стрелки часов двигались неимоверно медленно. Глафира чувствовала, как от волнения у нее холодеют колени. Она зябко поежилась.

* * *

Москва. Бутырская тюрьма. Карцер

Резо сплюнул на пол сгусток крови и прошел к свободным нарам. Гроссовский в нерешительности топтался у порога, хотя дверь за ним давно уже закрылась и сопровождавшие заключенных красноармейцы ушли. В отличие от грузина, который за последние пятнадцать дней уже дважды успел побывать в карцере, Михаил Петрович оказался здесь впервые. Скудность обстановки поразила бывшего коллежского асессора. На нарах не было даже тюфяков, спать на которых было неудобно, но хотя бы уже привычно. Маленькое помещение, где с трудом могли разминуться два человека, давило на сознание арестанта психологически.

Резо сел и слегка помассировал ушибленную челюсть. На губах горца запеклась бурая кровь. Прежде чем переправить заключенного в карцер, красноармейцы как следует размяли на нем кулаки. Резо практически не сопротивлялся. Направленные на него винтовки красноармейцев служили их товарищам надежной защитой.

Гроссовскому досталось меньше. Он не представлял для красноармейцев такого интереса, как горец. Нанесли, конечно, пару ударов, но больше для острастки.

– Ты зачем на Зиновия-то кинулся? – Резо привалился спиной к холодной стене и, может быть, впервые за все время, проведенное в Бутырской тюрьме, открыто посмотрел в глаза политического заключенного. – Белены объелся? Или начифирился вусмерть?

Взгляд ироничный, но заинтересованный.

Гроссовский занял нары напротив.

– Так, это… Я же помочь хотел. Он же на тебя с ножом кинулся…

– И что? С чего такая забота, Гросс?

Некоторое время Михаил Петрович сосредоточенно молчал, не зная с чего начать. Подбирал нужные слова.

– Я давно хотел с тобой поговорить, Резо. И вот какой странный случай представился, – Гроссовский горько усмехнулся. – Мы раньше были с тобой знакомы. Ты, наверное, не помнишь? Давно это было, да и встречались мы, откровенно говоря, лицом к лицу всего раза два или три.

– Когда встречались? Где?

Грузин наморщил лоб, словно силился что-то припомнить.

– В Казани. Я был дружен с семьей Калюжных.

Резо вздрогнул, как от неожиданного удара. Он отлепился от стены и подался всем корпусом вперед. Настороженно всмотрелся в глаза Гроссовского. Фотографию Екатерины, с которой жиган никогда не расставался, отобрали у него при задержании вместе со всеми остальными личными вещами, но Резо и без нее прекрасно помнил светлый образ девушки, любовь к которой он пронес в своем сердце через годы.

– Ты знал Катю?

Вопрос сорвался с уст против воли. Резо и сам не мог понять, зачем он спросил об этом. Что это меняло?

– Знал. И ее, и ее родителей… Я, кстати, догадывался о том, что убийство Леонида – твоих рук дело. Хотя сейчас это уже совсем неважно…

Резо не дослушал туманных рассуждений соседа по карцеру. Сейчас его волновало совсем другое.

– Катя в Москве? Где она? Что с ней?

Гроссовский судорожно сглотнул.

– Катя… умерла.

– Умерла, – эхом откликнулся жиган.

Свет в глазах потух, не успев толком разгореться. Резо снова привалился к стене. Плечи его поникли. Взгляд сфокусировался на одной точке и замер. Резо больше ничего не спрашивал. Его не интересовало, как и когда умерла Катя. Не важно, при каких обстоятельствах это произошло. Важен был сам факт. ЕЕ больше не было. Жиган почувствовал, как в эту самую секунду умерла и какая-то частичка его души.

Но Гроссовский еще не сказал главного.

– Я не мог позволить тебе погибнуть, Резо. Там в камере. Потому и бросился на Зиновия. У нас не было возможности поговорить, но я считаю, ты должен знать… Мне кажется это важным. Катя умерла при родах. Она родила тебе сына. Я воспитывал мальчика до пяти…

Еще не до конца понимая смысл произнесенных слов, Резо поднял голову. Гроссовский продолжал говорить, но жиган уже не слышал его. Туман, застилавший глаза, начинал понемногу рассеиваться.

– Что? Что ты сказал, Гросс?

Михаил Петрович осекся.

– Сын?

– Ну да, сын. Андрей. Катя хотела, чтобы его назвали именно так. Насчет фамилии она ничего не говорила, и мы с Ириной Александровной дали ему фамилию матери. Андрей Калюжный. Мне почти сразу пришлось забрать его к себе, потому что…

Резо медленно поднялся во весь рост. По его смуглому, покрытому ссадинами лицу пробежала целая гамма эмоций. Отчаяние, сомнения, боль… И, наконец, радость. Теперь жиган выглядел так, словно и не было вокруг глухих стен тюремного каземата.

– У меня есть сын, – Резо уже не столько разговаривал с сокамерником, сколько с самим собой. – Андрей. И это все Катенька… Милая моя Катенька…

Гроссовский молча наблюдал за жиганом, не рискуя нарушить его внутреннюю идиллию. В этот момент Резо был совсем не похож на того убийцу и отчаянного парня, каким видел его Михаил Петрович всего час назад в общей камере.

Некоторое время в карцере царила полная тишина. Наконец Резо словно очнулся, лицо его посуровело, и он строго взглянул на Гроссовского.

– А где он сейчас? Ты говоришь, что воспитывал его до пяти лет. Сколько ты уже сидишь, Гросс?

– Три года.

– Значит, ему теперь восемь.

– Чуть больше…

– И где же он?

Гроссовский ждал этого вопроса. Ждал и был готов к нему. Минувшей ночью, которую политический заключенный провел практически без сна, он успел многое обдумать. И в том числе то, как он должен ответить Зурабишвили на этот вопрос.

– Его забрали чекисты.

Ноздри Резо свирепо раздулись.

– Позже я наводил справки у Тимошина, – продолжил тем временем Гроссовский. – Он выяснил для меня судьбу мальчика. Андрея усыновили.

– Кто?

Резо шагнул вперед и теперь сверху вниз смотрел на Михаила Петровича. Гроссовский поднял на него полный печали взгляд. Ему хотелось верить, что он успешно справляется со своей ролью.

– Камаев. Виктор Назарович. Он тоже работает в ЧК…

Но Резо уже не слушал его. Он и так прекрасно понял, о ком идет речь. Из груди вырвался вздох, полный отчаяния и безысходности. Он прошелся до двери карцера, вернулся обратно и тяжело опустился на нары.

– Камаев, – буркнул себе под нос жиган.

Гроссовский решил закрепить успех.

– Я посчитал, что ты должен знать, Резо. Я сделал для Андрея все, что мог. Пока был там, на воле… Но теперь я здесь. Что я могу сделать? Но ты… Ты – его родной отец, Резо. Это много значит. Особенно для него… Я думаю, тебе стоит поговорить с Тимошиным.

Резо медлил с ответом. Ему требовалось время на то, чтобы многое обдумать, и Гроссовский прекрасно понимал состояние жигана. Лично он сделал все, что от него требовалось. Остальное зависело от самого Резо. Какое решение он примет? Что окажется сильнее? Неписанный жиганский кодекс или зов крови? Михаилу Петровичу оставалось надеяться, что последнее.

– Может, и поговорю, – едва слышно произнес Резо.

С этими словами он растянулся на жестких нарах, отвернулся к стене и подложил обе ладони под голову. Теперь Гроссовский мог видеть только спину сокамерника.

* * *

Москва. Улица Соболевская

Занавеска на крайнем левом окне слегка колыхнулась, и это заставило Графина остановиться. Он уже миновал калитку, но до крыльца еще было не менее двух-трех метров. Леший оглянулся.

– В чем дело, Графин?

– Все в порядке, – старый уркаган заставил себя натянуто улыбнуться. – Вы идите, а я курну пока на свежем воздухе. А Глашке передай, пусть уже в постели меня дожидается.

Храп по прозвищу Колотый, неотлучно находящийся при Графине в течение последних недель, выразительно хмыкнул и первым поднялся на крыльцо. За ним Леший. Шествие замкнул востроносый храп Тимоха.

Сам же старый уркаган слегка отступил в темноту и запалил кончик папиросы. Если его подозрения напрасны, то он спокойно войдет в дом через пару-тройку минут. А если нет… Графин оглянулся в поисках возможных путей к отступлению.

– Эй, Глашка!

Колотый толкнул дверь плечом и вошел в помещение. Гостей уже ждали. Первое, что бросилось в глаза храпу, был сидящий на диване Рекрут. Колотый хорошо знал казанца в лицо, и вероятность ошибки попросту исключалась. Храп дернулся было, но оказать какого-либо сопротивления не успел. Тяжелая металлическая рукоятка «нагана» с силой обрушилась ему на темечко. Колотый рухнул на пол лицом вниз. Идущий вслед за ним Леший стремительно выхватил револьвер. Без лишних раздумий он всадил три пули к ряду в дверной косяк, и характерный стон притаившегося в засаде неприятеля известил уркагана о том, что как минимум одна из этих пуль достигла желаемой цели.

Жахнул «наган» Рекрута. Казанский авторитет пружинисто поднялся с дивана и практически тут же выстрелил еще раз от бедра. Пуля ударила Лешего в грудь. В последней отчаянной попытке он попытался отступить обратно в сени, но сил не хватило, и уркаган с болезненной гримасой на лице принялся заваливаться на бок. Тимоха машинально подхватил Лешего подмышки. Тот, сделав над собой усилие, вновь вскинул револьвер, но уже в следующую секунду рука безжизненно повисла вдоль тела. Оружие выскользнуло у Лешего из пальцев. Грудь сковал холод.

Рекрут шагнул вперед и снова выстрелил. Попасть в Тимоху не получилось. Храп слегка присел и тем самым скрылся за телом бьющегося в конвульсии Лешего. Пуля угодила уркагану в голову.

В дверном проеме появилась массивная фигура Митяя. Тимоха метнулся к стене, и его «наган» дважды натужно кашлянул. Митяй пальнул в ответ.

– Где Графин? – крикнул Рекрут.

Митяй не ответил. Укрывшись за большим комодом с многочисленными выдвижными ящиками, он замер и выставил перед собой руку с оружием. Тимоха со своей стороны притаился в темноте. Оба противника выжидали. Никто не рисковал высунуться первым.

Рекрут быстро вернулся в комнату, распахнул настежь окно и ловко спрыгнул в снег.

– Нет! – бросила ему вслед Глафира, порывисто поднимаясь со стула. – Не оставляйте меня одну. Пожалуйста…

Со священным ужасом на лице она покосилась на два распластанных тела. Но Рекрут уже не слышал ее. Держа «наган» наизготовку, он бегло огляделся по сторонам. На фоне хозяйственной пристройке мелькнула чья-то тень. До слуха Рекрута донесся звук отворяемой двери. Он бросился туда, и едва тень снова показалась в поле его зрения, выстрелил. Определить в темноте, попал он или промахнулся, не представлялось возможным. Рекрут замедлил шаг. Из дома прозвучало два одиночных выстрела, затем ночную мглу взрезал девичий крик, и вслед за ним последовал еще один выстрел. Где-то в отдалении завыла собака. Тоскливо и протяжно.

Рекрут продолжал приближаться к хозяйственной пристройке. Входная дверь под порывами ветра болталась на одной единственной петле. Рекрут бочком протиснулся в помещение. Ему едва удавалось различать отдельные контуры и очертания предметов. Звук, отдаленно похожий на крысиную возню, донесся откуда-то снизу. Жиган сделал еще несколько шагов, по-прежнему не опуская дуло «нагана», и взгляд его выхватил из темноты откинутую крышку подпола. Вниз вела небольшая деревянная лесенка. Сзади послышались шаги. Рекрут резко обернулся. Появившегося в проеме Митяя он узнал скорее по комплекции, нежели сумел разглядеть лицо подельника.

– Тот сукин сын, которого оглушил Гаврила, все-таки сумел очухаться, – сообщил Митяй. – Он ранил Глашку. Но я завалил его и того, второго. Что с Графином?

Рекрут не удостоил его ответом.

– Прикрой меня, – коротко распорядился он и быстро спустился вниз по лесенке.

Макушка жигана коснулась свисавшего сверху нейлонового шнурка. Рекрут дернул за него, и подвальное помещение залилось тусклым матовым светом. Казанец машинально пригнулся, ожидая выстрела, но такового не последовало.

– Ну, что там? – донесся сверху голос Митяя.

Глазам Рекрута, едва привыкшим к освещению, предстало совсем не то, что он рассчитывал увидеть. Подвальное помещение не выглядело, как глухой каменный мешок. Вдаль уходил кирпичный коридор, очертания которого уже через пару метров тонули во мраке.

– Здесь потайной ход.

Митяй тоже спустился в подвал.

– Вот сука! – прокомментировал он увиденное. – Все просчитал, гаденыш. Или просто фарт на его стороне? Хотя нам следовало об этом подумать. Я слышал про такие штуки. Революционеры использовали такие лазы, уходя от преследования царской охранки. Графин знал, что тут такой есть.

– Идем за ним, – принял решение Рекрут.

Он уже двинулся было вперед, но Митяй задержал подельника, решительно опустив руку ему на плечо.

– Бессмысленно. Графин уже далеко.

Глаза жигана недобро блеснули.

– Я упускаю его второй раз подряд, – жестко произнес он. – И каждый раз ты удерживаешь меня от преследования, Митяй. В чем дело? Ты на чьей стороне?

– Перестань. Не заводись, Рекрут. Я с тобой, ты же прекрасно знаешь.

– Иногда я начинаю в этом сомневаться.

Митяй убрал оружие в карман. Еще раз пристально всмотрелся в длинный темный коридор и, развернувшись, направился обратно к лестнице. Рекрут за ним не пошел. Опустившись на корточки, казанский авторитет призадумался. В последнее время что-то существенно подтачивало Рекрута изнутри. Москва практически его. Смерть Графина, по большому счету, ничего уже не меняла. Так чего же ему не хватало? Цели? Очередного Эвереста, на который следовало забраться?..

И Митяй, и все остальные замечали, насколько Рекрут вдруг замкнулся в себе.

– Ты идешь? – послышался оклик сверху.

– Иду.

Рекрут поднялся. Миновав шаткие лестничные ступени, вновь оказался в темном подсобном помещении. Фигура Митяя маячила на фоне дверного проема.

– Не парься, – посоветовал бывший уркаган. – Ну, упустили еще раз. А в третий-то точно не упустим. Графину не жить. Тебе нужна его голова, ты ее получишь. Обещаю. Поехали, Рекрут.

Проблема заключалась в том, что казанец и сам не знал, что ему толком нужно. Но за Митяем он все же последовал.

* * *

Москва. Большая Марьинская улица

– Нет, Наталья Николаевна еще ничего, – продолжал рассуждать Андрей, не глядя на Камаева и с удовольствием поглощая жирные наваристые щи. – С ней можно было поладить. А вот до этого воспитательница у нас была, Марья Ильинична – у-у! Сущая мегера! У нее мы все, как шелковые, по струнке ходили. Прошлым летом я себе лишний кусок хлеба после обеда сунул за пазуху, а кто-то возьми и заложи Марье Ильиничне. Я думал, что она из меня весь дух вышибет. До сих пор ссадины на спине остались. Хотите посмотреть?

– Сейчас не нужно, – воспользовавшись тем, что Андрей не смотрит в его сторону, Камаев склонился над столом, выдвинул ящик и положил в него «наган» с пустой обоймой. Рядом опустил и заветный патрон. – Ты ешь, ешь. Я ведь понимаю, что жизнь в приюте не сахар. В нынешние-то времена. Наедайся, Андрюш.

– Спасибо вам, – мальчик продолжал активно работать ложкой, не забывая при этом свободной рукой макать в тарелку ломоть черного хлеба. – С едой у нас там и правда туго было. Но ничего. Ко всему привыкаешь. Я ведь думал, что мне там до конца дней куковать. Кто ж знал, что так получится… – Андрей вдруг неожиданно поднял глаза. – А расскажите мне об отце, Виктор Назарович.

Камаев опустился на стул. Он не вызывал пацаненка на откровенный разговор. О своей жизни в приюте тот стал рассказывать сам. Да и то не сразу. Поначалу большую часть времени Андрей молчал. Осматривался, вновь привыкал к новой жизни за стенами интерната… Он был похож на маленького напуганного щенка. Но постепенно напряженность с лица мальчика исчезла, он как-то приободрился, приосанился, и вот теперь его было не остановить. Ясно было, что долгие годы Андрей испытывал дефицит общения. Ему хотелось выговориться. Но вот сам Камаев к задушевным беседам готов не был. Он считал, что это не к чему. Андрей, в первую очередь, нужен ему для дела. А сантименты в таких вопросах только мешают. Однако и отталкивать пацана он не хотел.

– А что ты хочешь услышать?

– Ну-у, – Андрей снова мокнул в щи ломоть хлеба и жадно впился в него зубами. – Для начала скажите, какой он.

– Ты очень на него похож, Андрей, – сдержанно произнес чекист.

– Правда?

Мальчик явно обрадовался.

– Правда. Во всяком случае, внешне.

«Хорошо, если только внешне», – мысленно добавил Камаев.

Виктору Назаровичу не хотелось верить в то, что когда-нибудь Андрей будет похож на Резо по характеру, образу жизни, мышлению… Приют мог надломить мальчика, озлобить его против мира, против жизни, против существующего строя. Но пока вроде бы это ни в чем не проявлялось. Камаев не столько слушал Андрея, сколько наблюдал за ним. Сын Резо Зурабишвили странным образом, несмотря на то, что ему было чуть больше восьми лет, производил впечатление умудренного жизнью человека.

– И когда я смогу с ним увидеться?

В этом вопросе чекист предпочел не лгать.

– Видишь ли, в чем дело, Андрей, – серьезно, словно ему приходилось говорить со взрослым человеком, начал Камаев. – Сейчас твой отец находится в тюрьме.

– В тюрьме? – мальчик перестал есть.

– Да. Но в скором времени его должны выпустить. Насколько быстро это случится, зависит от многих обстоятельств. В том числе и от того, как поведет себя твой отец. Но наша с тобой задача – надеяться на то, что все выйдет благополучно. Лично я в это почти верю. Вопрос двух-трех дней.

– Хотелось бы, чтобы это оказалось правдой, – Андрей скупо улыбнулся. – А когда я увижу дядю Мишу?

Камаев слегка замялся, а потому ответил не сразу.

– С ним, я полагаю, еще раньше, чем с отцом. Наберись терпения.

– Да уж наберусь, – ложка в руках Андрея задвигалась с удвоенной быстротой. Он доел щи и аккуратно отодвинул от себя тарелку. Вытер рот тыльной стороной ладони. – Терпения мне не занимать. Приучен. А маму мою не нашли?

Камаев только покачал головой. Ему неизвестно было, какую легенду выдумал для мальчика на этот счет Гроссовский. А потому благоразумнее было промолчать, чем угодить впросак. Чекист поймал себя на мысли, что с каждой секундой он все больше и больше проникается к пацаненку симпатией. Этого нужно было избежать любой ценой.

– Картошку есть будешь?

– Не-а, – Андрей скроил смешную рожицу. – Впрок ведь все равно не наешься. Оставим картошку до завтра.

– Ну, будь по-твоему. Оставим до завтра, – не стал спорить Виктор Назарович. – Тогда иди умывайся и спать. Я постелил тебе в дальней комнате. Пока отца твоего не выпустили, поживешь здесь. Не против?

– Не против.

Андрей спрыгнул со стула и бодро вышел из комнаты. Через секунду до слуха Камаева донесся шум льющейся воды. Андрей умывался.

Взгляд чекиста остановился на портрете жены. Они с Анной так и не успели обзавестись детьми. Сейчас Камаев в какой-то степени сожалел об этом. Ребенок мог быть той частичкой любимой женщины, которой ему так не хватало.

«Приблизительно то же самое должен чувствовать и Зурабишвили», – тут же возникла профессиональная мысль.

За последние годы Камаев окончательно зачерствел душой и не хотел ничего менять. Толкнувшись руками от гладкой поверхности стола, он поднялся и привычным движением расправил плечи.

* * *

Москва. Марьина роща

– Кто там? – скрипнул старческий голос, и дверь приоткрылась на ширину двух пальцев. Света внутри помещения не было.

– Да я это, я, – откликнулся Графин. – Открывай, Федул. Шибко зябко мне.

Ветер действительно поднялся нешуточный. Падающий по косой снег хлестал уркагана по лицу. Не помогал даже высоко поднятый воротник.

Зазвенела цепочка, а затем уже дверь отворилась полностью. Федул зажег керосиновую лампу и посветил ей в лицо незваного гостя. Узнал.

– Елки-моталки! Вот уж не ожидал, так не ожидал, – большой радости в голосе старика не было. – А чего пожаловал-то, Графин? Я ж вроде как…

– Схоронится мне надо, Федул.

– А-а! Ты один, что ли?

– Один.

– Ну, проходь.

Старик посторонился, придерживая дверь левой рукой, и Графин прошел внутрь. Вместе с ним в сени влетело несколько шальных хлопьев снега.

– Вьюжит, – прокомментировал происходящее на улице Федул.

– Не то слово.

Графин снял шапку, дважды стукнул ее об колено и небрежно накинул на высокую рогатую вешалку. Затем неспешно, с трудом двигая озябшими на морозе руками, стянул пальто.

– Ты не раненый? – деловито осведомился Федул, продолжая подсвечивать гостю керосинкой.

– Бог миловал. Но ушел чудом. Жиганы всех моих положили. И Лешего, и Колотого, и Тимоху. Один я теперь остался. Как перст, один. Ну, ничего! Мы еще свое возьмем, Федул. Не сомневайся. Пока я жив, а жить я намерен еще очень и очень долго, жиганам спокойно дышаться не будет. Не тот я человек, чтобы так легко сдаться. Ну, ты ж меня знаешь, старый чертяга. Приютишь на несколько дней?

Они вместе прошли из сеней в дом. Федул жил один с тех самых пор, как жена его померла. Единственный сын зачах на каторге от туберкулеза. Графин прекрасно знал обо всем этом. В прошлом они с Федулом провернули немало лихих налетов. Потом Федул как-то сам собой откололся. Работал в одиночку, срок оттянул немалый в Пермской губернии, а как вышел да осознал, что здоровье нынче не то, так и завязал. Кое-какие связи у него еще оставались, советом мог подсобить хорошим или наводкой, но сам на дело не выходил. Последний раз Графин виделся со старым другом лет двенадцать назад, до того как сам в острог угодил. И не думал, что придется вот так свалиться к Федулу как снег на голову. Но других вариантов у столичного «ивана» сейчас не было. Он знал, что Рекрут с Митяем и вся их кодла будут продолжать его поиски, все майданы шерстить. А здесь у Федула искать не станут. Не догадаются. Митяй, и тот не догадается. Так что вариант был стоящим.

– Приючу. Куда ж я денусь? – Федул загасил лампу и включил верхний свет. Скромная его обитель как-то сразу преобразилась. – Все-таки мы с тобой, Графин, не один пуд соли вместе съели… Слышал я, слышал о том, что произошло с тобой. Но все к тому катилось. Жиганы – это нынче сила.

– До поры до времени, – мрачно отозвался Графин. – Скоро им так хвост прижмут, что мало не покажется. Вот тогда мы снова силушками и померяемся. Против воров старой закалки у них кишка тонка.

– Ну, тебе виднее.

Скрипучий старческий голос Федула звучал все так же равнодушно, но Графин, казалось, и не заметил этого. Не заметил он и того, как странно, исподлобья наблюдал за ним старый приятель. Словно прикидывал что-то. Повернувшись спиной к хозяину, гость прошел к печке, сел в кресло и блаженно вытянул ноги. На губах его заиграла умиротворенная улыбка.

– Хорошо у тебя, Федул. Все как раньше. Тишина, покой, уют. Ты бы чайку мне еще приготовил, что ли? Озяб я сильно, – Графин демонстративно подул на красные потрескавшиеся руки. – И печку давай затопим.

– Это можно, – согласился Федул. – Только чаем ты сам займись, а я пока за дровами схожу.

– Лады, – Графин щелкнул портсигаром.

Старик накинул тулуп и снова скрылся в сенях. Оказавшись на улице, он не сразу направился к поленнице. Остановился у низенькой калитки и негромко свистнул. На его зов появился мальчишка лет тринадцати в дырявом ватнике и явно великоватой ему шапке-«пирожке».

– Слухай сюды, постреленок, – Федул притянул мальчишку за воротник и зашептал ему в самое ухо. – Малину на Свиной знаешь?

– А как не знать? – гордо заявил сорванец. – У меня там тятька половым работает. Сейчас там жиганы собираются. Все больше ярославские. Но и нашенские тоже бывают. А раньше туда все уркаганы шастали.

– Верно толкуешь. Так вот, беги на Свиную. Найдешь там человека по кличке Крокус. Он тоже из жиганов. Скажи, пусть передаст Рекруту, что Графин у Федула схоронился.

– Графин у тебя? – пацан удивлено округлил глаза.

– Не твоего ума дело. Делай, что велено. Все, беги уже.

Мальчишка не стал больше задавать вопросов. Стоящий у калитки Федул видел, как он во всю прыть бросился бежать в направлении Свиной. В том, что Крокус окажется на этой малине, старик не сомневался. И, значит, его весточка непременно дойдет до адресата. А уж как скоро сам Крокус отыщет Рекрута – это Федула не касалось. Он свое дело сделал. Тем более что Графин собирался остаться на несколько дней…

Выбрав из поленницы три хороших бревна, Федул вернулся в дом. Графин уже успел разлить чай в металлические кружки и вновь разместился в кресле, держа одну из них двумя ладонями. Вторая кружка дымилась на столе.

– Что-то ты долго?

Федул поднял глаза на своего гостя. Подозрительности во взгляде Графина не было. Он просто констатировал факт.

– Так темно же. Не видно ни черта. Надо было свечу с собой брать. Подсоби-ка мне с печкой, Графин. Сам понимаешь, возраст.

Бывший хозяин Хитровки принял дрова из рук старика. Федул сосредоточенно наблюдал за тем, как Графин по очереди загружает их в печь. На лице его по-прежнему нельзя было прочесть никаких эмоций. Да Графин и не старался. Здесь, в этом доме, по всему видать, он чувствовал себя в полной безопасности. Федул даже не заметил оружия у бывшего подельника. Видно, тот оставил его в пальто.

Федул взял со стола кружку и сделал два больших, обжигающих горло глотка.

* * *

Москва. Бутырская тюрьма. Административное здание

Тимошин оторвался от бумаг и поднял взгляд на заключенного.

– Входите, Зурабишвили.

Приглашение прозвучало не слишком доброжелательно, и в другое время Резо непременно отреагировал бы должным образом, но сейчас он не замечал ничего. Ни презрения в голосе Тимошина, ни той откровенной неприязни, с которой начальник Бутырки смотрел на вошедшего. Мысли жигана крутились только вокруг того, что ему предстояло сделать…

…В интернате Резо прижился не сразу. Большинство ребят были славяне. И таких, как он, именовали просто чушками. Кроме него были два чеченца и один дагестанец. К ним относились так же.

Резо терпел долго, но, как известно, любому терпению приходит конец…

Они подвалили к нему вшестером. Темноволосый жилистый парнишка в сдвинутом на бок картузе был в их компании за лидера. Резо уже приходилось видеть его прежде. Парень появился три недели назад, но за это время успел заработать нешуточный авторитет среди сверстников. Да и ребята постарше относились к нему с уважением и даже с некоторой опаской.

– Деньги есть, чушка? – Резо получил от темноволосого болезненный тычок в грудь.

– Ну есть, а тебе-то что?

Парень расхохотался, и его товарищи тут же поддержали этот смех. На пальцах у одного из них появился самодельный кастет. Резо знал, что у этой братии имеется также и холодное оружие. Здесь с этим было строго, но ребятам удавалось прятать ножи.

– Да ты, оказывается, борзый, гамадрил, – все так же со смехом продолжил темноволосый. – Или просто не врубился еще? Если есть монета, гони ее сюда. Да поживее! Чего уставился?

Резо не стал дожидаться того, во что могло вылиться это словесное препирательство. Нервы у него сдали. И он ударил. Врезал со всего размаху темноволосому по лицу. Парень не удержался на ногах. Его дружки моментально рванулись вперед. Резо отступил и принял боевую стойку. Раз уж на то пошло, он был намерен биться до конца. Даже если этот конец грозил ему гибелью. У одного из нападающих сверкнул нож. Парень с кастетом замахнулся.

– Стойте! – прозвучал за их спинами властный окрик.

Ребята остановились. В просвете между их плеч Резо видел, как темноволосый с трудом поднялся на ноги. Нижняя губа у него была рассечена, но парень даже не пытался смахнуть кровь. Он улыбнулся и характерно прищелкнул языком.

– А ты – молодец, – толпа перед лидером расступилась, и темноволосый вплотную приблизился к Резо. – Не побоялся меня ударить, несмотря на всю мою кодлу. Они же разорвали бы тебя. На что ты рассчитывал, парень?

– Я собирался драться, – грузин пожал плечами.

– Отважно.

– Сейчас посмотрим, как он подерется.

Парнишка с кастетом вновь навис над Резо, но темноволосый спокойно отстранил его рукой.

– Не надо. То, что он сделал, заслуживает уважения, а не наказания. Это человек, парни! – он еще раз ощупал тщедушную фигуру Резо пристальным взглядом, а затем протянул противнику раскрытую ладонь. – Сергей. Сергей Бармаш.

– Резо Зурабишвили.

Грузин ответил на рукопожатие. Ладонь Сергея оказалась такой же жилистой и крепкой, как он сам…

Они подружились. Подружились так крепко, что после того случая ни разу не разлучались в течение двадцати с лишним лет…

И вот теперь Резо должен был предать человека, которого считал своим кровным братом…

– Садитесь, Зурабишвили, – предложил Тимошин, указывая на стул по центру своего кабинета.

Резо остался стоять. В нем все еще боролись два противоречивых чувства. Но подсознательно жиган уже знал, какое из них одержит вверх. Знал и ничего не мог поделать.

– Я разговаривал с Гроссовским, – медленно произнес он, поднимая глаза на Тимошина. – Полагаю, тебе известно, о чем идет речь.

– Ты мне не тычь, кусок дерьма!

Хозяин кабинета поднялся из-за стола. Его пустой рукав плетью свисал вдоль тела. Брови сурово сошлись над переносицей. Но Резо и на это не обратил ни малейшего внимания.

– Андрей Калюжный, мальчик, которым интересовался Гроссовский, – мой сын.

– Да, я об этом уже знаю.

– Где он сейчас? У Камаева?

Вопросы Резо были короткими и хлесткими. Он знал, зачем явился в кабинет начальника Бутырки. Жребий был брошен и Рубикон перейден. Путей к отступлению для него уже не существовало.

Тимошин сумел прочесть решительный настрой заключенного. Он опустился на прежнее место и с расстановкой, отчаянно пытаясь сохранить чувство достоинства, произнес:

– Откровенно говоря, во всех подробностях эта история мне неизвестна, но, полагаю, что да. Мальчик находится у товарища Камаева.