Текст книги "Из шпаны – в паханы"

Еще одна вспышка выстрела взрезала ночь. Чиграш отпустил Рекрута, и тело последнего грузно опустилось на снег.

– Нет!..

– В машину!

Чиграш нырнул на заднее сиденье. Автомобиль мгновенно сорвался с места.

– Догнать! – рыкнул Камаев, и его крик безумным эхом заметался по переулку. – Не дать им уйти!

Его револьвер снова натужно кашлянул. Виктор Назарович спрыгнул с подоконника и побежал вперед. Остановился рядом с распластанным телом Рекрута. Казанский авторитет уже не дышал. Камаев ударил мертвого жигана носком сапога под ребра.

Тело опрокинулась на спину. Расстегнутая на две верхних пуговицы рубаха съехала в сторону, обнажив грудь жигана. Массивный золотой крест блеснул в лунном свете. Широко распахнутые глаза Рекрута со стеклянным остановившимся взглядом уставились в безоблачное звездное небо. На девственно чистом снегу стремительно растекалось багровое пятно крови. Где-то над головой Камаева надсадно закаркала ворона…

Два черных автомобиля устремились в погоню за Митяем. Сворачивая на Зареченскую, каждый из них по очереди высветил фарами нависшего, словно утес, над телом Рекрута Камаева. Чекист стоял, широко расставив ноги и держа револьвер дулом вниз.

Каркающая ворона, продолжая нарезать один круг за другим, спускалась все ниже и ниже над землей.

– Догнать, – негромко повторил Виктор Назарович. – Не дать им уйти. Никому.

Никто, кроме самого Камаева, этих слов уже не слышал.

* * *

Москва. Большая Марьинская улица

Несмотря на сказанные Гроссовскому слова, уснуть сразу у Андрея не получилось. Больше двух часов он проворочался на жесткой постели с боку на бок. Разумеется, постель эта не шла ни в какое сравнение с той, на которой приходилось спать мальчику в приюте, но сейчас немаловажную роль играло отношение Андрея ко всему окружающему. Он был слишком взволнован. И в кабинете Камаева, где произошла знаменательная встреча с отцом, и тет-а-тет с дядей Мишей Андрею стоило немалых усилий демонстрировать внешнее спокойствие и рассудительность. В душе ему хотелось совсем другого. Хотелось быть рядом с отцом постоянно и в самом ближайшем времени. Но приходилось ждать. Андрей смирился…

Лишь в третьем часу ночи мальчику удалось забыться беспокойным сном. И первым, кого он увидел в своем сне, был отец. Только он был не один. Рядом с Резо стояла и мать Андрея, женщина, которую мальчик никогда в своей жизни не видел. Даже на фотографиях. Но в его сне мама предстала перед ним почему-то высокой рыжеволосой женщиной. Значительно выше отца. И она открыто улыбалась Андрею.

– Мы с папой решили быть вместе, – сказала она. – Так будет лучше в первую очередь для тебя, Андрей. В одиночку папа не справился бы. Это он только внешне такой сильный и мужественный. А в действительности… Поверь, я знаю его гораздо лучше. Твой отец – сам большой ребенок. Моя обязанность – заботится о вас обоих. Хотя я уверена, что ты способен справиться самостоятельно. Ты, Андрей, а не твой папа. Надеюсь, придет день, когда ты сможешь понять смысл моих сегодняшних слов…

Кажется, она хотела сказать что-то еще, но голос женщины стал глуше, а в итоге пропал и вовсе. Андрей кинулся к матери и опоздал. Она растворилась в воздухе. Слезы навернулись на глаза мальчика. В полной растерянности он обернулся к отцу и с удивлением отметил, что того тоже не было. Из густого, словно молоко, тумана выплыла приземистая фигура дяди Миши. Лицо Гроссовского было невероятно печальным. Слезы катились из глаз Андрея уже безостановочно.

– Я видел маму, дядь Миш.

– Я знаю. Мы с ней тоже поговорили.

– Да? И о чем? Что она тебе сказала?

– Она сказала, что ищет тебя. И обязательно найдет. Тогда, когда тебе это будет нужно.

– Но мне нужно сейчас! – Андрею казалось, что он кричит, но самом деле его голос звучало глухо и сдавленно. Так, будто бы кто-то стиснул его горло крепкой рукой. – Сейчас! Неужели она этого не понимает? И она, и отец…

– Нет, не нужно, – грустно покачал головой дядя Миша. – Сейчас тебе нужно совсем другое, Андрюша.

– Ты-то откуда знаешь? Откуда вы все знаете, что мне нужно?..

Мальчика буквально подбросило на кровати. Он проснулся и сел. Сердце бешено колотилось. За окном уже забрезжили первые рассветные лучи.

Что значил этот сон? Мама и папа решили быть вместе… Но это же здорово! Тогда что так сильно взволновало Андрея? Он не мог этого понять. Но сон явно показался ему дурным предзнаменованием. Его и в прошлом, особенно в те годы, что Андрей провел в приюте, частенько мучили кошмары. Но таких ярких и таких четких еще не было никогда. Сон был похож на реальность.

Андрей поднялся с кровати и осторожно прошмыгнул в соседнюю комнату. Гроссовский спал на узком низеньком диванчике в метре от входной двери. Будить его не хотелось. Андрей верил, что он и сам способен справиться со своими кошмарами. Настенные часы показывали начало восьмого. До встречи с отцом, если верить словам Камаева, оставалось совсем ничего. Впрочем, у мальчика и не было никаких оснований не верить словам чекиста.

С твердым намерением при встрече спросить у отца о судьбе мамы Андрей вернулся в кровать. Лег, заложив руки за голову. Спать он уже не собирался.

За окном, как и вчера, пошел снег. Гонимые порывами ветра, крупные белые хлопья бились о стекло, оставляя на нем мокрые пятнышки. Андрей, словно завороженный, наблюдал эту картинку и старался ни о чем не думать. Ни о плохом, ни о хорошем…

* * *

Москва. Улица Огудалова

Резо слышал, как в комнату вошел тот же самый чекист, что доставил его сюда с Хитровки вчера вечером, но обернулся не сразу. Еще несколько секунд он сосредоточенно наблюдал за тем, как крупные хлопья снега плавно опускаются на стекло по ту сторону окна.

– Пора, – окликнул его чекист. – Или ты уже не горишь желанием встретиться со своим сыном, Зурабишвили? Так я могу передать товарищу Камаеву…

– Не нужно ничего передавать, – оборвал собеседника Резо. – Я готов ехать.

Он подхватил со спинки стула пальто и облачился в него. Шапку взял в руки, но одевать не стал.

– Облава в «Сангрии», как я понял, уже завершена?

– Завершена.

– И, надо полагать, успешно?

– Более чем, – чекист продемонстрировал в улыбке ровные белые зубы.

Резо кивнул. Уточнять, чем закончилась облава и каковы жертвы с той и другой стороны, он посчитал излишним. Все было понятно и так. Еще вчера ему ясно дали понять: сын только в обмен на жизнь Рекрута. И сейчас ему предлагали ехать навстречу с Андреем. Это могло означать только одно. К настоящему моменту его кровного брата уже не было в живых…

Понятие кровного братства как для Резо, так и для Рекрута не было всего лишь пустым звуком. Они «обменялись кровью» еще в интернате. Когда им обоим было по двенадцать. Предложение исходило от Резо.

– И как это должно выглядеть? – с интересом спросил Рекрут. – На практике?

– А ты не знаешь?

– Нет. Я никогда еще ни с кем не обменивался кровью.

– Я тоже. Но один раз мне пришлось наблюдать за этим несложным ритуалом, – Резо задрал рубашку и осторожно выудил из-за пояса большой кухонный нож. – Надрез лучше всего сделать на руке. Вот в этой ложбинке между большим и указательным пальцем. Видишь?

– Вижу, – идея, похоже, вдохновила Рекрута. – И что дальше?

У Бармаша по-прежнему было много приятелей из числа интернатовских ребят, он все так же пользовался всеобщим уважением, но назвать своим настоящим другом он мог только одного человека. Резо Зурабишвили. Человек, с которым он за истекшие два года с момента их первого знакомства провел плечом к плечу не одну жестокую схватку. Сергей знал, что может безоговорочно доверять Резо. И знал, что в случае необходимости, он сам отдаст за него жизнь.

– Я делаю надрез. И точно такой же надрез делаешь ты, – продолжал объяснять Резо. – Потом мы прижимаем раны друг к другу и меняемся кровью.

– И все? Вот так просто?

– Это не просто, – возразил грузин. – Пойми, Рекрут, вопрос не в том, что ты делаешь при этом, а в том, что ты чувствуешь. Кровное братство – священные узы, и если ты не готов?..

– Да нет, я готов, готов. Взрезай!

Их глаза встретились. Резо поднес острие ножа к ложбинке между пальцами и слегка надавил на рукоятку. На смуглой коже выступила алая капелька крови. Было больно, но грузин даже не поморщился.

– Теперь ты, – он передал нож Рекруту.

Бармаш сделал себе надрез иначе. Он не стал прокалывать кожу, а просто полосонул по ней лезвием. Резо сжал себе кисть другой рукой, чтобы кровь шла интенсивнее.

– Давай руку.

Мальчишки прижали раны друг к другу. Капли крови Резо смешались с каплями крови Рекрута, и из места соприкосновения двух рук на пол упала уже одна большая кровавая капля.

– И что теперь? – спросил Рекрут. – Нужно что-то говорить? Да?

– Да, нужно. Повторяй за мной. Я, Резо Зурабишвили…

– Я, Сергей Бармаш…

– Клянусь всегда и во всем…

– Клянусь всегда и во всем…

– Следовать за своим кровным братом…

– Следовать за своим кровным братом…

– Его беда – моя беда, его боль – моя боль, его жизнь – моя жизнь…

– Его беда – моя беда, его боль – моя боль, его жизнь – моя жизнь…

– Если я когда-нибудь нарушу эту клятву или пойду против своего кровного брата, пусть меня покарает рука Всевышнего!

– Если я когда-нибудь нарушу эту клятву или пойду против своего кровного брата, пусть меня покарает рука Всевышнего!

Резо улыбнулся.

– Теперь мы с тобой кровные братья, Рекрут.

Он не стал говорить другу о том, что текст клятвы придумал сам всего пару секунд назад. Зачем? Рекруту ритуал понравился. Это было видно. Он сиял, как пятиалтынный.

– И это все?

– Все. Главное, помни о клятве.

– Добро. Буду помнить.

Они оба рассмеялись и тепло обнялись при этом…

– Автомобиль ждет нас внизу, Резо, – объявил чекист и первым вышел из комнаты. – Спускайся.

Грузин еще раз обвел долгим взглядом помещение, где он провел минувшую бессонную ночь, и последовал за чекистом.

Они вышли на улицу. Второй чекист, в котором Резо узнал вчерашнего рыжебородого возницу, стоял, облокотившись на переднюю дверцу авто. Его напарник неспешно раскурил папиросу.

– Садись, – бросил он, обращаясь к Резо.

Жиган разместился на заднем сиденье.

– Ты глянь на небо, – обратился один чекист к другому, глубоко и смачно затягиваясь. – Как свинцом обложило. Снег будет идти весь день, не переставая.

– Да, – протянул второй. – Завтра сугробы будут – ни пройти ни проехать.

Они не спешили забираться в салон и продолжали топтаться у обочины, когда со стороны Большой Бронной выскочила пролетка и на полном ходу устремилась в направлении черного автомобиля с двумя распахнутыми настежь дверцами. Человек, сидевший в экипаже, поднялся во весь рост, вкинул руку и выстрелил пять раз кряду. Сигарета вывались изо рта чекиста. Он сложился пополам, негромко застонал, а затем рухнул лицом в снег. Его напарник также схлопотал две пули раскрытой грудью. Резо видел, как он отчаянно тянулся пальцами к кобуре, но сил на такой подвиг у сотрудника ЧК не хватило. Кровь пошла горлом, и он замертво упал рядом со своим товарищем.

Пролетка остановилась, и Резо без труда сумел узнать сидящего на козлах Чиграша. Рука жигана была перетянута серой тряпицей выше локтя, но это нисколько не мешало ему уверено править двумя пегими поджарыми лошадками, запряженными в экипаж. Человеком, столь лихо расправившимся с двумя чекистами, оказался Митяй. Он проворно спрыгнул с подножки и, держа «наган» в правой руке, быстро прошел к автомобилю. Резо наблюдал за его приближением через стекло. Бежать было уже бесполезно. Пытаться оказать сопротивление нечем. Впрочем, если бы вчера грузин не отдал чекисту свой «наган», он и в этом случае ничего, наверное, не предпринял бы. Подсознательно Резо готов был к такому повороту событий. Не сегодня, так завтра. Не завтра, так через год. Его бы все равно достали.

«Если я когда-нибудь нарушу эту клятву или пойду против своего кровного брата, пусть меня покарает рука Всевышнего!»

Резо сожалел только о том, что ему так и не суждено еще раз увидеться с сыном, взглянуть в его ясные глаза, заключить в объятия…

Митяй остановился напротив раскрытой дверцы. Дуло его «нагана» смотрело точно в правую глазницу Резо. Одного единственного оставшегося в обойме патрона было достаточно. Митяй спустил курок. Голова Резо дернулась. Кровь брызнула на сиденье автомобиля.

– Сука! Это тебе за Рекрута!

Митяй опустил руку с «наганом» и бегом вернулся к пролетке.

– Гони, Чиграш, – распорядился он, вскакивая на подножку.

Чиграш по очереди ударил хлыстом каждую из лошадок, и экипаж помчался по Огудалова, стуча колесами по булыжной мостовой. В конце квартала к ним в пролетку запрыгнул и маленький юркий пацаненок в расстегнутой на груди рыжей телогрейке.

* * *

Москва. Большая Марьинская улица

Не отрывая взгляда от портрета покойный жены, Камаев неспешно взял в руки «наган» и скрупулезно, педантично протер его полой собственной рубахи. Затем так же старательно он протер и патрон. Вставил его в обойму. Одним щелчком вернул барабан на прежнее место и несколько раз прокрутил его. Определить теперь, в каком из гнезд барабана находился смертоносный заряд, не представлялось возможным. Но в этом и заключалась суть «русской рулетки».

– Я очень надеюсь на встречу, Анюта, – вполголоса произнес Виктор Назарович, обращаясь к изображению на снимке.

Он развернул «наган» и вставил его дулом в рот. Указательный палец коснулся спускового крючка. Камаев закрыл глаза.

Осторожный стук в дверь не позволил чекисту произвести традиционного утреннего выстрела. Он неохотно вынул изо рта дуло и убрал руку с оружием под стол. Фотография в рамке осталась стоять на прежнем месте. Стук повторился.

– Да! – коротко бросил Камаев.

Дверь медленно отворилась, и в образовавшийся проем робко протиснулся Гроссовский. Недавний заключенный Бутырки был в одной рубахе с закатанными по локоть рукавами. Короткий «ежик» нелепо топорщился на макушке. Вид у Гроссовского был растерянный и беспомощный. Его поведение мало отличалось от того, которое наблюдал Камаев во время их первой встречи в кабинете Тимошина.

– Прошу прощения, Виктор Назарович… Доброе утро. Я не отвлекаю?

– Что вы хотели? – довольно резко откликнулся Камаев.

Гроссовский стушевался еще больше.

– Дело в том, что когда к вам приходили час назад люди из ЧК, я краем уха слышал… Они говорили слишком громко, и я… В общем, это правда, Виктор Назарович?

– Что именно?

– Ну, то, что Резо убили?

Камаев с мрачным видом пожевал нижнюю губу. Его ответ последовал далеко не сразу.

– Да, это правда. Нам удалось задержать не всех из ближайшего окружения Рекрута. Кое-кому удалось уйти. И они свели счеты с Зурабишвили за его предательство.

– Ясно, – Гроссовский кивнул. Если сообщение и расстроило бывшего коллежского асессора, виду он старался не подавать. – А вы… Вы уже говорили об этом с Андреем?

– Не говорил, – голос Камаева звучал сухо и даже, как показалось Михаилу Петровичу, подчеркнуто официально. – И я думаю, будет лучше, если эту новость до мальчика донесете вы. Вы сумеете сделать это более тактично и… безболезненно.

– Для него это будет большой удар.

Гроссовский произнес последнюю фразу не столько для собеседника, сколько для самого себя. Но чекист счел нужным парировать:

– Я понимаю. Но помочь уже ничем не могу.

– Да, конечно, – быстро продолжил Гроссовский. – Только… У меня к вам просьба, Виктор Назарович…

– Что еще за просьба?

– Я подумал… Раз родных у мальчика больше нет… Я могу усыновить его? Официально усыновить, Виктор Назарович.

Камаев на секунду задумался.

– Это можно устроить.

– Вы не могли бы похлопотать по данному вопросу? Я был бы вам очень признателен.

– Хорошо. Я похлопочу, – раздражение Камаева все более возрастало. – И, скорее всего, вопрос будет решен положительно. Можете быть спокойны, Михаил Петрович. Надеюсь, это все?

– Да… Извините еще раз, что потревожил вас…

– Идите!

Гроссовский вышел из комнаты и мягко прикрыл за собой дверь. Камаев слышал его тяжелые удаляющиеся шаги. Неприятно было думать о том, что мальчик на всю жизнь останется с этим мягкотелым, сломленным жизнью человеком. Но другого выбора не было. Камаев поморщился и отогнал от себя ненужные сейчас мысли. Сегодняшний раунд в «русскую рулетку» еще не был доигран.

Виктор Назарович потянул руку из-под стола, и в этот самый момент указательный палец непроизвольно надавил на курок. Грохнул оглушительный выстрел. Заветная пуля со свистом выскочила из дула «нагана» и вонзилась в паркетный пол чуть левее ботинка Камаева. Барабан опустел.

Протяжный стон вырвался из груди чекиста. Он закрыл лицо обеими руками и всем телом навалился на стол. Рамка с фотографией покачнулась, а затем упала изображением вниз.