Текст книги "Анатомия убийства. Гибель Джона Кеннеди. Тайны расследования"

Глава 38

Техасский склад школьных учебников

Даллас, Техас

24 мая 1964 года, воскресенье

Каждую неделю председатель Верховного суда принимал очередное возмутительное решение – во всяком случае, так видел ситуацию Арлен Спектер. Всю весну Спектер и другие сотрудники добивались возможности провести следственный эксперимент в Далласе, непосредственно на месте преступления, в том числе полностью реконструировать сцену на Дили-Плаза. Юристы комиссии предлагали воспроизвести тот вид, который открывался Освальду из окна шестого этажа книжного склада. Принести винтовку Освальда в здание, а на ней закрепить камеру, чтобы фотограф мог зафиксировать проезд лимузина, похожего на тот, в котором ехал Кеннеди. В лимузин предполагалось посадить мужчин, сложением напоминающих Кеннеди и Коннелли, расположив их так же, как президент и губернатор сидели на кинопленке Запрудера. Тем самым удалось бы понять, могла ли пуля, выпущенная с шестого этажа, пройти сквозь тела обеих жертв, как это предполагала версия одной пули.

Но, к удивлению Спектера, Уоррен вовсе не желал проводить следственные эксперименты: не видел в них нужды. «Уоррен был решительно против, – рассказывал Спектер. – Считал, что мы делаем из мухи слона»¹. Спектеру запомнились слова Уоррена: «Мы и так знаем, что произошло. Имеется отчет ФБР». Через Рэнкина штатные юристы убеждали Уоррена пересмотреть свое мнение. И, вероятно, опасаясь бунта своих подчиненных во главе со Спектером, председатель уступил.

Реконструкцию помогали осуществить агенты ФБР. Она была назначена на воскресенье, 24 мая: специально выбрали выходной день, чтобы не создавать в городе пробок. Уоррен отказался присутствовать там лично: в Даллас он собирался только в июне, допрашивать Джека Руби.

Реконструкция прошла благополучно, и Спектер еще более уверился в правильности версии одного выстрела. ФБР выполнило все просьбы комиссии. На прикрепленной к винтовке Освальда камере остались те самые кадры, которые Спектер рассчитывал увидеть, в том числе без труда прослеживалась траектория, по которой пуля могла бы, вылетев из окна шестого этажа, поразить сначала Кеннеди в шею, а потом и Коннелли. В Даллас на реконструкцию привезли также камеру Запрудера и две другие любительские камеры, на которых остались кадры убийства на Дили-Плаза, – агенты ФБР сумели воспроизвести сцены, запечатленные на этих пленках.

Получил Спектер и другие утешительные известия. Баллистические испытания также показали правдоподобность версии одной пули: металлические осколки, засевшие в запястье Коннелли, оказались столь малы, что могли отколоться от той же пули, которая пробила шею президента. Пуля, найденная в больнице Паркленда, до выстрела весила 160–161 гран, а теперь – 158,6 гран2. Осколки, обнаруженные на рентгеновском снимке запястья Коннелли, должны были весить намного меньше.

Траектории пуль, вылетевших из винтовки Освальда, и вероятный ущерб, нанесенный ими человеческому телу, проверяли независимо и эксперты из ФБР, и военные специалисты. Эджвудский арсенал в Мэриленде – строго засекреченный исследовательский центр Министерства обороны под Вашингтоном – начиная с апреля использовал винтовку Освальда Mannlicher-Carcano в ряде испытаний³. Армейские специалисты пытались ответить на вопрос, могла ли пуля из этой винтовки причинить ранения, полученные Кеннеди и Коннелли. Описанные в армейском отчете результаты экспертизы – страшноватое чтение. Чтобы воспроизвести путь пули через два тела, специалисты приготовили разные мишени, в том числе человеческие черепа, заполненные желатином, и руки покойников. Также в качестве мишеней для реконструкции полученной Коннелли раны в грудь использовали тринадцать коз, предварительно дав им сильную анестезию. Коз заматывали в несколько слоев ткани, имитируя пиджак, рубашку и нижнее белье губернатора. Среди членов комиссии были любители животных, которых передергивало при виде фотографий козы, привязанной к дереву в ожидании выстрела.

На основании этих тестов армейские специалисты также в целом согласились с версией одного выстрела. «Результаты показали, что раны, полученные президентом и губернатором Коннелли, в том числе обширная рана головы президента, могли быть причинены» пулями, которыми обычно пользовался Освальд, выпущенными из его винтовки. «Пуля, ранившая президента в шею, сохранила достаточную скорость, чтобы причинить все раны, полученные губернатором». В поддержку версии одного выстрела армейские специалисты задавали вопрос: а куда девалась пуля, пробившая шею Кеннеди, если она не вошла в спину Коннелли? В лимузине от нее не осталось и следа. Если бы она угодила в какую-то деталь лимузина, то, согласно отчету, «ущерб был бы намного больше и заметнее, чем легкое повреждение, обнаруженное на ветровом стекле».

Подобно своим коллегам, а также врачам и другим специалистам, с которыми он беседовал, Спектер, по его словам, наконец-то перестал беспокоиться из-за одного странного феномена на пленке Запрудера: почему после второго выстрела голова президента дернулась назад, словно пуля угодила в него спереди, а не сзади⁴. Врачи и эксперты по баллистике объяснили следователям комиссии, что предсказать реакцию тела на пулевой удар очень трудно: ранение могло вызвать спазм нервной системы и неожиданное движение. С точки зрения неспециалиста, такие подергивания, конечно, противоречат простым законам физики. И Спектеру пришло в голову чудовищное, как он сам признавал, сравнение: этот странный рывок головы на пленке Запрудера был похоже на то, что он видел ребенком на ферме в Уичито, когда отец резал курицу к семейному столу. Тело птицы продолжало движение без головы, без контроля. «Я невольно сравнил это с тем, что происходило с курицей, – говорил Спектер. – Это спазм, нервы».

Дэвид Белин зачастую выступал в качестве главного весельчака комиссии, но при всей жизнерадостности уроженца Айовы он подрастерял с начала расследования энтузиазм и к весне порой падал духом. «Работа увлекала, но не меньше было и разочарований – из-за недостаточной помощи техников и секретарей, из-за слишком малого количества сотрудников в таком сложном расследовании, из-за лицемерия»5, с каким комиссия изображала деликатное отношение к Марине Освальд, хотя было ясно, что она лжет под присягой. «Весь процесс работы – сплошные разочарования». Белин злился на Рэнкина, которому приходилось играть роль посредника между членами комиссии и штатными сотрудниками. «Временами общение между руководством комиссии и юристами прерывалось, а нормального обмена идеями между юристами и Рэнкином и между самими сотрудниками не было никогда», – утверждал Белин. Он почитал себя самого наряду со Спектером «отцом» версии одного выстрела, но члены комиссии не проявили интереса даже к столь важной теме.

Белин хотел сделать кое-какие существенные, как ему казалось, предложения по поводу заключительного отчета. В служебной записке он настаивал: нужно включить в отчет подробные выдержки из показаний ключевых свидетелей, чтобы читатели могли вполне оценить смысл их слов. Для этого, по мнению Белина, требовалось несколько томов. «Я хотел, чтобы значительный объем показаний был воспроизведен дословно, потому что мне это казалось наиболее эффективным способом явить истину». Но ни Рэнкин, ни другие сотрудники не находили времени даже на обсуждение этой идеи. «Тут, как и во многих других случаях, я видел, что “сторону защиты не заслушают”: мы были так заняты деревьями, что за ними не видели леса».

Белин выбился из сил, как и все остальные сотрудники. По его подсчетам, он трудился семьдесят часов в неделю, больше, чем даже Редлик, который, казалось, не отлучался из офиса даже ради сна. И Белин с тревогой думал, что у него осталось совсем мало времени до отъезда из Вашингтона, а по его линии расследования еще столько оставалось сделать! Партнеры в Де-Мойне настаивали на его скорейшем возвращении. Белин решил уехать перед Днем поминовения, а затем наведываться в Вашингтон на день-другой, когда партнеры отпустят.

Однажды вечером Белин поделился своими огорчениями со Спектером. Отчет комиссии выйдет никуда не годным, жаловался Белин. «Я высказал свою досаду: это могло бы стать монументальным трудом с участием талантливейшей группы юристов, это была бы первоклассная работа, а получается средненькое, второго сорта, изделие». Гораздо более сдержанный Спектер напомнил другу, что проведенное комиссией расследование, при всех его недочетах, все же установило основные обстоятельства убийства. «Мы сделали главное – докопались до истины», – сказал он.

Белин был задет тем, что почти все его предложения пошли прахом. Он продолжал настаивать на необходимости допросить Марину Освальд, Джека Руби и других ключевых свидетелей на детекторе лжи. По этому поводу он писал Рэнкину одну служебную записку за другой. Привяжите Марину Освальд к детектору, взывал Белин, и она раскроет тайны своей жизни с Освальдом в России – ведь никаким иным способом комиссия не могла проверить правдивость этой части ее показаний. «Если она откажется, значит, ей есть что скрывать»⁶. И почти столь же настойчиво Белин уговаривал подвергнуть той же процедуре Руби, но опять же потерпел поражение, «большинство сотрудников сплотились против меня». Председатель комиссии оказался не на стороне Белина: в глазах Уоррена детектор лжи был одним из «орудий Большого брата».

Удивительное совпадение, но таких совпадений в ходе расследования было немало: Белин дружил с раввином Джека Руби7. Он познакомился с красивым и энергичным рабби Гиллелем Сильверманом, который возглавлял в Далласе общину религиозных консерваторов «Шеарит Израэль», летом 1963 года, во время совместной поездки в Израиль с целью изучения религии.

Итак, в одну из первых поездок в Даллас Белин наведался к своему другу, раввину Сильверману, а тот продолжал регулярно навещать Руби в тюрьме. Белин сказал Сильверману: он понимает, что большая часть разговоров раввина с прихожанином остается конфиденциальной, «но не поднимался ли вопрос о существовании заговора?» Верит ли Сильверман утверждению Руби, что тот действовал в одиночку?

«Джек Руби не причастен ни к каким заговорам, – ответил Сильверман. – Тут нет сомнений». Руби заверял раввина в том, что действовал один, и Сильверман считал, что заключенный говорит правду. Руби сказал Сильверману, что если бы он действовал по чьему-то приказу, то пристрелил бы Освальда сразу, когда еще в пятницу вечером оказался рядом с ним во время пресс-конференции в полицейском управлении. «Захоти я убить его, тут бы и спустил курок, ведь пистолет лежал у меня в кармане», – пояснил Руби Сильверману. По словам раввина, Руби всегда приводил одно и то же объяснение своего поступка: он убил Освальда, «чтобы избавить миссис Кеннеди от необходимости возвращаться сюда на суд».

Поскольку Сильверман был уверен, что Руби действовал один, Белин решился просить раввина о важной услуге, причем этот разговор требовалось сохранить в тайне. «Я сказал ему: хотя сам он уверен, что Руби не замешан в заговоре с целью убийства, общественность никогда не поверит, если Руби не пройдет тест на детекторе лжи, – вспоминал Белин. – И еще я сказал, что комиссия Уоррена по собственной инициативе этого не предложит, нужно, чтобы Руби сам попросил». Проверка на детекторе лжи могла прийтись некстати, поскольку Руби, выслушав смертный приговор, подал апелляцию – впрочем, его положение вряд ли могло стать хуже.

Не попытается ли Сильверман уговорить Руби, чтобы тот вызвался пройти тест? В этом и заключалась просьба Белина. Допрос Руби в присутствии Уоррена намечался на июнь. Руби мог бы обратиться с этим ходатайством непосредственно к председателю Верховного суда.

Сильверман обещал поговорить с Руби.

Глава 39

Офис генерального прокурора

Министерство юстиции

Вашингтон

июнь 1964 года

Роберт Кеннеди не хотел давать показания комиссии. Такое сообщение передал председателю Верховного суда в начале июля Говард Уилленс, чувствовавший себя несколько неловко в двойной роли одного из главных юристов комиссии и вместе с тем представителя Министерства юстиции.

Кеннеди не пояснил – во всяком случае, не пояснил на бумаге, – почему он столь решительно отказывается от дачи показаний. Уоррен предпочел не давить, он готов был признать, что Роберту слишком тяжело отвечать на вопросы в связи с гибелью брата. И само собой, председатель Верховного суда, принимая такое решение, не поинтересовался мнением штатных юристов комиссии. Кое-кто из них впоследствии говорил, что они бы, будь их воля, настаивали на разговоре с генеральным прокурором и в особенности попытались бы выяснить, не подозревает ли он существование заговора. Уж Роберт Кеннеди знал врагов своего брата. Он был ближайшим советником президента и в пору Карибского кризиса 1962 года, и когда возникали другие угрозы со стороны Советского Союза, Кубы или других внешних противников, а также в борьбе с внутренними врагами – мафией и коррумпированными лидерами профсоюзов. Если заговор существовал, Роберт Кеннеди мог по крайней мере догадываться, кто в нем участвовал и по какой причине. Дэвид Слосон понимал, сколь важны показания Кеннеди, особенно в связи с Кубой. В политических кругах Вашингтона было хорошо известно, что после неудачи в заливе Свиней президент поставил младшего брата во главе тайной войны США против Кубы. «Он был доверенным лицом президента во всех кубинских делах»¹, – пояснял Слосон.

Вместо устных показаний под присягой Кеннеди предлагал подготовить для комиссии краткое письменное заявление. Посовещавшись с Кеннеди и его заместителем Николасом Катценбахом, Уилленс направил Рэнкину служебную записку с черновыми набросками двух писем. Первое письмо с обращенным к генеральному прокурору запросом, располагает ли он полезной для комиссии информацией, должен был подписать Уоррен. Ответное послание с утверждением, что подобной информацией он не располагает, намеревался подписать Кеннеди. «Генеральный прокурор предпочитает выполнить свои обязанности перед комиссией в такой форме, а не являться в качестве свидетеля»², – пояснял Уилленс.

В служебной записке Уилленс сообщал, что Кеннеди дал ему ясно понять: он не следил за ходом расследования комиссии, а потому ему нечего добавить. «Генеральный прокурор проинформировал меня, что не получал от директора Федерального бюро расследований отчетов о ходе расследования убийства и главными источниками информации для него служили председатель Верховного суда, заместитель генерального прокурора и я».

Вот полный текст письма Уоррена, датированного 11 июня:

«Уважаемый генерал!

На всем протяжении расследования, проводимого нашей комиссией, Министерство юстиции оказывало весьма существенную помощь, предоставляя по запросу комиссии необходимую информацию.

В данный момент комиссия близка к завершению расследования. Прежде чем опубликовать отчет, мы хотели бы знать, не располагаете ли вы какой-либо дополнительной информацией в связи с убийством президента Джона Ф. Кеннеди, которая не была получена комиссией. Учитывая широко циркулирующие слухи на этот счет, комиссия в особенности хотела бы знать, располагаете ли вы информацией, указывающей, что убийство президента Кеннеди могло стать результатом внутреннего или международного заговора. Само собой разумеется, если у вас есть какие-либо предложения по расследованию этих слухов или по какому-либо другому разделу работы комиссии, мы готовы их принять.

От лица комиссии благодарю вас и ваших помощников за помощь, оказанную в нашей работе»³.

Раз уж Уоррен пошел Кеннеди навстречу и не стал вызывать его свидетелем, в комиссии ожидали от Кеннеди немедленного ответа – хотя бы в знак благодарности. Однако, к удивлению Уоррена и его сотрудников, на ответ Кеннеди понадобилось несколько месяцев.

Наряду с генеральным прокурором наибольшим влиянием на президента Кеннеди пользовался его консультант Кеннет О’Доннелл, 40-летний юрист из Массачусетса, принадлежавший к тому кругу ближайших сподвижников Белого дома, который уже стали именовать «ирландской мафией»4. О’Доннелл участвовал в составлении планов поездки в Техас и ехал в том же кортеже по Далласу в машине Секретной службы, следовавшей вплотную за лимузином президента.

Кеннет также сообщил комиссии, что не желает давать показания. Его секретарь в Белом доме проинформировал Спектера, что вместо О’Доннелла показания может дать другой ближайший советник Кеннеди, Дэйв Пауэрс: поскольку он сидел рядом с О’Доннеллом в машине, то и показания их совпадут. Спектер представил свои возражения Рэнкину, и в конце концов О’Доннелла уговорили дать показания, но освободили его от явки в офис комиссии: Спектер и Норман Редлик сами отправились в Белый дом 18 мая.

Рассказ О’Доннелла о поездке в Даллас не противоречил другим показаниям, но обогащал их замечательными подробностями о последнем разговоре с президентом утром в день убийства⁵. Оказывается, они обсуждали, как легко было бы снайперу с винтовкой убить Кеннеди. Говорили они об этом в отеле «Техас» в Форт-Уэрте перед выездом в Даллас. «Разговор состоялся в его номере, в присутствии миссис Кеннеди и моем, примерно за полчаса до выезда из отеля, – сообщил О’Доннелл. – Насколько я помню, президент рассказывал супруге о функциях Секретной службы и о том, как он сам понимает ее роль».

Кеннеди, по его словам, сказал: «Если бы кто-то решил убить президента Соединенных Штатов, это было бы несложно – достаточно подняться на верхний этаж какого-нибудь здания, вооружившись винтовкой с телескопическим прицелом, и никто ничего не сможет тут поделать».

Спектер спросил О’Доннелла, как отнеслась к этому мрачному пророчеству миссис Кеннеди.

– Полагаю, общий смысл разговора сводился к тому, что она согласилась, что при демократии это неизбежно.

В своих показаниях О’Доннелл допустил ляп, о котором весьма скоро пожалел, а Спектер благодаря этому убедился в том, как жестко семейство Кеннеди контролирует складывающуюся историю гибели президента. Спектер попросил О’Доннелла рассказать о возвращении в Вашингтон на борту президентского самолета, о разговорах с миссис Кеннеди в пути. С обычной дотошностью Спектер уточнял мельчайшие детали:

– О чем вы говорили? – спросил он.

– Перебирали воспоминания, – ответил О’Доннелл.

– Она что-нибудь ела на обратном пути?

– Нет. Кажется, мы оба выпили, – ответил О’Доннелл. – Я уговаривал ее выпить что-нибудь покрепче.

По его словам, она согласилась выпить – как позднее уточнялось, разбавленный водой скотч, – но больше не хотела поговорить.

Завершив допрос, Спектер вернулся в офис комиссии, и на него тут же набросился взволнованный Рэнкин:

– С какой стати вы спрашивали О’Доннелла, пила ли миссис Кеннеди в самолете?

– Ли, я его не об этом спрашивал, – возразил Спектер и пояснил, что эти подробности О’Доннелл выболтал по собственной инициативе.

– Они уже позвонили, они чертовски злы, – сказал Рэнкин. – Они очень недовольны.

Спектер сообразил, что О’Доннелл спохватился и запаниковал: публика узнает, что первая леди пила спиртное в день убийства мужа, успокаивая таким образом нервы, это примут за признак слабости. «Видимо, проболтавшись насчет выпивки, О’Доннелл здорово струхнул и поспешил свалить вину на меня», – рассуждал впоследствии Спектер.

– Не было такого, – повторил Спектер Рэнкину. – Прочтите протокол.

Протокол подтвердил правоту Спектера⁶.

К концу весны сотрудники комиссии пришли к убеждению, что Уоррен намерен завершить расследование, так и не получив показания Жаклин Кеннеди. Он не скрывал, что сама идея официально допрашивать миссис Кеннеди об обстоятельствах смерти ее мужа ему тяжела и неприятна, и откладывал этот вопрос из месяца в месяц, сколько бы Спектер ни настаивал. Бывшую первую леди Уоррен опекал «как собственную дочь», вспоминал потом Спектер. И когда Спектер обращался к Рэнкину с просьбой назначить дату для встречи с Жаклин, он неизменно получал в ответ: «По этому поводу решение пока не принято».

Спектер слышал, но не мог проверить слух, что Уоррен в итоге уступил и согласился провести допрос миссис Кеннеди лишь под давлением другого члена комиссии, Джона Макклоя. Якобы в закулисном разговоре Макклой разгорячился и заявил Уоррену, что комиссия просто обязана допросить Жаклин, другого выхода нет. Она ехала в том автомобиле в кортеже, она ближе всех находилась к мужу в тот момент, когда его убили. Кроме того, «она рассказывает об убийстве на всех коктейльных вечеринках в Вашингтоне», сказал Макклой Уоррену. И как им обоим было известно, Жаклин Кеннеди обсуждала подробности убийства с Уильямом Манчестером, давала ему интервью для книги. Спектеру рассказали также, что в этом споре Макклой умышленно именовал Уоррена «господин председатель комиссии», а не «господин председатель Верховного суда», что для Уоррена, требовавшего, чтобы к нему обращались по его званию в суде, было «нестерпимым оскорблением»⁷.

Но раз уж пришлось допрашивать Жаклин Кеннеди, Уоррен решил сделать это сам и не приглашать никого из штатных юристов комиссии. Спектер, который брал показания у всех, кто ехал в том кортеже, о допросе Жаклин узнал уже постфактум. Кроме того, Уоррен решил, что миссис Кеннеди будет давать показания у себя дома: не станет же он требовать, чтобы она приехала к нему с другого конца столицы.

Около четырех часов в пятницу, 5 июня, казенный автомобиль председателя Верховного суда Уоррена остановился перед домом номер 3017 по N-стрит8 – перед кирпичным особняком в колониальном стиле, который миссис Кеннеди приобрела через несколько недель после убийства. Семнадцатикомнатное здание под сенью магнолий располагалось в самой престижной части Джорджтауна, поблизости от намного меньшего одноквартирного дома, где сенатор Кеннеди и его супруга провели первые годы брака.

Новый дом должен был сделаться убежищем для вдовы, тем местом, где она начнет строить свою новую жизнь. Но, едва подъехав, Уоррен понял, что этот дом превратился для миссис Кеннеди и ее двоих детей в тюрьму. У ворот круглосуточно дежурили полицейские, отгоняя «папарацци» – это словечко из фильма Феллини 1960 года еще не вполне укоренилось в Вашингтоне – и бесконечную вереницу туристов, желавших поглазеть на бывшую первую леди. К негодованию соседей на обоих концах улицы обосновались торговцы, которые снабжали непрерывно щелкавших фотоаппаратами зевак попкорном и лимонадом. Входя в дом к миссис Кеннеди в сопровождении лишь Рэнкина и стенографиста, Уоррен дал себе зарок, что этот разговор будет предельно коротким и, по возможности, безболезненным для вдовы.

Роберт Кеннеди присутствовал при показаниях своей невестки – он встретил Уоррена в дверях. Для друзей и родных миссис Кеннеди это решение не стало неожиданностью. С благословения своей жены Этель генеральный прокурор находился рядом с Жаклин Кеннеди со дня убийства, порой проводил у нее в Джорджтауне всю вторую половину дня. «Я поделюсь им с тобой»⁹, – обещала Этель Жаклин. Они расселись вокруг стола в гостиной миссис Кеннеди (в этой же комнате она давала интервью для книги Манчестера). Уоррен сразу же постарался успокоить Жаклин. Официального допроса не будет, пообещал он.

– Миссис Кеннеди, комиссия просит лишь, чтобы вы по-своему, своими словами рассказали о том, что произошло в момент убийства президента, – сказал Уоррен. – Нам нужно только краткое заявление. Говорите так, как вам удобнее, все, что сочтете нужным сказать.

После такого предуведомления он обернулся к Рэнкину и велел приступать.

– Прошу вас назвать ваше имя для протокола, – начал Рэнкин.

– Жаклин Кеннеди.

– Вы вдова бывшего президента Кеннеди?

– Да.

Рэнкин:

– Можете ли вы вспомнить момент, когда 22 ноября вы прибыли на аэродром Лав-Филд, и описать, что произошло затем?

Миссис Кеннеди:

– Мы вышли из самолета. Нас встречали тогдашний вице-президент и миссис Джонсон. Они вручили нам цветы. Нас ждал автомобиль, но там собралась большая толпа, все кричали, размахивали плакатами. Мы принялись пожимать всем руки.

Так первыми вопросами Рэнкин деликатно помог миссис Кеннеди воспроизвести события последнего часа перед убийством и то, что ей запомнилось из поездки в кортеже. Он попросил описать ее положение в автомобиле относительно мужа и супругов Коннелли.

Миссис Кеннеди припомнила, какая жара стояла в тот день в Далласе и как она обрадовалась, завидев далеко впереди туннель, когда президентский автомобиль свернул на Хьюстон-стрит. Кортеж устремился к туннелю, который должен был увести его прочь с Дили-Плаза.

– Я все думала: в туннеле будет прохладнее!

Рэнкин:

– А вы помните, как кортеж свернул с Хьюстон-стрит на Элм прямо у здания книжного склада?

Миссис Кеннеди припомнила, как миссис Коннелли указала на ликующую толпу и, обернувшись к президентской чете, сказала: «Право, вы не можете пожаловаться на дурной прием в Техасе».

Рэнкин:

– Что ответил на это президент?

Миссис Кеннеди:

– Кажется, он сказал: «Нет, конечно, не можем» или что-то в этом роде. И тут автомобиль снизил скорость, вокруг осталось не очень много людей, и тогда…

Пауза.

– Вы хотите, чтобы я рассказала вам о том, что произошло? – спросила миссис Кеннеди.

Этим вопросом она как бы напоминала Уоррену и Рэнкину, чего они требуют от нее: рассказать под протокол о том, что творилось в лимузине, когда прозвучали выстрелы.

Рэнкин:

– Да, если можно.

И она начала:

– Я смотрела в ту сторону, влево, и услышала эти ужасные звуки, понимаете? А мой муж не издал ни звука. И я обернулась вправо. И все, что я помню – я увидела мужа, у него был такой вроде бы недоумевающий вид и рука поднята. Наверное, это была левая рука. И как раз когда я обернулась и поглядела на него, я увидела осколок его черепа, я запомнила, что он был телесного цвета с маленькими зазубринами. Помню, как я подумала: он выглядит так, словно у него слегка болит голова. И помню, как увидела это. Ни крови, ничего больше. И он сделал примерно вот так…

Она поднесла руку к голове, пояснив, что ее муж «прижал ладонь ко лбу и рухнул мне на колени».

– А потом я помню только, как рухнула на него, повторяя: «О, нет, нет, нет!» И: «Боже, они застрелили моего мужа». И: «Я люблю тебя, Джек!» – помню, я это кричала. Я скорчилась там, в машине, а его голова лежала у меня на коленях. Казалось, это длится вечность. Вы знаете, есть фотографии, на которых я пытаюсь вылезти с заднего сиденья наружу. Но этого я не помню совсем.

Рэнкин спросил, помнит ли она, как агент Секретной службы залез на капот и втолкнул ее обратно на пассажирское сиденье.

Миссис Кеннеди:

– Я ничего не помню. Я была там, под ним. И наконец я услышала голос позади меня или что-то такое, а потом помню, люди на переднем сиденье или еще кто-то поняли наконец, что что-то случилось, и чей-то голос закричал, наверное, это был мистер Хилл: «Едем в больницу», а может быть, это был мистер Келлерман на переднем сиденье. Но кто-то закричал. А я сидела и держала его.

– Я пыталась удержать его волосы, – сказала она, описывая, как второй пулей сорвало большой кусок от черепа Кеннеди. – Спереди там ничего не было – думаю, там должно было быть. Но сзади было видно, знаете… попытаться удержать его волосы на месте, удержать его череп.

Рэнкин:

– Вам запомнился один выстрел или несколько?

Миссис Кеннеди:

– Ну, должно быть, их было два, потому что тот, из-за которого я обернулась, – тогда губернатор Коннелли вскрикнул. И это сбило меня с толку, потому что сперва мне запомнилось, что выстрелов было три, и я думала, что мой муж не издал ни звука, когда был ранен. А губернатор Коннелли кричал. А недавно я прочла, что их ранило одной пулей. Но я думала, что если бы я смотрела вправо, я бы увидела, как в него попала первая пуля, и я бы притянула его вниз, и вторая пуля не попала бы в него. Но я услышала, как кричит губернатор Коннелли, и из-за этого я обернулась, и когда я обернулась вправо, мой муж делал так…

Она подняла руку к горлу.

– В него как раз попала пуля, – сказала она. – И эти два выстрела мне и запомнились. Но я читала, что был и третий выстрел. Но я не знаю. Только эти два.

Рэнкин:

– Что вы можете сказать о скорости, с которой ехал автомобиль?

Миссис Кеннеди:

– Мы заметно сбавили скорость, огибая угол. И людей там было совсем немного.

Рэнкин спросил, останавливался ли, по ее мнению, лимузин в какой-то момент после выстрелов.

Миссис Кеннеди:

– Не знаю, потому что не думаю, чтобы мы останавливались. Но все так спуталось. Я скорчилась в машине, а все кричали, что надо ехать в больницу, их было слышно по рации, и вдруг я почувствовала резкое ускорение – видимо, когда мы тронулись с места.

Рэнкин:

– И тогда вы на большой скорости поехали в больницу, верно?

Миссис Кеннеди:

– Да.

Рэнкин:

– Вам запомнилось, что кто-нибудь что-то сказал во время выстрелов?

Миссис Кеннеди:

– Нет. Ни слова. Только губернатор Коннелли закричал. И, кажется, миссис Коннелли плакала и прикрывала собой мужа. Но слов я не помню. И там же толстое ветровое стекло между – ну, вы знаете – так мне кажется. Ведь так?

Рэнкин:

– Между сиденьями.

Миссис Кеннеди:

– Так что, понимаете, те бедолаги спереди – их невозможно было услышать.

Она имела в виду двух агентов Секретной службы на переднем сиденье.

Рэнкин обернулся к председателю Верховного суда:

– У вас еще есть вопросы?

– Нет, полагаю, нет, – ответил Уоррен. Показания Жаклин Кеннеди с начала до конца длились всего девять минут. – Думаю, это и есть то, за чем мы пришли. Большое вам спасибо, миссис Кеннеди.

Протокол показаний миссис Кеннеди был включен в опубликованный архив комиссии¹⁰, но комиссия решила, без дальнейших объяснений, вычеркнуть три фразы, которыми миссис Кеннеди описывала, как она пыталась удержать на месте осколок черепа, начиная со слов: «Я пыталась удержать его волосы». В официальном протоколе комиссия заменила эти слова фразой: «Упоминание о ранах исключено».