Текст книги "Семья и деторождение в России. Категории родительского сознания"

Иван Владимирович Забаев, Протоиерей Николай Емельянов, Екатерина Сергеевна Павленко, Иван Владимирович Павлюткин
Семья и деторождение в России. Категории родительского сознания

© Оформление. Издательство Православного

Свято-Тихоновского гуманитарного университета, 2013

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Вместо предисловия

Настоящая монография, как и многие другие научные труды, является плодом коллективного труда. Оглядываясь назад, ко времени появления идеи о ее написании (лето 2007 г.), мы можем легко признать – труд авторов составил лишь незначительную долю того огромного объема работ, который пришлось выполнить для выхода в свет этой небольшой книги. Поэтому нам хотелось бы выразить глубокую признательность людям и организациям, в разное время помогавшим нам в работе над изданием.

В семинарах рабочей группы проекта неоднократно принимали участие декан социологического факультета ПСТГУ И.Г. Рязанцев и сотрудники лаборатории экономико-социологических исследований НИУ ВШЭ А.А. Куракин и Е.С. Бердышева. Благодаря их знаниям и опыту книга обогатилась значимыми, интересными идеями, а некоторые наши предварительные соображения в ходе обсуждений были отбракованы.

Мы благодарны сотрудникам института демографии НИУ ВШЭ М.Б. Денисенко, С.В. Захарову и А.Г. Вишневскому за ряд консультаций по вопросам демографической теории рождаемости. Ценные критические замечания касательно логики книги на разных этапах высказали сотрудники социологического факультета НИУ ВШЭ Я.М. Рощина, И.Ф. Девятко и сотрудник института демографии НИУ ВШЭ О.Г. Исупова. В ряде случаев нам пришлось в значительной мере изменить характер аргументации и усилить доказательную базу ключевых положений работы.

Целый ряд тезисов книги был сформулирован в ходе продолжительных обсуждений, а иногда и довольно острой полемики с О.А. Буруто и Е.А. Титовой, чью помощь в организации и проведении включенного наблюдения в детских, детско-родительских коллективах, центрах грудного вскармливания, медицинских учреждениях, отвечающих за ведение беременности и сопровождение родов, невозможно переоценить.

Мы благодарим Э.К. Рифферт за помощь в организации полевого этапа исследования. Интервью с воцерковленными православными респондентами оказались бы невозможными без деятельной поддержки Е.В. Егоровой. Проведение интервью с воцерковленными православными респондентами – целиком заслуга выпускников ПСТГУ: Д.Г. Офицерова и иерея Евгения (Муравьева). Кроме того, продолжительная работа не увенчалась бы успехом без помощи в расшифровке записей интервью, организованной Е.Ю. Алексеевой.

На заключительном этапе работы над книгой неоценимую помощь оказала редактор издания М.С. Ковалева, в ряде случаев выступившая как полноправный соавтор данного предприятия. Многие тезисы приобрели ясность именно благодаря ее критическому отношению к рукописи.

Основные положения данной работы были опубликованы в следующих российских общественно-научных периодических изданиях: «Интеракция, интервью, интерпретация», «Экономическая социология», «Человек», «Демоскоп Weekly», «Социологические исследования», «Социология: методология, методы и математическое моделирование»[1]1
  Забаев И. Образ ребенка у жителей российских мегаполисов. По материалам биографических интервью с россиянами репродуктивного возраста // Интер 2009. № 5. 40–56. Забаев И. Рациональность, ответственность, медицина: проблема мотивации деторождения в России в начале XXI в. // Экономическая социология. 2011. V. № 2. С. 21–48. Забаев И. «Своя жизнь», образование, деторождение: мотивация репродуктивного поведения в современной России // Вестник общественного мнения, Данные. Анализ. Дискуссии. (Левада-центр). 2010. № 3 (105). Забаев И. Проблема мотивации деторождения и преемственность репродуктивного поведения // Демоскоп Weekly. № 447. 13–20 декабря 2010. Забаев И. Логика анализа данных в обоснованной теории (grounded theory). Версия Б. Глезера // Социология: методология, методы и математическое моделирование. 2011. № 1. Павлюткин И.В. Отцовство. Роль мужчины в планировании рождений //Человек, 2011. № 2. С. 124–132.


[Закрыть]. Авторы монографии чрезвычайно признательны всем сотрудникам редакций этих журналов, способствовавших подготовке данных материалов к публикации.

И наконец, мы не можем с искренней признательностью не отметить, что длительная работа над книгой оказалась возможной исключительно благодаря научно-организационной и финансовой помощи Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета, поддержавшего к тому времени совершенно неоформленную идею коллектива молодых ученых, не требуя практически никаких подтверждений их научной состоятельности.

Н.Н. Емельянов, И.В. Забаев, Е.С. Павленко, И.В. Павлюткын

Введение

Настоящая работа посвящена теме мотивации деторождения в России в начале XXI в. в ситуации очень низкой рождаемости. Нужно отметить, что, несмотря на практически 100-летнюю традицию исследований снижения рождаемости в Европе, время от времени кто-либо из ведущих представителей демографического сообщества высказывает радикальные сомнения в том, что к настоящему времени удалось построить некоторую теорию этого процесса (из ярких примеров упомянем Дж. Колдуэлла и В. Лутца). Данное исследование, проведенное недемографами, безусловно, не претендует на то, чтобы такую теорию создать, однако, представляется, оно может рассматриваться либо как некоторый комментарий к тезисам ряда демографов, либо как способное поставить некоторые вопросы и зафиксировать ряд витающих в воздухе, «для всех очевидных, и все же непроизнесенных» положений.

Демографический переход, в рамках которого и произошло снижение рождаемости, как минимум совпал по времени (а скорее всего, явился его следствием) с более обширной социальной трансформацией – переходом от традиционного общества к обществу модерна. Соответственно, с одной стороны, ключевым трендом этого перехода являлась рационализация с усиливающимся доминированием калькулирующей рациональности (или, говоря веберовскими словами, формальной). С другой – своеобразное расколдовывание мира в ходе процессов секуляризации. Соответственно многочисленные объяснения снижения деторождения производились учеными в этих рамках. В качестве объяснительных переменных предлагались различные варианты, связанные с рациональным поведением человека[2]2
  В аргументации используется также и утверждение об индивидуализации человека. В отношении деторождения это вылилось в ряд на первый взгляд очевидных формулировок, например, – «рожает человек» или «рожает мать» (основание для этого – непроговариваемая биологическая фиксация: раз у мужчины нет детородных органов, значит, он не рожает; справедливости ради нужно отметить, к этому добавилось и то, что основные изменения в XX в. произошли в судьбе именно женщины). Этот неявный тезис определил повышенное внимание к исследованию женщин и оставил происходящее с мужчинами на втором плане. Еще одна неявная предпосылка подобного рода – что рожают в одиночку или, на худой конец, парой. Основание здесь опять биологическое – для того чтобы родить, биологически необходимы только женщина (функция вынашивания) и мужчина (функция оплодотворения).


[Закрыть].

Данная постановка вопроса была безусловно оправдана и принесла свои плоды, однако сегодня, в начале XXI в., можно поставить и иной вопрос: сохраняется ли тренд рационализации? Не случилось ли в ходе XX столетия еще одного перелома и общество модерна уступило место какому-то иному типу общества? Социологическая теория предлагает различные ответы на этот вопрос, которые содержат общую уверенность, что скорее всего такая перемена произошла. Соответственно можно предположить, что что-то изменилось и в мотивации деторождения[3]3
  Отчасти именно это и предполагалось в теории второго демографического перехода (Д. Ван де Каа, Р. Лестег). Однако указание ее последователями на значимость (для принятия решения о деторождении во второй половине XX в.) ценностей – самореализации, свободы выбора, личного развития – предполагает, что идеи рационализации и индивидуализации сохраняют свое значение для действующих. Подробнее см. главу 1 настоящего издания.


[Закрыть].

Сформулированное предположение, однако, не было отправной точкой настоящего исследования, оно сформировалось ближе к концу работы. Началась же она со вполне практического вопроса: что люди сами думают по поводу рождения детей? Нужно сказать, что в демографической литературе (а также и в занимающейся вопросами рождаемости – психологической, социологической и экономической) вопрос мотивации рождаемости обсуждается достаточно мало, особенно в сравнении с вопросом об «обусловливающих факторах…»[4]4
  Объективная ситуация, в которой принимается решение родить ребенка или воздержаться от этого («факторы, влияющие на принятие решения…»), на нынешний день относительно неплохо изучена исследователями (см. публикации Е. Вовк на основе массивов данных, собранных фондом «Общественное мнение» [Вовк 2005а, Вовк 2005б; Вовк 2007а, Вовк 2005б, Вовк 2005в]; работы В. Бодровой с использованием данных ВЦИОМ [Бодрова 1999; Бодрова 2002]; статьи Я. Рощиной с соавторами, выполненные на основе данных RLMS [Рощина, Бойков 2005; Рощина 2006; Рощина, Черкасова 2009]; комплекс текстов, сделанных на базе российской части панели GGS [Малева, Синявская 2006; Синявская, Тындик 2009]). Значительно меньше внимания пока что уделено субъективной, смысловой стороне проблемы.


[Закрыть].

По крайней мере, частично это объясняется тем фактом, что человеку в ситуации опроса очень трудно отвечать на такие общие вопросы, как, во-первых, зачем он рожает, во-вторых, какие ценности (мотивы, смыслы) для него важны.

В психологии и социологии известны исследования связи ценностей и деторождения, при этом практически все они выполнены количественными методами. Во многих использовались работы А. Маслоу и Р. Инглхарта [Маслоу 1999; Inglehart 1990; Inglehart 1971; Inglehart 1977]. В таких исследованиях респонденту, как правило, предлагается список готовых, взятых из теории (ценностных) альтернатив. Такой список всегда вызывает ряд методических вопросов: о полноте списка, о невозможности выбора из двух позитивных альтернатив (любой, кто самостоятельно просил респондента произвести необходимый выбор, знает, какое количество оговорок и недоумений сопровождают подобный выбор), о разделяемости респондентом тех ценностей, которые ему предлагают выбрать, и т. д. Однако эти проблемы меркнут перед тем фактом, что человек не может ответить на вопрос «Зачем вы рожаете или родили ребенка?» и воспринимает его почти с ужасом (хотя может ответить на вопрос «Почему вы не рожаете?» и воспринимает его спокойно). Мы не нашли работ, в которых бы эта проблема получила достойное освещение. Но она значительно усложняет все рассуждения о мотивации деторождения. Что стоит за этим фактом, сказать сложно. Можно предложить по крайней мере четыре достаточно правдоподобных предположения: 1) человек, несмотря на всю свою рефлексивность и рациональность, в принципе плохо отвечает на подобные – о целях – вопросы; 2) в современном дискурсе не находится готовых ответов на данный вопрос (и человек не может легко воспользоваться каким-то вариантом из принятых и вращающихся в обществе вариантов ответа)[5]5
  Исключение, по-видимому, могут составлять люди, апеллирующие к различным вариантам религиозного дискурса, основывающие целеполагание на религиозном мировоззрении. Подробнее см. далее.


[Закрыть]; 3) в дискурсе нет позитивных, соразмерных ребенку целей (ребенок является ценностью настолько огромной, что говорить о нем как о средстве невозможно); 4) процесс деторождения оказывается подконтрольным человеку только отчасти – человек не может дать (прежде всего себе) отчет о том, как так получилось, что ребенок родился[6]6
  Несмотря на то, что последний вариант может вызвать усмешку, интервью с медиками и людьми, не могущими забеременеть или долгое время не беременевшими, отчетливо показывают, что процесс зачатия рождения в настоящее время не находится под контролем человека. Воцерковленные респонденты уверены, что «детей дает Бог».


[Закрыть].

Здесь это упомянуто для того, чтобы показать, что при исследовании мотивации деторождения исследователи с необходимостью будут сталкиваться с подобной проблемой и, не имея возможности решить ее, будут вынуждены ее как-то обходить. Мы в данном проекте обходили ее следующим образом. Разрабатывая гипотезу, мы фактически использовали ход, предложенный М. Вебером в «Протестантской этике…», а именно поиск ключевых категорий, в которых действующий (опрашиваемый) осмысляет свою прошлую и будущую жизнь и (затем) использует эти категории для осмысления действия в конкретных ситуациях, – в противовес тому чтобы рассматривать ответы респондентов на вопросы (только) о действиях в той или иной конкретной сфере жизни – хозяйственном действии в случае М. Вебера или деторождении в нашем случае. Действующий как-то характеризует свое действие, и если он не может сказать: «Я рожаю ребенка для богатства», то он вполне может сказать и говорит: «До зачатия мы перестали пить, чтобы со здоровьем ребенку не навредить, – мы же ответственные родители». В данном высказывании мы обращали внимание на определения действия и модальные слова, даваемые самим актором (в данном случае интерес для нас представляла категория «ответственность»). Затем мы пытались истолковать эти категории, основываясь на словах самого действующего (опрашиваемого). В фокусе нашего внимания оказались наиболее часто употребляемые категории. Материалом для подобного анализа в первую очередь послужили проведенные в рамках данного проекта биографические интервью. Для валидации результатов мы обращались к интернет-форумам, а также к интервью, взятым в рамках иных проектов, прямо не связанных с деторождением.

Инициированный в рамках данной постановки вопроса проект «Семья и деторождение в России. Категории родительского сознания (Жители российских мегаполисов)» базировался на методологии «обоснованной теории» [Страус, Корбин 2001; Glaser 1978; Charmaz 2006], используя различные техники кодирования и последующей категоризации текстовой информации[7]7
  Более подробно логику анализа данных в рамках обоснованной теории см. в приложении 1 наст. изд.


[Закрыть]. Массив используемых в качестве данных текстов получается главным образом методом полуформализованных биографических лейтмотивных интервью[8]8
  Пример интервью см. в приложении 3 наст. изд.


[Закрыть] [Биографический… 1994; Atkinson 1998]. В среднем продолжительность одного интервью 2,5 часа[9]9
  Практически все интервью транскрибировались. Транскрипт одного интервью – это текст объемом порядка 60 тыс. знаков (примерно 1,5 авторских листа).


[Закрыть]. В исследовании использован подход теоретической выборки[10]10
  Набор респондентов осуществлялся рекрутерами по скринеру (часто в скринер входили следующие параметры: располагаемый доход на человека в семье, состояние в браке, количество детей, степень родства респондентов по отношению друг к другу и др.).


[Закрыть]. К настоящему моменту закончен базовый этап сбора данных (опрошено 80 человек). Некоторые параметры обследованной совокупности приведены в таблице 1.

Таблица 1

Распределение опрошенных по городам

Окончание табл. 1

¹ Данная подвыборка была сформирована для того, чтобы иметь возможность увидеть вероятную разницу в логиках аргументации принятия решения о деторождении. Дело в том, что в ряде важных работ демографов указывалось, что именно процессы секуляризации привели к снижению рождаемости в Европе [Карлсон 2003: 226–230; Lesthaeghe, Wilson 1986]. Кроме того, в ряде отечественных исследований показывалось, что религиозность респондента обусловливает его специфические репродуктивные намерения и (или) их реализацию [Малева, Синявская 2006; Рощина, Бойков 2005]. Вместе с тем в существующих сегодня в России исследованиях связи воцерковленности и рождаемости практически не анализируется направление влияния религиозности на рождаемость, специфика этого влияния [Синельников, Медков, Антонов 2009; Форсова 2006; 1997; Котрелев, Меркулова, Пальчева, Реутский 2006].

² Кроме данных интервью в работе использовались сведения, полученные при интервьюировании и (или) включенном наблюдении в иных проектах.

Итак, в настоящей работе авторы использовали для анализа преимущественно категории, в которых сами действующие (рожающие) осмысляли ситуации деторождения. Вопрос, который послужил отправной точкой проекта, – как, в каких терминах сами люди описывают деторождение и свою мотивацию к нему. Задача состояла в том, чтобы попытаться получить некую основу для построения теории о мотивации деторождения, факторах и механизмах, отвечающих за снижение деторождения в современной России; в том, чтобы дать ресурсы для интерпретации количественных данных, получаемых в других проектах.

То есть в первую очередь для нас было важно получить точку зрения самих действующих и тем самым внести этим некоторое разнообразие и новизну в то, как проблема деторождения осмысляется сегодня в России. В главах 1–4 представлены две категории, в которых родители (реальные и потенциальные) чаще всего осмысляют рождение ребенка и те сложности, которые с этим связаны. Мы также (в качестве гипотезы и со слов респондентов) указываем на два института – медицину и образование, которые выполняют главную роль в деле включения и удержания данных категорий в общественном дискурсе. За счет работы этих институтов респонденты осмысляют деторождение именно так, как они его осмысляют.

А именно – категория ответственности маркирует появление ребенка в обществе риска как сложный и опасный проект, за который ответственность несет индивидуальный актор (будучи принципиально несоразмерным трудностям глобального мира, он вынужден решать фундаментальные вопросы, лежащие вне его компетенции: зачем появляется ребенок, за счет чего он выживет, станет нормальным… в страшном и бессмысленном мире, где не рожать и не воспитывать проще). Гипотеза, сформировавшаяся по итогам проведения интервью, состоит в том, что такие ответы (на предельные вопросы) человек получает либо опираясь на привычку или традицию действия (подробнее см. главу 5), либо из специфического дискурса, в котором эти ответы даны (в нашем исследовании таким примером являлись православный дискурс и включенные в него воцерковленные респонденты, – см. например, главу 2). «Самостоятельная» выработка ответов на подобные вопросы, по-видимому, происходит очень редко.

Категория «своя жизнь» обозначает ребенка как «паузу» в жизни родителя. Жизнь в современном мире воспринимается респондентами не как линейный процесс, в котором существуют определенные стадии, она представляется респондентам в качестве (практически бесконечного) набора альтернатив, возможностей; и часто, говоря о своих планах, люди не говорят о какой-то одной стратегии, одном, уже выбранном направлении собственной жизни. Для них важно многообразие – постоянно расширяющийся горизонт возможностей. В своей жизни они хотят постоянно сохранять это многообразие (работают на нескольких работах, получают несколько дополнительных образований и т. д.). Основная их задача состоит в том, чтобы удерживать это многообразие возможностей, чтобы не выбирать что-то одно, но пытаться обеспечить собственное присутствие во многих областях мира. В этом контексте потенциальный родитель ставит вопрос о самоопределении, но не в том смысле, что он хочет это самоопределение реализовать, а в том, что он может оставаться человеком современного мира до тех пор, пока он не самоопределился. Любое самоопределение сворачивает многообразие возможностей. Дети же воспринимаются человеком как предельный, окончательный («Я не хочу рожать детей, потому что дети – это навсегда») вариант самоопределения[11]11
  Ребенок требует ответа на вопрос о предельных ценностях человеческой жизни и окончательном самоопределении относительно этих ценностей. Этот факт неизбежно требует специального обращения и исследования религиозного фактора, поскольку только религиозное сознание устойчиво удерживает понятие предельной ценности.


[Закрыть]. Его негативный характер связан не столько с тем, что человек-родитель не сможет заниматься каким-то другим, вполне конкретным делом (таких дел респонденты часто не называют), сколько тем, что ребенок воспринимается как что-то несовместимое с потенциальным многообразием возможностей. Ребенок плох не сам по себе – он хорош как один из вариантов описанного выше многообразия; но он плох, когда выбор сделан и когда он (ребенок) стал единственным вариантом.

Иными словами, можно сказать, что принятие решения о рождении ребенка требует от современного человека решения ряда вопросов, которые имеют предельный характер. Это вопрос о предельной ответственности за ребенка, обостренный ясным осознанием абсолютной неподконтрольности человеку самого процесса деторождения и воспитания, вопрос об окончательном самоопределении и конечном целеполагании. К поиску ответов на эти вопросы современный человек оказывается, по-видимому, не готов. В противовес этому принятие решения о нерождении детей не требует ответов на «неудобные» вопросы и оставляет иллюзию возможности их решения когда-то в будущем, «само собой»[12]12
  В нашем исследовании пример сообщества, в котором даются такого рода ответы, демонстрируют воцерковленные православные респонденты. При этом наличие подобных ответов в (православном) дискурсе не означает отсутствия проблем у представителей данного сообщества при принятии решения о рождении каждого последующего ребенка. Не означает это также и обязательного отказа от рационального поведения.


[Закрыть].

Кроме того, в ходе исследования возникла дополнительная линия аргументации в пользу обоснования гипотезы о факторах, стимулирующих деторождение. Мы попытались, опираясь на мнения, высказанные респондентами, сформулировать гипотезу о таких факторах и механизмах, согласно которой ключевым фактором, стимулирующим рождаемость в семье последующего поколения, является опыт взаимодействия с детьми (ухода за детьми) – опыт детодержания, полученный потенциальным родителем в той семье, где он сам был ребенком. Однако наши данные позволяют предположить, что имеющийся у взрослого человека опыт опосредуется оценкой этого опыта конкретным индивидом. Оценка дается в категориях, которые упорядочивают современный ему дискурс о рождении ребенка (в данном исследовании это категории «ответственность» и «своя жизнь»). Через призму этих категорий опыт (а также его отсутствие) может оцениваться как позитивно, так и негативно. Первый случай благоприятствует рождениям, второй – нет. В индивидуальной биографии оценивание происходит постоянно и осмысленно объективируется в момент принятия решения о зачатии / рождении ребенка. Приобретение опыта также сопровождает человека в течение всей жизни. Описанию данной гипотезы посвящена глава 5 – «Мотивация деторождения и преемственность репродуктивного поведения».

Отдельной проблемой является решение вопроса, как будет происходить принятие решения о рождении ребенка в паре, когда совмещенными оказываются два опыта детодержания – мужчины и женщины. Наши данные позволяют предположить, что в этой ситуации многое зависит от опыта мужчины. Поэтому глава 6 настоящего издания посвящена феномену отцовства и влиянию позиции отца на принятие парой решения о рождении более чем одного ребенка. Кроме того, полученные нами данные позволили утверждать, что если родители респондента разводились (отец ушел из семьи), то проектирование рождения своих детей накладывается на ситуацию развода и редко предполагает рождение более одного ребенка («А если от меня муж уйдет, как от нас папа ушел, – как я с двумя справлюсь?»). На основе наших данных мы можем сказать, что проблема эта актуальна скорее для женщин / дочерей нежели для мужчин / сыновей. Помимо этого результата «негативного» свойства наши данные также показали, что дополнительные, т. е. вторые, третьи и последующие, рождения «заказывает» отец. Обоснованию этой гипотезы посвящена 6 глава.

Методология исследования описана в приложениях 1–2 настоящего издания. В приложении 3 полностью приводится пример одного интервью, который дает представление об эмпирической основе данной книги.

Глава 1. «Рациональность» и деторождение

Постановка проблемы. Проект «Категории родительского сознания»

Проблема снижения уровня рождаемости, а также тех изменений ценностей, смыслов, мотивов деторождения, которые являются значимыми для рожающих – реальных или потенциальных родителей, – стала волновать социальных ученых довольно давно. В социальных науках в целом, как и в демографии, практически монополизировавшей изучение проблем, связанных с деторождением, проблема снижения деторождения и (или) пониженного деторождения начала обсуждаться в рамках исследований так называемых первого и особенно второго демографических переходов [Van de Каа 1987; 1996: 389–432]. Можно сказать, что демографический переход если и не произошел вследствие, то по меньшей мере совпал по времени с более общим переходом, описанным в социальных науках как переход от общества традиционного к обществу модерна.

Соответственно если роль ценностей в динамике деторождения и затрагивалась в исследованиях демографов, то главным образом это были ценности, которые становились значимыми именно для человека модерна. Сами демографы описывали подобные ценностные и мотивационные детерминанты следующим образом:

«Отличие второго демографического перехода от первого заключается в том, что все помыслы человека сосредоточены на самореализации, свободе выбора, личном развитии, индивидуальном стиле жизни, эмансипации, и это находит отражение в формировании семьи, установках в отношении регулирования рождений и мотивах родительства. Растущие доходы, экономическая и политическая защищенность, которые демократические государства всеобщего благосостояния предлагают своему населению, сыграли роль спускового крючка для «тихой революции», сдвига в направлении «постматериализма по Маслоу», при котором индивидуальные сексуальные предпочтения принимаются такими, как они есть, и решения о совместной жизни, разводе, аборте, стерилизации и добровольной бездетности остаются на усмотрении индивидов и семейных пар» [Van de Каа 1996: 425].

Или:

«Один из главных смыслов демографической и семейной модернизации заключается в переносе центра тяжести социального контроля над демографическим и семейным поведением людей с институционально-коллективного на индивидуальный уровень: “внешний” контроль со стороны государства, церкви или сельской общины уступает место контролю “изнутри”, т. е. самоконтролю, и одновременно резко расширяется свобода индивидуального выбора во всем, что касается личной жизни человека. Коль скоро это происходит, старая система отношений, норм, институтов, приспособленная к прежним методам контроля «извне», оказывается в кризисе» [Демографическая модернизация 2006: 137].

К явлению самореализации как «стремлению реализовать собственный потенциал»[13]13
  Говоря о ценностных изменениях, сопровождавших второй демографический переход, Д. Ван де Каа пишет: «Если при первом переходе к низкой рождаемости ключевыми становились вопросы семьи и потомства, то при втором подчеркивались вопросы прав и самореализации личности… Помимо простого экономического расчета социальные и культурные изменения играют определенную роль в отказе людей от брака и родительства в постиндустриальном обществе. Силы, стоящие за этими изменениями, описываются по-разному. Некоторые наблюдатели видят в продолжающихся секуляризации и индивидуализации новые ценности, которые побуждают людей покончить с устоявшимися образцами поведения. Другие говорят, что все дело в тенденции к большей “самореализации” – стремлении реализовать собственный потенциал, которое заставляет людей реагировать в индивидуалистической манере, практически без учета коллективных интересов. “Индивидуализм является основной причиной низкой рождаемости и знаменует собой новый этап в сознании контроля над рождаемостью”, – пишет австрийский демограф Йозеф Шмид. Швейцарский социолог Ханс-Иоахим Хоффманн-Новотны заходит еще дальше и спрашивает, не стоим ли на пути к “аутистическому обществу” (“autistic society”)». [Van de Каа 1987: 5–6].


[Закрыть] и связанной с ней индивидуализации социальной жизни мы вернемся позже, пока же остановимся еще на одном – самом главном – процессе в изменении ценностей, мотивации действий человека в обществе модерна, на появлении нового человека – человека рационального. Дело в том, что центром происходивших и происходящих перемен является, несомненно, процесс рационализации[14]14
  Идее рациональности и рационального выбора действующего при принятии решения о рождении детей придается важное значение и в современной западной демографии см., напр.: [Morgan, King 2001: 3-20; Kohler, Billari, Ortega 2002: 641–680].


[Закрыть]:

«…можно сказать, что успехи модернизации – как общей, так и демографической, – зависят от способности общества перейти к целерациональной мотивации поведения, от уже достигнутой ее распространенности, от темпов, которыми она продолжает распространяться»[15]15
  См. также: «Уже в 1920-е годы среди специалистов в СССР существовало ясное представление о снижении рождаемости как следствии “рационализации” воспроизводства населения. “Наблюдаемое повсюду уменьшение числа зачатий есть не что иное, как впервые наблюдаемый в истории человечества факт рационализации воспроизводства населения, совершаемый чисто стихийным путем и вызванный в большей своей части развитием интеллекта среди эксплуатируемых классов общества”, – писал в 1923 г. С. Томилин. “У пролетариата, несмотря на в целом высокую рождаемость, происходит тот же процесс “рационализации” деторождения, который далеко ушел в среде служащих и ныне начал охватывать крестьянство”, – вторил ему А. Хоменко. Главный смысл такой “рационализации” как раз и заключается в том, что она позволяет снизить рождаемость, а стало быть, и ослабить давление “демографической необходимости”, бремени демографических обязательств, лежавших на каждом человеке, на каждой семье и на всем обществе. Благодаря ей расширяется выбор общества, а вслед за тем и выбор индивида» [Демографическая модернизация. 2006: 149].


[Закрыть] [Вишневский 2009: 78].

В цитируемой статье российский демограф А. Вишневский выходит за рамки анализа собственно демографических процессов и увязывает их с более общими, протекающими в обществе процессами, ссылаясь на работы одного из классиков социологии – М. Вебера – о рационализации мира. Предлагая анализировать «смену преобладающего типа мотивации индивидуального поведения» применительно к снижению уровня рождаемости, он пишет:

«Еще Макс Вебер выделил несколько типов социального действия, различающихся своей мотивацией. Центральное место среди них занимают два типа: ценностно-рациональное и целерациональное действие. Первое характеризуется тем, что человек действует, невзирая на возможные последствия, следует своим убеждениям о долге, достоинстве, красоте, религиозных предначертаниях, благочестии или важности предмета любого рода». Ценностно-рациональное действие… всегда подчинено “заповедям” или “требованиям”, в повиновении которым видит свой долг данный индивид. Напротив, “целерационально действует тот индивид, чье поведение ориентировано на цель, средства и побочные результаты его действий, кто рационально рассматривает отношение средств к цели и побочным результатам и, наконец, отношение различных возможных целей друг к другу”. Воспользуемся классификацией Вебера для анализа интересующих нас перемен, не забывая, конечно, что речь идет об идеальных типах, которые никогда не встречаются в чистом виде» [Вишневский 2009: 77].

Очевидно из приведенной цитаты, что демограф концентрируется на двух типах веберовской типологии – ценностно-рациональном и целерациональном, оставляя по каким-то причинам вне фокуса рассмотрения еще два – традиционное и аффективное[16]16
  Собственно, вопрос о количестве типов действия в веберовской типологии остается дискуссионным. Сам Вебер в разное время выделял разное количество типов. Например, А. Шютц настаивал на том, что веберовская типология действительно может быть успешно редуцирована к двум типам.


[Закрыть]. Он пишет, что: «ценностно-рациональное действие приспособлено к относительно простой социальной реальности, в которой можно заранее предвидеть ограниченное число возможных ситуаций, просчитать их наиболее вероятные, повторяющиеся последствия и сформулировать раз и навсегда данные предписания, заповеди оптимального поведения на все случаи жизни. Человеку остается только, невзирая на возможные последствия, следовать этим готовым заповедям» [Вишневский 2009: 77].

Анализируя веберовскую типологию дальше, А. Вишневский полагает, что «целерациональное действие гораздо больше соответствует новой сложности мира, ибо позволяет гибко ориентироваться в бесконечном многообразии возникающих и быстро меняющихся ситуаций, предвидеть их неповторимые последствия и учитывать их при принятии решений, всякий раз индивидуальных» [Вишневский 2009: 77]. Поэтому переход к целерациональному действию – это, по большому счету, «не уступка “вседозволенности”, это переход к новому типу управления социальным, в том числе демографическим и семейным, поведением в условиях не поддающегося перечислению множества возможностей. В этих условиях только такое управление и отвечает требованию закона необходимого разнообразия» [Вишневский 2009: 77–78].

Что же касается деторождения, то в этом мире множества возможностей «вступают в противоречие чадолюбие в традиционном понимании (чтобы детей было много) и воспитание детей – средняя современная семья и экономически, и эмоционально, и по балансу доступного времени может дать надлежащее воспитание и образование лишь ограниченному числу детей, чадолюбие в современном понимании требует ограничения числа детей, но больших инвестиций в их воспитание» [Вишневский 2009: 77–78].

Такова, по мнению автора, роль целерационального типа действия в обществе XXI в. – такое действие позволяет существовать и действовать в мире, в котором есть «не поддающееся перечислению множество возможностей». Именно калькулирующая, формальная рациональность (а М. Вебер имел в виду именно ее [Weber 1978: 85–86]) обеспечивает возможность действия в таким образом организованном мире. За счет чего? За счет того, что она основана на одной простой процедуре – сопоставлении целей и средств. В таком случае дальнейшие рассуждения демографа о том, что «целерациональное поведение точно так же направляется общественными ценностями, как и ценностно-рациональное, но только не путем жестких внешних предписаний и под контролем внешней цензуры, а путем интериоризации ценностей и ориентированного на них свободного выбора» [Вишневский 2009: 78], вызывают непонимание. Дело в том, что весь пафос веберовских текстов, посвященных рационализации (фрагменты о рациональной бюрократии, о соотношении формальной и материальной рациональности в «Хозяйстве и обществе», «Предварительные замечания» к «Хозяйственной этике мировых религий», наконец, сама «Протестантская этика и дух капитализма»), направлен на то, чтобы выделить эту самую формальную рационализацию, рациональный капитализм.

В таком определении ситуации М. Вебер не одинок, (калькулирующая) рациональность, с ее простой схемой соотнесения целей и средств, именно тем и хороша, что изгоняет из жизненного мира человека все неясное, неочевидное (в том числе и буквально то, чему органы чувств не дают подтверждения), все чувства и предрассудки. Именно это важно для современного расчетливого и сознательного человека (человека общества модерна). Эту же мысль высказывал еще один классик социологии – Ф. Теннис, чей фундаментальный текст «Общность и общество» вышел двумя изданиями (1887), (1912) и был доступен М. Веберу (Вебер ориентировался на него в своих работах) как при написании «Протестантской этики…», так и при подготовке «Хозяйства и общества»:

«Расчетливый человек стремится только к конечному результату: казалось бы, он многое делает понапрасну, но в его калькуляциях это предусмотрено и внесено в ценностный реестр, и окончание его действий должно не только возместить все потери, но и принести такую выгоду, которой не соответствует никакая часть изначальных затрат, – эта выгода есть его цель, которая, по всей видимости, не стоила ему никаких особых средств, а была добыта лишь благодаря правильному распределению уже имеющихся, благодаря их рассчитанному и заранее подготовленному употреблению сообразно времени и месту…Расчетливый сознает свое превосходство и свободу, знает про себя, что он уверен в своих целях и является господином над своими властными средствами, которые находятся в зависимости от его мыслей и привлекаются им сообразно его решениям, пускай со стороны и может показаться, что они движутся по своим собственным путям. А совокупность знаний и мнений о регулярном или вероятном ходе событий, знаний, которые кто-либо может хранить, иметь перед собой и использовать, независимо от того, подвластны или неподвластны эти события его определению, и, стало быть, знание о собственных и чужих, противодействующих или благоприятствующих силах (из которых первые надлежит преодолеть, а поддержкой вторых – заручиться)…Чтобы расчет оправдался, последняя должна лежать в основе всех приготовлений и оценок. Это готовое к использованию, годное для планомерного применения знание, теория и метод господства над природой и людьми. Сознательный индивидуум пренебрегает всеми темными чувствами, предчувствиями, предрассудками как обладающими в этой связи ничтожной или сомнительной ценностью и хочет строить свои планы, свой образ жизни и свой взгляд на мир лишь сообразно своим ясно и отчетливо сформулированным понятиям» [Теннис 2002: 169–170].