Текст книги "Афган. Территория войны"

Колонна встала. Рядом с машиной, где сидела Наташа, взорвался снаряд. Взрывной волной ее выбросило из кабины. Туда же упал водитель, капитан Персов был в нескольких шагах. Горели уже две машины, третья была цела, но вместо колес – ошметки. На колонну сыпался град пуль. Надо было вытащить из первой машины водителя и проводника, но как? Моджахеды были рядом, в пятидесяти метрах, и стреляли без остановки.

Капитан притаился за огромным валуном, сержант Власов нашел яму и спрыгнул туда. Солдаты подтащили тело водителя к камням и приготовились к отходу. Первая машина взорвалась, в любой момент могла взорваться и вторая.

Наташа никак не ожидала такого поворота событий. Одно дело рассказы Васильева, в которых все было как в кино, другое дело сразу попасть в такую переделку. Первый день ее пребывания в Афганистане уже подзабылся, да и убитых тогда не было. Наташа поспешила за солдатами. Капитан Персов, а следом за ним и сержант Власов, отстреливаясь из автоматов, пытались догнать ушедших вперед.

Афганцы следили за их передвижениями, но не стреляли. Они были уверены, что возьмут шурави живыми. Дорога поднималась вверх. Было очень трудно идти. Солдаты по двое, меняясь, несли тело убитого товарища. В нескольких метрах показался вход в пещеру. Остановились, в ожидании Персова и Власова, никто не решался войти внутрь. Кто знает, что там может быть.

Капитан огляделся вокруг, оценил безвыходность положения и жестом приказал всем спрятаться в пещере. Он замыкал группу, перед входом в пещеру оглянулся: человек двадцать пять душманов поднимались по горной дороге без суеты и стрельбы. Шли спокойно, переговариваясь и смеясь, они не сомневались, что загнали врага в ловушку.

Внутри пещеры было прохладно, у входа – пепел от костра, видимо, там кто-то обедал. Тело водителя припрятали подальше, и солдаты смогли перевести дух. Лейтенант побежал вперед на разведку, надеясь найти другой вход в пещеру. Метров через пятнадцать он уперся в стену. Ничего не поделаешь, надо принимать бой. Завалили вход в пещеру камнями. За ними солдаты заняли позицию и приготовились встретить душманов.

«Будем защищаться, пока хватит патронов, а что дальше?» – думала Наташа. Еще она думала, что не успела написать письмо родителям. Вспомнила маленький белорусский городок, в котором родилась и прожила всю свою короткую жизнь. Вспомнила пионерские сборы с песнями у костра, вспомнила, как она организовала школьный театр, и они ходили со своими спектаклями по детским садам. Как радовались детишки этим милым, наивным постановкам.

Ее воспоминания прервал солдат, который подошел и, молча, показал на окровавленное бедро. Он сделал это так просто, обыденно, без единого стона, со спокойным выражением лица, как будто только запачкался и просит поменять ему бельё. Рана оказалась неглубокой, была содрана кожа вместе с куском мяса. Кость была цела, даже не задета. Наташа промыла ему рану, перевязала, он при этом не проронил ни звука.

– Тебе совсем не больно?

– Больно, ну и что? Не буду же я хныкать, как баба какая-то.

– Нет… не надо… ты настоящий мужик…

– Тебе страшно? – спросил Наташу кто-то из солдат.

– Что будет с вами, то и со мной…

– Да нет, тебе придётся намного хуже.

– Ночью попробуем прорваться.

– Ты думаешь, они тупее нас? Не будут они ждать до ночи…

– Хватит болтать, – прикрикнул капитан, – стрелять по моей команде.

У каждого было по автомату и по три рожка. У офицеров еще по пистолету с восемью патронами. Были у них и гранаты, но очень мало. Все хранили молчание. Вдруг один из солдат, не выдержав напряжения, вскочил на ноги и, опираясь на камни, прикрывавшие вход в пещеру, крикнул:

– Где душманы? Почему я не вижу их?

Раздался выстрел, солдат упал, пуля попала в голову.

– Зачем ты встал? – рыдал солдат-узбек над телом друга.

– Мы все здесь погибнем! – заорал другой солдат.

– Заткнись! Тихо! – рыкнул на него лейтенант.

Персов заговорил, чеканя каждое слово:

– Попробуем выйти внезапно. Я стреляю первым. Ты, – обратился он к одному солдату, – берешь направо, а ты – налево. Лейтенант, прикрываешь, остальные, возьмите в кольцо сестричку и выходите вместе. Раз, два, три, я готов, выхожу.

Капитан выскочил наружу, стреляя направо и налево. Его встретил шквал пуль. Два солдата, что прикрывали его по флангам, заскочили обратно в пещеру. Персов перекатился за ними.

– Черт, не получилось.

Афганцам не понравился этот маневр, и они пошли в атаку. Капитан приказал:

– Всем приготовиться к бою! Не забываем про последний патрон! Огонь!

Перестрелка длилась около часа. Солдаты берегли патроны, стреляли, только чтобы не подпускать моджахедов к входу в пещеру. Патронов было очень мало. Солдат-узбек спрятался за тело убитого товарища и тихо плакал. Он был мелкий, тщедушный. Наташе стало жалко его, очень жалко. Даже больше, чем себя или погибших ребят.

Персов попробовал высунуться, чтобы осмотреться. Духи больше не стреляли. Они подходили спокойно к пещере и были очень близко. Капитан уже различал их бородатые лица. Наташа подползла к выходу, перевернулась на спину, лицом вверх и уставилась в небо. Оно было очень близко, казалось, еще чуть-чуть, и дотянешься до него рукой. Персов вытащил гранату, сорвал чеку и бросил. За звуком взрыва послышались вопли боли.

Наташа вспомнила свой дом, родителей, отчетливо увидела свои похороны. Она лежала в гробу в обновках: в белой кофточке, купленной в дивизионном магазине, на ногах новые туфли, которые ей так и не удалось ни разу надеть. Но почему-то не было лица, вообще ничего не было. Только кофточка, туфли и цветы…

– Сестричка, дай мне свой автомат, – голос капитана отвлек Наташу от горестных мыслей. Она машинально протянула оружие. Посмотрев на него, Персов спросил:

– Ты что, ни разу не выстрелила?

Наташа кивнула в полном молчании.

– Хорошо, дай мне свои патроны.

Перестрелка длилась около часа. Солдаты берегли патроны, стреляли, только чтобы не подпускать моджахедов к входу в пещеру. Патронов было очень мало. Солдат-узбек спрятался за тело убитого товарища и тихо плакал. Он был мелкий, тщедушный. Наташе стало жалко его, очень жалко. Даже больше, чем себя или погибших ребят.

Он выстрелил пару раз, затем бросил еще одну гранату. Лейтенант что-то шептал капитану, Наташа разобрала лишь: «Пристрели меня первым», в ответ: «Заткнись, придурок!» Она вдруг отчетливо поняла, что это, может быть, последние часы ее жизни, а может быть, и минуты.

Неожиданно послышался звук приближающихся вертолетов. Капитан выглянул из пещеры. Душманы убегали со всех ног, перескакивая через камни. Все еще не веря в происходящее, солдаты вышли из укрытия. Вертолет кружился над горами, строча из пулемета по моджахедам. Наташа засмеялась, потом заплакала. Это была истерика, но ей было ни капельки не стыдно.

– Что это? – Капитан удивленно смотрел в небо. – Как они узнали о нас?

Из вертолета стреляли без устали, преследуя афганцев. Наташа вытащила белый платок и начала размахивать им. Пилот заметил и стал кружить в поисках площадки для приземления. Сели в сотне метров. Из машины спрыгнули военные, среди которых был майор Васильев. Они бежали навстречу друг другу, крича и смеясь одновременно. Майор обнял Наташу и начал целовать ее, приговаривая:

– Любимая, девочка моя, дай мне слово, что не будешь больше искать приключений, будешь тихо сидеть в процедурном кабинете или лучше перейдешь к нам в госпиталь. Пообещай мне, мы будем всегда вместе, будем счастливы и умрем в один день…

– Да, да, – шептала Наташа, отвечая поцелуями на поцелуи, – как ты узнал…

– Потом, все потом…

Вертолет, в котором находились двое убитых, Наташа и майор Васильев, ни на минуту не выпускавший ее из своих объятий, поднялся в воздух. Солдат-узбек, униженно просивший отпустить его для сопровождения тела своего погибшего друга, в последний момент спрыгнул на землю и вернулся к товарищам. Персов по-отечески похлопал по плечу молодого солдата, который, преодолев свой страх, остался в колонне. Еще раз капитан посмотрел на пещеру, которая сохранила им жизни, и приказал спускаться к машинам. Оставшийся груз необходимо было доставить по назначению.

«Вертушка» уже почти скрылась за горой, когда яркая вспышка озарила небо. Все звуки исчезли, и только вертолет, точнее, то, что от него осталось, сотнями мелких деталей падал в расселину скалы…

Райдо Витич. Первый бой

© Райдо Витич, 2014

– Ты головой думал или другим местом?!

– Пускай едет.

– Да вы совсем ума лишились, бабу подставлять?!

– Я сказал, она поедет!! – громыхнул Свиридов. – Нечего ей здесь глаза кабульским прохиндеям мозолить! Прав Николаич! Все, базар окончен, не в дукане!

Я стояла у стены ни жива ни мертва и слушала перепалку в кабинете комбрига. Из него вылетел взбешенный Зарубин и, увидев меня, в сердцах треснул дверью, пролетел в сторону выхода. Следом вышли Свиридов и Головянкин. Полковник подал мне синий конверт и объявил приказ:

– Колонна уходит через пятнадцать минут. Вы идете с ней. Прибыв на место, передадите пакет подполковнику Володину и вернетесь. Приказ ясен?

– Да.

– И что стоим? Бегом! – рявкнул Головянкин.

Я вылетела на улицу, искренне радуясь, что не придется объясняться за вчерашнее происшествие. А главное, главное – у меня боевое задание! Я иду с колонной!!

– Какого рожна вам здесь надо?! – взревел майор Соловушкин, узрев мои попытки влезть на броню БТР.

– Я с заданием! Мне приказали с вами! Вот! – качнула конвертом.

Мужчина грязно и от души выругался, а потом рявкнул так, что к нам стали подтягиваться заинтересованные бойцы, оглядываться.

– Кто приказал?!! Вам что здесь, ясли?!! А ну вон отсюда маму… душу… Бога!!..

– Приказ полковника Свиридова!!

Соловушкина перекосило. Он взвыл и бегом помчался в штаб. Я же быстро вскарабкалась на борт с помощью бойцов. Только удобно устроилась и поблагодарила ребят, как подошел Сашок и, бесцеремонно сдернув меня на землю, потащил к другому БТР, где уже сидели Чиж и Ягода. Я не возражала – лицо у Чендрякова было страшное – установка «Град» в работе, не меньше.

– Суки! – прошипел он, подталкивая к брони. Я села и получила на голову каску, в руки тяжеленный бронежилет. Тут появился Павел. Уставился на меня: скулы белые, губы – нитка, глаза… О, я поняла все, что он хотел сказать, но молчал – люблю! Вот что говорили его глаза! Я была на седьмом небе и почти парила над бронетранспортером.

Павел молча вытащил пистолет:

– Стрелять умеешь?

– Да, очень хорошо! Почти отлично!

– Глупая, – вздохнул, услышав восторг в моем голосе. Подал пистолет и махнул руками бойцам. – Зажали ее и прикрыли! Чендряков, Словин, на бронь!

И пошел к следующему БТР.

Парни впихнули меня в бронежилет, Саша застегнул каску, как будто завязал тесемки шапочки младшей сестре. Потом меня зажали с двух сторон: он и Ягода, буквально сплющив о железо. Прибежал матерящийся и плюющийся Соловушкин и, махнув рукой, вспрыгнул на головную машину. Колонна двинулась вперед.

Скалы, горы, степь. И тихо так, что уши закладывает. Неуютные места, настораживающий пейзаж. Горы давят на тебя, нависая и грозя.

Ребята молчали, зорко шаря взглядами по камням. Сашок сплюнул и, закурив, опять начал смотреть по сторонам – а лицо пунцовое и взгляд – зажигалки не надо. Ягода, меланхоличный бугай с простоватой физиономией, жевал спичку и щурился на отвесные скалы, пытаясь в их изгибах найти успокоение душе.

На противоположном борте лениво травили анекдоты, вздыхали, подсчитывая дни до дембеля. Я ерзала, нервируя ребят, и все норовила выглянуть из-за плеча Чендрякова, чтоб увидеть старлея Шлыкова, восседающего на соседнем БТР. И каждый раз встречалась с ним взглядом и пряталась за Сашку. Это напоминало игру в прятки и значительно надоело ему. Он сел так, что я могла не крутиться, чтоб увидеть Павла, а только повернуть голову.

Догадливость друга меня и радовала, и пугала, еще больше восхищала и удивляла: откуда он мог знать, что я высматриваю? И дошло.

Я склонилась над ухом сержанта и смущенно спросила:

– Саш, я дурой выгляжу, да?

Он озадаченно покосился на меня, потом на старлея, опять на меня и неопределенно пожал плечами. Подумал и качнулся к моему уху:

– Нет, ты выглядишь полной дурой.

– В смысле? – задумалась я: а не обидеться ли?

– Дети. Здесь минута за год идет, день за десятилетие, а вы все играетесь, как школьники. Он с первого дня все глаза об тебя промозолил, а ты только заметила!

– Ерунду не говори! – дернулась я, внутренне ликуя, и все ж надулась. На всякий случай. А то начнет тему развивать – от стыда сгорю.

Саша фыркнул, Ягода усмехнулся и поспешил отвернуться.

Остаток пути мы ехали молча.

Мы благополучно добрались до пункта назначения. Я передала пакет и удостоилась удивленного взгляда. Правда, не поняла – кому больше удивлялись – мне или донесению?

Сашка не отходил от меня ни на шаг, Ягода менялся с Тузом, Чижом. Ребята сопровождали меня, взглядами отпугивая ретивых вояк Володина. И все-таки они умудрялись пробивать заслон. Офицеры наперебой приглашали посидеть вечерком, а то и перевестись служить к ним в часть. Я вежливо отказывалась и высматривала Павлика. И находила! Он смотрел на меня, держал в зоне видимости!

Я была довольна поездкой и благодарна полковнику Свиридову за возложенную на меня обязанность, за доверие. А еще за Павла. И вообще – за воздух, за свет, за жару и пыль, за бурчание Ришата на правом борте. О, его ворчание – песня. Мы ехали обратно, и я слушала его бубнеж на татарском языке, в который он искусно вплетал изысканные русские ругательства.

– А что он говорит? – поинтересовалась у Саши.

– Ришат?! Переведи для сестренки, что загнул! – крикнул тот.

– А-а! С-собаки душманские! – и опять начал ворчать по-своему.

Я рассмеялась:

– Доходчиво. Саш, тебе сколько до дембеля осталось?

– Восемьдесят четыре дня.

– А мне девяносто восемь, – вздохнул справа от меня Чиж. – Домой хочу, блин, пешком бы пошел!

– К мамке? – хохотнул Туз.

– К невесте, – решил Ягода.

– Ну к маме, ну к невесте, и что? А то вы не хотите. Эх… Слушай, сестренка, а приезжай ко мне в гости потом, а? Я мамке о тебе писал и Танюхе, они рады будут. У меня мать знаешь какие кулебяки стряпает? О!

– Я и сама стряпать умею. Могу и здесь соорудить, найти бы нужное.

Разговор о еде был ритуальным. Сашка подобрался и деловито спросил:

– А что надо?

– Муку, дрожжи, яйца, а начинка? Тушенка вон, картошка подойдут.

– Слышали, славяне?! Найдем?!

– Ну на счет яиц…

– Рот закрой, продует!

Парни заржали и, сообразив, смолкли, покосившись на меня.

– Короче, будет, – подвел итог Сашка, и тут неожиданно шарахнуло.

– Духи!! С брони!!

Я не успела ничего сообразить, как оказалась на земле. Перед носом под руками – мелкий камень, слева Чиж, справа Ягода. Сашка почти на мне. Крик, мат, визг пуль, рокот минометов.

– В кювет!! В кювет!! – перекрывая грохот, орал Шлыков, указывая Чендрякову и мне на овражек у дороги. Сашка понял. Схватил меня и, рывком подняв, потащил туда, скинул вниз, рявкнув:

– Лежи!! – и обратно.

Каска сползла на глаза, закрывая мне обзор, бронежилет давил и, казалось, весил тонну. Я стянула каску, отбросив ее в сторону, и, спеша, избавилась от броника. Выглянула и увидела ребят, которых крошили, убивали, прижимая к земле. Они огрызались, как могли, но их давили огнем, не давая поднять голову. Слева горел БТР, у траков залегли бойцы. Раненые, убитые, кровь, кровь, кровь. Я не видела ее, меня словно подменили, а может, сыграл добрую шутку шок? Я видела лишь мальчиков, с которыми еще минуту назад разговаривала о доме, а сейчас они умирали! Милые мои, дорогие мальчишки, братья!

Ришат уже не ругался, он лежал на спине и смотрел в мою сторону, а изо рта текла кровь, и грудь…

Я зажала уши и закричала: а-а-а!!

А потом, не думая, вылезла и рванула к раненому Тузу.

– Куда?!!

Я не слышала. Я видела умирающих мальчишек. И знала лишь одно – я должна им помочь.

– Уходи, – прохрипел Туз, увидев меня. Я в ответ схватила его за тельняшку и потащила в кювет. Он помогал, отталкиваясь больше от меня, чем от земли, и я даже не поняла – тяжелый он или нет. Мы кубарем покатились вниз. – Дура, – прохрипел парень. И попытался удержать, когда я вновь начала карабкаться вверх. Но куда там? У него легкое прострелено.

Каска сползла на глаза, закрывая мне обзор, бронежилет давил и, казалось, весил тонну. Я стянула каску, отбросив ее в сторону, и, спеша, избавилась от броника. Выглянула и увидела ребят, которых крошили, убивали, прижимая к земле. Они огрызались, как могли, но их давили огнем, не давая поднять голову. Слева горел БТР, у траков залегли бойцы. Раненые, убитые, кровь, кровь, кровь.

– Рану зажми! – бросила через плечо и рванула к БТР, у которого царапал пальцами коричневую землю Чиж. Его не спасти, поняла, как только увидела, как, пульсируя, струей вытекает кровь из шейной артерии. Попытка зажать ее ни к чему не привела. Парень посмотрел на меня и, прошептав – мама, – умер. Мне хотелось завыть, закричать… я лишь сморщилась, заплакав, поцеловала милого Чижа в лоб – никогда ему больше не попробовать маминых кулебяк.

И перебежками направилась к другому бойцу – еще живому.

Я не помню, что там было, не знаю, как смогла перетащить в кювет раненых, сколько.

Я лишь помнила о цели и видела ее – ребята! Я с вами, слышите, я с вами, ребята! Сквозь слезы, которых уже не чувствовала, не стеснялась, сквозь крики и назло свисту, грохоту. Я не думала о смерти – мне было некогда. Я лишь проклинала ее, натыкаясь на остекленевший взгляд бойца, и откладывала его имя в память, спеша к следующему в слепой надежде успеть, хоть его отобрать у душманской пули, у злой бабки смерти.

Витька, Шут, Мороз…

А этот жив! Значит, будет жить! И в кювет его, к остальным.

Меня пытались удержать, не пуская обратно под пули, но я не чувствовала силы рук братьев, потому что была сильнее. И вновь возвращалась, хватала первого попавшегося и тащила к товарищам.

Меня пытались перехватить у БТР, прижимали к земле, прикрывая собой. Я отпихивала, не соображая, что делаю. Я видела, что рядом истекает кровью мальчишка, тот, кто вчера приносил мне цветы, а позавчера сидел за одной партой. И мне было страшно, что я не успею вытащить его из-под огня и увижу мертвые глаза. И я ненавидела тех, кто меня удерживал, отбирая жизнь у товарища, а значит, и у меня. Кажется, я ругалась на зависть погибшему Ришату. Это срабатывало, а может, что другое? Не знаю…

Сколько шел бой?

Меня пытались перехватить у БТР, прижимали к земле, прикрывая собой. Я отпихивала, не соображая, что делаю. Я видела, что рядом истекает кровью мальчишка, тот, кто вчера приносил мне цветы, а позавчера сидел за одной партой. И мне было страшно, что я не успею вытащить его из-под огня и увижу мертвые глаза. И я ненавидела тех, кто меня удерживал, отбирая жизнь у товарища, а значит, и у меня.

Мне казалось, век и миг. Как провал во времени, в который ушли и навеки остались в нем мои дорогие мальчики, милые мои братья. Провал закончился, высосав нужную ему дозу жизней, и наступила оглушающая тишина. Я не верила в нее и ни черта не понимала. Полулежала на насыпи в кювете и смотрела в глаза Ягоды.

– Все, сестренка, – выдавил он улыбку, а рука зажимала рану в боку. И тут я увидела кровь под его ладонью, словно не заметила ее во время боя. Меня затошнило. Я села и попыталась сдержать рвоту, зажав рот ладонью, но мои руки были тоже в крови.

– Ты как? – прошелестело над ухом. Я вскинула взгляд: Павлик. По щеке красная полоса крови…

Я, оттолкнув его, рванула в сторону, к камням. Меня стошнило. Господи, как мне было плохо! Я не знала, куда деться от стыда, что меня видят такой отвратительной, слабой, готовой упасть в обморок, как кисейная барышня! И видят все! Ребята… Павлик! И эта мерзкая тошнота, звон в ушах от головокружения, слюни, что не утрешь, потому что руки в крови.

– Возьми, – подал мне бинт Шлыков.

– Не смотри, уйди! – заплакала я, представляя, как же он презирает меня сейчас. А он, словно специально, чтоб поиздеваться, не только не ушел, но еще и поднял меня, прижал к груди, заставляя посмотреть ему в глаза:

– В небо смотри и дыши глубоко. Ну, Леся? Давай, девочка, давай!

И я разревелась: он со мной как с маленькой! Как с дурой!

– Старлей, нашатырь, на.

– Что с ней?..

– Да шок у девчонки…

– Ну чего уставились?

– Отгоняй БТР!!..

– Связь, вашу маму!!..

– «Вертушки» на подходе!!

– Собирай раненых, быстро!!

– Уходим!!

– Товарищ старший лейтенант, дайте ей пить…

– У меня спирт есть…

Я, икая, всхлипывая и вздрагивая, слушала разговоры и жалела, что не могу провалиться сквозь землю от стыда, и ненавидела себя за то, что так глупо устроена, за то, что реву, как последняя истеричка, и никак не могу остановиться. И боюсь смотреть по сторонам, чтоб не упасть в обморок от вида крови, не порадовать бойцов повтором рвоты.

Опять что-то жахнуло – «вертушки» пускали дымовые ракеты. Как хорошо, что нас не зажали в ущелье, а обстреляли почти на равнине…

Что-то сломалось во мне в том бою.

Внутренний мир надломился, треснул, как зеркало. И в этом изломе больше не было целостной картины, лишь два фрагмента – я вчерашняя и я сегодняшняя.

Я мылась, не соображая, что делаю, а сама видела погибших ребят, кровь и подлость смерти. Вика сидела на табурете и смотрела на меня с сочувствием, а я боялась смотреть на нее – ее любимого ранили, и сейчас он лежал в палате, под присмотром Рапсодии, а Виктория бросила его и побежала ко мне.

– Иди к нему.

Она мотнула головой.

– Иди, я все равно спать лягу.

– Тебе к нам надо.

– Зачем, я не ранена.

– Ты контужена. Посмотри на себя, ты лет на пять постарела.

Я б и на десять постарела, если б тем самым смогла вернуть погибших ребят.

– Как твой?

– Нормально. Буянит, что зря упекли в постель. Тяжелых уже в полевой госпиталь отправили.

И вздохнула:

– Что тебя понесло с колонной?

– Приказ.

– Ясно. Из Кабула начальство приезжало, утром только улетели. Ох, погуляли. Галке прибыль.

Я легла на постель, обняла подушку, еле сдерживая слезы, – мне не было дела до всего разом.

– Ты поплачь, Олеся, легче станет.

– Нет, знаешь как мне стыдно?

– Вот тебе раз! Это чего ж тебе стыдно?

– Меня стошнило, представляешь, при всех! Я вела себя как последняя идиотка! Ревела…

– Ага, поэтому Соловушкин рапорт на представление тебя к награде подал, да?

Я зарылась лицом в подушку: какой рапорт, какая награда?! Она что, не слышала о чем я?

А ребята? Она что, не понимает, что они погибли?! Что Чижа больше нет!! Нет Темраза, Ришата, Дао. Нет! Их не-е-ет!!..

Господи, Господи, Господи!!

Куда Ты смотришь и видишь ли вообще?!..

Мне дали два дня выходных.

Богатство.

Приз.

Но что с ним делать?

Я лежала и глядела в потолок, а за стенкой слышалось изрядно надоевшее мне за два месяца службы монотонное скрипение кровати. Галка зарабатывала себе на жизнь в Союзе без выходных. Еще бы, через месяц ее контракт закончится, а в месяце всего тридцать дней. Нет, на счастье Галки, в августе тридцать один день.

У каждого свое счастье.

Я отвернулась к стене и с головой укрылась простынею.

В комнату постучали, скрипнула дверь. Я хотела сказать посетителю все что думаю, не стесняясь в выражениях, но увидела Пашу. Он в нерешительности застыл у входа, обнимая какие-то банки, фляжку.

– Ты?

– Я, – заверил. Сгрузил провиант на стол и подошел ко мне. – Гостинцы принес.

– Вижу, спасибо.

Я лежала и глядела в потолок, а за стенкой слышалось изрядно надоевшее мне за два месяца службы монотонное скрипение кровати. Галка зарабатывала себе на жизнь в Союзе без выходных. Еще бы, через месяц ее контракт закончится, а в месяце всего тридцать дней. Нет, на счастье Галки, в августе тридцать один день.

– Мелочь, – поморщился он и присел напротив меня, пододвинув табурет. Минута, десять – а он молчит и только смотрит. Потом взял мою руку и давай ладонь изучать, пальцем водить. Я не отдернула. Павел осмелел и поцеловал ее нежно, чуть касаясь, потом каждый пальчик и улыбнулся мне смущенно, как мальчишка. У меня слезы на глаза навернулись.

– Не плачь, Олеся, – отер слезу и вздохнул. – Олеся… У тебя даже имя теплое, как солнышко.

– Кандагара?

Павел опустил взгляд:

– Война, Олеся. Она всех перемалывает: мужчин, женщин, детей, стариков. Мы на ней звереем, вы…

– Опускаемся?

Он мотнул головой:

– Ломаетесь.

– Я не сломалась.

– Не ты. Но если о тебе говорить, то… лучше б ты уехала, Олеся.

– За этим и пришел?

– Нет, конечно, нет, – мотнул головой. – Наши братьев поминать собрались. Тебя приглашают. Пойдем?

Я зажмурилась:

– Нет. Не могу, извини.

– Плохо?

Я прислонилась лбом к его груди и вздохнула:

– Не то слово. Реву и реву.

Ему мне было не страшно признаться, я отчего-то верила – он правильно поймет. И он понял. Погладил по голове, еле касаясь, и прошептал:

– Ты женщина. Хорошо, что еще можешь плакать, а мы… Душа высыхает, Леся, вот что страшно.

– Это пройдет?

Он долго молчал, видно, подбирал слова или лояльные фразы, а выдал честное:

– Не знаю.