Текст книги "Афган. Территория войны"

Жизнь в нашей части шла своим чередом. Дни текли медленно. Жара сводила меня с ума. Все ждала писем из дома с хорошими новостями. По вечерам я общалась с Богданой. Она научила меня играть в карты. Это тоже неплохое занятие. Летчики бомбили позиции моджахедов, колонны шли в Герат, Кандагар. А моджахеды, в свою очередь, бомбили наши части. Их караваны шли из Пакистана… и так далее…

После моего отказа Федюкину вокруг меня образовался вакуум. Все обходили меня стороной, нарочито не замечая, как прокаженную. Вообще перестали со мной общаться. На работе следили за каждым моим шагом. Не было более примерного работника, чем я, но всегда находился повод унизить меня.

На территории воинской части, обслуживающей аэродром, было несколько магазинчиков. Мы называли их на афганский манер дуканы. Там продавали всякие безделушки, после магазинных полок в Союзе они казались райскими кущами, но товары тоже распределяли вышестоящие товарищи, чаще всего для администрации и их приближенных. Командиру батальона привозили все домой. Кто привозил? Так точно, замполит. Подходящий повод лишний раз подмазаться к командиру, ему зачтется это усердие.

В этих магазинах обменной валютой были чеки. Что такое чеки? Банкноты. В Союзе тоже были такие магазины, но не для простых смертных, для дипломатов… и не знаю еще для кого; эти магазины назывались «Березка». Все служащие 40-й армии получали зарплату чеками. Вещи нельзя было купить просто так. Распределением занималась специальная комиссия во главе с замполитом. Только мелочи вроде конфет, сахара, чая можно было купить без купонов, которые подписывал замполит. Зарплату мне не могли не давать, но я, естественно, ничего не могла купить, несмотря на наличие чеков. Козлюкин как раз был тем человеком, который подписывал талоны для приобретения товаров в дуканах. Вот так жизненные ситуации ставят людей в зависимость от начальства. За все приходится когда-нибудь платить.

Однажды я зашла в магазин и увидела там несколько книг Анны Ахматовой. Продавщица отказалась продать мне их, она попросила талон с подписью замполита. После обеда, проходя мимо штаба, увидела Козлюкина, курящего на пороге с другими офицерами. Я их не знала, они были из летного полка. Попросила у коренастого, широкоплечего полковника разрешение обратиться к майору Козлюкину. Разглядывая меня с явным интересом, улыбнувшись, полковник сказал, что разрешает. Как младший по званию, с большим уважением изложила свою просьбу, мол, в магазине есть несколько томов стихов, их никто не покупает, и очень прошу подписать мне талон на их покупку. На что майор ответил мне:

– Товарищ прапорщик, вы не заслужили…

Книги вообще-то продавались без купонов, но только не для меня. Это стало последней каплей в моей переполненной чаше терпения. Я забыла уже, что младшая по званию.

– А как заслужить? С кем надо переспать за томик стихов? С тобой? С тобой? С тобой? Не верю!

Развернулась и пошла в сторону медпункта, уже понимая, что даром мне эта выходка не пройдет. Но мне уже было все равно. Отправят домой. Слава Богу! Если опять пошлют на поле боя, попробую прорваться к главнокомандующему… Как будто они не связаны друг с другом. Да и что я могу еще сказать? Что мне не позволили купить томик стихов?

* * *

Однако ничего страшного не произошло. Наоборот, дела пошли в гору. На второй день в мой кабинет зашел полковник, который курил вчера у штаба с товарищами. Это был высокий, плечистый, с раскосыми глазами мужчина. У него были крепкие, большие руки с тонкими пальцами. Он протянул мне два томика стихов.

– Спасибо, мне не нужны подарки, и я не принимаю их от незнакомых мужчин.

– Ну давайте познакомимся. Тогда мы не будем чужими друг другу. Вижу, вы уже никому не доверяете. Спокойно, Федюкин не будет доставлять вам больше неприятностей. Больше никаких проблем.

– У меня нет проблем, разве я кому-то жаловалась?

– И так все всё знают. Не принимайте близко к сердцу. Бывает, среди офицеров тоже встречаются подонки.

– Бывает? А порядочные люди есть среди офицеров?

– Я порядочный. Я – Алекс Казаров…

Через неделю мы столкнулись недалеко от офицерской столовой. Он спросил как дела и пригласил в гости. Я поблагодарила за приглашение, но отказалась. Тогда Алекс сказал, что ему одиноко и очень нужен друг, чтобы было с кем поговорить. Мы стояли и болтали о чем-то постороннем, я, шутя, пообещала, что как-нибудь загляну, он серьезно ответил, что будет ждать. На прощание Алекс коснулся моей руки, и по всему телу пробежала дрожь, от которой мне стало жарко. Я быстро попрощалась и ушла.

Вспоминала эту встречу каждый день. Хотела забыть, но не получалось. Потом последовали другие встречи, нечаянные и специальные. Я дошла до того, что искала его глазами как только выходила на улицу. Научилась узнавать среди десятков офицеров на плацу. В столовой опускала глаза, и ложка падала из рук, если он оказывался за соседним столиком. В кинозале он всегда поднимал того, кто сидел рядом со мной, и я чувствовала приятный запах мужских духов, перемешанный с сигаретным.

Вот и сегодня весь вечер думала только о нем. Было уже поздно. Я переоделась в пижаму, легла, свернулась калачиком лицом к стене, а потом встала, проверила еще раз, хорошо ли закрыла двери. Не хотела пускать никого ни в свою комнату, ни в свою жизнь, ни в свое сердце. Это страх или радость? Они прокладывали себе путь через щели в дверях, сквозь замок. Не помню, как уснула.

Утро. В столовую я не пошла, сварила себе кофе уже в медсанчасти. Сегодня было мало народа, я работала, стараясь не думать о нем, но он заполнял каждую минуту своим присутствием. Я вдруг ясно поняла, что влюбилась. Даже больше. Мне понравились его большие руки с длинными пальцами, черные раскосые глаза, как у азиата, тонкие губы. Его манера разговаривать с толком, с расстановкой. Он был на удивление самоуверенным, это все меня покорило или даже свело с ума.

На другой день, после ужина, я подкрасилась, надела голубое платье, которое подходило к моим глазам, и направилась в сторону его жилища. Сколько раз я поворачивала обратно, занимаясь самобичеванием? Перечила сама себе. «Я дура или распутная девка? Как так?» «Я должна идти, я ведь ему обещала, он ждет». «Ты ненормальная? Вот так идти к мужчине? Что ты вообще о нем знаешь?» «А что нужно знать? Он мне нравится. Я ему нравлюсь…» Это не мысли вели меня к нему. Сердце. Тук, тук, тук… И я пошла. Почувствовала, что не иду, а лечу. Что-то во мне летело. Постучала. Он открыл сразу. На столе лежали конверты.

– Попытался ответить на письма, – он начал оправдываться, – я такой ленивый, слишком много писем собралось. Если честно, я не верил, что ты придешь.

– Я тоже…

Он собрал все со стола, спросил, не хочу ли я чего-нибудь выпить. Я попросила сок. Потом мы успокоились и говорили, говорили обо всем на свете. Когда я собралась уходить, он вскочил:

– Останься, пожалуйста…

И я осталась. Не знала, что ему сказать. Он тоже не был сильно подготовлен. Я была замужем десять лет, но стеснялась, как девочка. Осталась сидеть на стуле, опустив руки на колени, с опущенной головой. Он встал передо мной на колени, взял мои дрожащие руки в свои, поднес их к губам и начал целовать. Господи, почему так дрожат руки? Он добрался до губ, глаз. Почему так стучит в висках? Он попытался расстегнуть мои пуговицы, но я придерживала их руками. Он все понял и выключил свет. Тогда он стал мне еще дороже. Случилось все.

Все было так красиво, чисто, тепло. Вдруг почувствовала необходимость говорить с ним. Слова рвались наружу, как вулканическая лава, они кипели и клокотали у меня внутри. Я должна была сказать ему что-то очень важное, а может, и не важное совсем. И я промолчала, хорошо, что ничего не сказала. Словами нельзя все передать, они бесцветны. Чувства передают посредством рук, кожи, дыхания, запаха, ритма пульса. Слова вырывают и уносят в серую действительность. Если бы можно было придумать цветные слова для ощущения радости и грусти…

Через три недели я переехала к нему. Больше не питалась в столовой. Он как настоящий мужчина добывал продукты, я как настоящая женщина готовила из них пищу. Тогда мне хотелось смеяться, плакать, петь и все одновременно, на одном дыхании.

Была полночь. Мы вышли и сели на крылечко. У нас не было потребности говорить. Небо было близко-близко, звезды светили ярко, наперегонки с луной, наполняя двор бледным светом. Где-то далеко были слышны голоса, рокот машинных двигателей. Соседи спали. А может, подглядывали за нами из-за зашторенных окон? Наша любовь изолировала нас от всех, оставив место только для луны, неба, звезд. Это было сегодня без завтра. Мы оба понимали, что идиллии бывают только в сказках. А если и существуют наяву, то заканчиваются нехорошо.

* * *

Шинданд редко бомбили, аэродром находился далеко от гор. Письма из дома приходили часто. Алекс был очень ревнивым и прятал меня от чужих глаз. Иногда напивался и устраивал мне сцены ревности. Но я все равно была счастлива.

К нам приехала двойная комиссия из Кабула и Москвы, годовая. Все носились как угорелые, готовясь к встрече. Комиссия была у нас три дня. В последний день ко мне в кабинет зашел генерал Романов, главнокомандующий воздушными силами. Широко распахнул двери и, увидев меня, чуть не спотыкнулся. Я встала по стойке смирно и отрапортовала:

– Товарищ генерал, прапорщик Молдовану… и т. д.

Генерал даже не ответил на мое приветствие, посмотрел на меня свысока и вышел в коридор, где сказал сопровождающему:

– Мне на стол личное дело этого прапорщика.

Через три дня после ухода комиссии в штаб батальона пришла телефонограмма: «Прапорщику Молдовану явиться на прием к главнокомандующему воздушными силами такого-то числа, в такое-то время…» Я вообще не понимала о чем речь, да и какая беседа между генералом и прапорщиком? Саша потерял сон. Был зол и расстроен.

– Знаю я эту крысу. Вот увидишь, тебя переведут в Кабул, повысят в звании и должности.

– Но… это разве не на месте решается? Командир должен подать рапорт? Для присвоения звания лейтенанта?

– Чтобы стать лейтенантом, ты должна занимать другую должность, позволяющую повысить тебя в звании, – объяснил мне Саша.

– Не мучай себя. Мне не нужны ни звания, ни должности…

Но приказ никогда не обсуждается. Отправилась в Кабул поздно ночью. На аэродроме меня встретил полковник из штаба армии. Утром я зашла к генералу Романову:

– Здравия желаю, товарищ генерал!

– Присаживайтесь, Анна Петровна. Я пригласил вас для того, чтобы поинтересоваться, как протекает ваша служба в Шинданде. Никто не нарушает ваши права?

– Служба протекает нормально. Почему вы думаете, что меня кто-то обижает?

– Хотел предложить вам перейти на службу в центральный штаб Военно-воздушных сил.

– А есть возможность остаться в Шинданде?

– Я лучше знаю, где ваше место. Приказы генерала не обсуждаются. Мне нужны специалисты в нашу клинику.

– Разрешите идти, товарищ генерал?

Через неделю пришел приказ о моем переводе. Не хотела переезжать, ни за что на свете не хотела. Но выбора не было. Центральный штаб 40-й армии был отдельным городком. Здесь было все: асфальтированные дороги, двухэтажные здания, клуб, кинематограф, кафе. Поликлиника для высшего офицерского состава находилась в отдельном длинном здании с хирургическим, терапевтическим кабинетами, физиотерапия, лаборатория.

На второй день после переезда в Кабул я приступила к работе на новом месте. В кабинете физиотерапии до меня работал лейтенант, который уже состоял в другой должности, что позволило ему получить звание старшего лейтенанта. Его вынудили уйти. Так что меня ждали звание лейтенанта и должность заведующей физиотерапией. Ждали. Но для этого надо быть умницей и выполнять приказы генерала…

Вспомнилась недавняя история. Мы вернулись с задания, которое прошло не совсем гладко. Нарвались на засаду, и я очень устала. В Баграме задержалась на некоторое время, должна была дождаться другого приказа и поэтому вместе с тремя товарищами из моей группы заселилась в гостиницу «Сокол», которая принадлежала летным войскам 40-й армии.

На вахте работала Лара, симпатичная девушка, веселая и озорная. Она была до беспамятства влюблена в майора Комаровского. Он был в подчинении у Казарова, и я его неплохо знала, мы успели подружиться. Мое плечо было свободным для Федора, а точнее, моя «жилетка», в которую он мог поплакаться, рассказывая мне о своих бедах и несчастьях.

Майор был женат на генеральской дочке, у них был ребенок, и он очень по ним скучал. На войне Комаровский находился уже больше года и успел привязаться к Ларе. Будучи чуть выпившим, он сетовал, что чувствует себя подлецом, что предает свою семью, но не может отказаться от отношений с Ларой. «Можно ли любить двух женщин одновременно?» – задавал он себе все время один и тот же вопрос. Я слушала его, то кивая в знак согласия, то наоборот, но мысли мои витали очень далеко отсюда. Поэтому старалась не вникать в водовороты его страстей и излияний, подогретых выпитой водкой.

В том же отеле проживал и полковник Рудкой. Он умудрился разбить два МИГа, а это миллионы долларов. Летчик он был никудышный. Два раза попадал в плен, но был освобожден за очень большие деньги. Он был замом Романова, командующего летными войсками 40-й армии, и Союз платил выкуп за его глупое безрассудство.

Никто и предположить не мог, что в ближайшем будущем станет этот «вояка» замминистра обороны Российской Федерации. Его пошлые ухаживания за Ларой не увенчались успехом, и он превратил жизнь Комаровского в кромешный ад. Приехав в Москву, не постеснялся найти тестя Комаровского и выложил генералу, что зять его аморальный тип, что у него любовница и так далее.

Весь день эти воспоминания преследовали меня и не давали покоя. После обеда ко мне в кабинет зашел полковник Медведский и сказал:

– В 18.00 заеду за вами, командующий уже заказал цветы и торт! Он будет ждать.

Я ничего не ответила. В 17.30 отпросилась у подполковника Мисника уйти пораньше. Сказала, что мне еще надо зайти к коменданту общежития, чтобы определиться с жильем.

* * *

На другой день, около одиннадцати, полковник Медведский влетел ко мне в кабинет. Он был в ярости:

– С огнем играешь?! Ты больше не в Шинданде! С генералом шутки плохи.

– Товарищ полковник, через пятнадцать минут должен прийти на процедуры командующий армией. Ему мне тоже рассказать, что я вчера вечером не пошла на свидание к генералу Романову?

Я работала в клинике. Жара и то, что Казаров далеко, сводили меня с ума. Мы каждый день перезванивались, писали друг другу письма, но это так мало! Через три месяца появилась возможность вырваться в Шинданд. Этой возможностью стало заседание командиров дивизий, где должен был присутствовать и Жуковский. Не знаю, что я плела, как достала необходимые документы, чтобы получить разрешение, но мне это удалось.

Я стояла у штаба и разговаривала с Жуковским, когда появился Романов. Он усмехнулся, глядя в упор на нас, и вошел в здание. Я испугалась за Казарова, боялась за командира. «Ну все, неприятности нам обеспечены». Но все обернулось по-другому. В этот день я работала в напряжении, все думала, как пройдет наша встреча с Казаровым. В 16 часов дверь моего кабинета отворилась, и зашел полковник Медведский. Я аж застонала, как молния пронзила мысль, что вот все, накрылся мой Шинданд медным тазом.

– Товарищ лейтенант, вас ожидает командующий, собираетесь быстро, прямо сейчас.

Мне было уже все равно – разжалуют, сошлют в Союз, поставят к стенке – какая разница, раз я не увижу Алешу. Вымыла руки, переодела халат и пошла за полковником.

– Здравия желаю, товарищ генерал, лейтенант Молдовану по вашему…

– Анна Петровна, как вам служится, не обижают ли вас, нет ли у вас жалоб?

– Никак нет, товарищ генерал.

– У меня есть к вам предложение.

Мое сердце сжалось, и я перестала дышать.

– Есть место в группе быстрого реагирования при шиндандском аэродроме. Хочу предложить его вам.

Вместо дежурной фразы я расплылась в улыбке и смотрела на генерала. Он тоже начал улыбаться.

– Бегом в кадры, я распорядился, чтобы срочно оформили твои документы. Не благодари, а то передумаю. Кругооооом марш!

* * *

Казаров глазам своим не поверил, когда все построились перед самолетом в ожидании командира, дверь открылась, и появился… лейтенант с командирской папкой в руке и улыбкой до ушей, а за ней… командир с сумкой лейтенанта. Я вышла, поднесла руку к пилотке, приветствуя всех офицеров, забрала из рук командира свою сумку с вещами и, увидев «УАЗ» Казарова, села на заднее сиденье в ожидании, когда закончится построение.

К концу ноября летный полк должен был покинуть Афганистан. Я оставалась еще на пару месяцев. Казаров был вне себя, его сводило с ума то, что я должна остаться здесь без него. Кто знает, что ждет нас впереди? Алексей просил меня найти какую-то возможность, какой-то способ, чтобы уехать вместе с ним. Но как я могла уйти из своей группы, бросить друзей, с которыми прошла через огонь и… не только. Это было бы предательством. Никто бы меня не осудил, но я не могла так поступить. Была и еще одна причина, из-за которой я не хотела торопить события. Пусть все идет как идет. Трудностей я не боюсь, пугала неизвестность, изменения, которые произойдут с нами там, после войны. Казаров не понимал меня, волнуясь, он даже не замечал, что кричит. Наши скандалы, нарушавшие тишину офицерского общежития, стали ежедневным дополнением к вечернему чаю.

– Через несколько месяцев выведут все войска. Что значат для тебя эти несколько недель?!

– Не нервничай и не кричи. Только мой отец мог себе позволить орать на меня, но он мой отец, он меня вырастил и воспитал.

– Не сердись, но я с ума схожу от мысли, что ты останешься здесь без меня.

– Как будто ты был со мной рядом в горах в Мараваре, в Кандагаре или Баграме… И что, если я останусь? Я не боюсь теперь ни Федюкина, ни черта, ни кого другого. Ты же видишь, как они сторонятся меня?!

Из-за одной истории о наших отношениях узнали даже в центральном штабе 40-й армии. Казаров скрыл от меня свою беседу с полковником Мамалыгой, но позже добрые люди рассказали мне об этом:

– Ты что думаешь, она такая честная и порядочная. Это тебе только кажется! Как она умудряется так часто прилетать к тебе в Шинданд? Тебе не кажется, что у нее есть кто-то более могущественный? – с усмешкой говорил Мамалыга моему Алеше.

– Почему бы она рисковала жизнью каждый раз, прилетая ко мне, если у нее там кто-то есть?

– Идеалист! Все они приезжают сюда за этим самым…

Взбешенный Алексей, как мальчишка, врезал ему. Два полковника, здоровых мужика, дрались как зеленые пацаны. С большим трудом их разняли соседи. Меня не сильно беспокоила его ревность, я сама ревнива до помутнения рассудка. Даже от мысли, что он будет дарить свою нежность другой, у меня темнеет в глазах. «Не делай этого, не делай, не поступай так со мной…»

Это противоречивое состояние измучило меня. С одной стороны, я боялась послевоенного будущего с Казаровым, с другой – не хотела отпускать его одного.

Решение нашлось неожиданно. При очередном скандале нечаянно присутствовал командир полка. Дверь в комнате была открыта, а он жил рядом – и куда ему деться от наших криков? Постучал в косяк дверей и напросился в гости. Я быстро собрала на стол.

– Анна Петровна, я зашел поговорить с вами, хотел на днях пригласить к себе в кабинет, но решил не откладывать разговор в долгий ящик. Мне нужно укомплектовать полк перед выводом, чтобы в полном боевом комплекте быть уже там, в Союзе. Не хочу привыкать к новым людям, а то пришлют кого попало, а к вам я уже присмотрелся, вы нам подходите. Я подал рапорт о вашем переходе. Вчера позвонили из штаба, сообщили, что одобрили. Жду подтверждения. Ну как, рады, я надеюсь…

Была ли я рада, еще не поняла, а вот Казаров был готов расцеловать командира, но поцелуи достались мне.

Только сказки заканчиваются фразой: они поженились, жили долго и счастливо и умерли в один день. Но это был как раз тот редкий случай. Могла ли я подумать, что афганская эпопея закончится для меня благополучно. Афган научил меня многому и дал такой жизненный опыт, что я ему благодарна. Но самое главное, в Афганистане я встретила настоящую ЛЮБОВЬ. Любовь, ставшую смыслом всей моей жизни.

Алла Петрова, Владимир Кожуховский. Творчество, рожденное войной

© Алла Петрова, Владимир Кожуховский, 2014

Всякая война рождает свои песни, свой фольклор. Не была в этом плане исключением и десятилетняя афганская эпопея Советского Союза. Шурави ярко проявили себя в поэтическом и музыкальном творчестве. Особое место в нем занимали вокально-инструментальные группы ограниченного контингента «Голубые береты» и «Каскад».

«За речкой» песни этих ансамблей, получив живой отклик, сотни раз переписывались с кассет на кассеты, звучали в клубах, на горных перевалах, в солдатских палатках. Они были эхом и символом войны. С ними на устах уходили в рейды, поминали погибших товарищей, возвращались домой, в Союз. Так сложилось, что официальную известность «Каскад» имел гораздо меньшую, нежели «Голубые береты». Может быть, потому, что своим «непричесанным» творчеством группа была менее ангажирована наверху. Зато среди бойцов популярность «Каскада» была потрясающей. Эта группа появилась в Баграме (провинция Парван), где стояла 108-я мотострелковая дивизия. Но название пришло позже, в 1983 году.

А началось все с художественной самодеятельности при баграмском гарнизонном Доме офицеров. В начале 1982 года в 108-й дивизии уже стояли модули, построенные из сборных щитов. Одними из первых в новое жилье переселились девчонки. Как здорово было очутиться в помещении с большими окнами и высокими потолками, или это так казалось после тесного и душного вагончика? Длинный коридор, по обе стороны комнаты на два-три человека, у входа умывальная комната и место для караульного.

Женщины с радостью обустраивали свои комнаты: занавесочки, салфеточки, цветочки. Окна на ночь маскировали темными шторами. Закон военного времени, чтобы не стать мишенью для врага. И фонарей на столбах не было, можно было пробираться только на ощупь – ночи такие черные, на расстоянии вытянутой руки ничего не видно. Зато, когда начинался обстрел, небо походило на праздничный салют, было светло, красиво и страшно одновременно.

В первую ночь на новом месте Аля проснулась от непонятного шума и стрекота. Включив ночник, чуть не закричала – на полу копошились огромные скорпионы, или ей показалось в полумраке, что они огромные. Добежать до выключателя она не осмелилась, забралась с ногами на стол и просидела там до утра, наблюдая за перемещением насекомых. «Что ж мне так не везет, – вздыхала она, – то тарантул нападет в госпитале, то теперь скорпионы атакуют».

В первую ночь на новом месте Аля проснулась от непонятного шума и стрекота. Включив ночник, чуть не закричала – на полу копошились огромные скорпионы, или ей показалось в полумраке, что они огромные. Добежать до выключателя она не осмелилась, забралась с ногами на стол и просидела там до утра, наблюдая за перемещением насекомых.

На следующий день выяснилось, что не только Аля провела беспокойную ночь, – соседок посетили мыши. Солдаты провели дезинфекцию здания, командование успокоило женский коллектив, сказав, что «налетчиков» больше не будет.

Гарнизонный городок из модулей незаметно разрастался: появились баня, столовая, библиотека, парикмахерская, куда теперь частенько заглядывали девчонки. Офицеры тоже жили в модулях, а вот солдаты по-прежнему оставались в палатках. В новое здание переехала и редакция газеты «Ленинское знамя», Аля делила кабинет с военкором Василием Комаром.

Военная цензура была бдительна, поэтому обо всем, что происходило в Афганистане, читателям дивизионной газеты приходилось догадываться, читая между строк о подвигах наших солдат. Чтобы хоть как-то разнообразить единственный печатный орган дивизии, вечно что-то придумывающая Алька заявилась однажды к главному редактору с предложением создать литературную страничку и хотя бы раз в неделю публиковать в газете творчество ребят.

Какие таланты оказались среди солдат! Их стихи, рассказы, рисунки вызывали восхищение. Однажды Аля спешила в редакцию, путь лежал через саперный батальон, вдруг перед ней возник симпатичный молодой солдат и протянул дощечку. «Это вам», – произнес он и тут же скрылся. На обычной деревянной дощечке был выжжен ее портрет. Это сейчас может показаться, что ничего сложного в выжигании портрета по фотографиям нет, когда есть специальные компьютерные программы и фотошоп. А тогда, в военно-полевых условиях, художники рисовали на доске с фотографий или по памяти, а потом выжигали. До сих пор хранится у нее этот портрет, сделанный неизвестным автором.

Но самым замечательным событием стало открытие баграмского гарнизонного Дома офицеров с большой сценой и зрительным залом, теперь здесь помещалось намного больше зрителей, чем в палатке, где смотрели фильмы по очереди. Да и фильмы стали разнообразнее, но все равно не хватало концертов, живого исполнения песен. Настоящие артисты с Большой земли начали приезжать в Афганистан с шефскими концертами позднее, а пока решили создать свою концертную бригаду.

В это время в дивизию прибыл новый начальник штаба полковник Геннадий Иванович Кандалин. Благодаря ему все и началось.

В дивизии был уже свой военно-духовой оркестр, но молодым ребятам нужна была вокально-инструментальная группа. Так и появились в дивизии необходимая аппаратура и талантливые ребята, играющие на музыкальных инструментах. Их нашли в 177-м полку, в Джабаль-Уссарадже.

Скрепя сердце отдавали командиры своих музыкантов вместе с военным дирижером старшим лейтенантом Александром Малютиным. Он-то и стал в дальнейшем художественным руководителем концертной бригады. Уже через месяц в Баграме был создан коллектив из самодеятельных артистов, куда входили музыканты, певцы, чтецы, танцоры и даже фокусники и акробаты.

Начальник штаба Кандалин заботливо опекал свое детище. Находил время и каждого артиста прослушать, и репертуар отобрать, и выездные концерты курировать.

В концертной группе каждый имел дополнительную работу. Тамара Ромашевская, машинистка секретного отдела штаба, отвечала за хореографию и постановку номеров. Татьяна Полеваева, машинистка политотдела, помогала с пошивом костюмов и всегда подбадривала в трудную минуту. Нашлось много дел и для Альфии Кагармановой, которую выбрали солисткой. Кроме этого она писала сценарии к праздникам, ей даже приходилось монтировать документальные фильмы. Все свободное время ребята посвящали репетициям и выступлениям, порой забывая, что в сотнях метров от них идет война. Казалось, вот откроешь дверь клуба, выйдешь на улицу, а там дома, машины, люди, спешащие по своим делам, мирная жизнь.

Костюмы придумывали и шили сами. Старший сержант Дзюбенко из выданных начхозом тканей делал прекрасные выкройки, а девочки шили и украшали концертные платья. Работы было много, зато когда ребята и девчата выходили на сцену, то громкие и продолжительные аплодисменты были им наградой за труд и талант.

Слава о дивизионной художественной самодеятельности моментально разлетелась по всей 40-й армии. Все хотели видеть на своих часто импровизированных сценических площадках знаменитую концертную бригаду. И ребята отправлялись в воинские части. В расположенные недалеко от дивизии ездили на автобусе в сопровождении бэтээров, в отдаленные части летали на вертолетах.

Афганские песни поначалу категорически запрещали исполнять на официальных мероприятиях, но кто запретит петь их в палатке, в тесном кругу друзей, где-нибудь на посту? В Афганистане, как и на любой войне, песни не рождались просто так, они словно выплескивались, давая выход чувствам. В них и тоска по родине, и боль о погибшем друге, и дружба, «что в боях выручала не раз». Песни по-мужски скупые, порой, может быть, несовершенные, если подходить к ним с профессиональной меркой, но в них была искренность, правда военной жизни.

И песни там помогали жить, особенно в трудные отчаянные минуты. А еще помогали письма с родины. Письма в Афганистане – явление особенное. Возможно, когда-нибудь ученые объяснят научную силу и притягательность листа бумаги из родного края. Письма, как нити, сотканные людьми. Спустя годы эти письма будут бесценными свидетельствами подвига наших солдат на афганской земле.

Письма-песни:

Здравствуй, дорогая, из Афганистана я пишу, как прежде, жив я и здоров.

Что в часы свободные ходим по дуканам, базарнее Кабула я не видел городов.

Я писать не стану о баграмской пыли, тряских бэтээрах, горных кишлаках.

Что во время рейдов в переделках были, и ложились пули рядом в двух шагах.

Лишь одно скажу тебе, ангел мой хранитель, что во всех походах ты была со мной.

Тысячью невидимыми связаны мы нитями, я тебе обязан тем, что я живой.

* * *

Баграмская концертная бригада побывала во всех воинских частях 40-й армии, куда добиралась на бэтээрах, автобусах или вертолетах, часто рискуя жизнью. В основном им везло, как зеницу ока охраняли бойцы своих любимых артистов. Но однажды все-таки душманы обстреляли вертолеты, когда они возвращались из Суруби. Там находился пост советской и афганской частей, которые охраняли водохранилище, и 13 мая 1982 года ребята провели там свой первый «юбилейный» концерт, пятый по счету.

Концерт проходил на бывшей даче Дауда, где был огромный концертный зал, великолепная сцена и гримерная, к окнам которой прилипли местные бача посмотреть на шурави-духтар. Дом был окружен великолепным садом, в это время там как раз цвели гранаты. Аля сорвала один цветок и приколола к волосам.

– Нельзя этого делать, – осуждающе посмотрел на нее местный житель, видимо ухаживающий за садом, – из этого цветка мог бы вырасти целый гранат.

Аля извинилась и виновато отошла от дерева. «Надо же, – подумала она, – идет война, уничтожаются не то что деревья – целые кишлаки, погибают люди, а этот афганец горюет по цветку. Чудеса, да и только». Этот эпизод простой мирной жизни Аля еще долго не могла забыть. После теплого приема в Суруби начальник гарнизонного клуба майор Урмеев (на концерте он исполнял классику – арии из опер) со смехом рассказал, что после концерта к ним подходили местные афганцы и предлагали большие деньги за артисток.

– И за сколько же нас хотели купить? – поинтересовалась Таня Полеваева.

– Не бойтесь, командир заломил им такую цену, что они сразу же отказались от своих намерений. Но будьте осторожны, они могут вас выкрасть.

– Пусть только попробуют, – заметил один из музыкантов ансамбля, высокий, широкоплечий Володя Андреев.