Текст книги "Текст в диалоге с читателем: опыт прочтения русской литературы в начале третьего тысячелетия"

Людмила Камедина
Текст в диалоге с читателем. Опыт прочтения русской литературы в начале третьего тысячелетия

Допущено Учебно-методическим объединением по направлениям педагогического образования Министерства образования и науки РФ в качестве учебного пособия для студентов высших учебных заведений, обучающихся по направлению 050300 Филологическое образование

Рецензенты:

В.А. Сергеева — канд. педагог. наук, доцент каф. литературы ЗабГГПУ Н.В.

Орехова — канд. педагог. наук, директор читинского филиала ВСГАКИ Ответственный редактор:

Т.В. Воронченко — доктор филолог. наук, профессор ЗабГГПУ

Предисловие

Литературное произведение настолько интересно, что позволяет варьировать методы анализа, показывать ученикам ситуацию новизны, неожиданности, что всегда будет поддерживать их интерес и развивать любовь к литературе.

Различные аспекты русской литературы на всем ее протяжении изучались неравномерно. Достаточно полно и основательно в советское время были изучены бытовые, социальные, политические, культурные, психологические реалии русской жизни, отраженной в классике и современной литературе. Исследователи большей частью обращались к конкретно-историческому, локальному изображению общественной жизни. За пределами внимания часто оставались важнейшие вопросы, связанные с обращенностью русских писателей к общечеловеческим, духовным категориям, к постижению соотношения быта и бытия, к провидению отблесков Высшей истины. В бурно меняющемся мире русские писатели и поэты находили опорные непреходящие ценности, они умели связать историческое и универсальное и всегда тяготели к универсальному, несмотря на постоянную смену художественных систем.

К сожалению, еще живет иллюзия, что русская литература возникла единственно за счет освоения будущими классиками народной жизни. Но ведь были группировки, объединения, литературные альманахи – все это существовало исключительно для «внутреннего пользования». Поэт должен был выговориться среди тех, кто его первым поймет, поэтому сначала говорили своим, посвященным, а уж потом – миру. Пушкин никогда не опускался до толпы. Особенно ярко это показано в его стихах: «Поэт и толпа», «Поэт! не дорожи любовию народной».

Классика никогда не устаревает, устаревают методы анализа классики, устаревает ее прочтение.

Многолетняя практика моей вузовской работы позволяет отметить, каким удивительным образом в духовный обиход молодых современников входит XVIII век. Ранее никогда не отмечалось особой любви студентов, например, к сентиментальным и предромантическим повестям Н. Карамзина. Они теперь стали им интересны. Причем, привлекает не только сюжет, герои, но и стилевая архаика – язык, которым уже давно не говорят и не объясняются в любви. Норма литературного языка становится архаикой. А душа, как и во все времена, требует прекрасного: любви, галантности, нежности, сочувствия.

Современные десятиклассники любимой героиней нашли Лизу Калитину, читают и перечитывают «Дворянское гнездо». Казалось бы, что их привлекло в этой далекой от них героине, столь несовременной, далеко не совпадающей с телевизионным идеалом суперсовременных девушек? Душа стремится постичь то, чего не находит в жизни, душа требует чистоты.

Литературное произведение обладает особой внутренней организацией текста, который можно исследовать в трех аспектах: с точки зрения соприкосновения с определенной исторической реальностью, в отношении к другим литературным текстам и с позиций анализа внутренней организации художественного целого. Последний аспект позволяет увидеть красоту художественного произведения и определить причины эстетического воздействия текста. Художественный текст выполняет определенную эстетическую функцию, воздействует на душу читателя.

Полифункциональность текста определяется культурной эпохой. Так, к примеру, жития святых выполняли учительную функцию, религиозную и эстетическую. К сожалению, в XX веке отношение к художественному тексту было сосредоточено в основном на отношении одного текста к другим текстам, либо на отношениях текста и реальности.

Особую роль в развитии нового направления сыграл выдающийся литературовед Ю.М. Лотман. Анализируя состояние конфликта между двумя тенденциями в XX веке (признавая «деградацию академического литературоведения»), Ю. Лотман останавливает свое внимание на формальной школе. Он пишет: «Исходным положением и основной заслугой этого направления было утверждение, что искусство не есть лишь подсобный материал для психологических или исторических штудий, а искусствоведение имеет собственный объект исследования»(1, 16). На первый план формальная школа выдвинула проблему текста. По мнению Ю. Лотмана, именно формальной школой было высказано много интересного о знаковой природе художественного текста; ряд положений этой школы предвосхитил идеи структурного литературоведения и нашел подтверждение этому в лингвистике, семиотике и теории информации. Ю. Лотман отмечает особую роль Пражского лингвистического кружка и работ Р. Якобсона, через них «теория русской формальной школы оказала глубокое воздействие на мировое развитие гуманитарных наук» (1, 16).

Социологическая критика 1920-х годов и последующих лет уже в лице советской критики указывала на имманентность литературоведческого анализа формалистов как на основной недостаток. Ю. Лотман показывает разницу подходов через вопросы, которые формалисты сформулировали бы: «Как устроено»? а социологи – «Чем обусловлено»? Значение формальной школы определяется ее выдающимися представителями: Б. Эйхенбаумом, В. Шкловским, Ю. Тыняновым, Б. Томашевским. Определенное влияние школы испытали Г. Гуковский, В. Жирмунский, М. Бахтин и многие другие ученые.

Таким образом, в памяти культуры обнаруживаются забытые темы, средства изображения; является закономерная и целесообразная направленность, которая и составляет сущность нового прочтения старого. Это объясняет в иных отношениях загадочный факт «гетерогенности и полиглотизма» культуры (термины Ю. Лотмана). Есть компоненты, связывающие воедино культурные эпохи. Общность внутри культур неизбежна. Важно понять существование смыслов, пути постижения того, как смысл становится явным и как смысл эволюционирует, рождая новое качество.

Главная идея «Слова о полку Игореве»

Школьные и вузовские учебники в определении идейного содержания гениального произведения древнерусской литературы «Слова о полку Игореве» настойчиво цитируют слова Карла Маркса: «… суть поэмы – призыв русских князей к единению как раз перед нашествием собственно монгольских полчищ» (2, 123). Дочитывая учебник до этого места, все время хочется задаться вопросом, неужели Маркс так хорошо знал русский язык и отлично разбирался во всех эстетических тонкостях древнерусского текста? К сожалению, идеологическая установка советского времени не изжита до сих пор.

Конечно, идея единства в «Слове о полку Игореве» явная, отказываться от нее не стоит. Однако эта идея оказывается сопутствующей. Главная же мысль этого великого произведения сформулирована самим автором. Эта мысль звучит на протяжении всего текста, но особенно усилена и является общим выводом в конце:

 
Тяжко ти головы кроме плечю,
Зло ти телу кроме головы —
Руской земли безъ Игоря
 

(3, 104).

Повесть посвящена Русской земле. Образ страдающей, плачущей, тоскующей Земли, которая нуждается в защитнике, является главным. Защитниками же земли-матушки всегда были ее сыновья: богатыри, князья, цари. Эту мысль можно проследить в фольклорных текстах, в древнерусских книгах и в последующей русской классической литературе.

Известный русский историк, ученый И. Забелин, писал о том, что в Древней Руси тип «великого князя» не был очерчен резко и определенно. Он терялся среди всего княжеского племени, среди дружинников. «Черты этого типа пропадают в общем строе земли», – писал Забелин (4, 50). Книжники именовали князя «господином», «главою земли». Это были, по словам Забелина, собственно книжные представления, они соединяли в имени князя «хранителя правды) и «первого воина земли». Если правда нарушалась поступками князя, «он терял доверие, лишался княжества, а иногда и самой жизни, он был «стражем Русской земли» от врагов внутренних, домашних, и от врагов иноплеменных» (4, 51).

Таким образом, князь Игорь Святославлич одновременно и сын, и защитник Русской Земли. Его дело «охранительное и оборонительное». Только в таком случае Русская Земля помогает и защищает своих сыновей-воинов.

Русь, а впоследствии и Россия, вела чаще всего оборонительные войны и всегда в них побеждала. Академик А.М. Панченко, размышляя о русских сражениях в литературе, в частности, о тех, которые являлись символическими в представлениях нации, приходит к выводу, что это все были вынужденные сражения (5, 20). По мнению древнерусских книжников, Россия защищалась – значит, была права. Все эти сражения происходили на родной земле, которая давала силу. Россия никогда не посягала на чужое, и для нации все эти битвы являлись нравственной заслугой. Так было и в 1380, и в 1812, и в 1945 годах!

Игорь Святославлич нарушил этот закон. Завязка идейного содержания повести звучит уже в начале текста:

 
Не лепо ли ны бяшетъ, братие,
Начяти старыми словесы
трудныхъ повестий о полку Игореве,
Игоря Святославлича
 

(3, 44).

Здесь два важных сообщения: одно – о том, как Игорь-князь с полком покинул Русскую Землю; второе – о том, что повесть эта «трудная», то есть печальная. Обращение «братие» – традиционное. Князь так обращался к своей дружине и к народу вообще. И. Забелин приводит подобные примеры из древнерусских текстов: «братье! братья моя милая»! – взывает к новгородцам древний Ярослав, прося помощи на Святополка; «братья володимерцы»! – взывает князь Юрий, прося защиты у владимирцев; «братья мужи псковичи! Кто стар, тот отец, кто млад, тот брат»! – восклицает Домонт Псковский, призывая псковичей на защиту отечества» (4, 51). Князь Игорь обращается к дружине, а Боян – ко всем слушателям.

В Древней Руси сложилась традиция: русский князь не должен был покидать Русскую Землю. Широко это распространялось и на русского человека вообще. Выезды за пределы родной земли приравнивались к измене. Существовали страшные наказания за попытки уехать за границы государства. И совершенно недопустимой, кощунственной казалась эта идея по отношению к князю или царю. Русский князь (царь) должен был «сидеть дома». Любое движение за пределы страны могло принести горе, печаль, раздоры в государстве, ибо защитник оставил землю-мать, и она без него скорбит. Враги же только и ждут, когда Русская Земля останется одна. Примеров в подтверждение этой мысли в русской литературе вполне достаточно.

Таким образом, русские князья всегда сидели дома и боялись покидать родную землю. Даже Петр I, который без конца путешествовал за границу, боялся нарушить эту традицию и совершал поездки инкогнито, под другим именем, а для подданных «царь находился в Воронеже». Видимо, эта же причина явилась одной из главных для последнего русского императора, у которого было достаточно возможностей выехать за Запад, когда в России началась революция, и тем самым сохранить себе жизнь. Однако его «сидение» в Русской Земле приобретало некий сакральный смысл.

Итак, общая мысль древнерусских книжников – князь должен быть всегда со своей землей. Поход князя Игоря не носил оборонительного характера. Автор текста сообщает о том, что Игорь пошел искать себе славы. Уже одно это обрекало поход на неудачу. По мере продвижения к границам Русской Земли одно знамение за другим предвещает князю поражение. Земля стонет, не пускает князя-воина:

 
Уже бо беды его пасетъ птиць по дубию;
волци грозу восрожатъ по яругамъ;
орли клектомъ на кости звери зовутъ;
лисици брешутъ на черленыя щиты
 

(3, 54).

Однако Игорь-князь упрямо продвигается к окраинам Русской Земли, потому что

 
спалъ князю умъ похоти
и жалость ему знамение заступи
искусити Дону великаго
 

(3, 48).

Многократно повторяется в «Слове» фраза, которая является ключевой в понимании идеи повести. Эта фраза звучит настойчиво, и чем дальше Игорь уходит, тем назойливее она становится: О Руская земле! Уже за шеломянемъ еси! Князь покидает землю-мать, оставляя ее на растерзание для междоусобной борьбы, когда брат пойдет на брата, и некому будет защитить ее.

Автор много места уделяет описаниям усобиц. Он перечисляет походы князей, когда они мечом крамолу ковали и стрелы по земле сеяли; называет имена князей и делает грустный вывод о том, что земля… костьми была посъяна, а кровию польяна: тугою взыдоша по Руской земли (3, 64). Вот к чему привел поход Игоря. Уход князя с войском с Русской Земли, оставленной «за холмом», ознаменовал начало «кровавого пира». Невеселое время настало, сетует Автор. Меняется и облик Земли. Она предстает печальной вдовой:

 
Ничить трава жалощами,
а дерево с тугою къ земли преклонилось
 

(3,64).

Поганые со всех сторон приходят с победами на Землю Русскую, стонут города Киев и Чернигов. И тоска разливается по всей Русской Земле, и печаль течет посреди земли.

«Золотое слово» Святослава обращено к сыновьям-воинам, которые призваны защитить свою землю, однако Святослав прямо заявляет, что уже не видит сильного воина на Земле Русской. Осталась Земля без защиты:

 
Уже бо Сула не течетъ сребренными струями…
и Двина болотом течетъ
 

(3,86).

Нет уже веселия на Русской Земле. Стонет Русская Земля! Этот стон превращается в плач. Земля-вдова зовет своих сыновей, оставшихся в живых, обратно в Русскую Землю, потому что не может без своих защитников.

Одиночество Земли традиционно выражено образом кукушки. В «призывании» сыновей участвуют все силы природы – реки, ветер, солнце:

 
Игореви князю Богъ путь кажетъ
изъ земли Половецкой
на землю Рускую,
къ отню злату столу
 

(3, 96).

Игорь не может остаться равнодушным. Русский князь так же не может без Русской Земли, как и она без князя. И князь Игорь спешит к «отеческому престолу». Во время побега Земля его защищает, прикрывает, спасает. Сразу после плача Ярославны, которая символически является воплощением земли-жены, князь Игорь слышит, как кликну, стукну земля, въшумъ трава, вежи ся половецкий подвизашася, а Игорь князь поскони… в Русскую Землю, которая заждалась его (3, 98).

С возвращением князя Русская Земля вновь обретает прежний облик, светлый и радостный:

 
Солнце светится на небесе —
Игорь князь въ Руской земли
 

(3, 104).

Радуются все города и села, славу поют Игорю, русским князьям и их дружине. Казалось бы, и славу-то петь не за что, исходя из содержания и результата похода. Однако в русской традиции князь-защитник и земля-мать воссоединились. И этому Слава!

Некоторые исследователи находят в конце повести акростих, выделенный в рукописном варианте особо, киноварью. Этот акростих выделен в форме Креста и содержательно относится к князю Игорю:

 
Страны ради, гради весели.
Певше пьснь старымъ княземъ,
А потом молодымъ пети:
Слава Игорю Святославличю
 

(3, 106).

Этот Крест и молитва в акростихе Спаси Святославличю – своеобразная охрана русскому князю и одновременно «закрепка» – сидеть в Русской Земле и ни в какие походы ради славы не ходить. Аминь!

А.С. Грибоедов «Горе от ума»

В комедии А. Грибоедова речь идет прежде всего о вечной борьбе знания и невежества, свободы и деспотизма. Персонажи рассматриваются в зависимости от принадлежности к данному интеллектуальному и политическому типу, выступающими либо в контексте «века нынешнего», либо «века минувшего». Речь идет не о зависимости умов от развития исторических условий, а об определяющем «духе времени», успехе политического просвещения и свободомыслия. «Действительность» в литературе есть не верное воспроизведение жизни, а обращение к «важному» политическому содержанию»(6, 44). Таким образом, не столько среда является формирующим фактором, сколько сознание персонажа. Точно так же и в отношении быта. Бытовая среда не всегда определяет характера героя, напротив, быт раскрывает ум Чацкого и определяет его принадлежность к умным людям эпохи. Вслед за Грибоедовым, Ю. Лотман называет общество не социальной категорией, а политико-интеллектуальной, отсюда определение пьесы Грибоедова как «политической комедии».

Итак, одним из уровней постижения смысла «Горе от ума» является уровень интеллектуально-политической иерархии. А поскольку в комедии представлено «два века», то и данная иерархия будет явлена в каждом своя. Для «века минувшего» верхнюю ступень иерархической лестницы займет Скалозуб, его ум определен статусом военного той эпохи: и золотой мешок, и метит в генералы. Он – самая независимая фигура в пьесе. Он никого не слушает и свое мнение ни с чьим не соопределяет. Это была эпоха военных, к которым льнули все. А уж следом за «умным» Скалозубом пойдут «умы» Фамусова, Молчалина, Репетилова, Лизы и других. Самую же последнюю ступень займет Чацкий. Именно ему, по определению Гончарова, достается «мильон терзаний». Горе от ума – это судьба Чацкого. Он признан сумасшедшим.

Что же касается «века нынешнего», то его представления об интеллектуальнополитической иерархии прямо противоположны. Чацкий здесь займет верхнюю ступень, а персонаж «траншеи» Скалозуб будет внизу (он слова умного не выговорил сроду).

Порой даже в рифме заложено отношение к персонажам. Вот пример смысловой рифмы:

… смех дурацкий

… Александр Андреич Чацкий,

или

… мы в траншею

… мне на шею

(в последнем случае речь идет об ордене «Анна на шее»).

Для «века минувшего» и ум упрятан в прошлое, в идеал Максим Петровича, в мнения московских тетушек Марьи Алексеевны и Татьяны Юрьевны, к которым все ездят советоваться. Молчалин спрятал свой ум до поры до времени, а, может быть, и навсегда от чужих ушей эпохи Аракчеева – не сметь свое суждение иметь. Ум Репетилова очень современен. Неудачник в жизни, забулдыга, просадил все состояние, не знал, чем заняться – стал радикалом, теперь «шумит». Грибоедов пророчески угадал политического деятеля русской Думы.

Пожалуй, все понимает Лиза, ведь именно она угадывает Софью. После ночи, проведенной наедине с Молчалиным, Софья пытается оправдаться. Лиза в ответ смеется и вспоминает тетушку:

 
Как молодой француз сбежал у ней из дому.
Голубушка! хотела схоронить
Свою досаду, не сумела:
Забыла волосы чернить
И через три дня поседела
 

(7, 16).

Софья понимает, что ее сравнивают, что ее поведение уподобляется поступку тетушки и не только в данном контексте, но и дальше – Софья отправляется разгневанным отцом в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов.

На этом уровне следует более внимательно рассмотреть и Чацкого, который выглядит не только положительным персонажем, но и отрицательным. Чацкий – обличитель, он ниспровергатель всех авторитетов, всех традиционных устоев жизни. Общество всегда консервативно, пошло, оно живет традиционно и не любит разрушать свой внутренний уклад жизни. Таково не только общество начала XIX века, но и общество вообще. Становится понятным гнев Фамусова и других по поводу вторжения критикана и ниспровергателя в их застойную привычную и приятную жизнь. Никакому обществу подобный обличитель не нужен, поэтому общество его «выталкивает». Чацкие не способны созидать, они не наделены созидательным умом. Он не предлагает никакой программы действия по «устранению недостатков», его ум обличительный. Такие натуры, как покажут потом Лермонтов и Тургенев на своих персонажах, способны только разрушать.

Так, с одной стороны, Чацкие не нужны обществу, они вносят разлад во внутренний строй этого живого организма, а, с другой стороны, общественный организм никогда не будет живым, если в него иногда не вторгаться и не указывать ему на застойность и омертвелость отдельных элементов его функционирования. В застойные эпохи Чацкие способны выполнить свой положительный долг, конечно, если это Чацкие без пистолета, как это было в случае с Печориным или Базаровым.

Другим уровнем интерпретации комедии Грибоедова можно назвать уровень пьесы отчуждения, комедии недоумения, ибо непонимание движет пьесу. Непонимание касается всего и всех. «Века» не понимают друг друга, да и в обществе царит непонимание – Фамусов не понимает дочь, Софья – Молчалина, Чацкий – Софью, общество – Чацкого, Репетилов не понимает, о чем они «шумят».

В проблеме непонимания ключевым эпизодом является сцена между князем Тугоуховским и графиней-бабушкой, где глухая и безумная пытается что-то доказать такому же и услышать ответ. На этот аспект в пьесе указал Е. Лебедев: Глух, мой отец. Достаньте свой рожок, – эти слова старухи Хрюминой несут в себе не меньше этического смысла, чем великий вопрос Чацкого: А Судьи кто? Общество, изображенное в комедии, выступает как скопище особей, неспособных к «соучастию», глухих и потому враждебных друг к другу» (8, 195). Об этом же обществе писал Пушкин в стихотворении «Глухой глухого звал к суду судьи глухого…».

Непонимание Чацкого по сути ведет сюжет пьесы. Он долго не может понять, что Софья его уже не любит (а, может быть, и не любила никогда), он не может понять, за что можно любить 'Молчалина. Наконец, в финале пьесы, когда сам Чацкий превращается в «типа» общества: подслушал, подглядел – тогда все понял. На пьесу как «трагедию непонимания» указал и В. Маркович, полагая, что конфликт Чацкого с обществом рождается из недоумения, вызванного странным поведением Софьи (9).

В пьесе Грибоедова звучит трагическое пророчество о разобщенности русского общества, о недостижимости общественного согласия (к чему мы пришли в конце XX века).

Уровень традиции и новаторства комедии Грибоедова также важен при изучении пьесы. Следует сравнить пьесу Грибоедова с предшествующей традицией классицистической драмы и определить новизну произведения, поскольку ощущение необычности пьеса вызвала у современников сразу же по прочтении. Интересны исследования В. Марковича, который указывает возможные источники пьесы Грибоедова, пишет о новизне ее и уникальности, сообщает о том, что в плане организующей эстетической ценности она не имеет аналогов. Прямых последователей у Грибоедова не оказалось (9).

Изучение пространственно-временных отношений в пьесе могло бы быть еще одним смыслообразующим уровнем. Персонажи принадлежат не только двум временным эпохам, но и каждый отдельный персонаж прикрепляется к определенному, «своему» пространству и времени. Так, Максим Петрович, вельможа екатерининской эпохи, прикреплен к куртагу, который вывел его «наверх» «интеллектуально-политической лестницы», Скалозуб – к траншее, которая также явилась «для него «возвышением», Репетилов – к дому на Фонтанке, «ибо это в то время было так же модно (иметь на Фонтанке модный дом), как и «шуметь» о чем-то. Кроме этого каждый персонаж находит себе дело в определяемом для него пространственно-временном континууме. Максим Петрович упал на куртаге, Молчалин упал с лошади, Скалозуб «засел» в траншею и т. д.

Наконец, мог бы быть выявлен еще один любопытный пласт в пьесе. Исследователь С.М. Шаврыгин опубликовал данные рукописи Грибоедова о задуманном сюжете пьесы – Христос и фарисеи, где Христос обличает лицемерие фарисеев (10). Персонификация в Чацкого произошла позднее, но обличительный характер образа сохранился. Что же касается фарисеев-книжников, толпы, то во все времена они сохраняют свою сущность. Так, по мнению С. Шаврыгина, должна была состояться пьеса Грибоедова.

Таким образом, пьеса «Горе от ума» интерпретируется в историко-функциональном аспекте и актуализируется через культурные знаки на современность.