Текст книги "Текст в диалоге с читателем: опыт прочтения русской литературы в начале третьего тысячелетия"

Инфернальный уровень поэмы. «О влиянии «Божественной комедии» на «Мертвые души» пишут уже второе столетие. Одним из первых, для кого поэма Гоголя напомнила страницы «Комедии», был А.И. Герцен: картины крепостной жизни он сравнивал с рвами Дантова ада, – так начинается статья в книге А. Асояна, посвященная прочтению в России двух великих книг, в ней названы и литературоведческие источники (37, 74–85). Среди новейших исследований можно назвать книгу Е.А. Смирновой «Поэма Гоголя «Мертвые души», изданную в Ленинграде в 1987 году.

То, что перед нами ад, не вызывает сомнений. Мысль Гоголя о трех частях поэмы, подобно Дантовой комедии, известна. Написана 1 часть – «Ад»; 2 часть – «Чистилище» – была сожжена, и сам Гоголь это объяснял: «… так было нужно. «Не оживет, аще не умрет», – говорит апостол. Нужно прежде умереть, для того, чтобы воскреснуть… Благодарю Бога, что дал мне силу это сделать. Как только пламя унесло последние листы моей книги, ее содержанье вдруг воскреснуло в очищенном и светлом виде, подобно фениксу из костра, и я вдруг увидел, в каком еще беспорядке было то, что я считал уже порядочным и стройным. Появленье второго тома в том виде, в каком он был, произвело бы скорее вред, нежели пользу. Вывести несколько прекрасных характеров, обнаруживающих высокое благородство нашей породы, ни к чему не поведет. Оно возбудит только одну пустую гордость и хвастовство» (32, VI, 82). Третья же часть – «Рай» – так и не была написана в силу тех причин, о которых уже сказал Гоголь.

Автор предлагает читателю пройтись с ним (проводником) по кругам ада: от еще безвредного Манилова, коего грехи ограничиваются «невинным» бездельем и мечтательностью до самого гадкого и гнусного, уже не человека, а «прорехе на человечестве», Плюшкина. Чем дальше, тем тяжелее спускаться. В доме Плюшкина темно и холодно, как внизу, в преисподней (вспомним, что на улице разгар июля). Утерян пол: не то баба, не то мужик. На Чичикова повеяло нежилым. Потеря пола характерна для героев этого уровня, ибо речь идет о душах. Собакевич пытается обмануть Чичикова, подсунув ему бабу – Елизавету Воробей, правда, пишет ее по-мужски с «ъ» на конце. Получился «Елизаветъ».

Имение каждого помещика – это изолированное «царство мертвых», повсюду заборы, частокол, плетень, все огорожено. Шлагбаум пропускает Чичикова в город в начале книги и закрывается за ним при выезде из города в конце поэмы.

Характеристики в основном сводятся к определению «ни то ни сё». Собакевич всегда невозмутим никем и ничем, – в людях нет активности. Цветовая гамма однообразна – не то серенький, не то голубенький – сумерки. Размытость, неотчетливость, иллюзорность повсюду. Постоянные упоминания о грязи.

Хозяин ада – Чичиков, неизвестно, откуда прибывший, и непонятно, куда уехавший. Родословной нет. О себе… избегая много говорить; если же говорил, то какими-то общими местами (34, 16). Главный принцип жизни – копи копейку. Упоминание о «голландских рубашках» и веселом настроении Чичикова после удачной сделки – он прыгает на своих тонких ножках по-шотландски – (раньше черт у Гоголя прыгал на тоненьких ножках, как «сущий немец») также подсказывают читателю, кто перед ним. На Руси черт часто был «немцем». Чичиков долгое время проводит перед зеркалом, меняет костюмы и выражение лица. Он для каждого – свой, и каждый его узнает.

Чичиков скупает мертвые души, но сидя у Собакевича и глядя на него, «миллионщику» кажется, что в этом теле совсем не было души. В городе говорили, что приехал Чичиков за губернской дочкой, которая была «молоденькая», «свеженькая», похожая на Мадонну, и Чичиков сделался чуждым всему. Когда же увидел ее на балу, то она только одна белела и выходила прозрачною и светлою из мутной и непрофачной толпы (34, 155). Не совсем ясно, о чем идет речь: о человеке или его душе. Частым словом для Гоголя становится слово «казалось». Впрочем, добавляет Гоголь по поводу приезда Чичикова, сомнительно, чтобы господа такого рода… способны были к любви (или к Любви?).

В конце поэмы происходит такая путаница, что неясно, о каких душах идет речь. Собакевич все время говорит о проданных крестьянах, как о живых, да и реестр составляет с приписками: Хороший столяр, спиртного в рот не берет. Помещикам сказал, что все его мужики живы, хотя по дороге и могут помереть. Чичиков с радостью, глядя в бумаги, произносит загадочные фразы: вы хоть и в живых еще, а что в вас толку, то же, что и мертвые… (34, 127); эх, русский народец! не любит умирать своею смертью (34, 127). Что же делает Павел Иванович по сути своей? Скупает за копейку души помещиков, а те торгуются, но продают.

Приезд Чичикова наделал много шума, понеслись сплетни, все закружилось, в голове все спуталось: мертвые души, губенаторская дочка и Чичиков. Чичиков – творец хаоса. В гостиных замаячили Сысой Пафнутьевич и Макдональд Карлович, о которых и не слышно было никогда, какой-то длинный., такого высокого роста, какого даже и не видано было., все закружилось, завертелось, пошла гулять сплетня, т. е. Ложь (а отец лжи – дьявол). И Чичиков будто бы кричал, что это только его дело знать, мертвые они или живые, и что они не мертвые.

Чичиков мечтает воплотиться, иметь семью, детей. Черт хочет быть всегда. Черт Ивана Карамазова тоже мечтал воплотиться «в тело семипудовой купчихи».

В конце произошло самое неожиданное – умер прокурор, как говорится, ни с того ни с (другого умер, и Чичиков, встретив на выезде из города похоронную процессию, обрадовался, это, однако ж, хорошо, что встретились похороны., говорят, значит счастье, если встретишь покойника.

Происхождение Чичикова темно, родословной нет. Откуда приехал? куда уехал? – неясно. Лица нет – личина. Долго стоит перед зеркалом и меняет выражение своей личины, то есть угадывает прокурора, губернатора и других. Узнал Чичикова Ноздрев. Как известно, Ноздрев – великий скандалист и сквернослов. Когда он принялся ругать (сквернословить) Чичикова, то великий предприниматель не выдержал (черт вообще не любит, когда его ругают) и сбежал через окно.

Гоголь дает несколько личин «миллионщика». Наполеон, сбежавший с острова Елены; капитан Копейкин, герой войны 1812 года, которого незаслуженно обидели, и он стал разбойником; наконец, благородный разбойник Ринальдо Ринальдини – персонаж одноименного романа немецкого писателя Вульпиуса, – тоже разбойник, только благородный. А в народе ходили слухи об антихристе.

Итак, признаки ада и «хозяина» его налицо.

Смеховая культура в тексте Гоголя. Творчество Гоголя определяется также и народной смеховой культурой. Понять Гоголя можно до конца только в потоке народной культуры, отсюда у него особый взгляд на мир и особые формы его отображения. Народнопраздничная культура организует рассказы в «Вечерах на хуторе близ Диканьки», в «Миргороде». Масленичный смех является основой «Мертвых душ.

М. Бахтин, исследуя карнавальную смеховую культуру творчества Ф. Рабле, замечает ее сходство с праздничным народным весельем у Гоголя: «В основе «Мертвых душ» внимательный анализ раскрыл бы формы веселого (карнавального) хождения по преисподней, по стране смерти… Недаром, конечно, загробный момент присутствует в самом замысле и заголовке гоголевского романа («Мертвые души»). Мир «Мертвых душ» – мир веселой преисподней…» (38, 529–530).

У Гоголя найдем все элементы народно-праздничной культуры:

– езда по кругу на лошадях;

– в масленицу принято было ездить друг к другу в гости;

– угощение блинами (Чичиков свернул три блина вместе и, обмакнувши их в растопленное масло, отправил в рот… Повторивши это раза три… (34, 55));

– устраивали праздники, балы, маскарады (бал у губернатора);

– ряженье (Чичиков переодевается, Коробочка похожа на огородное чучело, в Плюшкине невозможно определить – не то мужик, не то баба);

– обязательна игра в молодоженов, которых заставляли целоваться раз десять или двадцать пять (вспомним затяжные поцелуи Маниловых);

– пьяное гулянье, кутежи, шум, драки сопровождали масленицу. Ноздрев – типичный персонаж масленицы;

– обжорство. Эту роль исполняет Собакевич с его гротескным аппетитом. Чичиков все время перекусывает. Все остальные тоже очень много едят на протяжении всего романа. Съедено и выпито очень много;

– в последний путь масленицу провожал старик (Плюшкин). Он тоже был ряженый, веселый, выставлял напоказ обнаженные части тела, «срамился». Это сделал Плюшкин отворотившись и показав ему спину, запачканную мукой, с большой прорехой пониже (34, 107);

– шутки, брань, сквернословие имели ритуальное значение. Это был своего рода оберег от черта. Ноздрев бранит Чичикова и «опознает» его. Он кричит: подлец, дрянь, фетюк… ты можешь выиграть чертову пропасть… черт тебя побери!..;

– балаган, балаганные пары: длинный худой и маленький толстый. Такие пары находились вне сюжета, они заполняли паузы. В тексте это дядя Митяй и дядя Миняй;

– в конце должна была появиться весна – красивая девушка. Это губернаторская дочка, молоденькая шестнадцатилетняя… свеженькая блондинка с тоненькими и стройными чертами лица. Весеннее расположение подействовало на Чичикова, он любовался и все время искал хорошенькую блондинку, похожую на игрушку из слоновой кости (34,155);

– поминальную трапезу исполняли обычно пожилые женщины (Коробочка угощает блинами);

– заготавливали и сохраняли магические предметы (коробки и ящички Коробочки, шкатулка Чичикова, куча Плюшкина);

– заклинательные формулы произносились много раз – это тоже носило магический смысл. Чичиков много раз повторяет одно и то же про мертвые души;

– рождение связано со смертью. Не умрешь – не воскреснешь. Уничтожают масленицу – рождается новое. Это новое, светлое должно было появиться во втором томе.

Поэму Гоголя долго и необоснованно отождествляли с сатирой. М. Бахтин предупреждал: «Положительный», «светлый», «высокий», смех Гоголя, выросший на почве народной смеховой культуры, не был понят (во многом он не понят и до сих пор). Этот смех, несовместимый со смехом сатирика, и определяет главное в творчестве Гоголя» (38, 532).

Барочный уровень текста. Барочный мир перевернутый, зеркальный, поддельный. Чичиков – поддельный, никто не знает, кто он на самом деле: владелец поддельных ассигнаций, скупщик мертвых душ? Поэма Гоголя – мир лабиринта, по которому странствует заблудшая душа. Мир как движение. Персонажи – куклы, маски. У Чичикова барочная одежда: кусок деревянной лопаты, старая подошва, гайки и пр.

В. Турбин обращает внимание на число «два» у Гоголя. Эта число барочной пары: два русских мужика, дядя Митяй и дядя Миняй, две бабы, две дамы, приятная во всех отношениях и просто приятная, часы Коробочки пробили два часа… (20, 224).

Такой элемент барокко, как игра, в тексте Гоголя превращается в грандиозный разыгрываемый спектакль. Чичиков долго готовился к своей роли. Он много времени провел перед зеркалом, «репетировал». Да и сам Гоголь-актер, который плачет и смеется одновременно. Он – пророк, обладатель истины. В. Турбин считает, что творчество Гоголя – это «великое представление, устроенное в литературе». Фразы Гоголя – «лабиринтообразны». Он – актер, выходящий из-за кулис в маске двуликого Януса.

В. Турбин намечает еще один уровень изучения творчества Гоголя – уровень игры с воображением читателя. Исследователь рассматривает сочиненное Гоголем как придуманный им самим спектакль, где он сам все время мистифицирует и скрывается под различными масками. Так было в «Вечерах», появлялся Рудый Панько и другие. Так происходит и в «Мертвых душах». Гоголь уже водил нас за нос в повести о пропавшем носе майора Ковалева. Мир «Мертвых душ» реальный и ирреальный одновременно. Мы не успеваем замечать, как Гоголь переходит с одного пласта изображения на другой. То он говорит о мертвых душах, то о живых, то рассказывает о помещиках на губернаторском балу, то вдруг выставляет какие-то фантастические фигуры Сысоя Пафнутьевича и Макдональда Карловича. Бричка Чичикова совершенно неожиданно превращается в птицу-тройку, вылетающую на просторы Вселенной. Слова и выражения: «туманный», «не то серенький, не то голубенький», «не ясный», «казалось», «почудилось» и тому подобные являются наиболее частыми у Гоголя. Гоголь создает мир реальный и одновременно иллюзорный. И мы не успеваем следовать за ним, и он каждый раз оставляет нас с носом…

Таким образом, в различных смысловых интерпретациях мы изучаем «Мертвые души»: и как роман XIX века с большим количеством уже известных в литературе и новых книжных элементов, делающих его настоящим классическим литературным текстом, и как поэму с мощной лирической струёй, где Гоголь выступает уже как пророк, и как книгу народного эпоса.

И.С. Тургенев «Рудин»

Роман И. Тургенева посвящен вечной проблеме – что есть истина? Персонажи романа сталкиваются в спорах, разговорах. Мы можем проследить, кто из них и каких взглядов придерживается. Такие споры условно распределяют героев на три группы: живущие земным уровнем, приземленные персонажи; живущие духовным началом и те, которые совмещают в себе и то, и другое.

Аксиологический уровень. Аксиология – это учение о ценностях, и на этом уровне предполагается определить направленность человеческой деятельности, мотивацию поступков героев художественного произведения и составить систему ценностей, которой руководствуется тот или иной персонаж. Такие герои, как Дарья Ласунская, Пигасов, Пандалевский, Волынцев предпочитают земные ценности: бульоны, которые варит повар Степан, золотые часики с эмалью, твердые белые воротнички. Их жизнь протекает от завтрака до обеда и от обеда до ужина. Они предпочитают практицизм каким-то там философствованиям. Философия, – продолжает Пигасов, – высшая точка зрения! Вот еще смерть моя, эти высшие точки зрения. И что можно увидеть сверху? Небось, коли захочешь лошадь купить, не с каланчи на нее смотреть станешь! (39, 18). В мире этих людей процветают сплетни, наушничество, желчь, ненависть. Персонажи эгоцентричны, они думают только о себе, себя ставят в центр внимания и не терпят «чужой» точки зрения. Они стараются не думать об истине, чтобы не беспокоить себя, а лучше ее вовсе отвергнуть. …я не могу понять, что такое истина. По-моему, ее вовсе и нет на свете… (39, 26). Эту удобную позицию избрал для себя Пигасов: если я чего-то не понимаю или чего-то не знаю, значит, этого нет. Волынцев сам ставит стену между собой и Рудиным и объясняет свое поведение:… мы люди простые, едим пряники неписаные, мы не в состоянии следить за полетом таких великих умов, каков ваш… Что вам кажется искренним, нам кажется навязчивым и нескромным… Что для вас просто и ясно, для нас запутано и темно… руки я вам не подам… Это, может быть, мелко; да ведь я сам мелок (39, 66). Далее Волынцев еще больше раскроет суть таких, каков он сам: Он ошибся во мне: он ожидал, что я стану выше какой-то среды… Что за ахинея, господи! хуже стихов! (39, 77).

Таким образом, люди, живущие земным уровнем, не задумываются об истине, предпочитают не философствовать и земные удовольствия ставят «выше стихов».

Другая система ценностей складывается у Рудина и его погибшего друга Покорского. Они живут интеллектуальной жизнью. Источник этого – Гейдельбергский университет. Модны были кружки, где спорили о духовных перспективах: Философия, искусство, наука, самая жизнь – все это для нас были одни слова, пожалуй, даже понятия, заманчивые, прекрасные, разъединенные… (39, 51). Лежнев, вспоминая эти годы, говорил, что он точно в храм вступал и совсем переродился.. Это были созерцатели жизни. Таким созерцателем, воспринимающим жизнь только умозрительно, Рудин остался до конца. Он предпочел «покориться» жизни, но не вступать с ней в борьбу. Рудин оказался неспособным жить обычной человеческой жизнью, поэтому он избрал для себя другое – служение истине. В этом была потребность и удел его – искать! Рудин – аскет, он не заботится о мирском, он отказывается от радостей жизни, ибо единственное для него назначение – поиск смысла.

Особо в романе представлен Лежнев, которого, по его же собственным словам, «жизнь опошлила»; из «гейдельбергского философа» он превратился в хозяина, которого заботит новый способ крыть амбары бумагой.

С другой стороны, еще два персонажа выставлены Тургеневым – Басистов и Наталья. Они оба пытаются вырваться из пошлости жизни, и Рудин помогает им в этом. «Философскую жажду» почувствовали они оба. Рудин умел воздействовать на ум и чувства, его слово было его «делом». Под его влиянием Наталья и Басистов жаждут перемен в жизни.

Символический и мифологический смыслы романа. Символический уровень романа Тургенева определяется главной фигурой Рудина и поиском смысла жизни, поиском «вечных вопросов бытия». Рудин превращается в скитальца, странника, едущего по дорогам России в поисках истины. Дорога — символ скитаний, поиска, с самого утра тащимся и никак доехать не можем… (39, 94), велите закладывать лошадей. Мне все равно; поеду в Тамбов (39, 95); Где не бывал я, по каким дорогам не ходил!.. А дороги бывают грязные… (39, 98).

Возникает уже знакомый пушкинский образ «телеги жизни»: Мне остается теперь тащиться по знойной и пыльной дороге, со станции до станции, в тряской телеге… Когда я до еду, и доеду ли – бог знает… (39, 58); теперь опять придется мыкаться по свету (39, 83). Рудин вводит себя в мир архетипического персонажа и называет себя Вечным Жидом. Ему преисполнено высшим предназначением вечно странствовать (39, 106). Душа его не находит приюта. Дома нет, родственников нет, семьи нет, от любви отказался – один в этой жизни, и почвы нет под ногами. Рудин рассказывает легенду о царе и птице и проецирует ее на себя. Он – птица без гнезда, и приют у него один впереди – смерть.

Символическую роль играют и включенные в роман антитезы: тепло – холод, свет – тьма. Скитальцам бесприютно и холодно. Наталья, гуляя вечером… всегда старалась идти по направлению к светлому краю неба, там, где заря горела, а не к темному (39, 84).

Символичен образ «натянутой струны», который будет появляться затем у Л. Толстого и А. Чехова; должно быть, что-нибудь там у них произошло. Струну слишком натянул – она и лопнула (39, 78). Жизнь Рудина не могла долго продолжаться в таком «натянутом» состоянии, и он осознает это. В конце романа появится тургеневский символ «лампады», когда уже все кончено, и масла в лампаде нет, и сама лампада разбита, и вот-вот сейчас докурится фитиль… Смерть…(39, 104–105).

Таким образом, все символические метафоры Рудина обернулись его судьбой. Мифологические мотивы сплетаются с метафорическим смыслом и «образуют» многосложный символический подтекст.

Метафизический уровень романа. Новый подход к творчеству Тургенева определился в работах В. Марковича. Он пишет о скрытых смыслах тургеневских романов. Сущность Рудина видится исследователю в «относительном равенстве сторон…стало быть, налицо предпосылки диалогического конфликта, в котором «высшая», метафизическая точка зрения сталкивалась бы с правдой «обыкновенной» морали и «обыкновенных» человеческих чувств, а многообразие перипетий этого столкновения вновь и вновь соизмерялись бы с бесконечной сложностью объективных противоречий жизни» (24, 112–113).

В. Маркович говорит о двух пластах романа: эмпирическом и метафизическом. За житейскими эпизодами обнаруживаются глубинные конфликты между героем и окружающим миром. Одиночество Рудина, непричастность его к миру житейскому усиливаются к финалу. Какова природа характера героя? В. Маркович приводит два мнения об этом: самого Рудина – какой-то червь сидит и гложет изнутри, и Лежнева – может быть, странствовать – это участь, предопределение.

Исследователь замечает: «Обе точки зрения небезосновательны и обе недоказуемы… ни одно мнение не становится бесспорно истинным и ни одно не может быть отброшено, вопрос открыт.» (24, 122).

Образ Рудина как «блудного сына» наполняет роман универсально-философским смыслом, это судьба человека в мире. Взаимоотношения человека и мира исключают рациональное, рассудочное, они приобретают «парадоксально-странную» гармонию, которая свойственна не столько жизненной реальности, сколько специфике искусства. По мнению В. Марковича, вопрос о том, влияет ли судьба на жизнь человека или человек сам вносит в свою жизнь гармонию или хаос, у Тургенева тоже остается открытым, как и множество других вопросов. Бесспорно одно, «высший смысл, «вечное значение» все-таки входят в человеческую жизнь, но обретаются они лишь в «холоде» и «тьме» – лишь ценой одиночества, обездоленности, страданий и гибели. Иными словами – ценой непричастности к обычной человеческой жизни, ценой известного рода «ненормальности» (24, 128).

Роман «Рудин» – первый трагический роман Тургенева, рисующий трагизм человеческого бытия в мире. Начало этой теме положил сам Рудин, сказав Наталье, что пишет большую статью «о трагическом в жизни и искусстве». Он заранее предчувствует свою смерть, говоря, что скорее всего пожертвует собой за какой нибудь вздор, что и случилось в финале. Рудин был случайно убит и на его могиле было написано: «Polo-nais». Космополитизм – это не вина Рудина, а его судьба, и Бог ему судья. Несчастье Дмитрия Рудина еще и в том, что нет в нем цельности (я весь рассыпался), в финале романа – разорванная, разбитая речь героя.

Жизнь скитальца, мытаря оказалась несообразной мировой гармонии. Поиск истины Рудиным не совместился с «высшим смыслом». Это подчеркивается пейзажными зарисовками. Природа отторгает хаос, стремясь к гармонии: свидание Натальи и Рудина возле Авдюхина пруда, который считался «местом нечистым», да и невеселое было утро; темна стала жизнь Натальи с вторжением в нее Рудина, и спиной она обратилась к свету (то есть сделала наоборот, не как раньше); Рудина в его скитаниях сопровождают осенние холодные дни, поднимается ветер и завывает зловеще; часто упоминается ночь. И только после смерти Рудина «устанавливается» погода – все обещало постоянную погоду» (39, 87).

Тургенев жалеет Рудина и произносит молитву о нем: И да поможет Господь всем бесприютным скитальцам (39, 107).

Пространство и время в романе. Пространство локализуется в имении Дарьи Ласунской, в Гейдельбергском университете, далее расширяется по всем дорогам России, выходит за пределы ее на парижские баррикады и, наконец, преобразуется в пространство Вселенной, с ее законами, гармонией и враждебностью к человеку-скитальцу.

Время также враждебно человеку, оно разрушает надежды. Герои испытываются временем. Рудин этого испытания не выдержал. Бесконечность пространства, «бездомность» тяготят, и Рудин желает «свернуть» время. Он рано начал думать о смерти, затем сказал о ней (Я кончу тем, что пожертвую собой за какой-нибудь вздор), и слова его воплотились. Смерть для Рудина – это желанный приют.

Символом пространственно-временных отношений в тексте является «дорожная коляска», «телега жизни»:

 
Хоть тяжело подчас в ней бремя,
Телега на ходу легка,
Ямщик лихой, седое время
Везет, не слезет с облучка…
 

(22, 1, 324).

Ассоциативный уровень указан именами, введенными Тургеневым в роман. Наталья знала наизусть всего Пушкина, сообщает нам автор. Рудин ассоциативен чем-то Ленскому. Текст романа соотносится со стихами Пушкина: «Блажен, кто смолоду был молод», «Телега жизни». Пушкин близок Тургеневу по своему мироощущению, Пушкин также стремился к гармонии жизни и уравновешивал конфликтные стороны. Поиск гармонии в жизни сближает двух великих мастеров.

Ассоциации с Печориным вызывает отрывок: … велите закладывать лошадей. Мне все равно; поеду в Тамбов… Было что-то беспомощное и грустно-покерное в его нагнутой фигуре… Рудин, как и Печорин, предсказывает собственную смерть. Л.В. Пумпянский подчеркивал эту традицию: «Тургенев построил тип романа, ничем не связанный с современной ему литературной гоголевской (т. е. натуральной) школой и возобновляющий литературную линию там, где оборвал ее Лермонтов» (24, 109).

Образ русского путешественника, одиноко едущего в поисках истины, ассоциируется с Радищевым: Как же вы говорите, что лошадей нет… а даже не знаете, куда я еду… (39, 95); мы с самого утра тащимся и никак доехать не можем. Ты бы хоть спел что-нибудь (39, 94).

Рудин ассоциирует себя с поэтом Кольцовым: Я теперь могу сказать с Кольцовым: «До чего ты, моя молодость, довела меня, домыкала, что уж шагу ступить некуда.» (39, 103).

А в перспективе ассоциации ведут к Толстому и Чехову. Например, образ туго натянутой струны, которая должна вот-вот лопнуть.