Текст книги "Кровавый приговор"

45

Руджеро готовился постучать в дверь Эммы, собирался с силами. Он вымылся, побрился, переоделся и потом долго смотрел на себя в зеркало. Он снова стал прежним, вернул себе ту внешность, к которой привык и которая вызывала у людей уважение и страх. Это успокоило его и вернуло душевное равновесие.

Но испытание, которое ему предстояло, было тяжелым, может быть, самым тяжелым из всех, которые он пережил за свою жизнь.

Сколько времени он уже не разговаривает с женой? Конечно, они обмениваются короткими вежливыми фразами за ужином, дают простые указания по поводу управления прислугой и домом. Но больше не разговаривают по-настоящему и даже не смотрят друг другу в глаза.

И еще – постепенно каждый из них определил свою территорию.

В доме возникли невидимые границы: кабинет и маленькая зеленая гостиная для него, спальня и будуар для нее. Общими были только столовая и ночи без любви. Остальные комнаты были заперты или заняты прислугой.

Но теперь было необходимо начать разговор. Больше не оставалось времени для намеков, сокрытия правды, злого молчания.

Нужно говорить. Пока все не погибло окончательно.

Руджеро постучал в дверь Эммы.

Ричарди задумался, потом повернулся к Кончете Иодиче и сказал:

– Хорошо. Я должен задать вам несколько вопросов. Начнем с разговора о его заведении – о пиццерии. Как ваш муж смог ее открыть? На какие деньги?

– Часть денег – наши сбережения и выручка от продажи тележки. Остальные он занял у Кармелы, то есть у Кализе.

– Какие отношения были с ней у вашего мужа?

– Я к ней никогда не ходила и даже не знаю, где она жила. Моему мужу сказал про нее извозчик Симоне, его друг. Он говорил, что она не такая, как… другие. Те, если не вернешь им долг вовремя, последнюю рубашку с тебя снимут. Вы здесь про это знаете… Короче говоря, он сказал, что эта женщина более… как это говорят… гуманная, и, если должник не сумеет вовремя собрать все деньги, он может принести их потом: она продлит срок.

– А вашему мужу пришлось продлевать срок платежа?

Кончета опустила голову и сказала:

– Да, один раз. Дела в заведении шли неважно. А на днях… на днях он ходил просить о новой отсрочке. Он два дня набирался мужества для этого и думал, что я ничего не знаю. Но я заметила, что он не спал по ночам, и догадалась, в чем дело.

– И вам казалось, что он в отчаянии?

– В отчаянии нет, но он был озабочен и беспокоился. До того как открыл это заведение, он всегда смеялся, а потом перестал. Может быть, именно поэтому люди не шли к нам. Человек не пойдет есть туда, где никто не смеется.

Ричарди внимательно слушал ее.

– Перейдем к тому вечеру. Он сказал вам в тот раз, что идет к Кализе?

– Нет, не сказал. Но мы, – она украдкой бросила взгляд на свекровь, которая все время держала руку на плече Кончеты, чтобы придать ей сил, – знали об этом. Он ушел из заведения примерно в девять часов, когда большая часть посетителей уже разошлась. Сказал мне, что у него есть дело, а я чтобы закрыла пиццерию и шла домой. Я закрыла заведение, все вымыла и почистила, немного подождала его, а потом пошла домой. Я думала, что, возможно, он дома. Но его там не было. Мы накормили детей и уложили их спать, а он все не возвращался. Тогда мы подошли к окну – я и она. – Кончета указала кивком на свекровь и закончила: – Уже миновала полночь, когда он пришел домой.

– И как он выглядел?

Глаза Кончеты наполнились слезами, голос задрожал:

– Он был похож на пьяного, но от него не пахло вином. И шел с трудом: очень долго поднимался по лестнице. Он сказал, что устал и плохо себя чувствует. Повалился на кровать одетый – у него был сильный жар – и уснул. Я раздела его, как раздеваю детей, когда они засыпают одетые.

Она взглянула на свекровь, та едва заметно кивнула в знак согласия. Тогда Кончета вынула из своей одежды сложенный листок бумаги.

– И вот что я тогда нашла. Это выпало у него из куртки.

Она подала листок Майоне, тот развернул его и сообщил:

– Это вексель, комиссар. На восемьдесят лир, срок четырнадцатое апреля, выдан фирмой «Иодиче Тонино», получатель Кализе Кармела. И…

Ричарди поднял на него взгляд:

– И что?

Майоне посмотрел на Кончету и тихо ответил:

– Он испачкан кровью, комиссар.

Эмма немного приоткрыла дверь. В узкую щель муж разглядел часть ее лица и непричесанные волосы. Ее глаза были красными от слез, а может быть, ото сна.

– Чего ты хочешь?

– Можно мне войти? Я должен поговорить с тобой. Это важно.

В голосе Эммы звучала боль, когда она спросила в ответ:

– И что может быть так важно?

Она повернулась и пошла к своей кровати, оставив дверь незапертой. Руджеро вошел в спальню и запер дверь за собой.

Комната была в беспорядке. Одежда и белье были разбросаны по полу и по стульям, остатки завтрака стояли на ночном столике. На кровати лежал большой носовой платок – грязный. В воздухе пахло затхлостью и сыростью.

– Тебя рвало. Ты плохо себя чувствуешь.

Эмма задрожала и провела рукой по волосам.

– Какой ты догадливый! Не зря тебя прозвали лисой. Прошу тебя, садись. Будь как у себя дома.

Руджеро не стал обращать внимания на ее язвительное замечание. Он остался стоять и огляделся, потом пристально посмотрел на жену.

– Ты еще и напилась. Посмотри на себя – валяешься здесь как мусор. Тебе не стыдно?

Эмма повалилась на постель, усмехнулась и ответила:

– Стыдно ли мне? Да. Стыдно, что я не имела мужества сказать «нет» отцу, когда он велел мне выйти за тебя замуж. Стыдно, что у меня не хватало сил уйти от тебя, когда ты обращался со мной как с капризным ребенком. И мне стыдно, что сейчас я сижу здесь, вместо того чтобы…

– … Чтобы быть с ним. С Аттилио Ромором, – договорил за нее Руджеро.

После этих слов надолго наступила тишина. Эмма старалась сфокусировать затуманенный взгляд на муже.

– Откуда ты знаешь его имя? Будь ты проклят! Ты следил за мной? Нанял сыщиков выяснить, чем я занимаюсь? Мерзавец!

Ее рот некрасиво оскалился. Она втянула голову в плечи, согнула пальцы словно когти. В такой позе, растрепанная, с глазами красными от гнева и вина, Эмма была похожа на разъяренного зверя. Она огляделась в поисках чего-нибудь подходящего, чтобы бросить в мужа.

Руджеро горько улыбнулся:

– Нанял сыщиков? А зачем тратить деньги, чтобы узнать то, о чем мне говорят все – и как раз потому, что я об этом не спрашиваю? Все – знакомые, друзья, даже привратник в доме. Ты ведь ни от кого не скрывалась – вела себя на глазах у всех как шлюха. И теперь ты еще удивляешься? Избавь меня от своей ярости и довольствуйся тем, что уже получила.

Эмма побледнела, на ощупь отыскала свой грязный носовой платок и поднесла его ко рту. Задыхаясь от нового приступа рвоты, она проговорила:

– Я его бросила. Больше не увижу.

– Я это знаю.

Она подняла голову и взглянула на мужа.

– Откуда ты знаешь? Ты не можешь этого знать.

– Сейчас это не важно. У нас есть более серьезная проблема – вернее, она есть у тебя. Но, на мою беду, ты все еще синьора Серра ди Арпаджо. Поэтому сейчас слушай меня внимательно.

Руджеро вынул из кармана повестку из управления полиции, присланную Эмме, и начал говорить.

46

Ричарди взял в руки вексель и сразу же заметил отпечатки пальца возле суммы долга и названия фирмы. Было похоже, что Иодиче водил по строкам пальцем, который был испачкан в крови Кализе, желая убедиться, что это действительно его документ. Комиссар поднял взгляд от бумаги и посмотрел на Кончету.

– Это сделал не он, – сказала молодая женщина.

Ричарди покачал головой и ответил:

– Синьора, я знаю, что вы в этом убеждены. Иначе не отдали бы мне этот вексель. Но вы должны признать: трудно представить себе то, что произошло, не думая, что ваш муж мог убить Кализе.

Кончета сделал шаг вперед. Ее голос прерывался, когда она заговорила в ответ:

– Я знаю, что это был не он. А кроме того, комиссар, ответьте мне, зачем он тогда сохранил этот вексель? Он уничтожил бы эту бумагу, а потом сказал бы, что заплатил в положенный срок. Нет, вы тоже знаете, что это сделал не он. Он нашел ее уже мертвой, забрал вексель и ушел. Вы должны найти убийцу, комиссар. И найти, чтобы теперь уже два человека покоились с миром.

Ричарди и Майоне неуверенно переглянулись. То, что говорит Кончета, только плоды ее воображения. Это не доказательства.

Мать Иодиче сделала шаг вперед и вышла из тени. Она заговорила тихим голосом, хриплым от долгого молчания и душевной боли. Было заметно, что ей трудно говорить не на местном диалекте, к которому она привыкла.

– Комиссар, бригадир, извините меня. Я невежественная женщина и не умею хорошо говорить. Всю свою жизнь я много трудилась. Это наша судьба – трудиться, чтобы растить детей. Моего сына я видела всю его жизнь; видела, как он рос – минуту за минутой. Я видела, как он плачет и смеется, а потом видела детей его и этой хорошей девушки, которая связала свою жизнь с его жизнью – с нашей жизнью. Я знала его, как только мать может знать свое дитя. И я говорю вам: мой сын никого не убил. И тем более не мог убить старую женщину – такую, как его мать. Это невозможно. Верьте моей снохе, верьте нам. Не оставляйте убийцу ходить по улицам, не дайте запятнать наше имя только потому, что вам удобно больше никого не искать.

Ричарди пристально посмотрел на старую женщину и ответил:

– Поверьте и вы тому, что я сейчас скажу вам, синьора: мы не желаем оставлять виновных на свободе. Обещаю вам, что мы продолжим расследование. Но я должен сказать вам: похоже, что убийца – ваш сын. Вы можете идти. Майоне проводит вас к выходу. Еще раз приношу вам соболезнования.

Обе женщины кивнули ему на прощание и направились к двери. Перед тем как выйти из кабинета, мать Тонино Иодиче снова повернулась в сторону комиссара и сказала:

– За то, что человек делает, он рано или поздно расплачивается, комиссар. Или получает награду. Помните, что «Хосподь не купец, который плотит по субботам».

Вернувшись после того, как проводил посетительниц, Майоне увидел, что Ричарди изумленно и растерянно смотрит на дверь.

– Что это значит?

– Что именно, комиссар?

– То, что сказала мама Иодиче. Что она имела в виду?

Майоне озабоченно смотрел на комиссара. Это расследование демонстрировало ему незнакомого Ричарди, не похожего на того, к которому он привык.

– Про Господа и субботу? Иногда я забываю, что вы не из Неаполя. В вашем родном краю так не говорят? Это пословица. Она означает: если кто-то что-то сделал, награда или наказание не выдаются ему в точно указанный срок, как долг человека человеку. Но я не думаю, что мать Иодиче угрожала нам.

Ричарди шевельнул рукой, словно хотел рассеять подозрение Майоне.

– Нет. Это я знаю. Просто я уже слышал эту пословицу. Я думал, что в ней говорится о долгах и оплате – в общем, что она имеет буквальный смысл.

Раздался осторожный стук в дверь, и перед ними возникло остроконечное лицо Понте, курьера при заместителе начальника. Понте быстро бросил взгляд на кресло, потом на стену и книжный шкаф и сказал:

– Комиссар, извините меня. Заместитель начальника ждет вас.

Поднимаясь по лестнице в кабинет Гарцо вместе с Майоне, Ричарди думал о беседе с женщинами из семьи Иодиче и о том, меняет ли их рассказ направление расследования. Узнав, что Иодиче покончил с собой, Ричарди начал подозревать, что хозяин пиццерии и есть убийца. Но сейчас он должен был признать, что рассказ этих двух женщин произвел на него сильное впечатление и поколебал его уверенность.

Кроме того, эта поговорка. До сих пор Ричарди думал, что преступление могло быть связано с ростовщической деятельностью Кармелы Кализе. Он считал, что ее последняя мысль, которую он услышал с помощью своего дара, относилась к уплате долга и, значит, подтверждала это предположение. Но теперь он узнал, что эта поговорка может относиться и к судьбе, и понял, что в этом деле надо прояснить еще несколько обстоятельств. Разумеется, самым вероятным убийцей остается Иодиче, но еще рано утверждать, что это он; сначала нужно довести расследование до конца.

Судьба. Снова эта проклятая непостижимая судьба – убежище от страхов и ответственности. «Это судьба», «пусть судьба решит», «пусть будет так, как велит судьба» – в рассказах, в песнях, в умах людей.

«Как будто все заранее определено и записано и ничто не оставлено на волю людей. А на самом деле никакой судьбы нет, – думал Ричарди, подходя вместе с Майоне к двери заместителя начальника. – Есть только зло и боль».

Гарцо с сияющей улыбкой вышел ему навстречу:

– Милейший Ричарди! Вот что такое наша жизнь! Мы снова стали свидетелями нескольких мелких преступлений, хотя в нашу новую эру преступлений почти нет. Наши дни – эпоха порядка и благополучия, но если какие-то безумцы нарушают порядок, именно мы должны его восстанавливать. Прошу вас, Ричарди, входите, пожалуйста, и садитесь.

Он говорил как на собрании, а Ричарди слушал эту маленькую речь с иронической улыбкой и думал: «Была бы моя воля, я бы послал тебя всего на один день в бедные кварталы, спесивый павлин! Я бы показал тебе порядок и благополучие!»

– Доктор, если у вас есть какие то указания, то готов выслушать. Как вы сами сказали, я занимаюсь расследованием. У меня мало времени.

Гарцо на мгновение сжал кулаки: Ричарди раздражал его своим поведением. Комиссар держался с ним спокойно и миролюбиво, но всегда без должного уважения. Однако заместитель начальника взял себя в руки: ему нельзя было отступать от линии поведения, которую навязывали обстоятельства.

– Именно о расследовании я и хотел с вами поговорить. Я слышал, что этот хозяин пиццерии, как его фамилия… – Гарцо взглянул на единственный листок, лежавший на его безупречно чистом письменном столе. – А, Иодиче. Он умер, верно? Умер от ран, которые себе сам нанес, – так сказано в отчете. Значит, дело закрыто. Еще один быстрый успех.

Ричарди уже ждал своего выхода на сцену и заранее приготовил реплику.

– Нет, доктор. Вас неверно информировали. Иодиче ни в чем не признался.

Гарцо поднял взгляд от листка и пристально посмотрел на комиссара поверх очков в золотой оправе, которые надевал во время чтения.

– Я и не говорил о признании. Его самоубийство само по себе признание. Убийцей был он, и совесть не давала ему покоя. По-моему, тут все ясно.

Ричарди резко качнул головой:

– Нет, доктор. Мы еще не закончили допросы. Нам нужно выслушать еще одного или двух человек и провести пару осмотров на месте происшествия. После этого мы, возможно, закроем расследование.

Гарцо театральным жестом снял очки:

– Как раз об этом последнем допросе, Ричарди, я и хотел с вами поговорить. Я знаю, что вы вызвали в полицию жену человека, который занимает видное место в обществе. Я думаю, вы отдаете себе отчет в том, как важно поддерживать хорошие отношения с нашими городскими судьями и адвокатами. Я настойчиво прошу вас не создавать трений между нами и ими.

Ричарди улыбнулся:

– Но, доктор, я думал, что главная задача и судей, и адвокатов – поиски истины. Можно представить себе, как удивились бы журналисты наших газет, если бы узнали, что в самом управлении полиции поставлены, так сказать, препятствия вызову свидетеля на допрос. Вам следует знать, доктор, что один журналист нашел в доме Кализе список имен. Этот список не опубликован лишь потому, что наш бригадир Майоне попросил этого человека не препятствовать расследованию. Но если вы считаете это необходимым…

И Майоне, и Гарцо изумленно смотрели на комиссара. Они никогда не слышали, чтобы он говорил так красноречиво.

Заместитель начальника пришел в себя первым. Одной из его самых выдающихся способностей, несомненно, было умение понимать, когда он побежден, и сводить ущерб к минимуму.

– Раз так, продолжайте. А вам, бригадир, спасибо за бережное отношение к репутации нашего управления и людей, имеющих отношение к этому делу. Прошу вас, Ричарди, только об одном: действуйте как можно более скрытно. То есть этот человек не придет в ваш кабинет. Вы сами отправитесь домой к этой синьоре. И поедете туда в автомобиле: если пойдете пешком, вас увидят. Держите меня в курсе событий.

47

Если существовало что-то, что он ненавидел, то это было вождение автомобиля. Может быть, он считал, что это не подобает человеку его поколения. А может быть, дело было просто в том, что он с детства ездил верхом и продолжал любить этот способ передвижения. Как бы то ни было, бригадиру Майоне не нравилось водить автомобиль.

– Не понимаю, откуда у людей это помешательство на машинах. Брать автомобиль, чтобы проехать всего километр! Это всего две минуты пешком! А он говорит, что машина ему нужна и что они не хотят дать ее ему для служебной поездки! И что они очень ей дорожат!

Бригадир только что сел за руль, но уже вспотел от напряжения. Мотор ревел напрасно: он был установлен на холостой ход. Когда передача была включена, машина прыгнула вперед и замерла на месте. Адвокат и дежурный, которые беседовали во дворе управления, встревожились и сделали шаг назад.

– Ну вот, у этой штуки еще и муфта горит! Я все задаю себе вопрос, комиссар: почему вы сказали про список и журналиста? Я-то сам этих журналистов презираю.

Ричарди, которому было тесно на заднем сиденье, держался обеими руками за ручку дверцы.

– Это единственное, что пришло мне на ум, – ответил он. – Лучше скажи, есть ли здесь кто-нибудь, кто смог бы вести машину?

Майоне сделал обиженное лицо.

– Комиссар, я самый лучший шофер среди сотрудников управления! Просто эта проклятая машина не в порядке, вот в чем дело. А, вот где неполадка!

Мотор взвыл и снова заработал, и автомобиль двинулся с места. Адвокат отпрыгнул в одну сторону, дежурный – в другую, и тем самым они спаслись от смерти. Ричарди, чтобы удержаться, крепче схватился за ручку (она была огромная для такой машины) и подумал об Энрике, которая хотела спасти себя или кого-то еще от болезни.

От управления до улицы Генерала Орсини, на которой жили супруги Серра ди Арпаджо, было чуть меньше километра пути. Нужно было только про ехать по новой улице вдоль берега моря. С одной стороны – замок Кастель-Нуово и Королевский дворец, с другой – старые здания Флотского арсенала, которые скоро будут снесены и уступят место садам. Комиссару Ричарди этот город все больше напоминал дом, где гостиная для приемов выглядит хорошо, а остальные комнаты – развалины.

В глубине улицы, перед широким поворотом влево, в квартал Санта-Лючия, развернулась большая стройка. Это был один из подвигов нового режима – галерея Победы, подземная улица длиной в полкилометра, которая связывала две части города. Ради того, чтобы выкопать этот проход под землей, уже умерло пять человек. Призраки двух из них Ричарди видел до сих пор. Они светились в темноте туннеля и разговаривали о своих семьях, как делали это перед взрывом, который разорвал их на части.

Никто даже не узнал об этих несчастных случаях. Их аккуратно скрыли, а семьям погибших оказали помощь. Хорошо, что хоть семьям помогли, подумал Ричарди, ища, за что бы удержаться, когда Майоне внезапно и резко свернул влево. В результате этого поворота доверху нагруженная домашней утварью телега, которую тянул старый мул, потеряла значительную часть своего груза, и ее хозяин-извозчик осыпал двух друзей руганью.

– А, ничего страшного: на телеге не было ничего путного. Комиссар, где на этой улице нужный дом?

– Номер двадцать четыре, вон там справа. Начинай тормозить.

Майоне затормозил сразу же – да так, что машина въехала на тротуар, причем именно там, где стояла строгая няня в традиционной длинной белой одежде, с наколкой того же цвета в волосах и с монументальной деревянной коляской.

– Разве так водят машину? Вы меня чуть не задели! А если бы мальчик выпал из коляски, что бы я сказала баронессе? Вы что, с ума сошли?

Майоне попытался смягчить ее гнев:

– Извините, синьора, но мы из полиции, выполняем задание. Мы спешили и не увидели вас.

Ричарди смотрел на мальчика, а того, кажется, заинтересовало лицо комиссара.

– Как зовут этого малыша?

– Джованни, ему почти два года.

«Удачи тебе, Джованни, – подумал Ричарди. – Мир, в который ты решил прийти, не хороший и не красивый. Даже если в этом квартале он выглядит иначе».

Мальчик улыбнулся. У него тоже были зеленые глаза.

Одетый в униформу привратник особняка вышел навстречу Майоне и Ричарди, спросил, кто они такие, и стал просматривать список посетителей так, чтобы они это видели.

– Комиссар, надо сказать этому адмиралу подъезда, что мы из полиции, а не гости. Кто скажет – вы или я? Если нет, то, как Бог свят, я его отшвырну и ворвусь в дом силой.

Ричарди положил привратнику руку на плечо и сказал:

– Вы просто доложите о нашем приезде. Нас ждут.

Выйдя из лифта, они увидели открытую дверь и служанку, которая поклонилась им и объявила:

– Прошу вас, располагайтесь как вам удобно. Профессор сейчас вас примет.

Майоне бросил взгляд на комиссара и спросил:

– Разве мы должны говорить не с его женой?

Ричарди пожал плечами: он не надеялся получить доступ напрямую к хозяйке дома, но твердо решил не уходить, пока не допросит свою свидетельницу. Через минуту их ввели в строго обставленный кабинет, где стен не было видно за полками со старинными книгами. Человек, который вышел им навстречу, был воплощением власти и авторитетности.

– Прошу вас, синьоры, устраивайтесь на диване. Я велю подать вам чай. Не думаю, что в этом случае есть смысл садиться за письменный стол: вы здесь не для консультации.

И он понимающе улыбнулся, словно заговорщик. Ни комиссар, ни бригадир не ответили на его дружескую улыбку, и оба остались стоять.

– Спасибо вам за гостеприимство, профессор, но нам необходимо поговорить с вашей супругой, и чем раньше мы сможем это сделать, тем лучше.

– Вы увидитесь с ней, комиссар. Сейчас она придет. Но я должен присутствовать при допросе, если не как муж, то как ее адвокат. Иначе быть не может. Чтобы увидеть мою жену без меня, вам придется ее арестовать – разумеется, если вы найдете судью, который согласится дать разрешение на арест. Позвать ее?

Ричарди быстро подумал: ему нужно задать всего несколько вопросов, которые, возможно, приведут к полному завершению расследования. И задать их женщине из кварталов знати, у которой возникла причуда ходить к старой гадалке.

– Хорошо, профессор.