Текст книги "От звезды к звезде. Брижит Бардо, Катрин Денев, Джейн Фонда..."

Когда Джейн в этом убедилась, она постепенно сдалась, и они подружились. Помню один разговор Джейн с отцом.

– Она слишком молода для тебя. Она тебя скоро бросит.

– Бросить Фонду невозможно, – сказал Генри.

Посмотрев на него, Джейн улыбнулась. Эту фразу она впоследствии повторяла много раз.

«Карусель» был добротно разыгранной, слегка надуманной комедией. Адресованная не одним киноинтеллектуалам, она одновременно была лишена той простоты, которая могла сделать ее доступной массовому зрителю. То есть носила излишний отпечаток парижского продукта потребления. Разумеется, в ней только и говорилось о любви и сексе, но это не был эротический фильм. Джейн лишь слегка оголяла в нем свои плечи.

Все это не помешало американским прокатчикам (компании Джо Левина) выпустить огромный постер с совершенно обнаженной Джейн и повесить его в нью-йоркском Тайм-сквере. Джейн приняла это очень плохо. Меня же больше возмущало качество рекламы. Джейн подала в суд. В результате шесть квадратных метров ее бедер были закрыты черным прямоугольником, добавив к дурновкусию еще и оттенок порнографии.

На меня снова посыпались обвинения, что все мои картины вызывают скандал. Но вопреки тому, что думают прокатчики, публику не обманешь. Трудно представить себе что-то худшее, чем продукт под фальшивой этикеткой.

Несмотря на успех «Кэт Баллу», Джейн попрежнему не пользовалась статусом «звезды» в Америке. «Звездой» фильма стала лошадь Ли Марвина, которая засыпала, едва он начинал пить. А так как травоядных тогда еще не награждали призами, то «Оскара» за роль второго плана получил Ли.

Сэм Спигел предложил Джейн главную роль в серьезном фильме «Побег», в котором должны были сниматься Марлон Брандо, Роберт Рэдфорд, Э. Дж. Маршалл, Энджи Дикенсон. Лилиан Хэллман принимала участие в написании сценария, а режиссером был выбран Артур Пенн.

Джейн не без оснований беспокоилась по поводу судьбы картины. Она видела, как скучал на съемках Марлон Брандо, и однажды вечером гениально спародировала его в роли шерифа-тугодума, которому требуются две минуты, чтобы произнести «да». Она показывала Марлона в своем кабинете шерифа. Вот он вздыхает, трет нос, устремив взгляд в объектив камеры, и никак не может найти ответ на заданный вопрос, не уронив чувства своего достоинства. Он откидывается в кресле, бесшумно рыгает, поворачивает голову и смотрит на проходящую по комнате кошку, а потом, любуясь лучом солнечного света, пытается припомнить расстояние от земли до солнца, теребит мочку уха и, продолжая размышлять над заданным вопросом, закрывает и открывает глаза, опять откидывает голову, словно собираясь рассмеяться, но удерживается, хватает со стола пятицентовую монету и так пристально ее рассматривает, словно там написан ответ на вопрос «Кто сотворил Бога?». Наконец поворачивается к собеседнику и произносит «да».

Разыгранная сценка в каком-то смысле была не хуже той, которую однажды разыграл Марлон Брандо на Елисейских полях в качестве единственного актера в пьесе «Трамвай „Желание“».

В 1965 году большинство американцев еще не отдавало себе отчета, в какой капкан загнало правительство страну во Вьетнаме. И из него с каждым днем становилось все труднее выбраться. Когда я говорил Джейн, что Франция в Индокитае оказалась точно в такой же ситуации, она мне не верила.

– Ваша война была колониальная, – отвечала она.

– Никакой разницы.

– В отличие от французов мы не защищаем там материальные интересы. Мы там лишь для того, чтобы сказать коммунистам: стоп, хватит!

– Ты права: хороший коммунист – это мертвый коммунист. Надеюсь, во Вьетнаме останется больше вьетнамцев, чем краснокожих в Америке.

Это был укол с моей стороны, но она отнеслась к моим словам очень серьезно.

– Мне ненавистно, как мы поступили с индейцами, – говорила она. – Но этот геноцид не имеет ничего общего с вьетнамским.

Я и не догадывался, насколько это ее волновало.

Приехала пожить у нас на несколько недель в Малибу мама. Она привезла французские газеты и журналы. Из них я узнал, что Брижит вместе с Жанной Моро снимаются в Мексике в фильме Луи Малля «Вива Мария», а также что у Катрин роман с английским фотографом «звезд» и манекенщиц Дэвидом Бэйли, порвавшим ради нее с очаровательной Джейн Кримптон.

Ничто, стало быть, не подталкивало нас с Джейн к решению пожениться.

Биографы Джейн Фонды писали: «Вадим настоял на том, чтобы она вышла за него замуж, в конце концов она сказала „да“». Я же не только не настаивал, но даже не намекал, что хочу узаконить наши отношения. Да и вообще утверждать, что Джейн способна принять такое решение из слабости, усталости или по доброте душевной, означало совсем не знать ее. Она бы никогда никому не позволила за нее решать такие важные вопросы.

Другие спекулировали тем, что я якобы нуждался в рекламе. В таком случае, зачем нам понадобился этот тайный брак, о котором запоздало узнавшая печать почти ничего не сообщила? (На церемонии присутствовала в качестве частного лица журналистка Ориана Феллачи, но ничего не написала потом.) Если бы мы только хотели, нам с Джейн ничего не стоило раззвонить об этом по всему свету. А мы поступили как раз наоборот. Обо всем знали только самые близкие люди, да и то мы им сообщили за три дня до церемонии. Мы арендовали частный самолет в Лас-Вегасе, где Джейн послала меня одного в муниципалитет купить лицензию и подписать разные бумаги. Поэтому никому не пришла в голову истинная причина нашего приезда в этот город.

Брачная церемония состоялась в нашем номере отеля «Дюна» в присутствии восьми свидетелей. Большинство наших друзей и члены моей семьи во Франции узнали о свадьбе только на другой день.

В поездке в Лас-Вегас приняли участие упомянутая выше Ориана Феллачи, моя мать, Кристиан Маркан и его жена Тина (дочь актера Жан-Пьера Омона), Питер Фонда и его жена Сьюзен, Деннис Хоппер и его жена Брук Хауард, лучшая подруга Джейн.

Судья, перед которым мы предстали, был такого огромного роста, что едва протиснулся в дверь. Он очень огорчился, узнав, что мы забыли о кольцах. «Пропала лучшая часть моей речи», – пожаловался он. Чтобы не огорчать этого прекрасного человека, Кристиан и Тина одолжили нам свои кольца. К сожалению, кольцо Тины оказалось слишком широким для Джейн, так что ей пришлось держать палец вверх. (А это весьма походило на неприличный жест и мы едва сохраняли серьезность.) Несмотря на этот комический инцидент, Джейн разволновалась, расплакалась. Что явилось для всех большим сюрпризом. Судя по ее слезам, она, оказывается, придавала символическому смыслу венчания куда большее значение, чем сама хотела признать.

Мы провели вечер, смешавшись с туристами нашего отеля. Мы были счастливы. Не смея произнести слово «навечно», мы искренно надеялись, что жизнь позволит нам состариться вместе.

Я выиграл две тысячи долларов в баккара, и на другой день тем же маленьким самолетом мы вернулись в Барбенк. Жизнь мистера и миссис Племянников потекла без видимых изменений своим чередом.

Но вопрос, почему мы все-таки поженились, не был снят с повестки дня.

Возможно, уже тогда, мечтая стать матерью, Джейн полагала, что для ребенка лучше, когда у него женатые родители. Она решительно отказывалась видеть в Вадиме сердцееда, добавившего к своему списку жертв наивную американку. Выйдя за меня, она как бы придавала моральный смысл нашему союзу. Мы словно говорили всем, что любим друг друга, как все люди на свете, что хотим быть счастливыми, как все на свете, что хотим создать семейный очаг.

В характере Джейн все доводить до конца. Наш брак служил подтверждением ее желания на тот момент стать идеальной женой и матерью. Замечу, что Джейн куда более чувствительна к общественному мнению, чем заявляла в печати, где ее высказывания часто носили провокационный характер.

Мне же мысль жениться на Джейн доставила искреннее удовольствие. Не придавая излишнего значения этому факту, я все же чувствовал себя в США более удобно в качестве мужа, чем любовника, составляющего часть багажа известной актрисы.

Для большинства людей брак – это самоцель, общественный договор, заключаемый ради счастья в семейной жизни. Для нас, напротив, это означало нарушение прежних принципов. Но, отказываясь от всех правил, разве не устанавливаешь новые?

Сами того не подозревая, мы спровоцировали целую серию бракосочетаний. Через пять дней после нас, 19 августа, Катрин Денев вышла замуж в Лондоне за Дэвида Бэйли. А в декабре Ширли Адамс стала пятой миссис Генри Фонда.

Если к браку Ширли и Генри я был подготовлен, то замужество Катрин меня весьма удивило. Сколько раз она говорила журналистам, что против этой архаической формальности, что истинная любовь возможна только при полном взаимопонимании и что, кстати сказать, она никогда не отказывалась выйти за меня замуж (!).

Может быть, это был ее реванш: то, что ей не удалось со мной, она, мол, осуществит с другим. Параллель с моей жизнью была налицо. Я влюбился в известную американскую актрису, она – в известного английского фотографа. Я проводил часть времени в США, она решила поселиться в Англии. Я женился на американке, она вышла замуж за своего англичанина.

Было ли это простым совпадением?

27

Купленная Джейн ферма в Сэнт-Уэн-Маршефруа (сто два жителя) в шестидесяти километрах от Парижа и в пяти от маленького Удана, лежала среди полей. Буковый и дубовый лес, гектар которого принадлежал нам, рос на низких, восточных холмах Иль-де-Франса. На запад и север простирались бесконечные поля, по которым бегали зайцы, кабаны и летали куропатки. Эти поля то тут, то там пересекались рядами высоких тополей. На юге виднелись редкие, скрытые в рощах домики. Нежный, умиротворяющий пейзаж, расцвеченный летом и весной своими красками, закутанный в туман осенью, молчаливый и заснеженный в зимние месяцы.

Во Франции Джейн по большей части была свободна от профессиональных забот. После скетча в «Карусели» она снялась за пять лет лишь в двух фильмах. И теперь всю свою недюжинную энергию направила на ремонт и обстановку в доме, на цветники и посадки в большом саду. Чтобы замостить двор, мы купили в соседнем замке камни мостовой ХVII века, с оставшимися следами карет той эпохи. Зимнюю оранжерею, курятник, корт для игры в бадминтон, качели, пандус и автобан для детей мы построили в саду. Полученный от «Каламбии» после «Кэт Баллу» в подарок пони имел собственную конюшню. Натали седлала его, когда собиралась в школу или за молоком и творогом на соседнюю ферму. В пристройках мы оборудовали монтажную и комнаты для друзей, а гумно превратили в зимний бассейн и просмотровый зал.

В меру своих возможностей я принимал участие в расходах, которые в основном взяла на себя Джейн. У нас никогда не было конфликтов из-за денег. Я хорошо зарабатывал. Но ведь известно, что актеры получают больше, чем режиссеры, да еще могут сниматься в нескольких картинах подряд. Выбор сюжета, работа над сценарием, подготовительный период, съемки и постсъемочный цикл занимали столько времени, что мне удавалось снять не более одного фильма в два года.

Джейн советовалась со мной, но я старался не вмешиваться в ее дела. Иногда я излагал ей свое мнение. Моник Карон продала нам свою машину «панхард левассор» 1937 года, коллекционную вещь, у которой был лишь один недостаток: она не двигалась с места. Я отдал разрезать ее газовой горелкой по длине, а затем спаял вокруг березы в середине парка. Никто не мог понять, каким образом дерево проросло через машину. Со временем эта скульптура приобрела большую известность (новые владельцы демонстрируют ее своим друзьям). А еще я поставил между спальней и ванной стеклянную перегородку, которая зашторивалась путем нажатия кнопки.

Джейн навезла много саженцев деревьев для сада. Эта привычка сажать с годами стала у нее наваждением. В саду (размером в несколько гектаров) поселились сосны, березы, бугенвиллеи, буки. Мы даже раздобыли ливанский кедр. Джейн покупала все более высокие деревья. И этот лес, росший по соседству с настоящим, обошелся ей в астрономическую сумму. Однажды я заметил: «Если бы у Бога был счет в банке, он бы посадил такой сад». Вероятно, она страдала, что живет далеко от родины и (бессознательно) искала, за что здесь зацепиться.

Вместе с нами в Сэнт-Уэн-Маршефруа обосновалась семья итальянцев: отец, мать, дочь и сын. (Мы никак не находили название нашему дому, который именовали то «домом», то «фермой» или «Уданом».) Итальянцы помогали нам по хозяйству и на кухне, следили за садом и кормили животных, ухаживали за нами и Натали (ей было 8 лет), что оказалось очень удобным. Джейн легко могла бы стать директором предприятия, но только не домашней хозяйкой, занятой уборкой, проводящей время у плиты и орудующей горшками.

Она все чаще составляла списки, спорила со слесарем, столяром, каменщиками и малярами, распоряжалась персоналом. Дважды в неделю отправлялась в Париж на занятия классическим танцем и читала присланные из Голливуда сценарии. Подчас запиралась на кухне, чтобы приготовить свои любимые блюда – ветчину по-новоорлеански или индейку с ананасами.

К нам приезжало много друзей, и она демонстрировала всем свои таланты хозяйки дома. Я был бы не прочь, чтобы эта идеальная супруга больше отдыхала. Но лениться себе она позволяла только на каникулах.

Вокруг дома мы посадили подсолнухи, вскоре они так разрослись, что достигли крыши фермы.

– Что ты с ними сделала? – спросил я у Джейн.

– Я знаю петушиное слово, которое помогает расти чему угодно, – ответила она.

«Погоня» не имела ожидаемого успеха. Джейн снялась следом у Джэзона Ломбардса и Дина Джонса в картине «Снова страстная среда», очень милой комедии, хорошо принятой критикой и зрителями.

В начале 1966 года я закончил сценарий «Добычи», современной версии романа Золя, посвященного нравам французской буржуазии и финансовых кругов конца ХIX века.

Какие бы роли до сих пор ни играла Джейн – серьезные или легкие, – все они были в одном ключе. Я хочу сказать, что характеры ее героинь на протяжении фильмов не менялись. В «Добыче» я дал ей роль женщины, которая превращалась в совсем другого человека. Молодая девушка из хорошей семьи, воспитанная в монастыре, Рене рано выходит замуж за могущественного финансиста. Он старше ее на 20 лет, но еще очень привлекательный мужчина (Саккара играл Мишель Пикколи). К жене он относится как к роскошной кукле. Она могла бы так и остаться холодной, светской и не удовлетворенной жизнью, не знающей, что такое настоящая любовь, женщиной, если бы в доме отца по окончании учебы не появился его сын от первого брака. Рене очертя голову влюбляется в него. Любовь преображает ее. Она требует развода, чтобы жить с молодым любовником. Саккар не может снести такое унижение. К тому же он решил женить сына на богатой невесте, чтобы спасти свою терпящую бедствие финансовую империю. С помощью иезуитских приемов он подтолкнет Рене к безумию.

В конце фильма, обрезав волосы, чтобы потрафить капризу любовника, она появляется в таком виде во время костюмированного бала по случаю обручения Саккара-младшего с богатой наследницей и теряет разум от горя. Не я один находил, что Джейн в этой сцене была просто великолепна.

Некоторые критики упрекали меня за то, что я не до конца следовал роману Золя. Но в целом во Франции, Европе и многих странах картина была встречена с уважением, и имела коммерческий успех. Джейн же одержала личный триумф. Она выиграла пари, доказав, что добьется статуса «звезды», не ожидая признания Голливуда («Оскара» она получит через несколько лет). Это был важный шаг в ее карьере. В Европе она стала номером один в бокс-оффисе,[7]7
  Буквально «касса», но обычно обозначает сборы от фильма.


[Закрыть] доказав разнообразие своих творческих возможностей.

Я всегда недоумеваю, когда журналисты пишут об эротике и «голых сценах» в моих картинах. Из ста десяти минут фильма только на протяжении трех минут Джейн предстает частично раздетая (совершенно голой она не показана ни разу). Как же можно было говорить, что она разгуливает нагая весь фильм. Кстати сказать, многие бы нисколько не возражали по этому поводу. Впрочем, надо признать, что библейский символ Евы и змеи проник в общество куда глубже, чем думают. Нагая женщина должна быть невинной. Открывая для себя наслаждение, она, мол, ввергает мир в несчастья, от которых страдает вся человеческая раса.

В «Возвращении домой» сняты куда более откровенные сцены, но никто на них не обратил внимания. Почему? Потому что у героини Джейн было извинение. Она заставляла партнера целовать свои интимные места и смело садилась на него верхом, чтобы доказать ему, что, несмотря на паралич ног, он сохранил потенцию. В общем, прекрасная была картина (часть этой сцены снималась с дублершей).

Чтобы оправдать наслаждение в любви ради самого наслаждения, лучше было возмущаться, критиковать или смеяться, словно все это не про нас. Родившись на свет, я выбрал не ту цивилизацию.

Вскоре после выхода «Добычи» мы были приглашены поужинать на остров Сен-Луи к Жоржу Помпиду, тогда премьер-министру. Это был высокообразованный человек и знаток искусства. Его жена Клод разделяла его увлечение живописью, скульптурой и антиквариатом.

За столом нас было человек пятнадцать. Среди гостей находились академик Морис Дрюон, художник Бальтюс. Помимо хозяина единственным политиком был министр культуры Андре Мальро. Интересная беседа вращалась вокруг самых разных тем. Обсуждение актуальных политических проблем в мире позволило Джейн получить о них иное представление, чем если бы она находилась в Голливуде или Нью-Йорке. (Вскоре после приезда во Францию мы однажды ужинали с Жоржем Помпиду. Французский ее тогда еще хромал, и она не сразу поняла, какое место в обществе занимает хозяин дома. «Это самый важный человек в правительстве», – сказали ей. Во время трапезы она повернулась к нему и спросила: «Значит вы большая шишка?» В то время Джейн еще не отделяла жаргон от хорошего французского. Ее оплошность, впрочем, позабавила Помпиду.)

К полуночи гости разошлись. Спустя два часа премьер-министр, его жена и мы с Джейн еще болтали в гостиной. Точнее, разговаривали мы с Клод, а Джейн и хозяин дома в восхищении застыли перед полотном Шагала в примыкающем к комнате кабинете.

Все крупные политические деятели Франции всегда были поклонниками женской красоты. Помпиду не составлял исключение. Вернувшись в салон, Джейн казалась не только восхищенной, но и удивленной оказанным ей вниманием со стороны такого человека, как Помпиду. Я понял по ее глазам, что пора уходить, и пояснил, что нам рано вставать.

– Мне тоже, – вздохнул премьер-министр.

Возможно, наш уход и разочаровал его, но он это никак не показал. Когда мы с ним увиделись снова, он уже стал президентом Республики, но оказал Джейн все то же внимание.

Я представил Джейн еще одного замечательного человека – писателя Роже Вайана, близкого до войны к движению сюрреалистов и дадаистов. Герой Сопротивления в рядах коммунистов, он порвал затем с КПФ, испытывая отвращение к ее руководству за подчиненность московским сталинистам.

Славу ему принес роман «Странная игра», а позднее «Закон» – Гонкуровскую премию. Вольнодумец и моралист, он строго следовал своим интеллектуальным взглядам. Это был человек высочайшей пробы. Мы с ним сблизились во время работы над сценарием «Опасных связей». Это он помог Джейн понять, что мир не делится на черное и белое: с одной стороны, мол, хорошие, демократические страны, а с другой – плохие, социалистические. Его антикоммунизм не опирался подобно американскому на страх и незнание взглядов противника. Ему прекрасно было известно, что марксистская философия ведет к тоталитаризму, а капитализму сопутствует такая его крайняя форма, как диктатура денег.

Это был теоретик личной свободы, одинаково отвергавший как иудо-христианский пуританизм, так и коммунистическое лицемерие относительно секса и права на наслаждение. «Единственное право, не записанное в Декларации прав человека и в американской конституции, – утверждал он, – право на счастье без права на наслаждение есть сплошной обман». Подобное кредо, выраженное человеком с таким цельным характером, не побоявшимся рисковать жизнью, отстаивая свои убеждения, не могло не произвести впечатления на Джейн.

Роже Вайан говорил, что не существует истинной любви в семье без отказа от собственничества. В особенности отказа от ревности. Его жена Элизабет прощала ему не только внебрачные приключения, но сама знакомила с девушками и молодыми женщинами, способными ему понравиться.

– А если твоя жена переспит с другом, ты станешь ревновать? – спросила Джейн.

– Это совершенно исключено.

– Почему?

– Тогда она перестанет меня любить.

– Он прав? – спросила Джейн Элизабет.

– Да, – ответила она. – Я перестану его уважать, если он не позволит мне кричать от наслаждения в объятиях другого мужчины.

– Это несправедливо. Я не называю это свободой! – воскликнула Джейн.

– Может быть. Но любовь не всегда представляет математическое уравнение. Мы с Роже нашли свою форму свободы, и мы счастливы.

Наступит день, когда Джейн по-своему и до конца воспользуется предоставленной ей свободой.

В ту ночь после любви, лежа на немного узкой кровати в комнате для друзей, она спросила:

– Ты согласен с теорией Роже?

– Нет, – ответил я.

– Почему?

– Потому что ты не Элизабет.

После подобного ответа, который таковым и назвать было нельзя, я поцеловал Джейн и мы уснули.

Сегодня я бы нашел, что ответить. А тогда не сумел. Живя в разное время с тремя разными женщинами, я следовал определенным правилам игры, то есть старался соблюдать супружескую верность, подчас заслуживая ноль за поведение. И пришел к выводу, что сексуальной рутине, как неизбежному следствию моногамии, сопутствует вранье или, точнее сказать, тайные измены друг другу. Лично я не вижу в этом ничего трагического. Во-первых, это забавляет друзей, а во-вторых, не столь болезненно, как окончательный разрыв. Тем не менее я никогда не замечал, чтобы моногамия обеспечивала соблюдение контракта на счастье. Исключение составляют те пары, которые ставятся всем в пример, но которые много лет не занимаются любовью.

Вот почему я решил жить по собственным правилам.

После трех лет жизни с Джейн я убедил себя в том, что успешная семейная жизнь сводится к следующей формуле – или фразе – из восьми слов: сексуальная свобода на взаимно выраженной и согласованной основе. Изменяя Джейн, я всегда признавался ей в этом. Я приглашал домой некоторых молодых женщин, подчас даже в нашу постель. Я не настаивал, чтобы Джейн принимала участие в наших утехах, но добивался ее согласия. Такое соучастие не угрожало моей привязанности к жене. Напротив – только подстегивало ее.

Но я слишком поздно понял, что она страдает от этого. С обычным для нее упрямством, мужеством и благородством Джейн готова была идти до конца в таких вещах, полагая, что напрасно цепляется за традиционную мораль, о которой я говорил, что она устарела. Все дело в том, что она не была создана для такой формы свободы. Недавно она мне призналась, что чувствовала себя униженной, слабой и даже виновной в том, что она – женщина. Я же просто не заметил, что, потеряв уважение к себе, она перестала восхищаться мной.

То обстоятельство, что Джейн отвергала всякое внебрачное приключение, должно было бы меня озадачить. Я же двигался по дороге с односторонним движением. Убежденный, что нашел формулу счастья, я не видел пропасти под ногами.

Позднее Джейн предпримет ответные ходы и найдет удовлетворение своих желаний в других объятиях. А так как она ничего от меня не скрывала, я не понял, что, защищая собственную сексуальную свободу, она лишь самоустранялась. Не участвуя в моей игре, Джейн лишь отдалялась от меня.

У моего ослепления были смягчающие обстоятельства: особая атмосфера конца шестидесятых годов, несомненные мутации в западном мире, новые теории (новые ли?) о сексуальной свободе и правах женщин, когда у людей возникли сомнения в обоснованности извечных правил поведения. Старые стены рушились, а никто не думал, чем их заменить.

Мы с Джейн были подопытными свинками переживавшего мутацию общества, но сами не имели об этом понятия.

28

Я уже сказал, что Джейн была привержена вековым семейным традициям – супружеской верности, традиционному пониманию роли семьи. Ей была чужда философия неораспутства, которую я стремился воплотить на практике. Но как все исключительные личности, она страдала – или находила наслаждение – от глубоких внутренних противоречий.

В ней было что-то языческое, мифическое. Я воспользуюсь словами Ромена Гари о Джейн: «Я увидел ее однажды на пляже при восходе солнца, языческую, похожую на благостную и нагую богиню. За ней следовали нимфа и фавны. Это была картина из начала жизни на земле, картина молодости, дерзости и свободы».

Ромен Гари приехал на уик-энд в Сен-Тропе и жил в отеле «Гаити» на пляже Пампелонн, где мы отдыхали с Джейн. Страдая от бессонницы, он дожидался наступления дня, стоя около окна, когда увидел сцену, не предназначенную для глаз свидетелей. Смеясь, нагая Джейн бежала к морю, а за ней такие же нагие следовали женщина и двое мужчин. Бросившись в воду, все четверо поплыли к стоявшей на якоре в пятидесяти метрах от берега яхте «Рива». «И уплыли на ней к горизонту, – добавил Гари, – словно Средиземное море было их садом, наслаждение – правом, а нагота – свадебной одеждой».

Накануне вечером к нам с Джейн пришли в гости друзья – П. и его молодая жена Т. Он был ровесником Джейн. Лет тридцати, красивый, умный, застенчивый парень, наделенный очень своеобразным черным юмором. Своими формами Т. напоминала роденовскую статую. Глаза ее лучились радостью жизни. Она обладала тем типом красоты, которая притягивает мужчин, даже когда она стоит к ним спиной. По дороге в Рим они решили завернуть в Сен-Тропе, чтобы поужинать с нами.

После ужина при свечах на террасе нашего «люкса» Т. и П. решили, что ехать слишком поздно.

– Можете спать на диване в салоне, – предложила Джейн.

Когда начало светать, мы все еще смеялись и болтали. И должно быть, не очень устали, раз решили побегать по пустынному пляжу, не подумав о том, чтобы одеться. Эту-то сцену и видел из своего окна Ромен Гари.

Целый период нашей жизни представляется мне принадлежащим скорее к области грез, чем реальности. Нью-Йорк конца 60-х годов – это Поп-Арт, Энди Уорхол, «Вилледж», хиппи, отрицание традиционной морали во всем ее разнообразии, радость жизни и боль от нее же, которые породили стиль, позаимствованный у старой метрополии – Парижа. Нью-Йорк праздновал торжество секса, не испытывая чувства вины, и был чисто американским социологическим и культурным явлением, неведомым и поразительным для страны с пуританскими традициями. Но динамика самого явления оказалась достойной легендарных пионеров Америки.

Мы переходили из пресловутого «Макс Канзас Сити» в поразительную мастерскую художника Лихтенштейна, из «Фактори» Энди Уорхола в склад на 10-й улице, служивший театром для молодой труппы актеров. Зрители располагались на лесах на разных уровнях, как ласточки на телеграфных проводах. Сцены не было. Совершенно голые актеры играли в середине и подчас отправлялись гулять среди зрителей. Это был не эротический, а, скорее, философский, полный смутной символики спектакль. Речь в нем шла о рождении тирана. Мне доказывали, что политический смысл пьесы очевиден, но сей аспект представления ускользал от меня. Раскачиваясь на досках, я провел там прекрасный вечер.

Именно в ту ночь в шумном и оживленном кабаке Джейн повстречала Е. Они так танцевали, что только слепому не было видно, как их тянет друг к другу. Когда они вернулись к столику, за которым я сидел с приятельницей Е., красивой, умненькой брюнеткой, Джейн сказала:

– Он хочет меня умыкнуть.

Е. был на несколько лет моложе Джейн. Это был не очень высокий, но хорошо сложенный блондин, такой красивый, что дыхание перехватывало. Тонкие черты его лица и глаза необычайной чистоты и невинности придавали ему лик архангела. Но сей субъект был абсолютно аморален.

С годами пытаешься разобраться в своих воспоминаниях. Эти ночи, точнее – конец ночей в Нью-Йорке и начало дня – оказались самыми поразительными в моей жизни. Мы пробыли тогда в Нью-Йорке не более двух недель. Е. то появлялся, то исчезал, как распутный и прелестный эльф.

Да, я смутно вспоминаю об этом времени как о чем-то, происходившем во сне. Сегодняшняя Джейн и тогдашняя – это две разные женщины. Одна перевоплотилась в другую, не пройдя через смерть и рождение.

29

В записке по-итальянски с большими ошибками значилось: «Если вы не придете в полдень в воскресенье на угол площади Навоны и авеню, мама убьет папу. Мне семь лет, зовут Стефания. Я вас встречу».

Как и другие, я получал много писем от сумасшедших. Но эта записка была написана ребенком. И я отправился на площадь Навоны к назначенному часу.

Меня схватил за руку мальчонка.

– Дотторе Вадим?

– Да.

– Это я написал.

– Тебя зовут Стефанией? – удивился я.

– Нет. Но я подумал, что ради мальчика ты не придешь.

Подобные идеи могут прийти в голову только маленьким римлянам.

– Как тебя зовут, Стефания? – насмешливо спросил я.

– Франко.

– О’кэй, Франко. Что тебе надо? Денег? Сколько?

– От денег не откажусь. Но главное, не хочу, чтобы мама убила папу.

– Но я тут при чем?

– Не ты, дотторе. Твоя жена. Ла Фонда.

Я угостил Франко мороженым, мы уселись на бортик прославленного фонтана, и он рассказал целую историю.

Однако начало ее восходит к тому дню, с год назад, когда Джейн получила в Малибу письмо, которое теперь могло сделать Франко сиротой. Джейн прочла его тогда, смяла и выбросила в корзину. Не в моих привычках задавать жене вопросы по поводу писем к ней. Но тут, сам не знаю почему, я изменил своему правилу.

– О чем там речь?

– Итальянский продюсер Дино Де Лоурентис предлагает сняться в фильме по комиксу.

– Можно прочесть?

– Конечно.

Я вынул письмо из корзины, разгладил его и прочитал. Речь шла о хорошо известном французском комиксе, героиню которого звали Барбарелла. Сначала Дино предложил роль Брижит Бардо и Софии Лорен, но обе отказались. Они среагировали в точности как Джейн: «Персонаж комикса? Это несерьезно».

Тогда еще не началась мода на «Звездные войны», «Супермена» и «В поисках потерянного ковчега». Мне же давно хотелось снять фильм на базе научно-популярного сюжета или комикса.

Я объяснил Джейн, что кино развивается и скоро фантастика и галактические комедии в стиле «Барбареллы» займут важное место. Я не смог ее убедить, но, понимая, как я увлечен этим сюжетом, она написала Дино Де Лаурентису.

Дино готов был поручить мне постановку фильма, но при условии согласия Джейн сняться в нем. Из любви ко мне она второй раз принимала решение, имевшее значение для моей карьеры. Два года назад продюсеры «Доктора Живаго» предложили ей роль, которую Дэвид Лин в конце концов отдал Джули Кристи. А Джейн отклонила предложение, не желая провести семь недель в Испании вдали от меня. Хотя и мечтала сняться у знаменитого английского режиссера.