Текст книги "Грабители"

– Кого?

– Я не хотел бы об этом говорить. Однако, если вы настаиваете, я просил бы, чтобы это осталось между нами. Мой друг, как вы уже знаете, инженер Рыдзевский, изобрел материал, известный под названием «соляр». Это очень выгодный современный материал… дело не в технических достоинствах. Открытие было сделано через несколько месяцев после смерти Бильского, и ходила даже сплетня, что это был замысел Бильского… Впрочем, Рыдзевский был самым близким к нему сотрудником и его ассистентом… Так что сплетня полностью лишена оснований… В бумагах Бильского нет на этот счет ни одной заметки…

– А может, ее кто-то изъял? – Кортель вдруг почувствовал, что задал лишний вопрос.

Ладынь улыбнулся.

– Бильский был жутким педантом, пан инспектор. Его записки тщательно пронумерованы, впрочем, вы сами увидите. Они, оказывается, преспокойненько лежали в моем столе.

– Кому вы оставляли ключ от стола?

– Секретарю, конечно… Зельской.

– И она и Рыдзевский знали о существовании записок Бильского?

– Да… Я ведь сказал.

Кортель осторожно открыл папку. Надо будет переслать на экспертизу. Ладынь уверен, что забирал бумаги домой, а обнаружил их на работе… Прежде он был уверен… Теперь готов допустить, что он ошибся… Если кто-то выкрал бумаги из домашнего кабинета инженера и отнес их потом в рабочий кабинет, то он рассчитывал, видимо, на рассеянность руководителя института. Вероятно, документы просматривались в перчатках. И к этому причастными могут быть только два лица: Рыдзевский я Зельская… А может, есть и третье: тот, кто мог быть на вилле перед грабителями… Да, но нет ни одного доказательства, что документы были украдены… Может, Ладынь действительно ошибся и оставил их на работе? Тогда зачем он рассказал всю эту историю с Рыдзевский? Он мог бы оставить при себе свои подозрения. Значит, ему для чего-то нужно было рассказать. Кортель почувствовал вдруг ничем не объяснимую неприязнь к Ладыню. Рыдзевский казался ему более симпатичным, чем шеф института.

– Скажите, не было ли в записках Бильского чего-то такого, что могло быть интересным другим лицам?

– Ничего не было, – убежденно заявил Ладынь.

– Никаких мыслей, ценных предложений, выгодных иностранным фирмам?

– Шутите, пан инспектор. Тут даже не о чем говорить.

А может, Ладынь сам придумал исчезновение документов? Но зачем? Чтобы иметь возможность уничтожить их потом, после просмотра, если бы это было необходимо по какой-то причине?… Кортель посчитал эту мысль маловероятной.

– Проявлял ли Рыдзевский какой-либо интерес к запискам Бильского?

– Даже не спрашивал…

В кабинете становилось все жарче. Когда Кортель открыл дверь, из коридора пахнула волна свежего воздуха.

– Я полагаю, что мы еще встретимся, – сказал он на прощание Ладыню и жестом пригласил войти ожидавшую его женщину.

Она была не слишком хороша собой: продолговатое лицо с мужскими чертами, грубая линия губ, накрашенных яркой помадой. Женщина села на стул и тут же достала сигареты.

– Я очень долго ждала, – сказала она. – Я жена Антони Пущака, водителя такси. Не знала, что здесь так долго ждут…

Кортель вспомнил ту девушку, Казимиру Вашко, и подумал, что жена Пущака не имела бы рядом с нею никаких шансов… если бы не деньги отца…

– Я вас слушаю.

Пани Пущак погасила сигарету.

– Извините меня, но дело касается анонимки, – начала она довольно спокойно и внезапно разразилась потоком слов: что она, конечно, любит своего мужа, но жить с ним не будет, если он ее обманывает или если у него руки запятнаны кровью. А деньги… Она не хотела верить отцу, что Антони женится на ней только ради денег, но теперь она все сама видит… Сегодня утром он забрал их общую сберкнижку, хотя они решили, что каждой копейкой будут распоряжаться вместе.

– Я знаю, что я некрасива, – сказала она вдруг спокойней, – а неинтересные девушки не могут слишком много требовать от жизни…

– Может быть, вы начнете все по порядку?

А порядка-то, по словам пани Пущак, никакого нет. Еще перед свадьбой она догадывалась, что Антони ходит с другой девушкой, даже видела его как-то с ней в кафе, но надеялась, что это пройдет. Мать учила ее терпению. «С мужчинами насильно нельзя, моя дорогая». А таксиста вообще не проследишь: у него нет четкого графика работы, всегда может сказать, что ездил далеко. В последнее время он был очень беспокойным, нервным… Вчера он кончил работу в одиннадцать, а когда лег спать, она проверила его карманы.

– Это надо делать, пан инспектор, – заявила она. – И то, что я нашла… – Пани Пущак открыла сумочку и протянула Кортелю серый конверт без адреса.

– Что это?

– Взгляните, пожалуйста, что в нем… может, я и не пришла бы к вам. если бы он не забрал сберкнижку. Он хочет заплатить.

Кортель вытащил из конверта листок бумаги, на котором были наклеены буквы, вырезанные из газет. Прочитал:

«Если ты не хочешь, чтобы милиция и твоя жена узнали, что ты убил свою любовницу, оставь завтра, в среду, в 23.30 пятнадцать тысяч злотых в телефонной будке на углу улиц Черняковской и Снегоцкой. Деньги положи в телефонную книжку и уезжай. Если не сделаешь так, ты знаешь, что тебя ждет…»

– Пан инспектор, он не убивал, – неожиданно зашептала она. – Это вранье. – В ее глазах стояли слезы. – Зачем он хочет платить? Я думала: не пойду… думала… поговорю с ним, но я боюсь… Человек никогда не знает, с кем в действительности имеет дело.

– Вы правы, – сказал Кортель и посмотрел на часы.

Было решено не вызывать Пущака в комендатуру, поскольку шантажист или шантажисты, вероятнее всего, следят за водителем.

Но кто автор анонимки? Свидетель событий на Каневской, о котором до сих пор ничего не знают? Скрывающийся Окольский? Неужели Пущак на самом деле собирался платить? Если это так, тогда он врал на первом допросе.

Опермашины без труда установили местопребывание такси за номером 243. Пущак был на стоянке перед Гданьским вокзалом. Туда выехал Людек и в качестве пассажира попросил отвезти его на тихую и спокойную улицу Прухника. По дороге он установил, что за такси Пущака наблюдения не ведется. На улице Прухника уже стоял Кортель. Инспектор сел рядом с водителем. Пущак сразу не узнал его и, лишь когда остановились на углу Столечной, внимательно посмотрел на нового пассажира.

– Пан капитан?! – удивился он.

– Поезжайте в сторону Белян, – приказал Кортель. – По дороге побеседуем.

Пущак сразу сознался в получении анонимки.

– Ей-богу, пан капитан, – шептал он, – сегодня хотел бежать в милицию, искал в карманах эту записку и не нашел. Да все равно жизни не будет, моя Янка не дает мне покоя…

– Не выдумывайте, Пущак, вы взяли из дома сберкнижку…

– Да, – ответил он.

Они поехали в сторону белянского леса и остановились на участке в конце дороги. По Висле плыл пароход, набитый пассажирами.

– Покажите эту книжечку.

Водитель сидел неподвижно, держась руками за баранку.

– Нечего смотреть, пан капитан, сегодня утром я снял пятнадцать тысяч.

– Почему вы хотели заплатить?

Пущак внезапно взорвался:

– А что мне оставалось делать?! Вас я не боялся, но ее, мою жену… Если бы он написал ей, вы сами понимаете…

– Она и так знала…

– Ничего не знала… Она просто ревнива как черт. Постоянно меня подозревает, что я ей изменяю. Если бы я знал, выбросил…

– Надо было так и сделать, – сухо сказал Кортель. – Может, Казимира Вашко и жила бы еще.

Пущак взглянул на инспектора с испугом.

– Пан капитан, я не виноват! Я ничего не сделал…

– В тот день, когда вы пошли на виллу Ладыня, что сказали жене?

– Что сегодня работаю в ночь.

– Она поверила вам?

– Она мне никогда не верит.

– Где вы поставили автомобиль?

– На площади Инвалидов. Я не хотел подъезжать к чужому дому.

– Не хотели, чтобы вас заметили, – сказал Кортель.

– Я ничего не сделал… Это все через Янку… Она уже несколько раз ездила по городу и искала мое такси. Проверяла, не пошел ли я к девке…

«Она могла и в тот день следить за Пущаком, – подумал Кортель. – А потом… Нет, скорее раньше…»

– Как вы получили анонимку?

– Я нашел ее вчера утром, когда открыл дверцу машины. Она лежала на моем сиденье. Я держу автомобиль около дома.

– Значит, кто-то ночью залез в автомобиль?

– Наверное, кто-то открыл ветровое стекло, – сказал Пущак. – Но я ничего не заметил. Никакого повреждения. Профессиональная работа… – Он умолк, а затем, не глядя на Кортеля, спросил: – Что же мне делать, пан капитан?

– Следуйте точно моей инструкции…

X

На перекрестке улиц Черняковской и Снегоцкой часто можно видеть подвыпивших гуляк. Ночью, когда уже нет сил добраться домой, они направляются к парку культуры и засыпают там на лавочках или попросту в кустах. Время от времени фары милицейских машин находят их в темноте, но милиция бывает здесь редко, и пьяницы безмятежно спят, не опасаясь вытрезвителей.

В ту ночь, где-то в четверть двенадцатого, двое подгулявших молодых людей, с трудом сохраняя равновесие и лихо напевая песенку о швейцаре и седых волосах, дотащились до угла улицы Снегоцкой и остановились у витрины водочного магазина. Им нужна была хотя бы четвертинка. Они пытались сломать засов на дверях и решетку. Наконец один из них сел на тротуар, заявив, что отсюда никуда не пойдет. Другой кое-как поднял его, пытаясь оттащить в глубь улицы Черняковской. Вдоль тротуара на Снегоцкой, как обычно, стояли автомобили. Парень, который, казалось, несколько лучше держался на ногах, заглянул через стекло внутрь польского «фиата» и даже проверил, не забыл ли случайно владелец запереть двери…

Время подходило к половине двенадцатого. Кортель, спрятавшись в кустах, откуда насквозь просматривалась Снегоцкая улица, с улыбкой наблюдал за этой сценой. На ближайшей лавочке дремали двое мужчин в рабочих комбинезонах.

Вдали он увидел приближающийся свет фар. Такси притормозило на углу Снегоцкой. Водитель хлопнул дверцей и вошел в телефонную будку. Взял трубку, осмотрелся… Двое пьяных, с трудом волоча ноги, уходили в сторону нового жилого района между Черняковской и Горношленской. Вокруг было пусто и тихо… Где-то недалеко раздался звук внезапно затормозившего автомобиля. Водитель такси повесил трубку и быстрым движением запихнул продолговатый конверт в телефонную книжку. Выйдя из будки, он, не оглядываясь, сел в машину. Скрежетнула включенная скорость. «Варшава» развернулась и помчалась на Людную.

Кортель нащупал под пиджаком кобуру пистолета. Открыл… Теперь оставалось только ждать…

На обоих тротуарах улицы было пусто. Тишина. Где-то далеко на Горношленской опять какой-то пьяный пытался затянуть песню о швейцаре и о ключе. Перебежала дорогу девушка. Вспыхнули автомобильные фары, красный «рено» резко затормозил перед домом на углу улицы Гвардистов и Черняковской.

Неужели шантажисту не хватило смелости? Шли минуты. И наконец Кортель увидел: в воротах дома на Снегоцкой появился высокий мужчина. Инспектор не увидел его лица, но силуэт показался ему знакомым… Мужчина долго осматривался и, не заметив ничего подозрительного, быстрым шагом направился к телефонной будке. Даже не поднимая трубки, он раскрыл книжку, вытащил оттуда продолговатый конверт и сунул его в карман. Когда он толкнул дверь, на тротуаре снова появились двое пьяных. Из «фиата», стоявшего на Снегоцкой, выбежал мужчина в светлом плаще, и двое в комбинезонах, мирно дремавших рядом с Кортелем, уже перебегали дорогу… Мужчина все понял. Он был окружен. И мог побежать только в одном направлении: прямо по Черняковской к новому району. Не задумываясь, он оттолкнул пьяного, который очень близко подлез к нему, но тот даже не пошатнулся – быстрым движением он бросил мужчину на тротуар, а его коллега, тот, что напевал песню о швейцаре, уже надевал наручники. Операция была окончена. Она прошла легко, легче, чем предполагали ее участники. Мужчина в наручниках с трудом поднялся с земли, вероятно, он не был профессионалом.

Кортель подошел к нему и посмотрел в лицо. И тут же его узнал: это был Альфред Вашко – двоюродный брат убитой Казимиры. Он тяжело дышал раскрытым ртом.

Подъехала машина. Кортель сел рядом с водителем и взглянул на часы. Был уже первый час, звонить Басе поздно, но сегодня он все равно не позвонил бы ей…

Допрос инспектор начал утром следующего дня. Длинные руки Вашко беспомощно лежали на коленях. Инспектор закурил сигарету и стал просматривать протокол. Он никогда не начинал разговор с ходу. В кабинете стояла тишина и только слышалось тяжелое дыхание Вашко.

– Расскажите подробнее, что вы делали вчера вечером, – сказал наконец Кортель.

– Вы же знаете…

– Рассказывайте…

– Ну, мы кончили работу в мастерской около семи, потом я пошел домой, поужинал и поехал на Черняковскую.

– Зачем?

Вашко заколебался. Кортель знал это состояние допрашиваемых, когда те еще раздумывают, стоит ли говорить правду, молчать или же все отрицать… Они лихорадочно отыскивают самую удобную версию, начинают с вранья, потом отступают и вконец запутываются. Вашко создавал впечатление человека, лишенного воображения, думал медленно; ночи, проведенной им в камере, видно, не хватило для создания легенды, которую можно было бы всучить следствию. Понимая это, Кортель выбрал достаточно простой, но почти всегда срабатывающий метод допроса.

– Я предупреждаю, на вас может пасть подозрение в убийстве вашей сестры Казимиры Вашко, – сказал он сухо.

Парень вскочил со стула и, чуть наклонившись над столом, забормотал:

– Я… пан… я же ее пальцем никогда не тронул! Я ее… Нет! – вскрикнул он. – Это он вам так сказал. Он врет!

– Сядьте! – резко перебил его Кортель. – Для вас единственное спасение – говорить правду!

Сколько раз Кортель повторял эту фразу! Он подумал, что опыт однажды подведет его…

– Я не буду врать, – сказал тихо Вашко.

– Увидим. Когда вы узнали о том, что Пущак дружит с вашей сестрой?

– Давно, очень давно… несколько месяцев назад.

– Она вам об этом сама сказала?

– Нет. Она была замкнутой, извините. Только несколько недель назад шепнула матери, что выходит замуж за шофера, который купил такси. Радовалась…

– Откуда вы это узнали?

– Я их видел.

– Вы следили за ней?

Альфред Вашко молчал.

– Вы ходили за ней?

– Ходил, – подтвердил он. Его взгляд не казался теперь усталым, парень смотрел куда-то в пространство, как бы забыв о том, где он находится. – Да, – говорил он. – Пущак сажал ее в такси и вез за город. На Медзошинский Вал. – Он едва сдержал проклятия. – Она соглашалась на все, потому что у этого типа были деньги и он обещал жениться на ней. Она была дурочкой. Наивной. Я все знал! – снова взорвался он. – Я мог бы рассказать ей, что он женится на другой, но мне было жалко ее…

– За Пущаком вы тоже следили?

– Следил, – сказал он равнодушно. – Она возвращалась домой счастливая, вся накрашена, а я… – Он вдруг съежился на стуле и протянул перед собой руки, опираясь толстыми пальцами о стол. – Мать знала. Мать говорила мне: «Она же сестра тебе…» Ну и что, что сестра? – крикнул он. – Ну и что? Не родная же… Он не убил бы ее, если бы…

– Откуда вы знаете, что он убил?

Вашко взглянул на Кортеля, глаза его были почти белыми.

– Можете не верить, – пробормотал он. – Я видел Пущака, когда он вылезал из такси на площади Инвалидов.

Значит, во время первого разговора Вашко врал. В тот день он не был ни в мастерской, ни дома.

– Вы видели его на площади Инвалидов? – повторил Кортель. – Что вы там делали?

Парень испугался. Спросил, можно ли закурить, и, получив разрешение, стал жадно затягиваться…

– Что делал? – повторил оп. – Ничего… Я пошел вслед за ней, как всегда. Увидел, что она вошла в виллу… Я немного покружил по Каневской, возвратился на площадь. И тут Пущак подъехал на своем такси, вышел из машины и пошел тоже туда… за ней… А я домой… Ждал всю ночь… А утром пришла милиция…

– Вернемся еще раз к этому, – сказал Кортель.

Инспектор подумал, что Альфред мог быть на вилле и до прихода Пущака, а также и грабителей. Как долго он гулял по Каневской, если на самом деле гулял? Предположим, что Казимира сделала бутерброды, в это время пришли грабители, за ними Пущак… А может, Пущак появился раньше?

– Вы не смотрели на часы? – спросил Кортель.

– Когда? Тогда? У меня нет часов. Дома только будильник.

– Сколько приблизительно времени вы ходили по Каневской?

– Долго.

– Как долго? Двадцать минут? Полчаса?

– Пожалуй, так, – сказал он неуверенно.

– Кого-нибудь видели?

– Только прохожих. Как всегда на улице. Их было мало. Вообще-то я не смотрел, – добавил он.

Вашко обмяк, сидел ссутулясь. Кортель знал, что усталые и равнодушные люди в таком состоянии обычно не врут, а либо молчат, либо говорят правду.

– Когда вы решили шантажировать Пущака?

– После ее смерти…

– Сразу же после ее смерти?

– Нет, прошло дня два… Он должен был мне заплатить, – сказал Вашко резко. – Я решил, что он должен платить мне всю жизнь. Я говорю правду.

– А не пришло ли вам в голову, что прежде всего следовало объясниться в милиции и рассказать все, что знаете о Пущаке?

– Нет, не пришло, – голос его звучал искренне. – Это не мое дело. Мне надо было, чтобы он платил мне всю жизнь за ее смерть. С него причиталось мне…

– Кто-нибудь знал о том, что вы пишете анонимку?

– Я все это один делал. Матери ничего не говорил, ровно столько, чтобы она держала язык за зубами. Я не вру, извините… Я хотел пойти к нему сам и потребовать открыто, но подумал, что если человек будет знать меня, то меньше будет бояться. Мне нужен был его страх больше, чем эти деньги.

Кортель больше уже не задавал вопросов. Прокурор, конечно, без труда подпишет санкцию: шантаж. Но только ли шантаж инкриминируют Альфреду Вашко?

Уже немилосердно досаждала жара. Кортель снял пиджак и встал около окна. Темные тучи повисли над Жолибожем. Подумалось о дожде и тумане. О весенней утренней прохладе. С неохотой подумал о роли, которую он решил сегодня сыграть. Позвонил телефон. Поднося трубку к уху, Кортель был уверен, что звонит шеф, но услышал голос Беганьского, чуть охрипший, ироничный.

– Сколько у тебя уже подозреваемых в убийстве Казимиры Вашко?

– Оставь меня в покое!

– Да не сердись ты, старина. Только не усложняй, а упрощай. Жизнь, если разобраться, чертовски проста. Кстати, у меня сюрприз.

– Слушаю, – сказал Кортель без всякого интереса.

– Нашелся еще один, кто опознал того типа, которого зарезало поездом.

– Опять где-то на другом конце Польши?

– Тебя уже это не интересует? Так я не настаиваю. Скажу, что это девушка. Из Колобжега. Она сейчас в Варшаве. Если у тебя есть хоть полчаса – приезжай.

– Полчаса, – сказал Кортель, – и не больше.

XI

Кафе выглядело довольно грубо, особенно бар с высокими табуретками у стойки и парой столиков в узком и темном углу.

Кортель ждал. Он был готов к долгому ожиданию, для него это не впервой. Терпению инспектор обучался сначала в партизанах, потом па фронте и, наконец, здесь, в милиции. Однажды случилось, что Кортель просидел под деревом двое суток в ожидании преступника, но тот так и не появился. Но сегодня время, которое он должен провести в кафе, тянулось особенно долго. Он заказал рюмку коньяка, потом еще одну, пил не спеша, не спуская глаз с ворот дома напротив. Кортель пытался расслабиться. День сегодня выдался тяжелым, и Кортель заслужил небольшой отдых. В самом деле, допрос Вашко, разговор с шефом, еще эти полчаса у Беганьского, которые вылились почти в час… Он припомнил лицо этой девушки из Колобжега. Девушка! Почти сорокалетняя женщина, некрасивая, но, однако, не лишенная привлекательности. Продолговатое лицо, вздернутый нос, толстые ненакрашенные губы и большие голубые глаза, смотревшие па Кортеля и Беганьского с удивлением и как бы прося о жалости.

– Я увидела этот снимок, – говорила она, – только вчера у тетки в Варшаве. Раз в два года я приезжаю к ней в отпуск. Она всегда собирает старые газеты, я их по вечерам и читаю. Это он! Я его сразу узнала, хотя он очень изменился.

Потом она стала рассказывать о себе и о нем. Она, Валентина Терчик, работает уборщицей на вокзале в Колобжеге. Уже двадцать лет. Не замужем. Живет неплохо. У нее есть своя комнатка, и ни от кого ей ничего не надо. Родители ее из Барановичей, погибли во время войны, из родных осталась одна тетка. Жила она одиноко, пока не появился он. Как-то случилось, он ночевал на вокзале в Колобжеге, ему некуда было идти… Так они и познакомились. Он обычно приезжал на несколько дней, а потом исчезал. Ездил по Польше вроде бы коммивояжером. Слово это она выговорила с трудом. Он продавал разные вещи, но какие, она не могла сказать. Скорее всего картины, хотя он никогда ничего не показывал. Всегда имел при себе небольшой чемоданчик. Зарабатывал он мало и, когда объявлялся, обещал, что ждать осталось недолго, еще несколько месяцев… он сможет тогда спокойно осесть в Колобжеге. Ее комнатки им бы хватило. Нет, она не хотела, чтобы он что-то обещал, она знает, чего стоят обещания мужчин, да она и не требовала обещаний, он сам по себе…

– Он был очень интеллигентным. – Она вытерла глаза платочком. – Он прочитал в своей жизни много книг и порой говорил так, что мне было трудно понять его.

Она, конечно, знала его имя и фамилию, как можно подумать, что не знала. Бжендаль. Тадеуш. Видела даже его паспорт. Как-то он в ее присутствии приводил в порядок свой портфель, и она прочитала. Ему было 52 года. Для мужчины это прекрасный возраст, в самый раз жениться. Где он был прописан – не говорил, а но паспорту она не помнит. Что рассказывал о себе? Немного. Один раз… как-то. Что родился в Варшаве. Учился до войны, но не закончил обучение, а во время оккупации сидел в концлагере. А потом? Ездил по Польше. Постоянно нигде не работал. Вспоминал всегда только мать, но ее уже нет в живых. У него никого не было. Никаких родственников. Он говорил: «Валентина, нас связывает с тобой то, что мы оба одиноки. И, кроме тебя, я никому не нужен». Он очень хорошо умел рассказывать, но рассказывал редко, чаще всего молчал. О чем рассказывал? Такие странные вещи… о людях на Луне. Или… на Марсе. Она всего не помнит, да и не сумела бы повторить. Это не по ее уму.

Она хотела бы знать, где его могила, чтобы посадить там цветы и ездить туда иногда, даже если и далеко. Теперь могилы, за которыми никто не ухаживает, быстро перепахивают. Ведь за место надо платить. С каждым годом умирает все больше людей…

Беганьский все сказанное записал, в том числе и адрес Валентины Терчик. Когда она ушла, он сказал Кортелю:

– Дело по опознанию мы могли бы признать легким. Тадеуш Бжендаль – кстати, странная фамилия, – вероятнее всего, нигде не работал и нигде не был прописан.

Кортель молчал.

– Ты как воды в рот набрал. Что случилось? Тебя же интересовало это дело?

– Да, – сказал инспектор. – Ты, конечно, проверишь в картотеках, выдавался ли паспорт на имя Тадеуша Бжендаля?

– Проверю, – подтвердил Беганьский, – любопытно, что случилось с его паспортом?

Кортель пожал плечами. Он думал уже о чем-то другом.

– Может, в показаниях Репки, – продолжал Беганьский, – была правда? Может, на самом деле он встречал этого бродягу?

– Да, да, конечно, – механически пробормотал Кортель.

Теперь же, глядя в окно кафе, он думал о Валентине Терчик только затем, чтобы не думать о Басе. А вдруг она сегодня не выйдет никуда из дома? А может, пойдет только в магазин, кафе, кино… Или к Зосе Зельской. Нет, не к ней… Кортель посмотрел на часы. Таксист Янек ждал уже полтора часа на улице Мадалиньского. Янек когда-то был капралом во взводе Кортеля и его правой рукой на фронте. Случалось, что, когда инспектор не хотел или не мог воспользоваться служебной машиной, он приглашал Янека.

Может, выпить еще одну чашечку кофе, подумал Кортель, или коньяк? Нет, пока хватит. Он попросил пачку «Спорта».

Распечатывая пачку, он увидел вдруг инженера Рыдзевского, входящего в кафе. Рыдзевский окинул взглядом сидящих и направился прямо к инспектору. Инженер выглядел так же неряшливо, как всегда. В верхнем карманчике пиджака торчала целая коллекция авторучек.

– Я вас приветствую, пан инспектор. Вы позволите, я присяду? Буквально на пять минут. Только кофе выпью. Все места заняты.

– Прошу.

Он мешал Кортелю вести наблюдение.

– Собственно говоря, я хотел позвонить вам, – сказал инженер, – и просить о встрече.

– Мы можем условиться.

– Спасибо. Видите ли, – лицо его было помято, глаза красные, как будто он не выспался, – я все время говорю о Зосе, о Зельской. Поверьте мне, пожалуйста, Зося прекрасная, честная девушка. И все в институте такого же мнения о ней. Не могла она иметь ничего общего с ограблением…

Кортель молчал.

– Только то, что… она слишком доверчива. Зося на самом деле поверила, что этот Окольский, – голос Рыдзевского стал тверже, – не убивал. И Барбара, – добавил он, – тоже.

Из ворот выбежала молодая девушка в мини. Но это была не Бася.

– Я вам мешаю?

– Нет. Говорите, пожалуйста, дальше.

– Окольский убил.

– Откуда у вас такая уверенность?

– Убил. Я видел его несколько раз с Зосей. Я посещал его родителей.

– Вы?

– Да. Я должен был это сделать. Я хотел знать, с кем она имеет дело. Хотел знать, – повторил он, – должен ли я отказаться… Я не знаю, понимаете ли вы меня? Отказ от Зоси для меня означал крушение всех моих личных надежд. Я старше ее на много лет.

– На сколько?

– Почти на восемнадцать. И до сих пор ни одна женщина… Впрочем, дело не в этом… – Официантка принесла Рыдзевскому кофе, и Кортель расплатился. – Я был в фотоателье, где Окольский работал. Разговаривал с ним.

– До сих пор вы об этом никогда не вспоминали.

Рыдзевский пожал плечами.

– Может, и должен был бы сказать. Так вот, Окольский принадлежит к той категории молодых людей, которые потеряли всякий моральный облик. Увы, это так. Единственное их стремление – пользоваться всеми благами жизни. Они ничего не дают, они берут. Надеются на то, что издержки покроют другие.

– Зачем вы мне это говорите сейчас?

На лице Рыдзевского появилась усталость. Он закрыл глаза.

– Я не убеждаю Зосю, что он виноват. И не желаю ее убеждать. Если бы удалось каким-то чудом доказать преступление Окольского, она прокляла бы меня.

– А если он все же убивал? – возразил Кортель.

Рыдзевский долго что-то соображал.

– А разве сам факт, что он скрывается, не является достаточным доказательством?

– Нет.

– Вот и она так полагает.

– Вы знаете, что Зельская помогает Окольскому?

Рыдзевский потянулся к пустой чашке, поднес ее к губам.

– Пан инспектор, если бы даже я знал, если бы даже ваши подозрения были справедливыми, я все равно молчал бы. Что касается моей ответственности, то я вполне отдаю себе в этом отчет. Вы понимаете? Ведь в противном случае я утратил бы Зосю безвозвратно, если бы я это… Впрочем… Ваша профессия – ловить преступника. А если между нами, не считаете ли вы, что бывают ситуации, когда человек должен поступать вопреки закону? Нет иного выхода.

– Выход всегда есть.

– Легко сказать. Великое слово – всегда. Никто из нас до конца не знает наверняка, на что он способен или мог бы быть способным в определенных ситуациях. Конечно, общество создает механизм безопасности, и деятельность таких механизмов должна быть по своей природе…

– Вы хотели сказать, бездушной?

– Нет, скорее безжалостной.

– Это тоже не то слово. Мы ничего не делаем вне общества, а вместе с ним…

– Да, да, конечно… Вы ведь не только ищете Окольского, но еще и… убийцу с Каневской. Вы никак не хотите поверить…

– Я просто веду расследование, – сказал Кортель. – И меня интересуют все факты, связанные с ограблением. Например, дело о мнимой или на самом деле имевшей место краже записок покойного инженера Бильского.

Рыдзевский выпрямился в кресле.

– Вам Ладынь говорил об этом?

– Да. И говорил еще, что вы были ассистентом Бильского и что ходили слухи…

– Понимаю. – Рыдзевский улыбнулся. – Мой друг говорил с вами искренне. Да, это правда, я знал, что его вдова принесла записки.

– Брал ли их Ладынь с собой домой?

– Не знаю, – сказал тихо Рыдзевский. – Вы подозреваете?…

– Я мог бы подозревать, – прервал его Кортель, – только двух лиц: вас или Зельскую. Конечно, при условии, если бы с полной уверенностью мог сказать, что записки Бильского были у Ладыня дома. Я мог бы допустить и такую версию: Окольский крадет записки и в силу их ненужности для него отдает их Зельской… Вы читали эти бумаги?

– Ладынь мне рассказывал о них. Там нет ничего интересного, тем более сенсационного…

– А вы полагаете, что могло быть или что кто-то… мог предполагать?… – спросил Кортель.

– Например, я, – сказал Рыдзевский. – Вы все время вокруг этого ходите. Я понимаю: вопросы, задаваемые прямо, не имеют смысла. Какой ответ вы хотели бы еще услышать?

– Только такой, какой вы сейчас дали.

– И на этом поставили бы точку?

– Разумеется, – сказал Кортель. Он не спускал глаз с окна. – Если вы захотите позвонить…

– Да, да.

Инженер встал. Они пожали друг другу руки. Кортель видел, как он пошел в сторону улицы Мадалиньского. Шел он сутулясь, как бы с трудом передвигая ноги. Инспектор поймал себя на мысли, что ему стало жаль этого человека. Зося Зельская, имея выбор, должна выбрать Рыдзевского. А впрочем, смешная мысль! Как будто решение подобных вопросов подчиняется логике.

Прошел еще час. Кортель чувствовал, что уже обращает на себя внимание официанток. Он попросил третью рюмку коньяка. Расплатился. Постепенно темнело. На тротуарах стало больше прохожих. Наконец-то! Бася появилась в воротах, уже освещенных фонарями. Она была в брюках и тонком свитере. В руке большая сумка. Бася внимательно осмотрелась. Прошла несколько шагов по тротуару. Остановилась около витрины какого-то магазина. Делая вид, что разглядывает витрину, она по-прежнему осматривалась по сторонам. Все это делалось так неловко, что Кортель подумал о ней с нежностью и жалостью. Бедная девочка, зачем тебе все это надо? Это не для тебя…

Быстрым шагом Бася перешла дорогу и пошла в сторону стоянки такси. Кортель вышел из кафе. Он не упускал ее теперь из виду, что было нетрудно, так как Бася стояла в длинной очереди.

Янек ожидал на своем месте, в нескольких метрах от стоянки, с включенным счетчиком. Кортель сел рядом с ним и предложил закурить.

– Много накрутило, поручик, – сказал Янек. Он не признавал милицейского звания Кортеля и называл его всегда по-военному. – Комендатура расплатится?

Инспектор что-то пробурчал в ответ.

Янек, уже начинающий лысеть, с круглым лицом большого ребенка, забеспокоился.

– Это же не частная лавочка, поручик… Вы же знаете… – Янек с удовольствием поболтал бы о боевых делах их взвода около Ниса-Лужицка. Но Кортель не изъявил на сей раз желания говорить. Он наблюдал за стоянкой такси.

– Что будем делать? – спросил наконец Янек.

– Будем ждать, когда эта пани, третья в очереди, сядет в такси. И тогда трогай. Ты же ведь знаешь, как надо ехать…