Текст книги "Всадники"

При этих словах, от беззвучного смеха в Амджяд Хане все пришло в движение: блестящие и такие сладостные глаза, что они казались помазанными маслом, пухлые губы, толстые щеки, прикрывающий его живот шелк, и даже четки из лазурита в его жирных, гладких пальцах.

– Не придавай большого значения, сын Турсуна, словам Хаджи Замана, – тихо посоветовал он ему. – Что ему в голову придет, то его уста сразу же и сообщают.

– Уста Истины, – взвизгнул Хаджи.

– Истины, Истины святого Али, – закричал другой, очень странный голос.

Глубокий, хриплый, надтреснутый, словно карканье вороны, он принадлежал человеку в лохмотьях, усевшемуся рядом с Мокки, прямо за тем, кто был в зеленой чалме. Он был такого же роста, как и саис, но выглядел намного выше из-за своей неестественной худобы. Сквозь дыры в одежде можно было пересчитать у него ребра. Лицо его украшал большой крючковатый нос.

– Али, Али, – прокаркал странный голос.

Уроз подумал, что речь идет о зяте Пророка, праведнике-калифе, которого в северных провинциях почитают наравне с самим Мухаммедом. Он вспомнил о мечети в его честь, сверкающей лазурными куполами в Мазари-Шарифе, столице степей. И ему тут же показалось, что он воочию видит чудесные стаи голубей, тысячами садящихся на его могилу.

Тут он резко откинулся спиной на поддерживающие его подушки. Его ослепили взмахи больших черных крыльев…

Ворон с карканьем уселся на голову человека, чей голос так напоминал его собственный. Оперение птицы было трудно отличить от иссиня-черных, ниспадающих до плеч волос человека. На этом фоне ярко выделялись яркого совершенно кровавого цвета клюв и когти ворона.

– Не удивляйся, – тихо объяснил Амджяд Хан Урозу. – Хозяин птицы, Хозад, покрывает ему клюв и когти красным лаком, чтобы украсить Али.

– Так Али… это, значит, имя ворона? – спросил Уроз.

– Что поделаешь! – со вздохом признал Амджяд Хан. – Хозад уверен, что его черную птицу посещает дух великого калифа.

Затем, понизив голос, добавил:

– Посмотри, как он худ, какие у него глаза…

– Вижу: ни дня не может прожить без гашиша, – сообразил Уроз.

– В Священном Писании нет ни единого слова, запрещающего правоверным пользоваться травами, если им этого хочется, – взвизгнул Хаджи Заман.

Ему ответили надтреснутый смех и долгое карканье. Уроз вздрогнул. Он не мог отличить голос смеявшегося от карканья. Ворона от хозяина.

Тут вдруг вокруг него все пришло в движение. Все встали и стали кого-то приветствовать. Амджяд Хан тоже встал. Остались сидеть только Уроз из-за своей раны и Хаджи Заман, как обладатель зеленой чалмы.

Сквозь толпу шел молодой человек в европейской одежде, с шапочкой из каракуля на голове. Лицо его было худым, губы – суровыми. Его сопровождал полицейский офицер в униформе.

– Наконец-то соблаговолил явиться глава района, – счел нужным возмутиться Хаджи Заман. И этот чинуша заставляет ждать паломника из Мекки! И даже сейчас не спешит. Прохлаждается, видите ли…

– А зачем спешить, о святой человек? – спросил его Уроз.

– Затем, что я пришел сюда, чтобы играть, – крикнул Хаджи Заман.

Бесстрастные до этого черты его лица приняли напряженное выражение. В его блеклых глазах запрыгали искорки. И поскольку в Хаджи Замана вселились демоны риска, у Уроза появилось ощущение гораздо большей своей близости именно к этому неприятному человек, чем к благодушному Амджяд Хану, спокойно перебиравшему свои четки.

Глава района уселся рядом с Амджяд Ханом. Полицейский подал сигнал свистком. Открылись дверцы домишек, стоявших по краям арены. В каждом из проемов появилось по барану.

* * *

Глава района наклонился к Амджяд Хану:

– Они правильно подобраны, и оба очень хороши.

Уроз согласился с ним.

Бараны были одного роста, высокие, но не слишком, оба были каракулевой породы, с густой шестью пепельно-серого цвета, только у одного – в коричневую полоску, а у другого – с голубоватыми пятнами. Лбы их украшали веретенообразные рога, закрученные, как змеи.

Хаджи Заман откинул голову назад и выразил свое недовольство Хазаду, гладившему своего ворона:

– Избалованы и ленивы.

Уроз не стал ему возражать.

Ни один из баранов, вышедших на арену, не старался утвердиться в своем превосходстве, толкаясь или пытаясь пройти первым. Они мирно шествовали друг за другом. Первым один из них вышел просто потому, что выводивший его пастух сильнее, чем другой, потянул за рог.

В толпе, состоявшей в основном из покупателей, покинувших ради зрелища рынок, раздались добродушные крики:

– Эй, Гамаль, да ты торопишься больше твоего барана.

– Ахмад, а ты смотри, как бы твой кудрявый не заснул у тебя на коленях.

– Эти бараны, наверное, думают, что они попали в овчарню, а не на арену.

Бараны… Бараны… Разве можно так вот сразу понять, кто из них настоящий боец?

Гамаль и Ахмад, еще совсем молодые люди в чистых куртках и брюках, в тщательно закрученных чалмах, только краснели от смущения. И каждый из них стал, насколько им позволял их голос, расхваливать своих питомцев.

– Он самый умный, самый сильный…

– А мой – настоящий султан в своем стаде.

– Непобедимый борец…

– Давай, ставь на моего барана, и станешь богачом.

– А мой приносит мне столько афгани, сколько кудрей на его спине.

Все эти слова были не более чем ярмарочной похвальбой. Все это знали, в том числе и сами пастухи. Они своими криками сами себя разогревали. И в конце концов стали верить в то, что говорят. Лица, руки, тело, складки одежды – все в них выражало полнейшую убежденность. Она передавалась и зрителям, которые испытывали сильнейшую потребность быть обманутыми.

– В бой! В бой! – кричали они.

Кое-кто начал заключать пари.

Уроз с удивлением обнаружил, что его рука мнет пачку денег в поясе. Сколько там афгани? Уроз не знал. Он не любил считать. Полный карман или пустой – таковы были его единственные ориентиры. Во всяком случае, поскрипывающая пачка была довольно толстой. Когда Уроз отправлялся в Кабул, Осман-бей и Турсун проявили щедрость. В столице, до начала великого бузкаши, у него не было ни времени, ни желания тратить деньги. А после…

– На которого из них ты поставишь? – спросил Уроз у соседа слева.

– Ни на кого, – взглянул Амджяд Хан на него с извиняющейся улыбкой. Они оба принадлежат мне, я отдал их на развлечение добрых людей. Так что если я стану делать ставки, то они подумают, будто я извлекаю доход от знания особенностей этих баранов и от моего влияния на пастухов.

Тут послышался желчный голос Хаджи Замана.

– А не думаешь ли ты, чужестранец и гость наш, что афгани благочестивого человека стоят столько же, сколько деньги самого, что ни на есть, богатого хана?

Уроз взглянул на лицо под зеленой чалмой. Кроме скупости, которую он уже успел в нем распознать, там появилось еще и выражение вызывающего высокомерия. «Он хочет и унизить меня, и прибрать мои денежки», – подумал Уроз. Щеки его зарделись. Он почувствовал, что им овладевает азарт, азарт странный, абсолютный, тем более сильный оттого, что для него было всегда важно не столько выиграть деньги, сколько выстоять в схватке с человеком, испытать свою судьбу.

Уроз вытащил из пояса и опустил в углубление между своим торсом, прислоненным к подушкам, и ногам, бесформенный комок бумажек. Хаджи Заман в свою очередь благочестиво поднял руки к чалме и извлек из нее длинный портмоне из шелка-сырца. Он с нежной заботливостью зажал его коленями и вынул оттуда пачку банкнот по сто афгани, таких новеньких и гладеньких, будто по ним только что прошелся тяжелый утюг. Смочив языком пальцы, он отсчитал одну за другой пять бумажек и разложил их на почетном коврике, общем у него с Урозом. Затем спросил:

– Такая ставка тебе подходит?

Уроз швырнул рядом с деньгами Хаджи бумажки, скомканные как мусор.

Развернув и посчитав их, Хаджи Заман обнаружил, что несколько мелких бумажек оказались лишними, и вернул их Урозу. Тот, не оглядываясь, передал их назад Мокки со словами:

– Тебе на развлечения!

Между тем пастухи закончили словесную перепалку. Гамаль отвел своего барана на правую сторону арены, Ахмад – на левую.

– Кому выбирать баранов? – спросил Уроз.

– Гостю, гостю, – ответил Хаджи Заман, склонив тюрбан.

– Благодарю тебя, – сказал Уроз.

Он мог бы обойтись и без этой любезности соседа, поскольку ничего не знал об этих баранах. Он показал на того, которого держал Гамаль только потому, что тот был на правой, то есть на праведной, стороне от него.

Глава района поднял руку. Ахмад и Гамаль руками подтолкнули сзади своих питомцев на середину арены.

Бараны медленно начали двигаться навстречу друг другу. Строго по прямой. Можно было подумать, что у каждого в его опущенной голове был магнит, притягивающий его к противнику. Те, кто мог, так же как и Уроз, видеть морды животных сбоку, заметили, как в их глазах, упрятанных в завитки шерсти, появился и начал разгораться огонек тупой ненависти.

«Бесхитростные животные… игра без удовольствия», – подумал Уроз.

Он откинулся на подушку. Ставка не могла ни разорить его, ни обогатить. Единственное удовольствие, которое ему осталось, это угадать заранее и как можно точнее перипетии боя.

«Сперва вызов», – подумал Уроз.

В то же самое мгновение бараны остановились, подняли головы и уставились друг на друга взглядами, пылающими самой примитивной злобой.

«Теперь нападение», – сказал про себя Уроз.

Не успел он это подумать, как бараны накинулись друг на друга.

Какая-то внутренняя, удивительно мощная пружина вдруг оторвала от земли этих животных, медлительных и тяжелых, утолщенных и утяжеленных огромной своей шубой. Направление разгона было абсолютно прямым, как у летящей пули. Опущенные головы не отклонились ни на градус. Удар пришелся лоб в лоб.

Воздух зазвенел. По своей звучности и силе удар напоминал звон медных тарелок. Толпа ответила хриплым, раскатистым гулом, который поднялся по рядам, перекатился через дорогу, донесся до красных скал, проник в гигантские гроты. И те, словно огромные раковины, тоже зазвучали у ног Будд.

Удар был так силен, что должен был, казалось, пробить лбы баранам, но он лишь на мгновение их оглушил. Помотав головой, они слегка отступили для нового разбега и бросились в еще более яростную атаку.

– Бам! Бам!

– У! У!

Толпа кричала, выдыхала, ахала, а лбы все бились и бились, все сильнее и звонче.

Урозу это единоборство было безразлично. Эта тупая ярость не имела ничего общего со смелостью, смекалкой, воображением. Колотильщики, и ничего больше. Они будут стукаться так головами, пока один из них не свалится и не сдохнет. Не имеет значения который.

Еще одна атака, и еще, и еще. Трест стукающихся друг о друга рогов не прекращался.

«Они чем глупее, тем выносливее…» – подумал Уроз. Он был бы рад, если бы баран, на которого он поставил, проиграл, чтобы тут же вышла другая паpa. Он начал следить взглядом за линией тополей, которая, поднимаясь, уступами шла из конца в конец долины, повторяя изгибы реки Бамиан. Дальше идти предстояло вдоль нее, вверх по течению.

Тут его внимание вновь привлекла арена. В регулярном постукивании лбов стали возникать перебои. Уроз понял почему. Один из баранов начал уклоняться от атак. «Он что, наименее глупый из них?» – подумал Уроз. Ему стало интересно: это делал баран, на которого он поставил. Другой же потерял равновесие из-за атаки впустую, покачнулся и упал на колени. Глаза Уроза блеснули, и он подумал: «Сейчас мой воспользуется падением его противника, нападет сбоку, повалит…» И окружавшие кричали то же самое. Ахмад, пастух барана, оставшегося на ногах, поощрял его голосом и жестами. Но животное не шевелилось. Зрачки его были направлены на первый ряд зрителей и переходили с одного на другого. Когда взгляд его встретился с взглядом Уроза, тот не обнаружил в них ни капли той грубой, смертельной ярости, какой они только что пылали. В этих глазах видно было лишь отупление. А тем временем его противник успел встать. Он пошел в атаку с удвоенной от падения ненавистью. И тут ошалелый, отупевший и ошеломленный баран Ахмада бежал. Шумная брань, шутки, насмешки и проклятия неслись ему вслед. Стиснув зубы, Уроз слышал в этом реве только голос соседа в зеленой чалме. Он кричал громче всех, язвительнее всех, и Урозу казалось, что все эти оскорбления и насмешки адресовались, через барана, ему.

– Хорошее у тебя хозяйство! Делает честь тебе, – кричал он соседу слева.

Алые губы Амджяд Хана не сразу выпустили трубку наргиле. Он медленно дал выйти дыму изо рта и, пока тот таял в воздухе, тихо объяснил мягким голосом:

– Знай, о всадник степей, я не специализируюсь в выращивании бойцовых пород, доводящих бой до смертельного исхода. Я просто даю их, чтобы народ немного поразвлекался. И когда это бывает угодно Пророку, у меня это получается. Вон, погляди!

Внезапно насмешки и оскорбления утихли. Толпа принялась безумно хохотать. Люди держались за животы, вытирали слезы от смеха. Кто-то начинал хлопать по спине соседа, даже если это был незнакомый человек.

Перепуганный баран на арене убегал. Бежал наугад, совершая беспорядочные движения, невпопад прыгая, неловко подскакивая, пускаясь в грузный галоп. Шерсть его волочилась по траве. Жирный курдюк раскачивался вправо и влево, как плохо привязанный мешок. Другой баран бросился за ним в погоню. Несколько раз он почти настигал свою жертву. Но жертва от страха кидалась в сторону, ускоряла бег. Так они бегали по арене круг за кругом, наконец, преследуемый баран заметил давно уже открытую дверцу, мимо которой он несколько раз пробегал, не замечая ее. И устремился к ней.

* * *

Амджяд Хан вновь взялся за наргиле. Прежде чем поднести трубку ко рту, он наклонился с улыбкой к Урозу:

– Ярость гонялась за страхом. Но у того ноги оказались резвее. Спектакль стоил несколько афгани, не так ли?

Прежде чем Уроз успел ответить, чья-то напряженная рука легла ему на ляжку.

– Кажется, я могу располагать ставкой, – полувопросительно, полуутвердительно посмотрел на него Хаджи Заман.

Уроз щелчком отправил святому человеку банкноты, которые тот так старательно перед этим раскладывал, и воскликнул:

– Ну что это за ставка! Подачка какой-нибудь старухи и то, наверное, принесет тебе больше.

И в сердцах бросил на траву все оставшиеся у него деньги.

– Что… что это? – спросил Хаджи Заман голосом, в котором не слышалось привычной уверенности.

– Моя следующая ставка, – пояснил Уроз.

Пальцы Хаджи Замана, убиравшего выигрыш, слегка тряслись.

– Тут много, очень много афгани, – определил он сразу.

– Надо ли говорить такому игроку, как ты, о святой человек, что чем больше ставка, тем интереснее игра? – спросил Уроз.

Его тон и его взгляд провоцировали собеседника, оскорбляли его. Ему хотелось продлить свою игру. Но Хаджи Заман не понимал его. Жадность овладела им полностью. Он раскладывал, разглаживал, ласкал помятые бумажки и вполголоса считал их. Его бормотание, монотонное называние чисел напоминало богослужение, молитву.

– Тринадцать тысяч двести шестьдесят четыре, – с глубоким вздохом подвел наконец итог своим подсчетам Хаджи Заман.

Он смотрел на Уроза. В его глазах можно было прочитать и сладострастие, и вожделение одновременно.

– Ты знаешь, сколько ты ставишь? – спросил Хаджи.

– Знаю и хочу поставить, – ответил Уроз.

– А знаешь ли ты, – спросил Хаджи Заман, – что теперь моя очередь выбирать барана?

– Порядок есть порядок, – посмотрел на него Уроз. – Без порядка нет и игры.

Хаджи Заман закрыл лицо руками и стал медленно раскачиваться торсом на скрещенных по-турецки ногах. Потом закричал:

– Хозад! А Хозад!

– Я тут, – прокаркал хозяин ворона.

– Я жду сигнала, – призвал Хаджи Заман того на помощь.

Костлявое лицо приникло к голове птицы, и бледные губы беззвучно зашевелились. Ворон, сойдя с левого плеча Хозада, обогнул его шею и остановился на правом плече.

– Ну, как? – кинул на него вопрошающий взгляд Хаджи Заман.

– Решай сам, о глубокочтимый, – прокаркал Хозад.

Святой человек, раскачивавшийся взад и вперед, дождался, когда туловище откинется назад, повернул голову и сквозь пальцы взглянул на птицу.

– По воле Аллаха, правая сторона будет верным ответом, – нараспев, как пономарь, проговорил он.

Кончив раскачиваться, он опустил руки и предупредил Уроза:

– Ты сам этого захотел, самонадеянный всадник.

Эти слова, произнесенные безразличным голосом, не привлекли внимания соседей Уроза и Хаджи Замана. Там подсчитывали свои убытки и делали новые ставки. Только Мокки, следивший за каждым жестом и каждым словом Уроза, понял, как рисковал хозяин. «Если он опять проиграет, – подумал саис, – у нас не останется ни одного афгани. А надо еще покупать продукты и одежду, чтобы перейти через горы, все более высокие и пустынные!» Мокки видел, как человек в зеленой чалме вытащил из портмоне, один за другим, большие банкноты и сложил их в аккуратненькую стопочку. Все внутренности саиса кричали: «Умоляю тебя, Уроз, останови, останови эти руки! Уменьши свою ставку вдвое или хотя бы на четверть…» Но он ничего не сказал. Он был всего лишь очень молодым слугой. И не имел права мешать Урозу.

В это время послышались голоса, предвещавшие появление новых баранов.

Этих подталкивать было не нужно. Этих приходилось сдерживать. Иначе они выскочили бы и кинулись друг на друга раньше времени. Их вели и за ними присматривали не простые пастухи со скромным заработком, а сами скотоводы, люди солидные и с достоинством. И бараны их не были новичками. Они заранее знали и место, и правила, и нравы, и сразу же сами заняли нужную позицию. У одного была длинная белая шерсть с черными пятнами. Другой был коричневой масти с рыжими подпалинами.

Зрители встретили их громкой похвалой.

– Слава тебе, беспощадный Бич, – кричали первому из них.

– Почет тебе, Гром! Ты всегда побеждаешь и никогда не сдаешься, – приветствовали другого.

По этим крикам Уроз мог оценить достоинства и популярность обоих баранов. На протяжении ряда лет они участвовали во многих боях и все еще были живы. Они победили десятки противников, оглушенных, потерявших сознание или убитых. Но между собой они бились впервые. Так что это был великий день.

Баранам явно нравились похвальные крики, раззадоривавшие их. Они поднимали морды навстречу крикам, которыми их подбадривали. Передними своими копытами они рыли землю.

– Эти бойцы тебе, конечно, нравятся больше, чем мои, – не удержался Амджяд Хан.

Уроз согласился:

– Прошу, забудь и прости мне невежливые мои слова, но признайся, что и тебе эти бараны тоже нравятся больше.

– Из чего же это видно?

– Ты даже забыл о своем наргиле, – подметил Уроз.

Амджяд Хан засмеялся в свою красивую широкую бороду:

– Ты прав, степной всадник. Так уж устроены люди, что самые миролюбивые из них рады зрелищу, где кого-то ожидает смерть. Из этих двух баранов один не уйдет с арены живым. У каждого из них слишком много гордыни и честолюбия.

– В самом деле, – сказал Уроз, – и Гром, и Бич достойны моей ставки.

VI
ЕДИНОРОГ

Крики прекратились. Зрители заключали пари. Бараны замерли. Глядя исподлобья, они изучали друг друга.

Рядом стояли их хозяева. Они не подбадривали их ни словом, ни жестом. Только изредка позволяли себе массировать им ноги.

От этого поведение бойцовых животных менялось удивительным образом. Тело их освобождалось от грубого напряжения. Мускулы расслаблялись от доверия, дружбы, участия. Баран сам поднимал одну ногу за другой и, прежде чем положить копыто на ладонь хозяина, тихонько царапал его шершавым рогом. Потом, совсем как нежный ягненок, клал свою рогатую голову на плечо человека и держал ее там на протяжении всего времени, пока умелые пальцы разминали мышцы и сухожилия ног.

Ни напряженный профиль не шевельнулся под высоким тюрбаном, ни губы среди пучков редкой растительности. Прикрыв рукой седую бороденку и до предела сощурив глаза под дрябло нависшими веками, Хаджи Заман рассматривал то одного, то другого барана с таким напряженным, с таким яростным вниманием, что оно превращалось у него буквально в страдание.

Гром или Бич?

Оба были равны по росту, весу, натренированности, количеству побед, и ничто в их облике и поведении не подсказывало, кого следует предпочесть. Надо было искать что-то еще помимо таких внешних признаков, как мощь, скорость, ловкость, надо было найти, угадать какие-то внутренние достоинства, скрытые пружины, которые должны были решить исход боя: смелость, выносливость, бойцовская смекалка, воля к победе.

Хаджи Заман хорошо помнил бои, проведенные каждым из баранов во всей долине. Страстный любитель таких игрищ, он сохранил в памяти все их достижения. Но друг с другом они не встречались. Как угадать? Вот если бы был в прошлом хотя бы один бой! Смешное пожелание… Между бойцами такого ранга, таких кровей, двух боев быть не может.

Гром или Бич?

Бич или Гром?

От этого выбора зависели такие суммы! Несколько раз алчный взгляд Хаджи Замана скользил по деньгам, лежавшим на расстоянии вытянутой руки, словно прося их вдохновить его на правильное решение. Но банкноты не давали совета.

– Я жду, святой человек, – поторопил его Уроз. – Все ставки уже сделаны.

Хаджи Заман закрыл глаза и, не меняя позы, позвал:

– Хозад!

Голова скелета под черными крыльями ворона склонилась к зеленой чалме. Хаджи Заман что-то шепнул ему на ухо. Хозад невнятным шепотом передал сказанное своей птице. Ворон тяжело взлетел и стал летать над ареной. Трижды облетел он ристалище. Взмахи его широких крыльев становились все медленнее, тише. Наконец он пролетел, не шевеля ими, над Громом. Его тень полностью накрыла барана. Казалось, алые клюв и когти источают кровь.

– Ставлю на Бича, – решился наконец Хаджи Заман.

Человек с лицом, похожим на череп, отпрянул от зеленой чалмы. Хозад медленно выпрямил свое худосочное длинное тело. Ворон вернулся на его правое плечо. Мокки встал на колени и, сделав так, что услышать его мог только Уроз, стал умолять его:

– Забери деньги обратно… Ты имеешь на это право… Тут явно было колдовство…

Грубый толчок рукоятью нагайки под подбородок прервал саиса.

«Дурак! – подумал Уроз. – Разве я сам не вижу, кто тут колдует? И неужели же я не сумею разрушить это колдовство?»

Он сжимал рукой под рубашкой кожаный амулет, который всегда носил на шее. Уроз схватился за него в тот самый момент, когда ворон взлетал, чтобы не отпускать его до конца встречи.

Поединок начался. Глава района поднял руку. Хозяева баранов одновременно, одинаковым движением руки легко подтолкнули бойцов навстречу их судьбе, и был этот жест одновременно и командой, и знаком доверия, и дружеской лаской.

После чего оба присели на корточки с бесстрастными лицами и отсутствующим взглядом.

Гром шел справа, а Бич слева. Шли они с чрезвычайной осторожностью. Копыта их словно измеряли, прощупывали почву. И в такт шагам опущенные морды слегка равномерно покачивались, а глаза, напряженные и проницательные, не переставали следить за головой, грудью, боками и ногами противника.

Зрители замерли. Они чувствовали, как с каждым шагом в этом сближении нарастает неумолимая воля. Самая что ни на есть восхитительная тревога поселилась в их сердцах.

Наконец, сблизившись футов на пятнадцать, бойцы остановились. Промежуток времени, в течение которого они стояли, упершись копытами в траву, оказался столь ничтожным, что его просто никто не заметил. Толчок ног и всего тела был таким мощным, что зрители практически не увидели, как бараны преодолели разделявшее их расстояние. Всем показалось, что стук рогов раздался незамедлительно после рывка вперед. И тут же Гром и Бич отскочили, словно огромные шерстяные мячи, на расстояние большее, чем в первый раз. Они готовились к новой атаке.

Более проворным оказался коричневый с подпалинами, сверкавшими на солнце огнем. Он обогнал Бича на одно мгновение, на один шаг. Этого казалось достаточно, чтобы получить преимущество в скорости и мощи. Когда лбы с великолепно закрученными рогами стукнулись, Бича отбросило назад. Раздался первый крик толпы. Но белый баран с черными пятнами не упал и не дрогнул. Он сохранил равновесие и сообразительность. Гром, не переводя дыхания, повторил атаку. Бич отскочил в сторону. Противник скользнул вдоль его бока. Только шерсть слегка всколыхнулась. Он бросился вперед, чтобы заставить противника, которого ему уже удалось обмануть, потерять равновесие. Тщетно. Гром, не останавливаясь, повернулся кругом, уперся ногами в землю, вобрал шею в плечи. Лоб Бича ударился о такой же каменный лоб.

По-прежнему сидя на корточках с непроницаемыми лицами, хозяева баранов позвали тех длинным, странно модулированным голосом. Гром и Бич тотчас вернулись на исходные позиции. Хозяева стали ощупывать суставы животных. Еще до того как кончился осмотр, Гром ринулся вперед. Никто из присутствующих не смог бы сказать, повиновался ли он только собственному инстинкту или какому-то движению пальцев, утонувших в шерсти. Хозяин Бича, неприлично выругавшись, встал и обеими руками подтолкнул барана. Но было уже поздно. Гром пробежал половину расстояния, отведенного для разбега. Земля уже звенела, как бубен, под его копытами, а Бич только еще делал первый шаг. Инстинктивно он догадался, что атака лоб в лоб не оставляет ему никаких шансов. Когда до Грома оставалось два шага, он отскочил влево. Но дважды обмануть противника одним и тем же способом у него не получилось. Он развернулся, сохранив всю инерцию разбега, и изо всех сил ударил Бича в плечо. Казалось, что именно из этого удара родился гортанный, глубокий крик толпы. Ветер донес его до самых скал, и гроты с Буддами откликнулись эхом.

Мокки прислонился щекой к щеке Уроза, и губы его пропели:

– Клянусь Пророком, твой сильнее. Ты выиграешь.

Уроз локтем ударил саиса по лицу, оттолкнул (удача сопутствует лишь тому, кто не пытается высказываться вместо нее) и еще крепче сжал амулет в ладони, взмокшей от пота.

Удар, нанесенный Бичу, подбросил его вверх и опрокинул на спину.

Крики превратились в вой. Уроз с трудом удерживался, чтобы не присоединиться к нему. Гром собрался, напрягся и кинулся на противника, бессильно лежащего вверх животом… Наступала минута умерщвления.

В ту же секунду Бич дважды перевернулся с непостижимой ловкостью и быстротой. Противник атаковал пустое место, где еще не выпрямилась трава, на которой только что лежал массивный Бич.

Теперь всеобщий крик был обращен к другому барану. Бич стоял на ногах. Бич несся навстречу противнику, который возвращался. Преимуществ разгона не было ни у кого из них. Их силы выровнялись. И они откровенно рвались в бой. В глазах у них горели одинаковые искры ярости. Но на этот раз рога их стукнулись совершенно без пользы. Оба стояли, целые и невредимые, не отступив ни на шаг, упершись мордой в морду. Хозяева отозвали их к себе.

Все сразу заметили, что Бич идет слишком медленно. Походка его была неуверенной, дыхание учащенным. Одни кричали, что у него треснула ключица, другие, что вывихнуто колено, третьи, что от сильного удара повреждены легкие, а кто-то считал, что ему больше не хочется драться. И все сходились на том, что Гром бегает быстрее, что он более выносливый и что теперь победа ему обеспечена.

Когда Бич подошел к человеку, вырастившему его, тренировавшему и дрессировавшему его, он первым делом приподнял и слабо пошевелил ногой с белым носочком над копытом. Он положил ее на раскрытую ладонь и тихонько забрал обратно.

Зрители притихли. Когда они вновь заговорили, голоса их были сдержанными, неуверенными. Люди обменивались репликами:

– Он, что, просит приободрить его?

– Уж не прощается ли он с хозяином?

– И с жизнью тоже?

– Никак, он просит прекратить поединок?

Хаджи Заман, вместо того, чтобы разглядывать барана, на которого он поставил, повернулся к нему спиной. Бледное лицо его тянулось к скелетоподобному типу, сидевшему за ним.

– Хозад! Хозад! Когда ворон накрыл своей тенью другого барана, это значило, что я не должен был его выбирать, да? Это он так сообщал мне, что тот родился под плохой звездой?

Хозад ответил ему, не мудрствуя:

– Ну откуда мне знать, о святой человек, как надо толковать предсказания? Это же ведь не я ходил в Мекку.

И тут же добавил, заискивающе и жадно:

– Но ты все-таки дашь мне, дашь денег на траву сновидений?

Но теперь он увидел перед собой под зеленой чалмой только жирную морщинистую шею. Хаджи Заман уже не думал о нем.

Бич и Гром вновь приготовились к бою.

И тут произошло нечто, удивившее даже самых мудрых и опытных знатоков. На полпути Бич, движения которого были тяжелыми и замедленными, упал на бок и стал дергать ногой в белом носочке. Удивленный этим, противник замедлил разбег и осторожно подошел к лежащему. Белая нога протянулась к одной из рыжих ног и стала гладить ее жалобным движением.

Раздались крики толпы:

– Он просит пощады!

– Трус!

– Предатель!

– Ложная слава! – кричали те, кто поставил на Бича.

А другие кричали:

– Никакой пощады!

– Биться до конца!

– Добивай!

– Бей его рогом в живот!

– Доканчивай его, бесподобный Гром!

И первые, разгоряченные жаждой мести, присоединяли свои крики ко вторым, жаждущим крови.

Уроз, тоже весь охваченный этой страстью, сделал резкое движение всем телом вперед. Неожиданно нестерпимая боль от перелома заставила его потянуться той рукой, которой он держал амулет, к ноге…

В тот же момент Гром отступил на шаг и наклонил голову, готовую нанести смертельный удар. Но тут Бич изогнул шею, хребет и изо всех сил нанес невероятной силы удар рогом снизу вверх в наклонившуюся над ним морду. Послышался хруст ломаемых костей и хрящей. Бич ударил еще раз и тем же способом. Голова противника замоталась во все стороны от неимоверной боли. Нижняя ее часть превратилась в месиво из мяса, слюны и крови. У нее не было больше ни носа, ни нижней челюсти. Из этого месива шло тонкое, жалобное и наивное блеяние, как у самого маленького ягненка. Бич встал, не спеша, отступил на нужную дистанцию и бросился вперед. Его рога со всего размаху ударили в сонную артерию стонущего барана. Гром пошатнулся, но не упал. Бичу пришлось атаковать трижды, чтобы добить противника. Когда все было кончено, победитель вернулся к хозяину и протянул ему лапу в белом носочке.

Хаджи Заман в первом ряду беснующихся зрителей схватил все деньги, лежащие перед ним, и потряс ими как трофеем. Уроз машинально поднес руку к амулету и опустил ее. Мокки сидел за ним и плакал. А Хозад все внушал своему ворону:

– О, Али! Травка чарующая… О, Али! Травка поющая…

* * *

Когда шум стих и присутствующие немного утихли, Амджяд Хан что-то сказал на ухо главе района, и тот утвердительно кивнул головой.

– Айюб! Подойди, – крикнул он.

Хозяин Бича вместе с бараном подошел к ним. Поклонился с почтением и достоинством.

– Богатый и благородный Амджяд Хан и я, – проинформировал счастливчика глава района, – полагаем, Айюб, что обычная плата и выигрыши, доставшиеся тебе в споре с противником, недостаточны, чтобы вознаградить твой труд по воспитанию и такому обучению животного. Амджяд Хан предлагает тебе выбрать в его отарах, а они у него самые большие в нашем районе, двух молодых баранов, какие тебе понравятся.