Текст книги "Всадники"

Он взглянул на Зирех. О чем она думала? Лицо ее было видно в профиль и ничего не выражало. Спросить? Но как? Это чертово молчание скал, неба и солнца не оставляло места для звука человеческого голоса. И все же Зирех заговорила: она умела высказывать свои мысли на манер немых. Она сказала:

– Если он упадет, мы его прикончим.

– Да, да, – тихо согласился Мокки. И одними губами она добавила: – А кочевники будут свидетелями нашей невиновности.

– Да, да, – снова отозвался Мокки.

Слова эти были не громче дыхания. Но воздух был так тих и легок, что вибрация их долетела до Уроза. Во всяком случае, до его двойника, до того, кого удерживало в седле и в человеческом каркасе одно лишь страдание. Пока другой Уроз, недосягаемый для всех, по-прежнему плыл от вершины к вершине, этот почувствовал тревогу. Так умирающий волк чует, как по его следу идут хищники, питающиеся падалью.

С такой же алчной надеждой Мокки и Зирех молча, бесшумно, шли за всадником, теряющим остатки сил… Падение… Удар в висок… Еще удар… Смерть… И все признаки несчастного случая… Скорее: завещание, деньги… Юрты кочевников… Оплакивание… Похороны… И наконец свобода. И богатство. Чтобы исполнилось это неодолимое желание, достаточно было потери сознания, толчка, неверного шага коня.

А солнце тем временем поднималось все выше… тени становились все короче, а потом и вообще пропали. Сжавшееся, скрючившееся тело, раскачиваясь, продолжало держаться в седле. А ровная каменная пустыня простиралась без конца, без края. У Мокки не хватило терпения шакала или гиены. Он шепнул на ухо Зирех:

– Я сброшу его.

Она наклонила свой выпуклый лоб.

Мокки подобрал тяжелый камень, по размерам широкой ладони, и побежал. Джехол шел очень медленно. Саис быстро догнал его. Еще мгновение, и он бы схватил, стащил Уроза с коня. Но в эту секунду Джехол повернул голову в сторону саиса и вдруг пошел быстрее. Мокки застыл, стоя на одной ноге. В больших, влажных глазах коня он прочел выражение, в которое не мог поверить… Такая строгость, такая враждебность к нему, саису, кормильцу, другу, брату…

«Не может быть… это не Джехол… и не я… мне показалось… полуденный свет на такой высоте обманчив», – подумал Мокки. Он с силой топнул зависшей в воздухе ногой, ускорил шаг, снова догнал коня и вновь увидел его взгляд. На этот раз сомнения быть не могло. Джехол отказывался подпустить его к себе. «Почему? – подумал Мокки. – Почему?»

Он почувствовал себя скованным холодом, парализованным. Он не мог признать себя отвергнутым единственным существом на свете, которого он всегда понимал, защищал, холил, обожал и со стороны которого видел только благодарность, наполнявшую его счастьем. Такой порядок был таким же естественным и необходимым, как само солнце. «Так почему же, почему?» – недоумевал Мокки.

«Может, из-за камня, который я держу в руке…» – подумал Мокки. Он разжал пальцы, позволив камню упасть и, словно судье, показал Джехолу пустую ладонь. Конь по-прежнему был настороже. Мокки начал приближаться. Джехол быстро отскочил на почтительное расстояние, чтобы быть недосягаемым для саиса, но сделал это мягко и осторожно, чтобы не нарушить равновесия Уроза. И опять пошел ровным, широким, упругим шагом. Мокки смотрел, как он удаляется, не в состоянии ни сделать какой-то новый жест, ни собраться с мыслями, пока Зирех, коснувшись его плеча, не спросила:

– Чего ты ждешь?

– Ничего, – ответил Мокки еле слышно… – конь не хочет, чтобы я его трогал.

– Ты что, с ним разговаривал?

– Нет, – помотал головой Мокки.

– Позови его. Он всегда слушается тебя, – настаивала Зирех.

– Сейчас не послушается, – возразил саис.

– Как это так?

Лицо саиса выражало странное разочарование и одновременно гордость. Он тихо объяснил ей:

– Великий скакун бузкаши до самой смерти защищает своего наездника против человека, который затаил против него злобу.

– Да откуда конь может знать? – спросила Зирех.

– Он знает, – отвечал Мокки.

В его голосе и в глазах были такая убежденность и такая вера, что она не смогла ему возразить. Только подумала: «Если я понимаю язык собак, сторожащих юрты, то почему большой саис не может понять то, что говорят степные скакуны?»

Джехол достаточно удалился от Мокки и Зирех, чтобы Уроз был вне досягаемости брошенного камня. Конь убавил шаг. Но время от времени оглядывался. Его настороженный взгляд говорил, что он намерен сохранять эту дистанцию.

Каждый раз Мокки тяжело вздыхал. И каждый раз Зирех шептала ему на ухо:

– Когда-нибудь он остановится.

Так они и двигались по огромному плоскогорью. Всадник в полуобморочном состоянии, защищаемый инстинктом его коня. А далеко позади – большой саис, переживающий, оттого что потерял единственного друга, и маленькая кочевница, вся в своих мечтах о богатстве.

Долгим, очень долгим был их путь. Казалось, ни усталость, ни голод, ни жажда, не смогут сломить Уроза и его коня. Солнце перевалило за полдень и стало склоняться к горным вершинам. А Джехол все шел и шел. Снова появились тени. У трех путников появились и стали расти странные спутники, прозрачные и словно струящиеся, которые, не отступая от них ни на шаг, плясали у них под ногами на каменистой почве. А Джехол все шагал. И вот уже лишь узкая полоска неба отделяла красное солнце от самых высоких гор. Сумерки придавали горным хребтам такую же мистическую тональность, как и базальтовым чудовищам, разбросанным по равнине. И на всей поверхности плато воздух приобрел такой же печальный пепельный цвет, как и земля. А Джехол все шагал и шагал.

Шел ли он сам по себе? Уроз ли управлял им, машинально сокращая свои мышцы? Понять это в вечерних сумерках и на том расстоянии, на котором находились от него Мокки и Зирех, было невозможно.

– Может, он уже умер, – предположила Зирех.

В течение всего этого долгого пути без остановок, без еды, без воды, она молчала, чтобы сохранить дыхание. Голос ее стал тихим и приглушенным. Саису показалось, что щеки его коснулось крыло летучей мыши.

– Да, он умер… – прошептала она еще раз.

Однако вместо радости, которую она должна была бы испытать при этой мысли, она почувствовала какое-то странное беспокойство. Солнце вот-вот должно было коснуться края гор. А значит, вот-вот должна была наступить холодная ночь со всеми теми бедами, что таит в себе пустыня, сотворенная демонами высоко над миром.

Рука Зирех коснулась руки Мокки. Она просила помощи.

– Если хозяин умирает в седле, то как поступает степная лошадь? – спросила Зирех шепотом.

Мокки вздрогнул. Он ответил через силу.

– У нас она останавливается, опустив гриву… А здесь… не знаю… ничего не знаю.

– И тогда, – прошептала Зирех, – тогда придется идти за ним? В темноту, в ледяной холод? И потерять его… И потеряться самим?

– У нас есть все для ночевки в любое время, – ответил Мокки и потянул за веревку усталого мула.

– А конь, а деньги? Ты хочешь от всего отказаться? – спросила Зирех.

– Никогда, – ответил Мокки.

Он уже не надеялся на добычу, но чувствовал, что и он тоже не сможет остановиться. Кто же тянул их за Урозом? Мокки посмотрел на полоску неба, оставшуюся между красным светилом и вершинами гор. Она сузилась до предела. Сумерки начали скрывать от них силуэт коня. Мокки от страха даже зажмурился. Он только сейчас понял, что происходит. Перед ним был не Уроз, мертвый или живой, а… Мокки хотел дальше не думать, но ему это не удалось. Всадник-призрак… Всадник-призрак…

Зирех по-прежнему держала в руке кисть Мокки. Она почувствовала, как вдруг ускоренно и неравномерно забился его пульс, и спросила:

– Тебе плохо?

Мокки словно не слышал ее. Пальцы Зирех почувствовали скользкую жидкость. Ей знаком был этот пот, и она прошептала:

– Ты сейчас боишься еще больше моего. Почему?

Напрасно Мокки искал нужные слова. Как передать ночные страхи малых детей, забившихся и забытых в самом темном углу юрты, когда они слушают старых пастухов, торговцев вразнос, бродячих рассказчиков, сидящих вокруг самовара? Все рассказы у них всегда страшные. От страха прямо сводит живот. Хоть засовывай в рот кулак, чтобы не закричать от страха. Кровожадные цари, жуткие колдуны… Но самое ужасное – это всадник без лица, едущий день и ночь, ночь и день, по скалам и пескам, по колючкам и камням. Едет он едет, едет годами и никуда не приезжает. И всех, кого ни встретит, забирает с собой, забирает беспощадно и безвозвратно, до скончания мира. И вот сейчас этот детский страх вновь охватил Мокки. Пот лил с него все обильнее и обильнее. Зубы стали отбивать дробь. Он показал на тень человека, привязанную к тени лошади, едва различимую в ночи и пробормотал:

– Ты не знаешь… ты не знаешь… Всадник-привидение.

Грубым движением Зирех отшвырнула его руку. Эта охватившая его паника заставила ее позабыть свои страхи. Она опять взяла его руку, но уже не для того, чтобы опереться на нее, а для того, чтобы вести его.

– Ты говоришь как старая баба, – сказала Зирех.

Теперь она уже не шептала. И в сказочной тишине промерзших высот, камней и безлюдья, голос ее прозвучал с необычайной силой. Мокки даже остановился, ожидая, что сейчас они за это будут наказаны и землей, и небом. Но небо не обрушило на них молнию. И земля под ногами тоже не разверзлась.

Зирех побежала. Одной рукой она тянула Мокки, другой – мула. Постукивание копыт и поклажи вернули саису силу и смелость. Он понял, что мир по-прежнему тверд и прочен. С каждым шагом он все лучше и лучше осознавал свое присутствие в мире, свое место на земле. И в таком восстановившем свои очертания мире всаднику-фантому нечего было делать. По мере того, как расстояние между ними сокращалось, колдовство и страхи отпадали. Тень, за которой он шел, уже не была огромной и искаженной темнотой и испарениями. И размеры и форма тех, кто ее отбрасывал, тоже были как у всех смертных. Конь под всадником был отличным и выносливым, ничего больше. Человек на лошади был человеком, только и всего. Еще несколько мгновений, и конь стал Джехолом, а человек – Урозом. Урозом обессилевшим, полностью находившимся в его власти. Что он сейчас и собирался ему показать, этому обманщику, лжецу и предателю!

Зирех всем весом повисла на руке саиса.

– Нет, – крикнула она, – нет! Конь опять от тебя побежит… Смотри, смотри… Он вроде собирается наконец остановиться.

Хотя ничто не мешало Джехолу продолжать шагать прямо вперед, он замедлил шаг и стал брать вправо. Мокки и Зирех вгляделись и увидели в том направлении смутные очертания холма.

До сих пор сумеречный свет как бы приклеивал его к далеким горам, служившим для него фоном. Он казался выступом горного кряжа. На самом же деле от стены гор его отделяло довольно большое расстояние.

Холм имел форму пирамиды. Сейчас только вершина его освещалась лучами солнца, уже ушедшего за гребень гор. Все, что было ниже красной, как бы только что прокаленной на огне вершины, погрузилось во мрак. Хотя в сумерках еще можно было различить низкие строения, ступенями спускавшиеся вдоль узких улочек.

– Кишлак! Вон там! – закричал Мокки.

Он уже не сдерживал голоса. Но Зирех опять перешла на шепот.

– Заклинаю всеми духами дорог и ночи, замолчи!

Она впилась ногтями в ладонь Мокки и прошептала:

– Все племена, которые кочуют между Хазареджатом и верхними перевалами, рассказывают об этом холме… Это их кладбище.

– Тогда… тогда… эти дома… – произнес Мокки еще тише, чем его подруга.

– Это захоронения, – пояснила Зирех. – Если кого смерть настигает в пути, то его не закапывают у дороги, а приносят сюда.

– И давно?.. С каких пор? – пробормотал Мокки.

– Всегда, – ответила она.

Тут саис понял: все памятники, которыми был покрыт холм по всей высоте и со всех сторон, были захоронениями, сделанными из собранных камней. Под ними вечные караваны при каждом переходе оставляли человеческие останки.

Последний луч солнца угасал на вершине холма. Пирамида была свинцово-серой, а надгробия черными как чугун. А вокруг земля и сам воздух казались пепельно-серого цвета.

– Прислушайся, – прошептала Зирех.

Поднимался ночной ветер высокогорных плато.

Он ли свистел и стонал, как человек? Или кости тех, кто кочевал всю жизнь, до последнего часа, и навсегда успокоился под этими камнями? «Конец людей, конец их душ», – подумал Мокки. Ему стало холодно. Он еле слышно произнес:

– Зирех… здесь нельзя так оставаться, нельзя.

– Подожди, надо узнать, чего хочет лошадь, – сказала она.

Джехол остановился у подножия холма. Его уши дрожали, он к чему-то принюхивался. Беспокойно и нерешительно раскачивал головой то влево, то вправо. Он так обрадовался, увидев, после столь долгого перехода, кишлак, где можно будет отдохнуть, согреться, напиться и поесть. И вот, когда дошел, ничего этого не было. Ни огня. Ни звука. Ни запаха человека или животного. И ветер не доносил приятного запаха кизяка, горящего в очаге. Джехол, весь день шагавший по собственному разумению, почувствовал, что разрешить эту трудность ему не под силу. Нужно решение и указание всадника, а тот так безучастно и так тяжело давит своим весом на седло.

Громкое ржание… резкий толчок… острая боль в костях… Уроз открыл глаза… Перед ним возвышался холм, слабо освещенный вверху последним лучом, который тут же и погас.

«Наступила ночь», – подумал Уроз. Последнее, что он помнил, было яркое солнце. Стал вспоминать, что он делал все эти часы. Спал? Был в обморочном состоянии? Какая разница! Несмотря на слабость во всем теле, чувствовал он себя хорошо. Голова была ясной. Тело отдохнуло и слушалось его. Вечерний холод остужал разгоряченное жаром тело. И он сам, подобно своей коже, тоже находился на грани двух враждующих стихий, сочетание которых стало для него благом. Он сохранил ясный и четкий контакт с действительностью и в то же время обрел способность, как во сне, без тени страха и смущения принимать на веру обстоятельства и образы, которые разум никак не мог допустить.

Он быстро понял, что представляли собой мнимые дома, которые возвышались перед ним, и не испугался, даже не удивился. Вчера, да и сегодня утром тоже, он ни за что не хотел бы делать остановку в таком месте. А сейчас он просто подумал, что надгробия вполне могут служить укрытием от холодного ветра, продувающего голое плато.

Уроз коснулся здоровой ногой бока Джехола, и тот стал двигаться вдоль основания холма. В темноте казалось, что захоронения расположены вплотную друг к другу. Но при ближайшем рассмотрении, оказалось, что они стоят порознь, что у них разная форма, разный размер каменных глыб, да и расположение, зависевшее то ли от воли случая, то ли от прихоти строителей, тоже разное. На некоторых памятниках поверхность камней была почти гладкой. На других шероховатости образовывали загадочные знаки. Тут виднелись навесы. Там – ниши. Уроз двигался очень медленно. Он искал более доступный подход, чтобы проникнуть внутрь кладбища.

И тут из каменных захоронений послышался голос. Слабый, тонкий, измученный и в то же время очень отчетливый. По тембру, чистоте и слабости он напоминал звук надтреснутого хрусталя. В тишине слова долетали по отдельности, как бы фильтруясь сквозь слои времен.

– Это не ты ли приближаешься, о Уроз, сын Турсуна?

От неожиданности Джехол вздрогнул. Позади, в нескольких шагах, одновременно раздались два крика, вопль и стон одновременно.

«Мокки… Зирех… – подумал Уроз. – Они тоже услышали голос из могилы, зовущий меня».

В любой другой момент он подстегнул бы Джехола плеткой и поскакал бы прочь – во тьму, в холод, в пустоту… Но в эту ночь ничто не могло его испугать, ведь все казалось ему естественным. Он крикнул:

– Кто б ни был ты, ты не ошибся. Турсун – действительно мой отец, а я – Уроз.

– Тогда двигайся прямо, – отозвался хрустальный голос. – Ты легко меня увидишь.

Уроз придержал Джехола. Не от того, что сомневался, ехать или не ехать. Просто ему показалось, что голос этот он когда-то уже слышал. Где, когда? Не в силах вспомнить, он направил коня вперед.

Никогда еще Джехол не ступал так осторожно, так медленно. Проезжая вдоль строя могил, Уроз вглядывался в каждый промежуток между нагромождениями камней и порой прощупывал их рукояткой плети. Вдруг рука привидения ухватится за нее. Он ехал чуть ли не на ощупь. Ночная темнота полностью покрыла землю. Вдруг, несмотря на натянутый повод, Джехол пошел быстрее. И Уроз увидел, почему. Перед ними на уровне почвы, но чуть выше, на некотором расстоянии, темноту прорезала золотистая ломаная линия, похожая на застывшую молнию. «Отблеск пламени, окаймляющего привидения взамен тени», – подумал Уроз. И отпустил повод.

Джехол побежал почти рысью. «Наивный, он думает, что это настоящий очаг», – подумал Уроз. Светящаяся линия не шевелилась. «Покойник надо мной потешается», – решил Уроз. И вдруг он оказался перед костром. Перед настоящим костром. Небольшим, из сухого хвороста. Он горел в углублении перед грубым надгробием. За костром сидел человек. Не скелет. Не привидение. Живой человек. На нем была длинная накидка. А у ног лежала сума. При свете костра нельзя было определить его возраст. Он сказал:

– Пусть великий покой этого места снизойдет на тебя, о Уроз.

И Уроз поклонился, насколько позволяла ему его поза в седле, и ответил.

– Мир и хвала тебе, Пращур. Мне удивительно повезло, что я встретил тебя здесь.

– А я ждал тебя, – посмотрел на него Гуарди Гуэдж.

III
ПЛАКАЛЬЩИЦЫ

Камни, покрывавшие надгробие, сильно нависали над теми, что поддерживали их. Получался навес. Да еще с каждой стороны, с боков, были сложены камни, образующие стенки. Так что получалось подобие пещеры, открытой только со стороны плато.

Костер, разведенный Гуарди Гуэджем, был как бы пламенеющим окошком в этом подобии склепа. Мокки и Зирех увидели на светлом фоне силуэты Уроза и коня, словно нарисованные тушью. Зирех прошептала:

– Это не он, это его тень.

– Нет, – ответил Мокки. – Нет!

Он уже однажды попался в ловушку. Одного раза довольно. Сложив ладонь рупором, он крикнул: —Уроз, о Уроз, я здесь.

– Так чего же ты ждешь и не снимаешь меня с седла? – отвечала тень.

Зирех вцепилась в плечо Мокки.

– Не ходи, – умоляла она. – Не слушай привидения.

– Разве ветер доносил бы от привидения запах гноя? – возразил саис.

Как раз в этот момент порыв ветра отклонил в сторону завесу пламени от костра. За ним стал виден редкой худобы человек, прислонившийся к стене надгробия.

– Видишь, видишь, – прошептала Зирех. – Дух покойника вышел из могилы, чтобы и нас туда затянуть.

Тут Мокки заколебался. Он решительно не понимал, кто это может быть.

– Уроз, о Уроз, – крикнул он неуверенным голосом, – тот, кто сидит за костром, он просто путник как все?

И не успел Уроз ответить, как в ночи раздался слабый голос, подобный звуку надтреснутого хрусталя:

– Иди к моему огню и не бойся, – произнес он. – Привидениям не нужен костер для согрева старых костей.

– Он живой… – подтвердил Мокки, обращаясь к Зирех… – И кажется… кажется…

И, не закончив, саис побежал к входу в нишу и над светом костра разглядел в пляшущем его пламени лицо Гуарди Гуэджа, человека без возраста, разглядел его морщины, такие глубокие и многочисленные, что щеки его были похожи на древний пергамент, испещренный загадочными знаками.

Мокки низко поклонился, коснувшись ладонью холодной земли, и воскликнул:

– Я так и знал… Пращур… я знал, о Память Всех Времен… Кто хоть раз слышал твой голос… не забудет его никогда. Клянусь Пророком, так думают все садовники, повара, пастухи и саисы, кому в наших краях ты рассказывал о славных делах Аттилы, великого полководца. Ты рассказывал, что он родом из наших мест, из Меймене, что он вышел из своего родного города Акча и завоевал полмира.

Быть может, то была игра света? Но по бесцветным губам Гуарди Гуэджа словно скользнула тень улыбки. Прожитые годы, опыт и усталость иссушили и исчерпали в нем все источники радости. Но старый сказитель все еще любил свои рассказы. И ему было приятно, что совсем молодой человек помнит один из них, и что дети его детей передадут их потомкам, и будет он жить вечно, вопреки бегу времени и косе смерти.

Уроз испытывал адскую боль. Стиснув зубы, он приказал саису:

– Отнеси меня к костру. Джехола стреножь и привяжи поближе ко мне. Юрту мне расставлять не надо.

– Чуть дальше, – посоветовал Гуарди Гуэдж саису, – ты найдешь колодец, а рядом с ним – сухой хворост. Каждый караван, проходя здесь, оставляет запас для следующего.

Мокки усадил Уроза спиной к стенке, рядом с Гуарди Гуэджем, и сказал:

– Я приведу Джехола, когда он напьется.

– И чаю, да поживее, – сказал Уроз.

Он промерз до мозга костей. Чтобы зубы не клацали, ему пришлось двумя руками прижать нижнюю челюсть к верхней.

– Я так и думал, что встречу тебя в таком состоянии, дошедшим до последней границы самого себя, – сказал ему Гуарди Гуэдж.

– Как… как ты мог знать… что найдешь… найдешь меня… на этом высокогорном кладбище?

– Для того, кто отказывается ходить обычными путями, единственная дорога проходит здесь, – отвечал Гуарди Гуэдж. – Она пересекает нагорье, а единственное тут место для стоянки – это кладбище.

Продолжая прижимать подбородок ладонью, Уроз спросил:

– А где ты узнал о моем поражении, Пращур?

– На тропе, ведущей от Калакчекана к конюшням Осман-бая, – ответил Гуарди Гуэдж.

Оба с такой интенсивностью подумали в эту минуту о Турсуне, что им показалось, будто его образ явился и сел между ними. Однако имя его не было произнесено. Каждый ждал, что другой первым заговорит о нем. Гордость мешала Урозу сделать это. А Гуарди Гуэдж молчал потому, что был мудр.

Огонь стал слабеть. Старик подбросил хвороста. Пламя осветило его пальцы, кисти рук, лицо. Они были такими хрупкими и прозрачными, что на них было тяжело смотреть. Кожа да кости без намека на плоть.

– Как удалось тебе добраться так быстро сюда из степей, Пращур? – тихо спросил Уроз.

– Так ведь у старых коз ноги надежнее и идут они кратчайшим путем, не так ли? – отвечал Гуарди Гуэдж.

Тем временем Мокки напоил коня и стреножил его возле Уроза. За саисом шла Зирех с чайником, мешочком сахара и двумя чашками. Она налила чай обоим мужчинам, начав с Гуарди Гуэджа, и исчезла во мраке каменной ночи, маленькая, хрупкая. Мокки посмотрел ей вслед и спросил у Гуарди Гуэджа:

– О, Память Всех Времен и Всех Мест, наставь меня. Куда ведет это жуткое плоскогорье? И куда нам двигаться дальше?

Гуарди Гуэдж отглотнул крепкого, темного чая и сказал:

– Плоскогорье, где мы находимся, упирается в горный хребет. Есть только один проход через него, такой узкий, что его прозвали Лестницей. Над ней есть еще одно плоскогорье, усеянное серым и черным гравием. А потом будет спуск к Банди-Амиру.

– О, Пророк! Озера Банди-Амира! – воскликнул Мокки. – Это правда?

– Это правда, – отвечал Гуарди Гуэдж. – И самые прекрасные описания их – ничто по сравнению с самими этими волшебными водами.

Уроз ничего не говорил. Он дрожал. Мокки пошел за одеялами для него, а затем хотел накрыть одним из них и Гуарди Гуэджа. Но тот отказался:

– Не стоит. Мои кости уже не боятся холода.

– Плов, приготовленный Зирех, скоро порадует тебя, Пращур, – пообещал Мокки.

Старик простер руки над костром. Они были прозрачными.

– Спасибо тебе, о саис, – отвечал Гуарди Гуэдж. – Но мне и кормить-то нечего, плоти совсем не осталось.

Уроз почувствовал признательность к старику. От одной мысли о тяжелой, жирной пище тошнота подкатывала ему к горлу.

– Иди, – отослал он саиса, – иди и наполняй себе желудок, а нас оставь в покое.

Мокки снял с мула вьюки и стал разбивать юрту. Ни он, ни Зирех не хотели провести ночь под навесом склепа. Почва была каменистой, и он с трудом забивал колья. Впрочем, это его даже радовало. Работа согрела его. А запах наперченного риса, медленно варящегося на костре, который горел в стороне, наполнял его внутренности приятным ожиданием.

Гуарди Гуэдж разглядывал в нише лицо Уроза. Оно было похоже на маску, перекосившуюся от страдания.

– Тебе больно, – отметил старик. – Очень больно.

Обычно Уроз относился к сочувствию как к оскорблению. Никто не имел права проявлять жалость к человеку, которому безразлична собственная плоть. Но в этом голосе он не услышал ни сострадания, ни беспокойства. Старик только констатировал истину.

– Все эти одеяла давят на сломанные кости, – пожаловался Уроз. – Но если их сбросить, холод вцепится в рану и будет ее терзать.

– Тут у меня найдется для тебя помощник, – успокоил его Гуарди Гуэдж.

Он достал из котомки коричневую палочку и поднес ее на несколько секунд к огню. Когда конец ее размягчился, он отделил совсем небольшой кусочек, раскатал его прозрачными пальцами и дал Урозу:

– Вот, проглоти этот шарик и запей чаем. И потом подожди.

Уроз послушно выполнил слова старика. Потом спросил:

– Это твое лекарство волшебное, что ли, о Пращур?

– Можешь считать, что так – не стал возражать Гуарди Гуэдж. – Мне подарила его колдунья, самая старая и самая мудрая.

– Как ее зовут? – спросил Уроз.

– Земля, – был ответ Гуарди Гуэджа.

– Растение… трава? – пробормотал Уроз.

– Маковый сок, – утвердительно кивнул головой Гуарди Гуэдж.

– Что? – воскликнул Уроз.

Он резко повернулся к старику и резко спросил:

– Ты, самый старый и умный, как можешь ты давать мне яд, лишающий человека силы и достоинства, совсем как вино, проклятое Кораном?

– Ничто из того, что дает земля, не может быть проклятым, – не стал соглашаться Гуарди Гуэдж.

И жестом остановил Уроза, готового продолжать.

– Не двигайся больше, о чопендоз, – продолжал старец. – Всякие движения и крики только помешают благотворному действию снадобья. Чтобы помочь тебе терпеть боль, я расскажу о рождении вина. Так что приложи голову к камню, прикрывающему останки путника, открой душу для покоя и слушай меня.

И Гуарди Гуэдж начал рассказ.

«Давным-давно, в стародавние времена, в Герате Великолепном правил шах Шамиран, могущественный и мудрый властелин. В знойные послеполуденные часы любил он прогуливаться по тенистым своим садам, что спускались террасами, полными цветов редкой красоты, фонтанов и резных беседок. За ним следовала его свита: вельможи, духовники, прорицатели, полководцы, поэты и принцы.

И вот однажды увидел он диковинную птицу, сидящую на живой изгороди. Птица была так прекрасна, что он остановился, чтобы полюбоваться ею. И в тот же момент рядом с нею появилась змея.

– Неужели никто не помешает змее напасть на птицу? – воскликнул шах Шамиран.

Старший сын его натянул лук и стрелой поразил змею. А птица взлетела и пропала в лазурном небе. И скоро о ней забыли.

А через год, день в день и час в час птица вернулась, покружилась над царскими садами и, прежде чем улететь, выронила из клюва несколько зерен.

– Что думаешь об этом? – спросил шах Шамиран у своего главного провидца.

И ответил провидец:

– Волшебная птица принесла тебе вознаграждение.

Тогда шах повелел проследить за тем местом, куда упали зерна. И начало там расти растение, до той поры никем не виданное. Было оно невысоким, а на его тонких ветвях появились гроздья круглых ягод. Никто не смел их трогать. Ведь их сок мог оказаться ядовитым. Из-за этого кисти стали медленно подгнивать. Шах повелел подставить под них высокую вазу. Ягоды попадали в нее, забродили, и получилась красная жидкость. Но было ли это знаком благодарности? Или смертельным ядом?

Привели из тюрьмы человека, осужденного быть посаженным на кол. Шах приказал ему выпить кубок непонятной жидкости. Весь двор стоял вокруг властелина. Несчастный выпил и закрыл глаза. Люди шепотом передавали друг другу: „Это ужасный яд. Он сейчас умрет“.

Но узник открыл глаза. В них плясало веселье. Он улыбнулся. Еще минута, и голосом не раба, закованного в цепи, а голосом повелевающего хозяина он воскликнул: „Пусть нальют мне еще кубок!“

Шах подал знак человеку, отвечающему за напитки, и тот налил рубиновый напиток в золотой кубок, из которого мог пить только сам монарх. Он отведал, а за ним попробовали чудесную влагу и другие. Радость и сила взыграла в них…»

Гуарди Гуэдж помолчал и закончил:

– Так вино было ниспослано с неба, на радость людям, живущим на земле афганской.

Уроз слушал, склонив голову, а потом задумчиво промолвил:

– Пращур, истина и только истина исходит из глубокочтимых уст твоих. Но была ли во времена, о которых твой рассказ, незрячая земля уже просвещена Пророком, и назвал ли он уже в Книге Книг все то, что запрещено?

Как он часто поступал, Гуарди Гуэдж на этот вопрос ответил тоже вопросом:

– Слыхивал ли ты, о благочестивый чопендоз, об императоре Бабуре?

– О Бабуре, непобедимом афганце, – воскликнул Уроз, – которого в Индии называли Великим Моголом.

Старый сказитель подтвердил легким наклоном головы и задал ему вопрос:

– Как ты считаешь, этот император был истинно верующим человеком?

– Кто бы посмел в этом усомниться? – признал Уроз. – Не он ли обратил в истинную веру язычников Индии?

– Так вот, – продолжил Гуарди Гуэдж. – Считаешь ли ты, что этот покоритель во имя Аллаха, этот меч Пророка, мог нарушить предписания Корана?

– Нужно быть сумасшедшим, чтобы так считать, – просто ответил Уроз.

А старик медленно продолжал:

– Тогда почему же в царствование великого Бабура на афганской земле производили вина так много, что наполнялись бесчисленные бочки и бурдюки?

– Значит, меч Пророка не знал об этом! – отвечал Уроз.

– Ошибаешься, о благочестивый чопендоз, – сказал Гуарди Гуэдж. – Этот повелитель ездил по деревням, где выращивали лучший в мире виноград, а с ним и министры и военачальники, и поэты и певцы, а император лично пробовал молодое вино. А однажды он увидел тюльпан такой красоты, что, пожелав оказать ему величайшую честь, велел налить в него вкуснейшего вина и выпил из цветка, ставшего кубком.

– Что ты говоришь? Что ты говоришь? – пробормотал Уроз.

– И еще я скажу, – продолжал Гуарди Гуэдж все с той же интонацией, – что стоя на холме, откуда виден весь Кабул, Бабур повелел вырыть большой пруд. И вот этот пруд, который сохранился и сейчас, Великий Могол, когда принимал дорогих гостей, приказывал наполнять лучшим из вин… А затем гости и он сам черпали оттуда и пили в свое удовольствие.

– Пращур! – воскликнул Уроз. – Если бы эти слова я услышал не из твоих уст…

– Если каждое слово мое не истинно, то пусть отсохнет мой язык и пусть я никогда, никогда больше не смогу рассказывать ни сказки, ни истории, ни легенды, – подтвердил Гуарди Гуэдж.

Уроз отвернулся и стал озабоченно глядеть на языки пламени, как бы ища у них ответа.

– А Коран во времена Бабура был тот же, надеюсь, что и сейчас? – спросил он.

– Каждая строка, каждое слово и даже каждая запятая были те же, – уверил его Гуарди Гуэдж.

– Значит, изменился дух тех, кто учат ему? – промолвил Уроз.

– Или их чувства, – предположил Гуарди Гуэдж.