Текст книги "Шут-парад, или Правдивые истории обо всех шутах, паяцах, скоморохах и буффонах, паясничавших во все времена во всех странах и у всех народов мира"

На следующий день, с самого раннего утра, в замок прибыло духовенство из города с траурной колесницей, чтобы перевезти тело. В это время епископ спал невозмутимым сном; но погребальное пение разбудило его, он, испуганный, вскочил со своей постели, позвал слуг и спрашивал их, что это значит. Конечно, всё это скоро открылось и представьте себе негодование епископа.

Однако, при дворе Генриха II был соперник Брюскэ вполне его достойный и который, хотя и был маршалом Франции и принадлежал к одной из знаменитых фамилий Флоренции, но все же не пропускал случая отвечать на мистификации королевского шута. В этой борьбе с ловким флорентийцем не всегда последнее слово оставалось за Брюскэ. Но тут мы опять вернемся к Брантому, который посвятил двадцать страниц своей книги, где описывается борьба, происходившая между Брюскэ и маршалом Строцци.[52]52
  Пьерр де Строцци происходил от благородной фамилии Флоренции, которая принимала деятельное участие во всех внутренних делах этого города в ХVI столетии, он приходился двоюродным братом Екатерине Медичи. Конечно, такое родство и положило начало его счастливой судьбе. Он был сделан маршалом Франции и умер в 1558 г. при осаде Тионвилля.


[Закрыть] «Маршал Строцци очень любил задевать Брюскэ и вел с ним постоянную борьбу; точно также и королевский шут отвечал ему шутками и остротами на все его нападки.

Однажды во дворце было большое празднество и маршал Строцци явился в полном параде; на нем был великолепный плащ черного бархата, вышитый серебром по тогдашней моде. Брюскэ очень завидовал такому красивому плащу и хотел посмеяться над маршалом. Шут отправился в королевскую кухню, взял свиного сала, и смешал его с яйцом; затем, с этим снадобьем отправился опять в королевские покои, подкрался незаметно к маршалу Строцци, вымазал ему всю спину приготовленной им в кухне смесью и затем, повернув его к королю, сказал: «Государь, посмотрите, какие красивые золотые аксельбанты у маршала». Король никак не мог удержаться от смеха, а маршал нисколько не рассердился, а только сказал: «Поди, Брюскэ, скажи моим людям, чтобы они мне принесли другой плащ, а этот возьми себе, так как верно тебе очень хотелось его приобрести и потому можешь его взять, но только даю тебе честное слово, что ты мне за это заплатишь.

«Несколько дней спустя, когда Брюскэ совершенно забыл об этом происшествии, как вдруг маршал Строцци явился к нему в почтовый дом, где бывал несколько раз и прежде и хорошо заметил ту комнату, в которой Брюскэ прятал свою серебряную посуду у него было много серебра, частью подаренного, частью выпрошенного; но этот маршал привел с собою искусного слесаря, которого он одел, как принца и дал ему необходимые наставления. Придя к Брюскэ, он стал с ним прохаживаться по комнате и сделал незаметный знак мнимому принцу, чтобы показать ему, где находится заветная комната; затем, маршал взял под руку Брюскэ и увел его гулять сначала в сад, потом отправился вместе с ним осматривать его конюшни. В это время мнимый принц и его свита обделали все, как следует; слесарь искусно отпер замок и также искусно и запер его, так что этого никак нельзя было заметить; свита мнимого принца захватила с собою все серебро, а сам он пошел проститься с Брюскэ и даже отказался от его угощения. Нисколько дней спустя Брюскэ явился к королю, когда тот только что вставал; шут был мрачен и задумчив и пожаловался королю на маршала Строцци. Но последний, узнав о жалобе шута, стал над ним смеяться, говоря, что он так часто обманывал других, а теперь его самого обманули. Брюскэ был крайне раздражен такой выходкой маршала Строцци и, конечно, ему было не до смеха тем более, что по своей природе он был очень скуп. Тогда маршал Строцци отдал Брюскэ почти всё и удержал посуды только на пятьсот экю, а всей посуды было на две тысячи экю. Эти пятьсот экю были отданы слесарю и его товарищам. Брюскэ остался доволен тем, что получил три четверти своего имущества».

«В другой раз маршал Строцци приехал к королю на прекрасном коне, покрытом дорогой попоной, вышитой серебром. Он не отдал бы этого коня и за пятьсот экю. Маршал, доехав до подъезда дворца, сошел с коня и поручил его надзору своего лакея, на время своего визита королю. Брюскэ только что вышел из Лувра и видел, как маршал сходил с лошади. Шут подошел к лакею, который стерег коня и сказал ему, что маршал Строцци забыл один необходимый пакет дома и просил его, Брюскэ, привезти ему этот пакет и взять его лошадь, с тем только, чтобы он хорошенько смотрел за нею. Лакей не задумался ни на минуту отдать ему лошадь, так как он часто видел, как маршал разговаривал с Брюскэ. Между тем, шут вскочил на лошадь и поехал прямо к себе домой, там он обрезал ей гриву и половину уха; затем, он расседлал ее и снял с нее чепрак. Вскоре на почтовый двор приехал курьер, ему понадобилась почтовая лошадь, которая могла бы свезти большой чемодан; тогда Брюскэ распоряжается, чтобы лошадь маршала оседлали бы почтовым седлом, на которое нагрузили тяжелый чемодан и погнали ее до Лонжюмо… Когда лошадь вернулась обратно, то Брюскэ отправил лошадь в таком виде к маршалу и приказал сказать сопровождавшему ее почтарю: «Мой господин посылает обратно вам вашу лошадь; она вполне годится для почты, я ее испробовал отсюда до Лонжюмо; она в три четверти часа проскакала туда и обратно; он спрашивает у вас, маршал, не продадите ли вы ее за пятьдесят экю, тогда он их вам пришлёт. Маршал Строцци, увидев до какой степени обезображена его лошадь, послал сказать Брюскэ: «отведи ее обратно к твоему господину, пусть он ее оставит у себя».

«Нисколько дней спустя, маршал Строцци вздумал отправиться к королю в Компьен на почтовых лошадях и послал сказать Брюскэ, чтобы тот прислал ему двадцать самых лучших лошадей, а иначе он с ним рассорится. Маршал оставил для себя только семь лошадей и одну вьючную. Затем он дал нисколько лошадей своим бедным солдатам, которым приходилось возвращаться пешком в свои полки, но почтарь этого не заметил, так как ему было сказано, что эти люди приедут после; две лошади маршал продал двум мельникам из Понтоменье для перевозки муки; эти последние лошади были куплены с большим удовольствием, так как за них спросили очень дешево. Нисколько дней спустя, эти лошади были пойманы почтарями на границе в то время, когда они перевозили муку. Этих лошадей задержали и Брюскэ обратился с жалобой в суд; но заведенная тяжба обошлась шуту очень дорого, так что и сами лошади этого не стоили[53]53
  Венецианский посланник к Марино Каналли еще в царствование Франциска I говорил о медленности судопроизводства по Франции и о сопряженных с этим издержках: «Дело в тысячу экю требует две тысячи экю издержек и тянется десять лет».


[Закрыть].

Что же касается до других лошадей, на которых ехал сам маршал Строцци, то они довезли его до Компьена и были до такой степени измучены, что их там и оставили. Таким образом, Брюскэ пришлось очень дорого заплатить за обезображенную им лошадь маршала: но все эти шутки сопровождались только смехом и остротами.

В другой раз, рассказывает еще Брантом, который неутомимо рассказывает в своей книге о всех выходках своего любимого шута, Брюскэ отправился к маршалу Строцци и стал просить последнего примириться с ним и не делать ему таких неприятностей которые так дорого обходятся. Вследствие заключения такого условия, Брюскэ пригласил маршала к себе обедать вместе с несколькими придворными, и обещал их угостить па славу. Маршал согласился принять приглашение и в назначенный день приехал к Брюскэ вместе с несколькими придворными. Когда они приехали, шут радушно их встретил – у него была перекинута через плечо салфетка, точно он сам хотел исполнять обязанность мэтр-д’отеля. «Успокойтесь, господа, сказал Брюскэ, я сам принесу вам кушанье». Действительно, он тотчас же его принес. Первым блюдом были пироги, всевозможных величины: и большие, и средние, и маленькие, все они были прямо из печки и от них пахло очень хорошо; видно было, что он не поскупился положить в эти пироги пряностей: тут была и корица и даже мускат. Когда все гости сели за стол, то хозяин сказал им:

– Садитесь, господа, кушайте и постарайтесь поскорее истребить это кушанье, чтобы очистить вам место для других, которые я вам тотчас подам.

Однако, Брюскэ, сказав это, надел шляпу, пристегнул шпагу и отправился в Лувр известить короля о своем пиршестве. Гости, между тем, принялись за принесенные пироги. Но что же оказалось? В одном была запечена лошадиная кожа, в другом уздечки, а то копыта и т. д. Некоторые из гостей не успевшие разглядеть в чем заключается начинка, уже откусили пирога и стали его выплевывать. Конечно, они не ожидали такой выходки от Брюскэ и надеялись, что он сейчас подаст им хорошего мяса; но их ожидания были напрасны; никто не являлся; тогда они стали просить пить; им подали самого лучшего вина, гости выпили, развеселились и, казалось, забыли о выходке Брюскэ. Допив поданное вино, они потребовали еще; тогда слуги и почтари, которые также прислуживали за столом, объявили, что их господин приготовлял сам это вино и приказал сказать, чтобы гости сказали, который из этих сортов они находят самым лучшим, такой им и подадут. Приглашенные много смеялись, говорили, но прошло уже несколько времени, а Брюскэ всё не было; тогда они спросили у слуг, куда девался их господин? На это им отвечали, что король прислал за их господином и он поспешно отправился во дворец. Тогда гости спросили, не подадут ли им еще какого-либо угощения и получили отрицательный ответ. Гости встали из-за стола и отправились в кухню. Там они не нашли никого, печь была совершенно холодная и вся посуда на месте. Тогда эти господа порешили уйти, взялись за свои шляпы и шпаги и хотели пойти поискать, где можно было бы пообедать; они чувствовали сильный голод, потому что уже было далеко за полдень.

Я еще забыл сказать, что когда Брюскэ подавал на стол свои знаменитые пироги, то он вошел в столовую в сопровождении своих почтарей; их было числом до тридцати человек, и они трубили в рожки, точно приехали на почтовую станцию перекладывать лошадей. Затем, когда он пригласил маршала к столу, то сказал, что будет угощать его тем, что у него найдется в доме и тут он стал насмехаться над теми, которые, давая обеды, бегают по соседям занимать не только посуду, но даже и деньги.

Маршал Строцци никогда не любил оставаться в долгу у шута, он всегда мстил ему за все его шутки и выходки и на этот раз он отплатил ему за обман.

«Маршал, продолжает Брантом, всегда смеялся над обманами Брюскэ, но в то же время он придумывал какой-нибудь план, чтобы не остаться в долгу у шута; несколько времени спустя после знаменитого обеда, маршал приказал увести у Брюскэ его любимого лошака, что было очень легко сделать, так как это животное водили на водопой привязанным к хвосту других почтовых лошадей. Когда лошака привели к маршалу, он приказал его заколоть, снять с него шкуру и мясо употребить частью для начинки пирога, а частью поджарить. Затем маршал пригласил Брюскэ к себе обедать, уверив, что он его не обманет, а угостит, как следует. Брюскэ отправился на обед к маршалу и с большим аппетитом поел и пирога и жаркого; у шута был всегда хороший аппетит, а в то время он чувствовал голод и наелся до сыта. После обеда маршал спросил у своего гостя:

– Хорошо ли я угостил тебя, Брюскэ?

Шут ответил, что он вполне сыт и никогда так хорошо не ел, как в тот день.

– А слушай, – снова спросил его маршал, – не желаешь ли ты узнать, чем я тебя угостил?

И он тотчас приказал принести голову его лошака, разделанную наподобие кабаньей и сказал ему:

– Вот чье мясо ты ел, Брюскэ. Узнал ли ты эту голову?

Брюскэ пришел в ужас; он даже почувствовал тошноту; кроме того, ему стало грустно, что он с таким аппетитом уничтожал мясо своего любимого лошака, который так часто возил его и в поля, и по городу.

«В другой раз маршал опять устроил шутку с Брюскэ; королева пожелала видеть жену Брюскэ, о которой маршал Строцци рассказывал, что она очень безобразна собою, что и было на самом деле; она сказала об этом шуту и попросила, чтобы тот непременно привел к ней свою жену; Брюскэ, конечно, исполнил пожелание королевы и привел к ней свою супругу, одетую в венчальный наряд и с распущенными по плечам волосами; она должна была улыбаться, точно действительно должна идти под венец; Брюскэ также был одет, как новобрачный и одинаково улыбался и корчил веселое и счастливое лицо, держа за руку свою жену. Кроме того, Брюскэ предупредил королеву, что его жена была совершенно глуха и разговор с нею не может представлять никакого интереса; но королева ничего не хотела слышать и пожелала во что бы то ни стало ее видеть и поговорить с ней о ее хозяйстве, о ее времяпрепровождении и о жизни ее мужа. С другой стороны, Брюскэ уверил свою жену, что королева совершенно глуха и потому с ней следует говорить, как можно громче. Кроме того, шут приказал жене, что когда она будет представлена королеве, то должна ей сделать очень низкий реверанс и сказать:

– Ваше величество, да избавит вас Господь Бог от всякого зла.

Когда жена Брюскэ явилась к королеве и действовала согласно указаниям мужа, то королева стала ее расспрашивать о ее времяпрепровождении и о хозяйстве, стараясь говорить так громко, как только она могла. Брюскэ оставил свою жену одну с королевой и если последняя говорила громко, то первая положительно кричала, как помешанная; их разговор отдавался даже и на дворе.

В это время приехал и маршал Строцци, но Брюскэ заранее предупредил свою жену, что и маршал был до такой степени глух, что ему нужно кричать в ухо. Маршал тотчас догадался, что это штуки самого Брюскэ и, взглянув в окно, увидел одного из королевских охотников, позвал его к себе и, сунул, ему несколько экю, чтобы тот трубил в свой рожок, висевший у него на поясе, в ухо жене Брюскэ, пока он не сделает ему знак, что довольно. Затем маршал обратился к королеве и сказал:

– Ваше величество, эта женщина глуха и я берусь ее вылечить.

Затем он стал держать голову жены Брюскэ, а охотнику приказал трубить ей в уши; несчастная вырывалась из рук маршала, но тот крепко держал ее, а охотник трубил до тех пор, пока совершенно не оглушил ее; жена Брюскэ была больна в течение целого месяца и ее лечение обошлось ёё мужу очень дорого. Таким образом, Брюскэ, заставивший других кричать громко чтобы говорить с его женой, которую выдавал за глухую, теперь сам должен был говорить с нею очень громко, чтобы она могла его слышать, пока она совершенно не выздоровела; это, конечно, не очень приятно было шуту, потому что его жена, часто не дослышав мужа, делала все наоборот, чем он приказывал.

Конечно, это была крайне глупая шутка и дает нам скорее представление о грубости нравов того времени, чем об уме маршала Строцци и Брюскэ. Весьма естественно, что это крайне удивляет читателей, так как в это время двор Валуа считался одним из самых блестящих дворов в Европе, где все отличались самой изысканной вежливостью и соблюдали самый строгиq придворный этикет, а между тем эти люди нисколько не считали постыдным для себя находить удовольствие в таком жестоком развлечении, как в том, что бедная женщина является жертвой шутки вельможи. Брюскэ отмстил за это очень забавным способом:

«Однажды, рассказывает все тот же Брантом, маршал Строцци приехал на почтовых в Париж к пасхальной заутрене, но отправился прямо к себе в дом, находившийся в Сен-Жерменском предместье. Он не хотел, чтобы кто-нибудь знал о его приезде, а, намеревался явиться ко двору только после праздника. Но Брюскэ узнал об этом от того почтаря, который привез маршала; тогда оп нанял двух францисканских монахов, заплатив им по экю; он рассказал им, что в Париж приехал один вельможа, который живет в предместье Сен-Жермен, куда, он, Брюскэ и отведет их; этот вельможа одержим злым духом, потому что он не хотел явиться к заутрене и не желал видеть духовных лиц; поэтому монахи сделают доброе дело. если отправятся к нему, снесут ему святой воды и постараются вразумить его своими наставлениями. Монахи, конечно, согласились совершить такое доброе дело и отправились вместе с Брюскэ. Дорогой шут объяснил еще монахам, что им придется иметь дело не только с человеком, но и с дьяволом. Монахи ответили ему на это, что они ничего не боятся, так как им приходилось встречать на своем веку много подобных людей. Брюскэ проводил монахов не только до дома маршала, но даже провел их в его покои. Слуги хорошо знали Брюскэ и когда тот объявил им, что сам маршал пожелал видеть этих к монахов, чтобы поговорить с ними о спасении души, то, конечно, его пропустили беспрепятственно вместе с его спутниками. Брюскэ дошел до спальни маршала, впустил туда монахов, а сам остался в соседней комнате. В это время маршал лежал в постели и читал какую-то книгу; монахи, войдя в комнату маршала, спросили его, как он себя чувствует душевно и телесно. Маршал, увидев монахов, пришел в ярость; он закричал на монахов, что им здесь нечего делать и что он предлагает им, тотчас же удалиться, так как он вообще не любил монахов; но последние стали читать ему наставления, чего он также терпеть не мог. Строцци вскочил с постели и схватился было за шпагу, которая висела у его изголовья, но один из монахов предупредил его и сам схватил эту шпагу, как ему еще заранее посоветовал Брюскэ. Маршал, вскочив с постели, хотел было сам отнять у монаха свою шпагу, произошла борьба, послышался крик и шум, прибежала прислуга маршала и даже сам Брюскэ со шпагою в руке, затем он спокойно увел монахов. Конечно, слух об этом происшествии скоро дошел и до короля, который не знал о приезде маршала и много смеялся его странной скрытности. Маршалу волей-неволей пришлось отправиться во дворец и посетить короля.

Вскоре, конечно, все узнали, что такая шутка была устроена никем иным, как Брюскэ и бедному шуту едва не пришлось дорого поплатиться за такую необдуманную выходку. В это время религиозного фанатизма подобная выходка считалась большим преступлением.

Дня два спустя после; этого маршал принес жалобу инквизитору: Брюскэ был посажен в тюрьму. Тогда маршал объяснил все королю и шут был освобожден из тюрьмы, так что избавился от кары инквизиторов.

Брантом рассказывает еще массу анекдотов о Брюскэ и, кажется, не без сожаления оканчивает свои рассказы об этом шуте. Он между прочим говорит, что Брюскэ представляет своим пребыванием при дворе богатый, даже почти неисчерпаемый материал. Королевский шут имел право говорить и делать, что он хочет и мог страшиться только одних инквизиторов, но этим господам также нелегко было засадить королевского шута в своп ужасные подземелья, потому что на выручку такого узника всегда являлась королевская стража, которая и освобождала его, по приказанию короля. Часто, когда вокруг трона царило безмолвие, один только королевский шут осмеливался возвышать голос и под бубенчики своего колпака начинал говорить, нисколько не стесняясь присутствием сильных мира сего. Но не смотря на полное снисхождение, с каким Брантом относится ко всем поступкам Брюскэ, все же мы должны признаться, что этот шут заходил часто слишком далеко и в своих речах, и в своих действиях, словом, он всецело пользовался данною ему свободою.

Брюскэ пережил Генриха II и остался при дворе и в царствование Франциска II и даже был во время царствования Карла IX. Но такое лицо, которое во время трех царствований забавляло своими шутками, как самих королей, так и их придворных, кончил очень дурно. Вот, как Брантом оканчивает биографию Брюскэ.

«Наконец, бедного Брюскэ заподозрили в кальвинизме и что он ради этого затеривал и уничтожал пакеты и депеши короля, в которых заключались серьезные распоряжения относительно действий против гугенотов. Но это был вовсе не он, а его зять, если только последний действительно был гугенотом и это и погубило и его тестя и его дом, который был разграблен во время первых смут. Брюскэ пришлось уехать из Парижа и он приютился у мадам де Булльон в Нойянте и у мадам де-Валентинуа, которая поместила затем шута у себя в память умершего короля Генриха II. Оттуда он написал письмо де-Строцци[54]54
  Филипп Строцци родился в Венеции в 1541 году и числился полковником во французской гвардии с 1563 года и принимал учаcтиe в религиозных войнах. Он принадлежал к группе советников, подготовивших вместе с Екатериной Медичи заговор ужасной Варфоломеевской ночи. Кончина этого Строцци была трагическая. Ему была поручена команда над отрядом, посланным в помощь приора Антонио де-Крато, который хотел освободить Пopтугалию от испанского владычества; адмирал Санта-Крус взял де-Строцци в плен при одной морской битве в 1532 г. и приказал бросить его в море.


[Закрыть], сыну покойного маршала, (о котором мы уже говорили выше), прося его ради памяти отца выхлопотать ему прощение, чтобы он мог окончить свою жизнь в мире и покое. Но ему недолго пришлось прожить в мире и покое, так как он вскоре умер.

Однако, просьба, представленная г-ну Строцци Екатерине Медичи, которая благоволила к сыну маршала уже потому, что он был флорентийцем и милостиво приняла просьбу Брюскэ. В придворных отчетах во время царствования Карла IX за 1565 г., о чем упоминает Жоль, значится, что для Брюскэ была куплена щегольская обувь по случаю какого-то празднества, на котором присутствовали почти все придворные Карла IX. Следовательно, в упомянутом году Брюскэ еще числился в штате короля. Но уже в то время знаменитый шут был только тенью самого себя, – печаль и горе сильно изменили его. Быть можете, он занимал только почетное место в штате короля, как свидетель предыдущих царствований. Но как бы то ни было, очевидно, что Брюскэ умер в 1565 году, совершенно противоположно де-Дре и дю-Родье, которые утверждают, что он умер у мадам Валентинуа в 1562 или 1563 гг. Брюскэ, следовательно, фигурировал в течение трети века от 1535 до 1565 гг., играя роль официального королевского шута. Самая счастливая жизнь Брюскэ была во время царствования Генриха II. О Брюскэ можно, поистине, сказать, что это был регент хора шутов, находившихся на официальной королевской службе.