Текст книги "Шуты и скоморохи всех времен и народов"

Но тут [по] является противоречие в числах. По надписи, сделанной на надгробном памятнике, Тевенен умер 11 июня 1374-го, между тем как письмо короля, в котором он сообщает о смерти шута Тевенена, помечено 14 января 1372 года. Тут, вероятно, вкралась ошибка или в письме, или на памятнике. Впрочем, и самый стиль письма вряд ли можно отнести к эпохе царствования Карла V. Кроме Большого Иогана, у Карла V было еще три шута и даже одна дурочка, Артоди дю Пюн, которая состояла в штате королевы Жанны. Господин Лебер приводит подлинное письмо Карла V, где упоминает о расходах, сделанных на Артоду дю Пюи, «дурочку нашей возлюбленной подруги королевы».

Если Карл Мудрый любил окружать себя шутами и фиглярами, то его преемник Карл VI, как известно, был сам безумный и потому, конечно, любил проводить время в обществе себе подобных. С восьмилетнего возраста у него уже был шут по имени Иган, о котором упоминается в письме Карла V, помеченном 3 марта 1375 года. Позднее, после ужасного случая на маскараде, когда он едва не сгорел живым, несчастный принц совершенно потерял рассудок, так что он впал в меланхолию и к нему были приставлены лица, которые должны были развлекать его в часы нападавшего на него уныния. Из этих шутов был особенно замечателен Генселен Кок, который, вероятно, совершал множество самых уморительных фарсов и был в постоянном движении, так как из отчетов за 1404 год видно, что однажды шут потребовал новых рубашек, так как он разорвал свои в борьбе, устроенной им для забавы короля; в том же году шут сносил сорок семь пар башмаков. Около того же времени шут Изабо Баварского по имени Гийом Фуель в течение полугода сносил сто три пары различной обуви. Из этого можно заключить, что все эти шуты отличались необыкновенною подвижностью!

У всех членов королевской фамилии были свои особые шуты. Иоанн, герцог Беррийский, самый расточительный из всех знаменитых дядей Карла VI, умерший в 1416 году, был отвезен на кладбище своими шутами, одетыми в траур. Это действительно был кортеж, достойный такого человека, который в шестьдесят лет женился на двенадцатилетней девочке, племяннице графа де Фуа.

Брат Карла VI, Людовик Орлеанский, жертва мрачного Иоанна Бесстрашного, который приказал его убить на улице Барбетт, также держал у себя шута по имени Кокине. Мы точно так же встречаем шута по имени Гийом Кроссон в штате дофина Людовика, сына Карла VI, умершего ранее отца.

Долгое время полагали, что Карл VII не держал шутов при своем дворе: но из отчетов по содержанию двора оказалось, что и у Карла VII также были шуты. Двое из них известны под именами Даго и Роопие. Правда, оба шута не находились на королевской службе, а были не более как бродячие шуты, посещавшие ярмарки, города, деревни и только случайно попадавшие во дворец на известное время, где развлекали короля, его семью и его гостей, получая за это очень скромное вознаграждение; такие шуты далеко не пользовались такими кредитом и авторитетом, какими пользовались Иган Арсемалль и Тевенен де Сен-Леже. Однако и при дворе Карла VII в 1458 году был шут по имени Колар, прозванный месье дё Лаон, который пользовался известным почетом и получал определенное содержание. Около того же времени у королевы Марии Анжуйской была своя дурочка, прозванная Мишон.

Между всеми этими шутами, имена которых сохранились только в отчетах по содержанию двора, особенно был замечателен поэт Вийон[29]29
  Франсуа Вийон (1—19 апреля 1432 – после 1463, точные даты неизвестны) – первый французский поэт-лирик позднего Средневековья, чья поэзия до сих пор пользуется огромной популярностью во всем мире. Детали его биографии, которые рассказывает автор, скорее, легендарны. – Ред.


[Закрыть], которого причисляют к наиболее знаменитым шутам того времени и который умел изобретать такие остроумные шутки, которым позавидовал бы самый известный шут того времени. Этот знаменитый насмешник, некоторые стихотворения которого отличаются такою меланхолиею, такою грустью, которая проникает прямо в сердце, был очень ленивым учеником, взбалмошным человеком, своевольником, так что даже был приговорен как-то к виселице за контрабанду, Людовик XI спас его от веревки. Но этот лизоблюд и любитель дармовых обедов был слишком хорошо известен стражам Chatelet[30]30
  Chátelet (Шатле) называлось заседание суда Парижского графства и превотства. Этот суд получил свое название Chátelet, потому что он заседал в здании старинного замка (Chátelet) при входе в улицу Сен-Дени; самое здание, как говорят, было построено при императоре Юлиане. Шатле представлял в одно время и здание суда, и тюрьму.


[Закрыть], чтобы он мог свободно гранить мостовую Парижа. Ему пришлось удалиться на некоторое время в Англию, чтобы забыли о нем в Париже. Там Эдуард V очень полюбил Вийона и часто звал его к себе для развлечения. Однажды король, показывая ему свою уборную, указал на гардероб, испещренный французскими гербами, и сказал:

– Видишь ли, с каким уважением я отношусь к твоим французским королям.

– Это мне кажется слишком опасным для здоровья вашего величества, – возразил Вийон, – вероятно, всякий раз, как вы взглянете на эти гербы, то чувствуете такую боль в животе, что вам приходится прибегать к помощи аптекаря.

Конечно, подобная фраза, сказанная хотя и на чистом французском языке, все же не могла понравиться английскому королю. Вийон должен был переправиться через Ламанш, вернуться в Париж и начать там опять жизнь праздношатающегося со всеми соединенными с нею приключениями.

Вийон никогда не был шутом на королевской службе; он обладал слишком независимым характером, чтобы подчиняться чужой воле и взять официально в руки шутовской жезл. Впрочем, Людовик XI не имел большой склонности к шутам. Ему было совершенно достаточно его врача Куаксье, его цирюльника Оливье Дьявола и его кума Тристана Пустынника. Вероятно, Людовик XI был сердит на всех шутов вообще, в особенности с того времени, как шут Карла Смелого, известного под именем Славного, посоветовал своему властелину во время его свидания с королем Франции в Перонне задержать последнего в плену. Но, как бы то ни было, во время царствования этого короля не было ни одного шута, так, по крайней мере, думали до тех пор, пока Брантом в своей «Истории знаменитых людей»[31]31
  Пьер де Брантом – гасконский дворянин, родился в Бурдейле в 1510 году и умер в 1611-м. Сначала он был солдатом, потом придворным и пользовался большими милостями Карла IX. При вступлении на престол Генриха III он удалился в свои поместья и написал целый ряд сочинений: «Жизнь знаменитых людей и великих французских полководцев», «Жизнь великих иностранных полководцев», «Жизнь знаменитых женщин». Все эти сочинения блещут скорее умом и стилем, чем выдержанностью языка.


[Закрыть], в главе, посвященной Людовику XI, не рассказал бы анекдот, который свидетельствует, что в свите этого короля был шут:

«Между разными шутками, совершенными этим королем ради развлечения, самая ужасная шутка была именно убийство его брата, герцога Гвеннского, когда последний менее всего думал о смерти, так как король уверял его при жизни в своей привязанности, а после его кончины не переставал его оплакивать[32]32
  Известно, что подобное обвинение, приписанное Брантомом Людовику XI, почти не имеет никакого основания. Всего вернее, что молодой герцог, скончавшийся 21 мая 1472 года в Бордо, умер от чахотки, а вовсе не от яда. данного ему по приказанию его брата короля Людовика XI. См. Н. Martin, том VIII, страница 72. Издание 1841 года.


[Закрыть]; никто не подозревал, что удар был нанесен им самим несчастному герцогу, если бы не открыл этого шут короля; этот шут находился сначала при особе покойного герцога, а после его смерти Людовик XI взял его к себе, так как он был очень забавен. Однажды король отправился на богомолье в Клери[33]33
  Клери находится в 15 километрах от Орлеана, был любимым храмом Людовика XI.


[Закрыть] и там перед образом Божьей Матери, которую он называл своею Покровительницею, стал молить Ее о прощении совершенного им убийства брата, который был отравлен аббатом Сен-Жаном по его приказанию. Шут стоял недалеко от молившегося вслух короля и хорошо слышал произносимые им слова и запомнил их; однажды за обедом, в присутствии многих посторонних лиц, шут стал упрекать короля в убийстве брата; король крайне удивился такому обвинению. Конечно, следовало быть осторожнее с шутами, которые часто далеко не так глупы, какими они кажутся, а чаще всего они многое угадывают прямо по какому-то странному инстинкту. Король, конечно, не пощадил этого шута, потому что опасался такого человека, который мог наделать ему много неприятностей.

“Я слышал этот рассказ от одного каноника более пятидесяти лет тому назад, когда еще был мальчиком и посещал парижскую коллегию; этому канонику было восемьдесят лет; с тех пор этот рассказ переходил от одного каноника к другому, так что нельзя сомневаться в его истине”.

Это, впрочем, был единственный шут, о котором упоминается в царствование Людовика XI: несчастный дорого поплатился за свой неосторожный язык. Король не любил, чтобы в его присутствии разоблачали тайны его политики».

Карл VIII также не обращал особенного внимания на шутов, по крайней мере, при его дворе не было ни одного замечательного шута; но верно только то, что шуты действительно существовали при дворе в царствование этого короля и он был к ним добр, как был милостив ко всем, его окружавшим. А. Монтейль утверждает, что добрый король Карл VIII милостиво обращался как со своими шутами, так и с шутами других особ. По отчетам за 1491 год видно, что были израсходованы суммы на содержание шутов короля и герцога Орлеанского, впоследствии Людовика XII.

Но только в царствование Людовика XII и Франциска I начинается ряд замечательных придворных шутов, которые пользовались даже известной популярностью наряду с Калльетом и Трибуле.

IV

Шуты на королевской службе (продолжение). – Калльет и Трибуле.

Калльет был шутом Людовика XII. Этот отец народа, государь до такой степени добрый и снисходительный, но вместе с тем и настолько слабый, что расстроил свое здоровье в пиршествах, балах и маскарадах единственно только потому, чтобы сделать удовольствие своей третьей супруге, Марии Английской, бывшей на тридцать семь лет моложе его: по своему природному характеру он вовсе не мог быть покровителем шутов. Но он хотел непременно следовать традиции, в силу которой при французском дворе должен был быть хотя бы один шут; при его дворе был Калльет, хотя его имя и не встречается в отчетах казны, из чего можно заключить, что Калльет не числился на королевской службе, ему платили жалованье из каких-либо особых сумм.

Калльет было, вероятно, прозвище, данное ему за его простоту и болтливость, что его делало похожим на перепела. В Менипповой сатире[34]34
  Мениппова сатира – это знаменитый политический памфлет, полукомический, полусерьезный, написанный во времена Лиги, наполовину в прозе, наполовину в стихах, по примеру сатир греческого философа Мениппа. Этот памфлет был сочинен каноником Пьером Лepya, советником Жилло, юрисконсультом Пьером Питу и двумя поэтами – Рапеном и Пассера; он раскрывал тайные замыслы испанского короля Филиппа II, который задумал сделать из Франции испанскую провинцию, и честолюбие Гизов, которые добивались короны. В заключение добрые французы должны были все сплотиться около своего законного короля Генриха IV.


[Закрыть] употребляется это сравнение: «Не без причины друзья наши называют нас “перепелами”, потому что мы крайне доверчивы; проповедники и сорбонисты отдают нас в сети тиранов».

В сущности, такое прозвище было совершенно справедливо, если судить по одному приключению, о котором нам рассказывает Бонавентура Деперье[35]35
  Бонавентура Деперье, камердинер Маргариты Наваррской до самой своей смерти, т.е. до 1514 года, был лучшим украшением двора этой принцессы, которая очень любила литературу; Франциск I, брат Маргариты Наваррской, прозвал ее Маргаритою маргариток; она вместе с «Повестями королевы Наваррской» оставила много прелестных стихотворений. [Документальных сведений о Деперье почти не осталось, его рождение относят и к 1498-му, и к 1501-му и даже к 1510 году. – Ред.]


[Закрыть] в своих «Повестях и рассказах», изданных в Амстердаме в 1711 году и героем которых является упомянутый шут. Калльет еще изображен в «Корабле дураков», немецкой поэме Себастьяна Брандта, которая переведена на французский язык также стихами и издана в Париже в 1498 году; знаменитый шут являлся здесь нам представителем новых обычаев, тогда как его предок по шутоводству олицетворяет собою старинные обычаи; в этой историйке он играет крайне жалкую роль, где является настоящим идиотом. Пажи прибили Калльету ухо гвоздем к столбу, и бедный шут так и остался, не сказав ни слова, он полагал, что ему придется провести всю жизнь таким образом. Мимо проходил один из придворных вельмож и, увидев Калльета в таком ужасном положении, приказал его освободить. Затем он хотел узнать, кто с ним устроил такую шутку, но Калльет в своем идиотизме никак не мог объяснить этого. Тогда вельможа догадался спросить: «Не пажи ли это?» – «Да, пажи», – отвечал Калльет. Тогда призвали всех пажей и каждого спрашивали по очереди, который из них задумал такую злую шутку; но пажи не признавались, и каждый из них отвечал, что это не он. К Калльету также подводили каждого пажа, но он не мог узнать того, который пригвоздил ему ухо к столбу. Когда перебрали всех пажей и остался один Калльет, то он также подошел к вельможе и сказал: «Нет, это не я». Потом он побежал вместе с пажами, которые, вероятно, были готовы пригвоздить ему и второе ухо к первому попавшемуся столбу.

Эти пажи не делали большего различия между придворными шутами и животными из королевского зверинца. Ведь надо же было как-нибудь убить время при таком строгом и серьезном дворе, каков был двор Анны Бретанской; мучая шута, эти пажи все же употребляли на это два-три часа времени.

Калльет, однако, пользовался большой популярностью. Менаж говорит в своем «Этимологическом словаре», что в его время в половине семнадцатого столетия в Ниме и в Монпелье еще была в ходу поговорка: «Глуп, как Калльет». Быть может, это относилось к памяти другого Калльета, который был прославлен в поэме, озаглавленной «Жизнь и кончина Калльета».

Этот Калльет носил только одно одинаковое прозвище с шутом Людовика ХII и считался королем юродивых, а его настоящее имя было Жан Корелен.

После Калльета следует Трибуле, который также был шутом Людовика XII. Настоящее имя этого шута было, согласно исследованиям господина Жаля, Февриаль, Фериаль или же лё Февриаль; о нем говорится с этими различными вариантами в отчетах 1523 и 1529 годов. В отчетах за 1523 год сказано: «Николаю лё Февриаль, брату Трибуле, кухонному мальчику, отпущена сумма в шестьдесят фунтов ливров». В отчетах за 1529 г. значится: «Кухонным мальчикам… Николаю Фериаль, брату Трибуле, шестьдесят фунтов». Этот брат был моложе шута, последний протежировал ему и выхлопотал ему должность поваренка в королевских кухнях.

Прозвище Трибуле происходит от старинного французского глагола tribouler, что означало «мучить, беспокоить» и который часто употреблялся в XIV и XV столетиях.

Трибуле-Февриаль родился в окрестностях Блуа. Историк этого города Бернье, писавший в 1652 году, представляет его как тупицу, у которого даже вовсе не было таланта, как вообще у всех шутов, развлекать общество неглупыми словами или случайно сказать что-нибудь поучительное. Этот самый Бернье рассказывает, что Трибуле еще до сих пор помнят в Блуа; если к кому-нибудь хотят отнестись с большим презрением, то обыкновенно говорят, что о нем столько же думают, как о Трибуле.

Отец Клемента Mapo Жан Mapo, камердинер и историограф Людовика XII, рассказавший в стихах некоторые походы этого короля, описал наружность Трибуле как самую безобразную. У него была круглая сутуловатая спина, маленький низкий лоб, круглые глаза, толстый нос, неправильная форма головы и, в довершение всего, этот человек в тридцать лет был не умнее новорожденного ребенка.

Известно, что маленький крестьянин из окрестностей Блуа еще в юном возрасте был призван ко двору Валуа; ему очень понравился роскошный дворец Людовика XII. Там его вырвали из рук пажей и лакеев, которые всегда любили злоупотреблять слабостью других, и дали ему наставника по имени Мишель Ле Вернуа, которому было поручено выдрессировать Трибуле настолько, чтобы он мог играть как следует роль шута; наставник действительно успел развить ум своего ученика так, что тот мог занять назначенную ему должность при дворе; для того чтобы достигнуть подобных результатов, Ле Вернуа употреблял не только нравственные внушения, но часто прибегал и к телесным наказаниям, если только верить рассказу Бонавентура Деперье[36]36
  Том I, с. 12.


[Закрыть].

«При въезде в Руан Трибуле был послан вперед и должен был сказать: “Посмотрите, они идут!” Шут очень гордился тем, что сидел на хорошей лошади, покрытой пестрою попоною, и держал в руках парадный жезл. Он быстро скакал впереди, с ним был также и его наставник, и тот сказал ему: “Остановись же, ты идешь слишком скоро!” Трибуле, опасаясь ударов (наставник часто угощал его побоями), хотел остановить лошадь; но лошадь прекрасно чувствовала, каков под ней седок, потому что Трибуле постоянно ее то пришпоривал, то отпускал, то поднимал узду, и она бежала вперед. “Остановишься ли ты?” – закричал на него наставник. “Черт ее побери! – воскликнул шут (он умел браниться, как и всякий мужчина). – Эта гадкая лошадь, я ее пришпориваю, а она никак не хочет остановиться”. Что вы на это скажете? Разве только то, что природа желает позабавиться, создавая такие прекрасные образчики человечества, которые были бы счастливы, но они так невежественно забавны, что не умеют сознавать своего счастья, а это и составляет самое большое несчастье в мире».

Таким образом, Трибуле, воспитанный и преобразованный совершенно в спартанском духе, мог занять место в свите Людовика XII; он даже сопровождал короля в Италию, во время экспедиции против Венеции, в 1509 г. Жан Mapo в своей «Венецианской войне» рассказывает о взятии замка Пешьера[37]37
  Пешьера находится на Минчо, в 24 километрах от Вероны, составляет часть знаменитого четырехугольника Северной Италии (Пешьера и Мантуя на Минчо, Верона и Леньяно-на-Эчи).


[Закрыть] и упоминает о шуте, который, не без волнения, присутствовал при осаде города: «Трибуле, шут короля, имея отвращение ко всякому шуму, бегал по комнате в сильном страхе и, наконец, забрался под кровать и, пожалуй, сидел бы там до сих пор, если бы его оттуда не вытащили». Но при дворе Франциска I Трибуле занимал блестящее положение и высоко держал свой жезл; острые словечки и разные ответы, которые ему приписывают, могли бы составить целую книгу. Но многое только приписано ему и взято из разных сборников о шутах, как французских, так и разных других.

Однако некоторые остроумные ответы и слова принадлежат ему; но мы только не знаем, сам ли он был их автором или перенял их от других. Трибуле является нам то шутом, который не уважает никого, даже и духовенство, то представляется в виде юродивого и дает советы Франциску I, который всегда им следовал.

«Однажды, рассказывает Бонавентура Деперье, король вошел в так называемую Святую Часовню в Париже, чтобы отстоять вечерню. Трибуле последовал за ним; когда они вошли туда, то в часовне царила мертвая тишина. Несколько времени спустя епископ начал Deus in adjutorium[38]38
  2-й стих из 69 Псалма (в католичестве часто считается 70-м): «Поспеши, Боже, избавить меня, поспеши, Господи, на помощь мне».


[Закрыть], а певчие ему вторили. Тогда Трибуле встал со своего места, подошел к епископу и оскорбил его. Король, увидев это, подозвал к себе шута и спросил у него, зачем он это сделал. Трибуле отвечал ему:

– Ах, кузен, когда мы сюда вошли, все было тихо, а этот человек первый начал шуметь, и его следует за это наказать.

Из этого видно, что королевские шуты пользовались большими преимуществами, и им прощалось многое. Оскорбление духовенства считалось большим преступлением.

Трибуле между тем относился всегда с большим презрением и к знати, а такое неуважение считалось таким же преступлением, как и оскорбление духовенства.

Однажды какой-то вельможа угрожал Трибуле, что изобьет его до смерти палками за то, что шут позволил себе дерзко отзываться о нем. Трибуле пошел жаловаться Франциску I.

– Не бойся ничего, – ответил ему на это король, – если кто осмелится так жестоко обойтись с тобою, тот будет повешен четверть часа спустя.

– Ах, кузен, – возразил шут, – спасибо тебе за такую милость, только уж доверши благодеяние, прикажи его повесить четвертью часа раньше.

Это очень острое словцо для человека, который в своей юности был несчастным заикою; вероятно, метод воспитания, употребленный Ле Вернуа, был весьма действенен, чтобы вложить в такую рогатую голову столько ума, как об этом говорит Жан Mapo.

Но вот замечательна одна несообразность; в рассказанном нами анекдоте Трибуле выставлен как человек остроумный и который никогда не задумается над удачным ответом, тогда как в “Rėcrėations historiques, critiques, morales’et d’ėrudition” Дродю Радье (Париж 1787 год, 2 тома) выставляет этого шута как политического советника, одного из самых мудрых и вдохновенных.

Когда Франциск I предпринял в конце 1524 года экспедицию, которая должна была окончиться разрушением Павии и пленом короля, Трибуле присутствовал на военном совете, собранном для того, чтобы придумать средство, как проникнуть в Италию. Присутствовавшие, конечно, предлагали различные средства. Трибуле, также бывший на этом совещании, обратился к Франциску с полною фамильярностью:

– Кузен, ты хочешь остаться в Италии?

– Нет!

– В таком случае все ваши предложения никуда не годятся.

– А почему?

– Вы много рассуждаете о том, как проникнуть в Италию, но это вовсе не самое существенное.

– А что же самое существенное?

– Самое существенное, это выйти оттуда, а об этом никто и не думает говорить.

Четырнадцать лет спустя Франциск I широко открыл двери своего королевства Карлу V и дозволил императору, бывшему тогда в Испании, отправиться в Гент и наказать жителей города за их возмущение, чтобы таким образом Карл V не подвергался опасностям, сопряженным с переездом через Атлантический океан и Северное море. Многие из приближенных короля порицали его великодушие, казавшееся им совершенно лишним: Трибуле так же, как и герцогиня д’Этамп[39]39
  Всем известен тот анекдот, героиней которого была герцогиня д’Этамп, фаворитка короля.
  – Видите ли, мой брат, – сказал однажды Франциск I Карлу V, – эта красивая дама советует мне не выпускать вас из Парижа до тех пор. пока вы не уничтожите Мадридского трактата.
  – Если этот совет вы считаете хорошим, то ему необходимо следовать, – холодно ответил император.
  Но Карл V был очень любезен с герцогиней и во время обеда как бы нечаянно уронил дорогой бриллиант к ее ногам. Герцогини Этамп подняла его и хотела отдать императору.
  – Он в очень красивых руках и я не могу взять его обратно, – возразил император с самою изысканною любезностью.


[Закрыть], советовал королю воспользоваться этим случаем, чтобы приобрести от Карла V некоторые важные уступки и даже задержать его пленником, чтобы заставить отменить трактаты, заключенные в Мадриде и в Камбре.

– Это очень милостиво со стороны нашего кузена пригласить к себе его кесарское величество, – сказал шут Трибуле, сняв свой колпак с бубенчиками и надев его на кончик жезла. – Я не хочу также отстать от тебя и сделаю ему и от себя подарок, когда он приедет в Париж.

– А какого рода будет этот подарок? – спросил король.

– Я дам ему свой колпак как магистру глупости, который со связанными руками и ногами бросается в объятия своего врага…

– Замолчи, шут! – закричал на него Франциск. – Император доверился моему королевскому слову, и он не может опасаться, чтобы его тут задержали.

– Я не скажу ничего против этого, кузен; но подожду только конца, чтобы узнать, кому достанется мой колпак, тебе или императору, и пожалуй, что и вас обоих украсят этим головным убором вместо короны».

Карл V проехал по Франции с большим триумфом: везде его встречали со звоном колоколов; у ворот города стояли депутации, одетые по-праздничному; словом, с ним обходились как с королем в день его восшествия на престол. В честь императора давались банкеты, балы и маскарады. Карл V въехал в Париж 1 января 1540 года, и город поднес ему в подарок громадную серебряную статую Геркулеса, на котором была накинута львиная кожа, сделанная из золота. Чтобы отблагодарить французов за такой радушный прием, император обещал выдать одну из своих племянниц за герцога Орлеанского, третьего сына Франциска I, и дать ей в приданое Милан: но он просил короля не докучать ему во время его проезда по Франции просьбами подписать какой-либо договор по поводу предполагаемого брака из боязни, что потом могут сказать, будто император подписал такой договор против своей воли; но в то же время император заявил, что лишь только достигнет он первого принадлежащего ему города, как даст королю такое обеспечение, что король останется этим вполне доволен. Первым наследственным городом, которого достиг Карл V, был Валансьенн. Когда он туда приехал, посланники короля Франциска просили его исполнить данное слово; тогда только император снял с себя маску и положительно объявил, что ничего не обещал. После такого вероломного поступка французский король мог только сожалеть, что не последовал советам Трибуле.

Анекдот, в котором упоминается, что Трибуле дал совет королю Франциску задержать Карла V в Париже, рассказывается еще иным, более пикантным образом. Король увидел как-то, что его шут писал на своих табличках, которые он называл «Дневником глупцов», имя императора Карла V и спросил у Трибуле, что это значит:

– Я пишу имя императора за ту глупость, которую он сделал, что прошел по Франции.

– А что ты скажешь на это, если я его отпущу из Франции? – спросил король.

– Тогда я сотру его имя и напишу твое.

К несчастью, доподлинность этих анекдотов весьма сомнительна. Трибуле умер в 1589 году, как мы упоминали об этом раньше, именно тогда, когда Карл V проходил через Францию, отправляясь в Гент. Жаль предполагает, что Трибуле умер даже ранее 1529-го, потому что Жан Mapo, который уже сам не жил в это время, говорит о Трибуле в прошедшем времени, как об этом мы упомянули выше: «Трибуле был дурак с рогатой головой».

Здесь заметим, кстати, что сын Жана Mapo Клемент Маро, камердинер Франциска I и затем его сестры Маргариты Наваррской, слава которого крайне странным образом затмила славу его отца, в своем «Послании петуха к ослу», изданном в 1535 году, говорит о маврах, прибегавших из Туниса для того, чтобы оспаривать у шута милости двора:

«Не знаешь разве ты? Тунис ведь взят. А Трибуле теперь имеет братьев и сестер»[40]40
  Тунис был взят в 1535 году Карлом V. Император был занят в это время уничтожением пиратства, которое приводило в отчаяние всю западную часть Средиземного моря и которое устроили себе логовища в гаванях Северной Африки: в Алжире, Тунисе и Триполи.


[Закрыть].

С другой стороны, в штат придворных служащих за 1534—1535 годы говорится о Николае Ферриале, брате Трибуле, а не о брате «покойного» Трибуле, так как, если бы шута «в то время уже» не было бы в живых, то непременно следовало бы так выразиться. Трибуле, шут Франциска I, вероятно, умер около 1536 года.

В сущности, если бы Трибуле и был бы жив, как утверждают эти анекдоты, то он совершенно не походит ни на Трибуле Бернье, ни даже на Трибуле Рабле, хотя автор «Пантагрюэля» два раза дает ему эпитет юродивого; лицо, которое изображает священник Медона в знаменитом свидании с Панургом, именно и есть настоящий дурак. Панург спрашивает у Трибуле, хорошо ли он сделает, если женится, и рассказал ему о своем деле в самых красноречивых и изящных выражениях. Но прежде чем последний успел кончить, Трибуле ткнул его кулаком в спину, дал ему в руки бутылку и свиной пузырь с горохом и вместо всякого ответа сказал, качая головой: «Богом тебе клянусь, остерегайся монахов». С этими словами он отошел прочь и стал играть пузырем, прислушиваясь к звуку горошин. После этого от него нельзя было добиться ни одного слова: Панург хотел еще обратиться к Трибуле с каким-то вопросом, но тот вынул свою деревянную шпагу и хотел было ударить своего собеседника. Панург тогда сказал. «Нечего сказать, прекрасное решение. Этот шут очень глуп, этого нельзя отрицать, но еще глупее тот, который его ко мне привел, а я глупее всех, потому что сообщил ему свои мысли».

Что же касается до того Трибуле, которого изобразил Виктор Гюго, то это такой тип, который внушает к себе полное сочувствие; поэт обессмертил имя шута Франциска I. Эта идеальная личность, жертва отцовской любви, облагородила презренную должность королевского шута; это в полном смысле человек, он страдает, плачет и мстит за себя, и только одно его имя напоминает исторического и легендарного Трибуле.

Как кажется, кроме Трибуле, при дворе Франциска I было еще много и других шутов. Клемент Mapo оставил нам эпитафию некоего Жуана, шута Луизы Савойской, матери короля:

«Я был Жуаном, но никогда не имел жены, и глупость моя была очень велика. Все дураки и все Жуаны, приходите сюда за меня молиться, но только один после другого, а никак не вместе; это место, как мне кажется, очень мало для всех. Притом все вместе могут говорить очень громко, а это потревожит мой покой. Кроме того, если какой-нибудь умный человек прочтет мою эпитафию, то я приказываю, если он вздумает посмеяться, то пусть лучше пройдет мимо. Разве можно смеяться над умершим?»

В сущности, этот Жуан известен только по этой эпитафии Mapo. Конечно, он не был единственным соперником Трибуле. Еще упоминается о некоем Вилльманоше, который, по словам Паскье[41]41
  Паскье был юрисконсультом: он родился в Париже и умер в 1615 году; он известен тем, что в 1564 году стоял за университет против иезуитов. Он был очень предан королевской фамилии и боролся против Лиги; в 1533 году он оставил Париж вместе с Генрихом III и вернулся туда обратно с Генрихом IV в 1594 году. С 1604 года он исключительно посвятил себя литературе. Он в особенности известен своими девятью томами «Исследований Франции» и своими 22 томами «Писем», что составляет ценный материал для истории того времени.


[Закрыть], не отличался большою глупостью, а только когда заходила речь о его свадьбе, то он говорил, что нет ни одной принцессы, которая не была бы в него влюблена. Конечно, вероятно, к этому Вилльманошу следует отнести и два ответа Франциска I, о которых упоминает Бонавентур де Церье, не объясняя в точности имени автора этих ответов. «Так как в этой книге[42]42
  Les nouvelles rėcrėations et joyeux dеvis.


[Закрыть] говорится о Трибуле, то мы назовем еще одного шута, который посоветовал королю для улучшения его денежных средств, необходимых для войн, следующее: “Одно из этих средств, государь, – сказал шут, – это то, чтобы ваши обязанности исполнялись бы попеременно некоторыми жителями королевства[43]43
  Вилльманош подразумевал под этим, что Франциск I приказал для поправления финансов некоторым из жителей своего королевства исполнять поочередно обязанности короля.


[Закрыть], сделав это, я ручаюсь, что у вас прибавится, по крайней мере, два миллиона золотом”». Конечно, король и его приближенные много смеялись над этим. Другое средство заключалось в том, чтобы издать эдикт, по которому кровати всех монахов должны быть проданы, а вырученные деньги внесены в казну.

Однако ни Жуан, ни Вилльманош не затмили звезды Трибуле при дворе Франциска I. Любимый шут до самой смерти оставался при занимаемой им должности. Но в следующее царствование и даже с 1536 г. эта должность перешла к другому, который действительно был умным человеком или, по крайней мере, очень ловким; он был представлен потомству Брантомом. Притом никто не оспаривал тех острот, которые приписывались этому шуту, как оспаривались разные острые словечки, приписываемые Трибуле. Этот король шутов и мистификаторов своего времени был знаменитый Брюске.

V

Официальные шуты (продолжение). – Брюске.

Настоящее имя Брюске было Иган-Антуан Ломбар. Его прозвали Брюске вследствие живости его характера и его скорых возражений.

Он был родом из Прованса и после своих первых дебютов занял уже известное положение в среде шутов. Лишь только он брал в руки жезл, как становился мастером своего дела. При исполнении своих обязанностей шута он призывал на помощь свое пылкое воображение и весь запас остроумия детей этой чудной и веселой страны – Прованса, которые отличаются свободным независимым умом. Прованс – это колыбель замечательных ораторов и вообще тех талантливых людей, которые сыграют всякую роль с одинаковым успехом, хотя бы даже это была роль шута.

«Первым дебютом Брюске, – говорит Брантом, был лагерь в Авиньоне (во время вторжения Карла V в Прованс, в конце 1536 года); Брюске отправился туда, чтобы заработать немного денег; он назвался врачом и, чтобы лучше разыграть свою роль, отправился в ту часть лагеря, которую занимали швейцарцы и ландскнехты. Он ни одного из них не вылечил, а многих отправил к праотцам, потому что несчастные умирали как мухи… Но самое худшее было то, что Брюске скоро открыли и предали суду; дело дошло до коннетабля герцога Монморанси; тот приказал его повесить[44]44
  Герцог Монморанси, коннетабль Франции, родился в 1492 году, а умер в 1567 году. Первый раз он участвовал в сражении при Мариньяно в 1515 году. Во время битвы при Павии в 1525 году он был взят в плен вместе с Франциском I. В 1536 году он защищал Прованс против Карла V; в этой борьбе он следовал тактике Фабия Максима и поэтому получил прозвище французского Фатия. В 1522 году он был сделан маршалом Франции, а в 1508-м коннетаблем Франции и принимал деятельное участие в религиозных войнах; он был убит в сражении при Сен-Дени, который он и отдал протестантам в 1567 году. Еще ранее того он потерял сражение при Сен-Квентине против испанцев в 1557 году и был принужден заключить мир в Като-Камбрези в 1559 году. С 1551 до 1587 год он был одной из самых замечательных личностей вместе с Мишелем де л’Опиталь и Франсуа де Гизом, которые принимали участие в государственных делах.


[Закрыть]. Об этом донесли дофину, что Брюске – это самый забавный человек в мире и его необходимо спасти. Дофин, впоследствии король Генрих II, приказал привести Брюске к себе и, найдя его действительно очень забавным, взял к себе на службу. С этого времени и началась карьера Брюске в качестве шута. Когда Брюске был представлен дофину, то последний обратился к нему с вопросом, не стыдно ли ему было уморить всех этих людей своими лекарствами. «Государь, – ответил Брюске, – разве покойники жалуются на меня? Ведь я вылечил их навек от лихорадки».

Перрониана, сборник острот и шуток, приписываемых знаменитому кардиналу дю Перрону[45]45
  Жак-Дави дю Перрон – дипломат и кардинал, родился в 1556 году в Сен-Ло. умер в Париже в 1618 году. Он был сыном кальвинистского пастора и отрекся от реформатства; затем был лектором при Генрихе III, а потом послом Генриха IV при испанском дворе. Он любил литературу и написал речь по случаю кончины Рансара.


[Закрыть], где рассказывается совершенно иначе о первых дебютах Брюске: «Он был родом из Прованса и сначала занимался адвокатурою. Он прибыл ко двору по какому-то делу и в течение трех месяцев ничего не мог сделать. Он пустил в ход всевозможные средства, но все было напрасно; тогда он взялся за шутовство и имел успех; видя, что адвокатура, которою он занимался, дает ему слишком мало прибыли, он совершенно ее бросил и вступил в должность придворного шута, что, конечно, для него было более прибыльно…»

Конечно, следует признаться, что анекдот, приведенный Брантом, очень пикантен и дает более полную идею о талантах и смелости Брюске, чем анекдот, рассказанный в Перронианах. Но каков бы ни был источник, вследствие которого Брюске был осыпан и такими милостями, все же его повышение совершилось слишком быстро; Брюске был причислен ко двору дофина и сделался сначала смотрителем за гардеробом принца, потом его камердинером и, наконец, почтмейстером в Париже. Подобная должность была очень выгодна; Брюске в скором времени сделался очень богатым; но все же почта приносила ему сравнительно меньший доход, чем его разные выходки у принцев и у знати; он обыкновенно намечал какую-нибудь дорогую вещь и употреблял всевозможные ухищрения, лишь бы только заполучить ее. Так он поступил с герцогом Альбою[46]46
  Фернандо Альварес де Толедо, герцог Альба состоял на службе у Карла V и у Филиппа II в качестве полководца и государственного человека. Он разбил протестантских принцев при Мюльберге в 1547 году. Но наиболее известен по своему управлению Нидерландами от 1560 до 1575 года: герцог Альба способствовал более, чем кто-либо, отторжению от Испании северных провинций Голландии. Позднее он покорил Португалию для короля Филиппа II. Он, как говорят, посоветовал Екатерине Медичи устроить резню Варфоломеевской ночи, уверяя, что лучше стереть с лица земли вождей кальвинистской партии, чем воевать против темных сектантов. Ему также приписывают следующие замечательные слова: «Государыня, голова осетра стоит дороже тысячи голов лягушек».


[Закрыть] в Брюсселе, когда кардинал Лотарингский приехал туда для заключения мира в Кото-Камбрези. Мир был подписан 3 апреля 1559 года с Филиппом II, королем испанским; этим был положен конец итальянским войнам.