Текст книги "Шуты и скоморохи всех времен и народов"

В некоторых епархиях, в особенности в Рейнской, многие епископы принимали участие в особого рода увеселениях, которые назывались, как и во время Горация, «Декабрьскою свободою». Этот факт хотя и кажется уже слишком странным, но, тем не менее, он подтверждается многими документами, собранными Дютильо в его мемуарах.

Однако не следует думать, что этот праздник глупцов одобрялся только наиболее молодыми и наименее серьезными духовными лицами. Один ученый, по словам Герзона[16]16
  Жан Герзон (1363—1420) – это одно из самых замечательных лиц XV века. Он был ректором Парижского университета и не переставал восставать против кровавого соперничества двух партий: орлеанской и бургундской. Он написал свой знаменитый устав, по которому хотел ввести коренные реформы в администрации королевства: на соборах Базильском и Констанском он ревностно защищал учение церкви, боролся против сектантов и восставал против распущенности духовных лиц. С 1417 года он удалился в уединение и жил в одном из монастырей в Лионе.


[Закрыть], даже поддерживал такого рода мнение, что подобная церемония была так же приятна Богу, как и празднование Благовещения Пресвятой Девы.

В некоторых местностях праздник глупцов соединялся с праздником ослов или с разными другими увеселениями; это доказывало, что в Средние века церковь не всегда предавала шутовство анафеме. К празднику глупцов присоединялся еще и праздник ветвей, состоявший в том, что причетники целой процессией отправлялись 1 мая в лес епископа. На возвратном пути они шумели и кричали, заставляя одних прохожих прыгать через помело, а других танцевать и петь. Такая балагурная церемония продолжалась с 28 апреля по 1 мая. В промежутках между службами каноники играли в кегли под сводами церкви или давали там представления и концерты.

Но еще было хуже того, когда один каноник по имени Бутейль, который около 1270 года установил особого рода службу, называемую «obit»[17]17
  Слово «obit» означает в католической религии заупокойную обедню, которую ежегодно служат по умершим.


[Закрыть], ставил на клирос пять бутылок вина для певчих, принимавших участие в этой службе. С тех пор во время этого празднества певчие постоянно напивались допьяна. Во время питья вина певчие ели еще особого рода пирожки, которые назывались мордобойки (easse-museaux); их называли так потому, что тот, кто подавал такие пирожки, грубо бросал их в лицо другим.

Как уже было сказано выше, праздник глупцов справлялся и в монастырях, как в мужских, так и в женских, и это продолжалось до семнадцатого столетия. В одном из писем, адресованном на имя Петра Гассенди в 1645 году, один старый монах по имени Матюрен де Нёри[18]18
  Матюрен дё Нёри из Шинона, старый монах, бывший наставником у детей Франсуа Бошара де Шампиньи, губернатора Прованса, к которому и определил его Петр Гассенди в 1643 году. Петр Гассенди был известный ученый, наставник Мольера; он ввел было в моду философию Эпикура, к которой питал сильное пристрастие.


[Закрыть] жалуется на те неприличные церемонии, которыми сопровождалось празднование глупцов или невинных во многих монастырях Прованса. Мирская братия, которую называли также капустниками (coupe-choux), потому что они занимались домашними и огородными работами, а во время празднества глупцов занимали места монахов в церкви. Они надевали навыворот разорванные ризы, держали в руках книги вверх ногами, делая вид, что их читают, надевая при этом очки с вынутыми стеклами, а вместо них вставляли апельсиновые корки, дули в кадильницы, наполненные золою, и осыпали ею друг друга. Словом, творили всякого рода безобразия.

Дютильо упоминает еще о мемуарах Антония Лансело, члена Академии надписей (1675—1740), относительно древнего празднества глупцов в Вивьерской епархии. Во время этого празднества происходил сначала выбор аббата духовенства, которого назначал низший клир (молодые каноники и клир). Затем служили молебен, после этого происходила процессия, которая повторялась в течение всех восьми дней празднества. Епископ Глупцов появлялся в день св. Стефана. Он пользовался своим званием только в следующие дни: в день св. Стефана, в день св. Иоанна и в день св. Иннокентия. Он облачался в одеяние епископа и благословлял народ.

Конечно, серьезные люди хорошо понимали, что подобные церемонии только развращали нравы, и потому старались всеми силами воспрепятствовать подобным процессиям и празднествам.

Соборы, папы и епископы рассылали запрещения и предавали анафеме непослушных. Морис де Сюлли, епископ Парижский, в конце XII века и Одон де Сюлли в начале тринадцатого столетия строго запрещали подобные церемонии, но все эти заботы епископов были совершенно напрасны; народ вышел из повиновения и продолжал справлять праздник глупцов со всеми сопровождавшими его неприличными церемониями; так это продолжалось более двухсот пятидесяти лет. В 1444 году богословский факультет в Париже, по словам Мезерея[19]19
  Мезерей родился в 1610 году, умер в 1683 году. Он приобрел известность своей «Историей Франции»; это был объемистый труд в трех томах. Хотя Мезерей и считался историографом Людовика XIV, он писал совершенно свободно, так что Кольбер вздумал отомстить ему и отнял от него пенсию в 4000 ливров, которую тот получал от двора.


[Закрыть], написал по просьбе епископов письмо ко всем прелатам и ко всем епископам, чтобы прекратить все увеселения подобного рода. В 1435 году декретом Базельского собора запрещались не только празднества глупцов, но даже и маскарады, а те духовные лица, которые допускали в своих епархиях подобные увеселения, отрешались на три месяца от должности. Словом, на каждом соборе, которые следовали один за другим, в XV и в XVI столетиях постоянно издавались декреты, запрещающее все церемонии, подобные празднеству глупцов.

Светские власти присоединились к духовным и также всеми силами старались искоренить все неприличные процессии и торжества. Так, в 1552 году Дижонский парламент издал циркуляр, в котором строго запрещалось переодевание мужчин в женские платья, ношение масок, а также и все неприличные церемонии: послушникам же угрожало строгое наказание: их отдавали под суд как преступников. Этот циркуляр был прочитан всенародно, и затем несколько сот его экземпляров были расклеены на дверях приходских церквей и на углах улиц.

Соединенными силами духовных и светских властей удалось наконец совершенно искоренить обычай праздника глупцов и тому подобных церемоний. Однако шутовства нельзя было искоренить совершенно; многие протестантские пасторы позволяли себе говорить такие проповеди, которые возбуждали в публике смех. Вообще, пасторы любили жестикулировать, повышать и понижать голос, что выходило у них несколько театрально. Часто эти пасторы для объяснения догматов религии делали такие странные сравнения, что невольно приводили слушателей в сильное недоумение. Правда, некоторые из этих проповедников делали это не из шутовства, но совершенно по неведению, вовсе не имея и в мыслях, что их странные сравнения могут вызвать улыбку на устах их слушателей; также были и такие проповедники, которые умышленно присоединяли шутовство к своим проповедям. М.А. Канель в одной из своих книг, озаглавленной «Исторические исследования относительно шутов французских королей», приводит массу интересных документов по поводу подобных проповедников; из них особенно были замечательны Мишель Мено и Оливье Майяр. Первый из них был из ордена кордельеров[20]20
  Так называли во Франции монахов ордена св. Франциска, носивших вместо пояса веревку. – Ред.


[Закрыть]; он родился около 1450 г. и умер в Париже в 1518-м или 1519 году. Его прозвали Лангдор (золотой язык). Оливье Майяр родился в Бретани в 1440 году, умер в 1503-м и был проповедником при дворе Людовика XI. Однажды Майяр, говоря проповедь на сюжет о состоянии души в чистилище, между прочим сказал: «Когда эти души слышат, что за их упокой опускают деньги, которые издают звук тин, тин-тин, то они начинают радоваться и смеются: ха! ха! ха! хи! хи! хи! Мишель Мено, делая в своей проповеди выговор женщинам, что их сборы в церковь бывают уж слишком продолжительны, между прочим, говорил: “Скорее можно очистить конюшню от навоза, в которой стояло сорок четыре лошади, чем женщина окончит свой туалет”».

Наконец, еще Жан Раулен. Он родился в 1443 году и умер в 1514-м. Под конец своей жизни, в 1497 году, он удалился в аббатство Клюни. Он был современником Мено и Майяра и также потешал своих слушателей, рассказывая им об одной вдове, которая хотела выйти замуж за своего слугу и которую священник ее прихода послал спросить совета у колоколов. До свадьбы вдова слышала, как колокола ей говорили: «Возьми твоего слугу, возьми твоего слугу!» А после свадьбы те же колокола ей говорили: «Не бери твоего слугу, не бери!»

Здесь, кстати, упомянем еще о том, что многочисленные изображение фигур глупцов встречаются как на наружных, так и на внутренних стенах многих соборов. Так, в деревне Шампо, находящейся в двенадцати километрах к северо-востоку от Мелуна. в тамошней церкви находится множество изображений крайне странных и между прочими три головы шутов в остроконечных колпаках и с погремушками. Здание этой церкви относится к двенадцатому столетию. Точно так же в одной из парижских церквей, построенной в XV веке, мы видим разные украшения, изображающие епископа с шутовским жезлом в руках и монаха в колпаке с ослиными ушами и также с шутовским жезлом в руке.

Можно безошибочно сказать, что между всеми этими шутами очень мало разницы: все они похожи друг на друга, как те, которые ютились в монастырях или которые жили в замках у вельмож, или, наконец, те, которые как вольные птицы бегали по дорогам в самых странных костюмах и смешили народ; они зарабатывали себе хлеб, переходя из одного города в другой, появляясь на рынках и ярмарках или же стараясь подстеречь какого-нибудь принца или знатного вельможу, чтобы потешить его своими выходками и шутками и за это получить или приглашение на ночлег, или немного денег, чтобы иметь возможность продолжать свой путь. Иногда эти шуты путешествовали целыми партиями в сопровождении музыкантов, которые играли на различных инструментах или рассказывали сказки, тогда как сами шуты выделывали разные фокусы, кривлялись, затевали различные игры и всячески старались потешать народ. Иногда они показывали обезьян, собак и других дрессированных животных; часто эти шуты, собираясь труппами, разыгрывали целые сцены; то они представляли ссору женщин, то изображали пьяных, а иногда давали и драматические пьесы. Так, Жаль в своем «Критическом словаре биографии и истории упоминает о некоторых из этих бродячих шутов, которые часто давали представления в присутствии коронованных лиц, как, например, Карла VI и королевы Анны Бретанской.

Конечно, эти бродячие шуты носили самые разнообразные костюмы, которые, только за исключением некоторых общих атрибутов, мало отличали их от обыкновенных людей; правда, они одевались в самые пестрые лохмотья, как обыкновенно одеваются уличные фигляры. Что же касается тех шутов, которые состояли при особе или коронованного лица, или какого-нибудь вельможи, то для них шили особый «костюм шута», всегда почти одинаковый, хотя тут и была некоторая разница в деталях. В одной небольшой поэме XV века, где каждое сословие выражает свое желание, то и шут, между прочим, говорит: «Я желаю прежде всего такие вещи, которые мне грезятся и день, и ночь: во-первых, я хочу иметь хороший жезл и колпак с большими ушами и такими побрякушками, которые гремели бы на славу; я забуду о всякой тоске и печалях, а буду танцевать на поле и в кустарниках, и у меня будет такой хороший аппетит, что стану опустошать котлы и бутылки и за все это получу последнее сокровище – саван».

Отличительный атрибут каждого шута – это его шутовской жезл (marmotte); это нечто вроде жезла с головой в пестром полосатом колпаке с бубенчиками. Слово «мармот» – это сокращение от «Марии». Кроме того, на голове шута всегда был надет остроконечный колпак с бубенчиками и с длинными ушами; именно этот колпак и составлял характерное отличие шута. На одной из старинных гравюр, взятой из одного немецкого сочинения под заглавием «Schelmenzunft» («Сонмище шутов»), изданной в 1572 году, изображен шут в колпаке, остроконечности которого загнуты одна на правый бок, а другая на левый; на шее у этого шута привешено нечто вроде салфетки, из которой он вынимает маленьких шутов; у этих последних или только одна голова, или один бюст; большой шут сеет их по деревне; такие зародыши шутов вырастают и потом узнают друг друга, как и самого сеятеля, по знаменитому колпаку с той только разницею, что у маленьких остроконечности стоят прямо наподобие ослиных ушей.

Что же касается самого костюма шута, то он состоял из жакетки, вырезанной острыми углами; на эту жакетку надевалась деревянная золоченая шпага, а иногда и раздутый свиной пузырь, наполненный сушеным горохом; такой пузырь привязывался к небольшой палочке. Это именно и есть те подарки, которые Панург преподнес Трибуле, как это рассказывается в III книге, гл. XLV «Пантагрюэля». Панург по своем прибытии дал ему свиной пузырь, который очень громко бренчал, потому что был наполнен сухим горохом, затем вызолоченный кусок дерева, потом черепаховый ягдташ и, наконец, бутылку хорошего бретонского вина в ивовой плетенке и четверик яблок. Трибуле опоясался шпагою, надел ягдташ, взял в руки пузырь, съел часть яблок и выпил все вино. Панург с любопытством посматривал на него и сказал: «Мне еще никогда не доводилось видеть шута и вряд ли удастся видеть такого, который не пил бы вина большими глотками и с особым удовольствием». Следовательно, употребление вина также составляло необходимую принадлежность шутов.

Кроме того, костюмы шутов имели и свои определенные цвета, а именно смесь желтого с зеленым. Эти оба цвета в Средние века не пользовались хорошей славой. На банкрота надевали шапку зеленого цвета; на каторжника, отправляемого на галеры, надевали колпак зеленого цвета. Желтый цвет в Средние века считался символом бесчестия, презрения и низости. Так, например, палач клеймил дом осужденного, совершившего преступление или оскорбление величества, печатью желтого цвета. Затем в 1251 г. Арлский собор постановил, что иудеи должны отличаться каким-нибудь внешним знаком от христиан; тогда Людовик Святой издал указ, чтобы они носили на животе лоскут материи желтого цвета.

Шуты также стали носить костюмы желтого и зеленого цветов; это продолжалось до семнадцатого столетия. М.А. Шеруель рассказывает в своей «Истории монархической администрации во Франции», что 9 января 1614 года некто Верто, казначей в Шалоне, был увезен ночью четырьмя всадниками, принадлежавшими дому герцога Наваррского, и был отправлен в Кассин, принадлежавший герцогу; там за то, что Верто донес о совершенном упомянутым герцогом злоупотреблении властью (он был губернатором Шампани), несчастного одели дураком, посадили на осла и возили по Кассину и его окрестностям. Г-н де Верто в своем прошении королю описывает, что это был за дурацкий костюм, в который его нарядили:

«Начальствующий в Кассине сказал, что получил приказание от герцога надеть на нас то платье, которое он нам показал и которое состояло из саржевых полос наполовину желтого и зеленого цветов; зеленые полосы были обшиты желтыми позументами, а желтые полосы зелеными. Между полосами была вшита желтая и зеленая тафта, как и между позументами. Один чулок был из зеленой саржи, а другой из желтой; затем колпак был также наполовину желтого и наполовину зеленого цвета и с длинными ушами…»

Иногда весь костюм шута делали из материи красного цвета или же его делали из сочетания трех цветов: красного, зеленого и желтого, но это уже являлось исключением. Но желтый и зеленый цвета постоянно встречались в одежде шутов и могли действительно назваться цветами глупости.

Следовательно, жезл, остроконечный колпак с ослиными ушами и бубенчиками, красная или желтая жакетка составляли как бы ливрею для шута, и не только для домашних шутов, но также и придворных и городских шутов, народных и даже для целых ассоциаций шутов, о которых мы будем говорить ниже.

III

Придворные шуты. – Придворные шуты в древности. – Официальные шуты во Франции. – Сеньи Иоган. – Иоган Арсемалль. – Миттон. – Тевенин де Сен-Леже. – Большой Иоган. – Генселен-Кок. – Вильон. – Шуты Карла VII, Людовика XI и Карла VIII.

Шуты встречались и в замках вельмож, и у епископов в их дворцах; тем более короли и королевы, принцы и принцессы также держали при себе шутов, так как это было в большой моде в то время.

Придворные шуты существовали еще в самой глубокой древности. Шарль Маньен в своих «Origines Du Thėätre antique et moderne» рассказывает, что в Рамаяне[21]21
  Рамаяна – творение поэта Вальмики, жившего за полторы тысячи лет до P. X.; санскритская эпопея, где в 25 000 стихов рассказываются приключения индийского героя Рамы.


[Закрыть] упоминается о шуте, бывшем при особе прекрасной Ситы, супруги храброго Рамы; этот шут описывал своей прекрасной повелительнице качества ее любовников.

Кроме того, судя по одному из мест в книге Самуила[22]22
  Давид, преследуемый гневом Саула, прибыл к Акишу, царю страны Гатской. Его узнали служители царя, Давид притворился дураком. Тогда Акиш сказал своим придворным: «Разве вы не видите, что этот человек потерял рассудок? Зачем вы его привели ко мне? Разве у меня мало своих шутов и дураков, что вы хотите заставить меня быть свидетелем всех глупостей этого пришельца?»


[Закрыть], Акиш, царь страны Гатской, также держал шутов при своем дворе. Если верить одному сочинению под заглавием «Dialogues», изданному в XV столетии, то и у великого Соломона, несмотря на всю его славу, также был шут по имени Маркольф. Автор предполагает, что этот царь, отличавшийся такою мудростью, сидя однажды на своем троне, заметил у своих ног Маркольфа, человека маленького роста, безобразного; у него было широкое, морщинистое лицо, большие глаза, длинные уши, отвисшие губы, козлиная бородка, громадные руки с крючковатыми пальцами, острый нос, ноги как у слона, волосы растрепанные, туника грязная, в пятнах.

– Кто ты такой? – спросил у него царь.

– Назови сначала свое имя, тогда я назову тебе мое, – отвечал шут.

– Я происхожу из одной из двенадцати семей Иуды. Иуда родил Фареса и т.д. Моего отца звали Давидом, а я царь Соломон.

– А я происхожу от одной из двенадцати семей Рустра. От Рустра родился Рустод, от Рустода – Рустик и т.д. Мой отец был благородный Марколь, а я дурак Маркольф.

– Ты, кажется, порядочный хитрец. Однако поговорим. Если ты будешь хорошо отвечать на все мои вопросы, то я буду обращаться с тобой как с настоящим царем, ты будешь всегда при мне и тебя будет почитать все мое царство.

Затем началась беседа между царем и шутом; они говорили о вселенной, о мужчинах, о женщинах, о природе, о деревьях, о травах, о вине, о медицине и прочем. Дурак давал ответы, но его слова отличались иногда смелостью и даже дерзостью. Соломон, рассердившись на его грубость, прогнал шута от себя. Маркольф, уходя от царя, воскликнул:

– Льстивая ложь нравится царям, а суровая истина оскорбляет далее самых мудрых.

Относительно существования шутов в самой глубокой древности имеются более точные указания, чем приведенный разговор между Соломоном и его шутом Маркольфом. Цари персидские со времен Демарата всегда держали у себя шутов. Об этом упоминает и Плутарх. Демарат был сначала сам царем Спартанским, но его изгнали из его отечества вследствие политических раздоров; он удалился к персидскому двору, к царю Дарию.

Мелкие гречеcкие цари также держали у себя шутов, так, например, у тирана Сицилийского, в Македонии у Филиппа и у преемников Александра были свои шуты. Дворец Дионисия Сиракузского был наполнен различными шутами. В Персии в свите Александра также было много шутов и фигляров. Во время свадьбы Александра со Статирою, точно так же, как во время свадеб восьмидесяти офицеров македонской армии, шуты потешали приглашенных гостей.

Часто случалось, что и сами цари, и особы царской крови принимали участие в упражнениях фигляров. Так, например, Антиох IV Эпифан, царь Сирийский (174—164), во время празднеств часто присоединялся к шутам. которые обходились с ним как с товарищем, точно так же Антиох IX (114—94), так же царь Сирийский, изучал очень прилежно ремесло фигляров и шутов и всегда внимательно слушал уроки своих учителей.

Видя, как греческие вельможи, воспитанные среди роскоши и утонченного вкуса цивилизации, любили такие грубые зрелища, как представления шутов и фигляров, нет ничего удивительного, что и цари варваров постоянно окружали себя шутами и скоморохами. Сидоний Аполинарский[23]23
  Сидоний Аполинарский – латинский писатель пятого века; он родился в Лионе. Его очень любили в последнее время существования Римской империи; он умер в 489 году в Клермоне.


[Закрыть] упоминает об этом роде развлечения в своем описании обедов Теодорика II, короля испанских вестготов (453—466), и хвалит его за то, что он редко следовал подобному обычаю. Известно также, что и свирепый Аттила держал в своем дворце шутов и фигляров. Когда византийский император Феодосий II, сын Аркадия, отправил послов к царю гуннов, свирепому Аттиле, то последний пригласил их к своему столу. Во время пиршества два поэта прославляли победы Аттилы. Затем вошел шут, выходки и фиглярства которого возбуждали всеобщий смех, потом горбатый карлик, Церкон, кривоногий, безносый, заика-идиот, одно появление которого уже возбудило всеобщий смех. Этот несчастный, по словам Амедея Тьерри, в течение двадцати лет странствовал с одного конца света на другой, и везде на него смотрели с большим удивлением. Наконец, африканцы подарили его римскому военачальнику Аспару, который потерял его во Фракии во время похода против гуннов. Карлика взяли в плен и отвели сначала в лагерь Аттилы, но тот не пожелал его взять к себе, тогда его привели к Бледе, брату царя гуннов, и тот так пристрастился к этому уродливому существу, что уже никак не мог без него обойтись. Карлик не покидал его ни за столом, ни во время военных походов. Бледа приказал сшить карлику военное платье, и преуморительно было видеть этого маленького человека, размахивающего шпагой. Однажды Церкон убежал в Рим. Бледа положительно не находил покоя: он хотел непременно или увезти карлика, или его выкупить. Когда удалось выручить карлика, то его заковали в цепи и привели к господину, перед которым он признался в своей вине, но уверял, что достоин снисхождения, потому что Бледа не дал ему жены. Варвар разразился громким смехом и женил карлика на одной из прислужниц царицы; эта прислужница впала в немилость за какой-то проступок. После умерщвления Бледы[24]24
  Бледа был убит в 442 году Аттилой, который хотел царствовать один.


[Закрыть] Аттила послал карлика в подарок патрицию Аэцию[25]25
  Аэций был родом гунн, но он поступил в римские войска на службу во время царствования Валентина III и сражался против своих соотечественников гуннов: во время сражения при Шалоне-на-Марне в 451 году Аэций разрезал многих гуннов на куски.


[Закрыть], который отдал его обратно Аспару.

Шуты появлялись также и у цивилизованных государей того времени; так, например, мы их встречаем во дворце в Константинополе. Один из таких шутов, бывший при особе императора Теофила, шут по имени Дандери, по своей нескромности чуть было не причинил неприятностей императрице Феодоре. Император Феофил был иконокластом, то есть принадлежал к той секте, которая не признавала икон. Императрица, напротив того, не разделяла убжедения своего мужа и втайне хранила в своей молельне великолепные иконы, перед которыми она часто молилась; однажды Дандери застал императрицу на молитве и полюбопытствовал узнать, что это были за чудные картины: императрице пришлось придумать какую-нибудь ложь, чтобы выпутаться из такого неловкого положения; но за обедом Дандери не переставал говорить о картинах, которые он видел у императрицы, так что последняя сильно смутилась, и ей едва пришлось замять разговор.

В Средние века шуты были в большой моде. Ордерик Виталий[26]26
  Ордерик Виталий родился в Англии от родителей-французов; он написал «Историю духовенства, начиная от Рождества Христова и до 1141 года».


[Закрыть] рассказывает о несчастии, приключившемся с одним из таких шутов, который сопровождал Гуго Великого, отца Капета, в одной из экспедиций, которую родоначальник французской династии вел против Людовика IV. Этот шут позволил себе посмеяться над местными святыми и был убит молнией.

Однако подобное свободомыслие мало находило себе подражателей в среде шутов. Они выкидывали разные фокусы и шутки, чтобы возбудить смех в окружающей их публике, но никогда не позволяли себе касаться чего-либо священного, особенно в то время, когда все христиане отличались таким благочестием и верой. Этот рассказ доказывает только, что шуты повсюду следовали за своими повелителями, сопровождая их даже во время войны. Шуты отличались большою преданностью своим господам и даже часто исполняли обязанности телохранителей; так, один из шутов спас Вильгельма, герцога Нормандского, в 1047 году от заговора, составленного несколькими недовольными баронами. Если бы не преданность этого бедного шута, то судьба того, который двадцать лет спустя должен был одержать победу при Гастингсе и завоевать Англию, была бы совершенно иная; он, конечно, погиб бы в 1017 году, тогда и судьба Англии была бы также совершенно иная.

Шуты существовали и при французском дворе, точно так же, как и при дворе герцогов Нормандских. Шуты встречались и при Карле Великом, потому что еще в то время была известна шахматная игра, в которой два шута сопровождают короля. Подобный вывод, конечно, очень остроумен, но кажется несколько натянутым. Конечно, при дворе Карла Великого были фигляры и шуты, но для подтверждения этого факта вовсе не требуется такого доказательства, как игра в шахматы. Даже во дворце Людовика Благочестивого были шуты и фигляры; в царствования следующих королей также существовали придворные шуты; Филипп-Август, однако, в 1181 году выгнал всех шутов из своего дворца за их дурное поведение. Должность шута считалась службой: ему платили жалованье из фондов, предназначенных для увеселения короля. После того, как было сказано выше, Филипп-Август выгнал шутов из своего дворца в 1181 году, они опять появились при дворе французских королей, но уже только в начале XIV столетия, и замечательным из них был Жофруа, шут Филиппа V Длинного.

Все шуты считались на королевской службе; эта должность редко оставалась вакантной, потому что шут составлял необходимую принадлежность всех празднеств и увеселений; на его обязанности лежало вызвать смех на устах как его господина, так и его гостей. Однако не сохранилось нигде имен всех шутов, бывших при особах французских королей. Только некоторые из имен сохранились или в придворных отчетах, так как шутам платили жалованье из королевских сумм, или в различных мемуарах и анекдотах. Мы займемся только описанием тех шутов, которые пользовались некоторою популярностью.

После Филиппа Длинного видно из отчетов, приведенных поэтом Дю-Френом дю-Канж в одной из его книг, что в 1327 году был при французском дворе шут Ролле или Роллье. Но нам также известно, что у Филиппа V Валуа было несколько шутов, одному из которых было поручено известить короля о крушении генуэзских кораблей, состоявших на службе Франции; это было в 1340 году, в начале Столетней войны.

Вероятно, также при особе Филиппа Валуа находился и шут Сеньи Иоган, которого Рабле назвал «глупая знаменитость Парижа, прадед Колльета» и о котором веселый кюре Медона рассказывает такой занимательный анекдот в книге III в главе XXXVII «Пантагрюэля»: «В Париже перед заведением одного жарильщика присел носильщик и стал есть хлеб, который, вероятно, казался ему очень вкусным с запахом дыма. Жарильщик ничего не говорил; но лишь только носильщик доел хлеб и хотел было уйти, как жарильщик схватил его за шиворот и требовал непременно, чтобы тот заплатил ему за жаренье. Носильщик стал доказывать, что он не причинил никакого убытка жарильщику и не тронул его мяса; дым все равно разнесся бы по воздуху, и он в первый раз слышит, что в Париже продается дым. Но жарильщик возразил на это, что он вовсе не желает, чтобы его дымом пользовался всякий носильщик и если последний не заплатит, то он отнимет у него его крючья. Носильщик поднял свою палку и стал в оборонительное положение. Произошел сильный спор. Сбежался народ со всех сторон. В толпе был также и шут Сеньи Иоган. Увидев его, жарильщик спросил у носильщика, не желает ли он, чтобы их рассудил Сеньи Иоган. Носильщик согласился. Когда шут выслушал причину их спора, то обратился к носильщику и попросил его вынуть из кошелька какую-нибудь серебряную монету. Носильщик исполнил его желание; тогда шут положил монету на левое плечо, как будто желая узнать, правилен ли ее вес, потом постучал ею по ладони левой руки, чтобы узнать, не фальшивая ли она; наконец, приставил ее к правому глазу, чтобы хорошенько рассмотреть отчеканенную на ней надпись. Толпа молчала и следила за движениями шута к великому отчаянию носильщика, который решительно не мог понять, что из этого выйдет. Затем шут поднял свой жезл, как скипетр, кашлянул раза два или три, постучал монетою о выручку жарильщика и сказал: «Суд постановляет, что носильщик, съевший свой хлеб под дымом жарильщика, честно расплатился с ним звуком своих денег, поэтому суд приказывает им разойтись по своим домам». Такое решение парижского шута показалось настолько справедливым, что все даже сомневались, чтобы и настоящие ареопаги могли бы решить так правильно подобное дело».

Господин Канель говорит, что первое указание на такое шуточное решение было сделано Жаном Андре, юрисконсультом XIV столетия, умершим в 1348 году. Следовательно, Сеньи Иоган жил в последние годы царствования Филиппа Валуа и, весьма вероятно, принадлежал к штату этого государя. Это не может казаться и удивительным, потому что двор Филиппа Валуа был одним из самых блестящих дворов того времени; там собиралось самое высшее дворянство; Фруассар[27]27
  Фруассар, летописец и поэт, родился в Валансьенне в 1333 году и умер около 1410 года; он вступил в духовное звание, но никогда не исполнял своих обязанностей, а проводил время в удовольствиях при дворе королей и, слушая из их уст рассказы, записывал их для своих сочинений или же, в свою очередь, развлекал королей и принцев в часы досуга, читая им свои стихотворения и летописи.


[Закрыть] называл двор этого государя «самым рыцарским в мире» и короли Наварры, Майорки, Богемии и масса могущественных баронов проводили там время в пиршествах и турнирах. Конечно, для развлечения подобного общества требовалось много шутов.

Еще один шут, состоявший на королевской службе в последние годы царствования Филиппа VI, находился при дофине, впоследствии [известным как] Иоанн Добрый; этот шут назывался Иоган Арсемалль. Иган оставался при дворе и в следующее царствование и часто получал королевские подарки в виде одежды, костюмов, головных уборов, подбитых горностаевым мехом и пр. Вероятно, в благодарность за такие подарки Иган сопровождал своего государя в Англию после поражения при Пуатье в 1356 году. Несчастный государь взял с собою шута, чтобы иметь при себе человека, который развлекал бы его во время его плена, и потому он уговорил его ехать вместе с ним в Виндзор. Однако туманы Англии, казалось, повлияли на веселость шута; он постоянно болел в это время испытаний, что видно из отчетов расходов на короля Франции, где часто упоминалось о разных лекарствах, купленных у аптекаря-дрогиста в Лондоне для Игана-шута.

Иган Арсемалль имел товарищем при дворе Миктона или Миттона, которого содержал Иоанн, и платил ему из собственной шкатулки, хотя этот шут и состоял при особе дофина Карла.

Кроме Миттона, у дофина Карла, сделавшегося королем Карлом V Мудрым, было много других шутов. Если верить его биографу Христине Пизанской, то он очень любил брать к себе шутов и знал в них толк. Но этому государю можно было вполне извинить такое развлечение. Это была одна из самых критических эпох в истории Франции: Этьен Марсель покушался произвести революцию, потом позорный договор в Бретиньи, в силу которого Англия получила все земли на юге Луары; следовательно, управление Францией представляло столь тяжелое бремя, что тот, кому это было поручено, мог позволить себе некоторые развлечения. Вот что между прочим пишет Христина Пизанская: «Карл V, встав с постели и помолившись Богу, разговаривал со своими служащими; он был добрый и милостивый государь, так что даже самый последний из его придворных говорил с ним совершенно свободно».

Один из шутов Карла V был похоронен в Сен-Жермене Оксерском, его могила послужила образцом для могилы, устроенной позднее для Тевенена де Сен-Леже.

По всей вероятности, этот Тевенен был самым любимым шутом Карла V. После смерти этого шута король приказал сделать ему роскошный памятник в церкви Сен-Морис в Санлисе; этот памятник описал Соваль в своей книге «Парижские древности»[28]28
  Соваль предполагал написать историю Парижа, но он умер в 1670 году, не успев окончить свой труд.


[Закрыть]. Тевенен был изображен в костюме шута, в длинной одежде с капюшоном и в шапочке с кисточкой; в руке у него был жезл и два кошелька, привязанных к поясу. На камне была вырезана следующая надпись: «Здесь лежит Тевенен де Сен-Леже, шут короля, умерший одиннадцатого дня июля M CCC LXXIV. Молитесь за упокой его души».

Преемником Тевенена был Большой Иоган. Если верить одному любопытному документу, помещенному Алекс. Ассье в его книге, озаглавленной «Легенды Шампани», Большой Иоган был из Труа. Этот город долгое время имел привилегию поставлять шутов королевскому дому. Еще до сих пор сохранился текст письма, адресованного мэрам и старшинам города Труа. В этом письме король сообщает о смерти своего шута Тевенена и о том, что ему сооружен памятник. Затем король обращается опять к мэрам, старшинам и гражданам города Труа, чтобы те выслали из своей среды человека, который сумел бы развлекать короля и его гостей. Это письмо помечено 14 января 1372 года.