Текст книги "Шуты и скоморохи всех времен и народов"

Кардинал Карл Лотарингский, брат знаменитого Франсуа де Гиза, был назначен Генрихом II подписать этот мир, подготовленный коннетаблем де Монморанси, бывшим в плену у испанцев после поражения при Сен-Квентине. Кардинал взял с собою Брюске и представил его королю Филиппу II, которому шут очень понравился, тем более что последний хорошо говорил по-итальянски и по-испански. Филипп II осыпал его дорогими подарками, но казалось, что шуту и этого было мало: однажды давался большой обед по случаю заключения мира; на этом празднестве присутствовало много знатных дам и мужчин; в конце обеда, когда уже были поданы фрукты, Брюске устремляется к одному из концов стола, берет края скатерти, завертывается в нее, постепенно собирая в то же время ножи, тарелки и блюда, так что, когда он обвернулся во всю скатерть, то положительно очутился нагруженным приборами, но все это он сделал так быстро и осторожно, что король и все приглашенные много смеялись. Филипп приказал выпустить шута и отдать ему всю его добычу. Но что всего удивительнее, так это то, что Брюске даже не порезался ножами, которые были завернуты в скатерти.

Но это, конечно, была не единственная выходка Брюске при дворе короля Филиппа II. Последний также держал у себя в Мадриде шута и хотел показать его французскому двору; но все время, которое испанский шут провел в Париже, Брюске мистифицировал его, сколько только мог.

По словам Братома, шут Филиппа II во время своего пребывания в Париже был послан к Брюске, который должен был его поместить у себя и содержать, но хитрый шут постоянно обманывал испанца.

У испанского шута были взятые с собою в Париж четыре прекрасные лошади, которых Брюске посылал каждую ночь с почтою, но никто об этом не подозревал из людей испанца, потому что за ужином их подпаивали вином и они спали как убитые. Когда испанский шут увидел, что его лошади стали худеть, то Брюске объявил ему, что это происходит от воды Сены и что так будет продолжаться, по крайней мере, два месяца, пока лошади совершенно не привыкнут к ней. «Так, обыкновенно, бывает со всеми лошадьми иностранцев», – заметил шут. Однажды испанский шут встал как-то ранее обыкновения, а почтарь несколько запоздал и первый увидел своих лошадей в мыле и воскликнул:

– Ах, Брюске, мои лошади обливаются потом, верно, их гоняли всю ночь.

Но Брюске успокоил его, сказав, что в то время, как поили лошадей, они легли в воду; словом, он обманывал своего гостя, как только мог.

«Король Генрих подарил испанскому шуту хорошую золотую цепочку, которая стоила триста экю. Брюске заказал и себе точно такую же цепочку, только медную, но велел ее позолотить как можно лучше и затем обменялся цепочкою с испанским шутом. Когда последний уехал во Фландрию, то Брюске написал все откровенно королю Филиппу, заметив при этом, что его шут не более как глупый фат. Когда Генрих II узнал об этом, то остался этим очень недоволен и приказал Брюске отослать обратно испанскому шуту его цепочку: последний мог бы подумать, что сам король подарил ему, в насмешку, медную цепочку. Брюске, конечно, исполнил приказание короля, и Генрих II наградил его за это».

Конечно, это были грубые шутки, которые напоминают мошенничество бродяг. Но вот еще oдин пикантный рассказ о выходке Брюске; тут он уже является настоящим шутом, забавным и остроумным, а не мистификатором, не разбирающим средств для своих шуток.

Король Генрих II торжественно въехал в Руан в 1550 году и председательствовал в торжественном заседании Нормандского парламента. Королева Екатерина Медичи, Мария Лотарингская, вдовствующая королева, регентша Шотландии, вдова Иакова V и придворные дамы их свиты присутствовали на этом заседании в соседней комнате, отделенной от залы трельяжем из орешника так, чтобы они могли все видеть, но их бы никто не видел. Заседание не представляло никаких особенностей и было довольно скучным благодаря напыщенной речи генерального адвоката Мартинбоца, который должен был приветствовать короля. Но лишь только король вышел из залы, то королевы и их свита вышли из соседней комнаты в залу, чтобы несколько развлечься, и уселись в креслах судей, тогда как королева поместилась на троне, с которого только что сошел король. Брюске, конечно, также был в свите короля и занял место на скамье адвокатов. Затем, с апломбом консула, прерванного в своем деле, он стал говорить быстро и оживленно, решая одно дело за другим, защищая то ответчика, то истца, пересыпая свою речь латинскими цитатами и подводя статьи закона; конечно, присутствовавшие здесь королевы и сопровождавшие их дамы умирали со смеху: когда Брюске кончил, то все дамы отправились осматривать здание, и королева пожертвовала сумму в сто фунтов на заключенных.

Главный регистратор парламента, свидетель такого чрезвычайного заседания, увековечил его память, внеся это в регистр после официального заседания, которое, благодаря скучной болтовне Мортинбоца, было менее занимательно[47]47
  См. Флоке. Histoire du Parlemeut do Ronen. Т. II. С. 19, 8.


[Закрыть].

Шутка Брюске почти два века спустя опять всплыла на поверхность в присутствии таких же знаменитых особ. В 1837 году герцог Орлеанский, старший сын Людовика-Филиппа, посетил суд в Руане вместе с герцогиней Орлеанской. Господин Флоке, главный регистратор суда, попросил позволения у высоких посетителей прочитать им некоторые извлечения из регистра парламента; это чтение вызвало всеобщий смех. Это был протокол того заседания, в котором Брюске выразил таким блестящим образом свои способности по части юридических наук.

Это не в первый раз, что Брюске смеялся над судебными властями. Гийом Буше[48]48
  См Sėrėes Гийома Буше. Руан. 1635. Книга II. С. 635.


[Закрыть] приводит еще другую выходку этого шута, жертвою которой сделался советник парижского суда:

«Я расскажу вам еще об одной выходке Брюске, и вы от души посмеетесь над этим. Один из советников парижского суда обедал в одном из предместий, где Брюске был почтмейстером: советник обратился к нему, прося его дать ему оседланную лошадь, чтобы только доехать до суда. Брюске, проигравший в суде какое-то дело, дал советнику самую лучшую из почтовых лошадей. Советник сел на нее в своей судейской мантии, Брюске послал за ним вслед почтаря, который стал трубить в рожок и погонять лошадей; лошадь, на которой сидел советник, также пустилась в галоп, так что седок никак не мог остановить своего коня до следующей почтовой станции. Можете себе представить, как смеялся Брюске, когда увидел советника, возвращающегося обратно и всего в грязи».

Брюске очень часто нападал и на духовенство, даже на пастырей церкви, как это видно из анекдота, о котором упоминает Ноэль дю Файль.

Один епископ сделался предметом насмешек Брюске; это духовное лицо очень боялось смерти, и даже никто из приближенных не осмеливался произносить слова «умер», а обыкновенно говорили: он болен, но теперь совершенно здоров. Однажды епископ возвращался в свой замок, отстоявший на один лье от города, который был его местом службы. Брюске узнал этого человека с таким странным характером и поехал вслед за епископом; пришел в его замок, раскланялся с хозяином, попросил у него благословения, отведал предложенного вина, поблагодарил его преосвященство и сказал, что должен оставить замок, так как ему необходимо было в тот же вечер быть в городе; затем, попросил метрдотеля снабдить его письмом, чтобы можно было достать свежих лошадей в городе, когда он поедет дальше. Заручившись письмом, Брюске переменил на нем адрес и написал новое письмо, стараясь подражать почерку метрдотеля, выводя длинные готические буквы, именно такие, над которыми смеялся Эразм, говоря, что все знатные люди пишут такими буквами благодаря своему полному невежеству в науках, потому что они считали такое знание слишком унизительным для себя. Прибыв в город, Брюске представил это подложное письмо викарию, который, прочитав его, был очень удивлен, что епископ на пути в замок был очень утомлен и скончался от апоплексического удара, приехав в замок; епископу не пришлось, как он этого всегда желал, умереть среди своей дорогой паствы. Поэтому прислуга замка просит, чтобы духовенство города прибыло в замок с надлежащей церемонией для переноса тела епископа в собор. Лишь только в городе разнесся слух о смерти епископа, как тотчас город был увешан черными флагами, заказан гроб и воздвигнут катафалк.

На следующий день, с самого раннего утра, в замок прибыло духовенство из города с траурной колесницей, чтобы перевести тело; в это время епископ спал невозмутимым сном, но погребальное пение разбудило его, он, испуганный, вскочил со своей постели, позвал слуг и спрашивал их, что это значит. Конечно, все это скоро открылось, и представьте себе негодование епископа».

Однако при дворе Генриха II был соперник Брюске, вполне его достойный и который хотя и был маршалом Франции и принадлежал к одной из знаменитых фамилий Флоренции, но все же не пропускал случая отвечать на мистификации королевского шута. В этой борьбе с ловким флорентийцем не всегда последнее слово оставалось за Брюске. Но тут мы опять вернемся к Брантому, который посвятил двадцать страниц своей книги описанию борьбы, происходившей между Брюске и маршалом Строцци[49]49
  Пьеро де Строцци происходил от благородной фамилии Флоренции, которая принимала деятельное участие во всех внутренних делах этого города в XVI столетии. Он приходился двоюродным братом Екатерине Медичи. Конечно, такое родство и положило начало его счастливой судьбе. Он был сделан маршалом Франции и умер в 1553 году при осаде Тлонвилля.


[Закрыть].

«Маршал Строцци очень любил задевать Брюске и вел с ним постоянную борьбу; точно так же и королевский шут отвечал ему шутками и остротами на все его нападки.

Однажды во дворце было большое празднество, и маршал Строцци явился в полном параде; на нем был великолепный плащ черного бархата, вышитый серебром по тогдашней моде. Брюске очень завидовал такому красивому плащу и хотел посмеяться над маршалом. Шут отправился в королевскую кухню, взял свиного сала и смешал его с яйцом; затем с этим снадобьем отправился опять в королевские покои, подкрался незаметно к маршалу Строцци, вымазал ему всю спину приготовленной им в кухне смесью и затем, повернув его к королю, сказал: “Государь, посмотрите, какие красивые золотые аксельбанты у маршала”. Король никак не мог удержаться от смеха, а маршал нисколько не рассердился, а только сказал: “Поди, Брюске, скажи моим людям, чтобы они мне принесли другой плащ, а этот возьми себе, так как, верно, тебе очень хотелось его приобрести и потому можешь его взять, но только даю тебе честное слово, что ты мне за это заплатишь”.

Несколько дней спустя, когда Брюске совершенно забыл об этом происшествии, как вдруг маршал Строцци явился к нему в почтовый дом, где бывал несколько раз и прежде и хорошо заметил ту комнату, в которой Брюске прятал свою серебряную посуду – у него было много серебра, частью подаренного, частью (выпрошенного); но этот маршал привел с собою искусного слесаря, которого он одел как принца и дал ему необходимые наставления. Придя к Брюске, он стал с ним прохаживаться по комнате и сделал незаметный знак мнимому принцу, чтобы показать ему, где находится заветная комната; затем маршала взял под руку Брюске и увел его гулять сначала в сад, потом отправился вместе с ним осматривать его конюшни. В это время мнимый принц и его свита обделали все, как следует: слесарь искусно отпер замок и также искусно запер его, так что этого никак нельзя было заметить; свита мнимого принца захватила о собою все серебро, а сам он пошел проститься с Брюске и даже отказался от его угощения. Несколько дней спустя Брюске явился к королю, когда тот только что встал; шут был мрачен и задумчив и пожаловался королю на маршала Строцци. Но последний, узнав о жалобе шута, стал над ним смеяться, говоря, что он так часто обманывал других, а теперь его самого обманули. Брюске был крайне раздражен такою выходкою маршала Строцци и, конечно, ему было не до смеха, тем более что по своей природе он был очень скуп. Тогда маршал Строцци отдал Брюске почти все, но удержал посуды только на пятьсот экю, а всей посуды было на две тысячи экю. Эти пятьсот экю были отданы слесарю и его товарищам. Брюске остался доволен тем, что получил три четверти своего имущества.

В другой раз маршал Строцци приехал к королю на прекрасном коне, покрытом дорогою попоною, вышитою серебром. Он не отдал бы этого коня за пятьсот экю. Маршал, доехав до подъезда дворца, сошел с коня и поручил его надзору своего лакея, на время своего визита к королю. Брюске только что вышел из Лувра и видел, как маршал сходил с лошади. Шут подошел к лакею, который стерег коня, и сказал ему, что маршал Строцци забыл один необходимый пакет дома и просил его, Брюске, привезти ему этот пакет и взять его лошадь, с тем только, чтобы он хорошенько смотрел за нею. Лакей не задумался ни на минуту отдать ему лошадь, так как он часто видел, как маршал разговаривал с Брюске. Между тем шут вскочил на лошадь и поехал прямо к себе домой, там он обрезал ей гриву и половину уха; затем он расседлал ее и снял с нее чепрак. Вскоре приехал на почтовый двор курьер, ему понадобилась почтовая лошадь, которая могла бы везти большой чемодан; тогда Брюске распоряжается, чтобы лошадь маршала оседлали бы почтовым седлом, на которое нагрузили тяжелый чемодан и погнали ее до Лонжюмо… Когда лошадь вернулась обратно, то Брюске отправил лошадь в таком виде к маршалу и приказал сказать сопровождавшему ее почтарю: “Мой господин посылает обратно вам вашу лошадь; она вполне годится для почты, я ее испробовал отсюда до Лонжюмо; она в три четверти часа проскакала туда и обратно; он спрашивает у вас, маршал, не продадите ли вы ее за пятьдесят экю, тогда он их вам пришлет”. Маршал Строцци, увидев, до какой степени обезображена его лошадь, послал сказать Брюске: “Отведи ее обратно к твоему господину, пусть он ее оставит у себя”.

Несколько дней спустя маршал Строцци вздумал отправиться к королю в Компьен на почтовых лошадях и послал сказать Брюске, чтобы тот прислал ему двадцать самых лучших лошадей, иначе он с ним рассорится. Маршал оставил для себя только семь лошадей и одну вьючную. Затем он дал несколько лошадей своим бедным солдатам, которым приходилось возвращаться пешком в свои полки, но почтарь этого не заметил, так как ему было сказано, что эти люди приедут после: две лошади маршал продал двум мельникам из Понтоменье для перевозки муки; эти последние лошади были куплены с большим удовольствием, так как за них спросили очень дешево. Несколько дней спустя эти лошади были пойманы почтарями на границе в то время, когда они перевозили муку. Этих лошадей задержали, и Брюске обратился с жалобою в суд; но заведенная тяжба обошлась шуту очень дорого, так что и сами лошади этого не стоили[50]50
  Венецианский посланник Марино Каналли еще в царствование Франциска I говорил о медленности судопроизводства во Франции и о сопряженных с этим издержках: «Дело в тысячу экю требует две тысячи экю издержек и тянется десять лет».


[Закрыть].

Что же касается других лошадей, на которых ехал сам маршал Строцци, то они довезли его до Компьена и были до такой степени измучены, что их там и оставили. Таким образом, Брюске пришлось очень дорого заплатить за обезображенную им лошадь маршала: но все эти шутки сопровождались только смехом и остротами».

«В другой раз, – рассказывает еще Брантом, который неутомимо рассказывает в своей книге о всех выходках своего любимого шута, – Брюске отправился к маршалу Строцци и стал просить последнего примириться с ним и не делать ему таких неприятностей, которые так дорого обходятся. Вследствие заключения такого условия Брюске пригласил маршала к себе обедать вместе с несколькими придворными и обещал их угостить на славу. Маршал согласился принять приглашение и в назначенный день приехал к Брюске вместе с несколькими придворными. Когда они приехали, шут радушно их встретил, у него была перекинута через плечо салфетка, точно он сам хотел исполнять обязанность метрдотеля. “Успокойтесь, господа, – сказал Брюске, – я сам принесу вам кушанье”. Действительно, он тотчас же его принес. Первым блюдом были пироги всевозможных величин – и большие, и средние, и маленькие, все они были прямо из печки, и от них пахло очень хорошо; видно было, что он не поскупился положить в эти пироги пряностей: тут была и корица, и даже мускат. Когда все гости сели за стол, то хозяин сказал им:

– Садитесь, господа, кушайте и постарайтесь поскорее истребить это кушанье, чтобы очистить вам место для других, которые я вам тотчас подам.

Однако Брюске, сказав это, надел шляпу, пристегнул шпагу и отправился в Лувр известить короля о своем пиршестве. Гости между тем принялись за принесенные пироги. Но что же оказалось? В одном была запечена лошадиная кожа, в другом уздечки, а то и копыта и т.д. Некоторые из гостей, не успевшие разглядеть, в чем заключается начинка, уже откусили пирога и стали его выплевывать. Конечно, они не ожидали такой выходки от Брюске и надеялись, что он сейчас подаст им хорошего мяса, но их ожидания были напрасны; никто не являлся; тогда они стали просить пить; им подали самого лучшего вина, гости выпили, развеселились и, казалось, забыли о выходке Брюске. Допив поданное вино, они потребовали еще; тогда слуги и почтари, которые также прислуживали за столом, объявили, что их господин приготовлял сам это вино и приказал сказать, чтобы гости сказали, который из этих сортов они находят самым лучшим, такой им и подадут. Приглашенные много смеялись, говорили, но прошло уже несколько времени, а Брюске все не было; тогда они спросили у слуг, куда девался их господин? На это им отвечали, что король прислал за их господином и он поспешно отправился во дворец. Тогда гости спросили, не подадут ли им еще какого-либо угощения, и получили отрицательный ответ. Гости встали из-за стола и отправились в кухню. Там они не нашли никого, печь была совершенно холодная, и вся посуда на месте. Тогда эти господа порешили уйти, взялись за свои шляпы и шпаги и хотели пойти поискать, где можно было бы пообедать; они чувствовали сильный голод, потому что уже было далеко за полдень.

Я еще забыл сказать, что когда Брюске подавал на стол свои знаменитые пироги, то он вошел в столовую в сопровождении своих почтарей; их было числом до тридцати человек, и все они трубили в рожки, точно приехали на почтовую станцию перекладывать лошадей. Затем, когда он пригласил маршала к столу, то сказал, что будет угощать его тем, что у него найдется в доме, и тут он стал насмехаться над теми, которые, давая обеды, бегают по соседям занимать не только посуду, но далее и деньги.

Маршал Строцци никогда не любил оставаться в долгу у шута, он всегда мстил ему за все его шутки и выходки, и на этот раз он отплатил ему за обман».

«Маршал, – продолжает Брантом, – всегда смеялся над обманами Брюске, но в то же время он придумывал какой-нибудь план, чтобы не остаться в долгу у шута; несколько времени спустя после знаменитого обеда маршал приказал увести у Брюске его любимого лошака, что было очень легко сделать, так как это животное водили на водопой привязанным к хвосту других почтовых лошадей. Когда лошака привели к маршалу, он приказал его заколоть, снять с него шкуру и мясо употребить частью для начинки пирога, а частью поджарить. Затем маршал пригласил Брюске к себе обедать, уверив, что он его не обманет, а угостит как следует. Брюске отправился на обед к маршалу и с большим аппетитом поел и пирога, и жаркого; у шута был всегда хороший аппетит, а в то время он чувствовал голод и наелся досыта. После обеда маршал спросил у своего гостя:

– Хорошо ли я угостил тебя, Брюске?

Шут ответил, что он вполне сыт и никогда так хорошо не ел, как в тот день.

– А слушай, – снова спросил его маршал, – не желаешь ли ты узнать, чем я тебя угостил?

И он тотчас приказал принести голову его лошака, разделанную наподобие кабаньей, и сказал ему:

– Вот чье мясо ты ел, Брюске. Узнал ли ты эту голову?

Брюске пришел в ужас; он даже почувствовал тошноту; кроме того, ему стало грустно, что он с таким аппетитом уничтожал мясо своего любимого лошака, который так часто возил его и в поля, и по городу».

«В другой раз маршал опять устроил шутку с Брюске; королева пожелала видеть жену Брюске, о которой маршал Строцци рассказывал, что она очень безобразна собою, что и было на самом деле; она сказала об этом шуту и попросила, чтобы тот непременно привел к ней свою жену; Брюске, конечно, исполнил желание королевы и привел к ней свою супругу, одетую в венчальный наряд и с распущенными по плечам волосами; она должна была улыбаться, точно действительно должна идти под венец; Брюске также был одет как новобрачный и одинаково улыбался и корчил веселое и счастливое лицо, держа за руку свою жену. Кроме того, Брюске предупредил королеву, что его жена была совершенно глуха и разговор с нею не может представлять никакого интереса; но королева ничего не хотела слышать и пожелала во что бы то ни стало ее видеть и поговорить с ней о ее хозяйстве, о ее времяпровождении и о жизни ее мужа. С другой стороны, Брюске уверил свою жену, что королева совершенно глуха и потому с ней следует говорить как можно громче. Кроме того, шут приказал жене, что когда она будет представлена королеве, то должна ей сделать очень низкий реверанс и сказать:

– Ваше величество, да избавит вас Господь Бог от всякого зла.

Когда жена Брюске явилась к королеве и действовала согласно указаниям мужа, то королева стала ее расспрашивать о ее времяпровождении и о хозяйстве, стараясь говорить так громко, как только она могла. Брюске оставил свою жену одну с королевой, и если последняя говорила громко, то первая положительно кричала, как помешанная; их разговор отдавался даже на дворе.

В это время приехал и маршал Строцци, но Брюске заранее предупредил свою жену, что и маршал был до такой степени глух, что ему нужно кричать в ухо. Маршал тотчас догадался, что это штуки самого Брюске, и, взглянув в окно, увидел одного из королевских охотников, позвал его к себе и сунул ему несколько экю, чтобы тот трубил в свой рожок, висевший у него на поясе, в ухо жене Брюске, пока он не сделает ему знак, что довольно. Затем маршал обратился к королеве и сказал:

– Ваше величество, эта женщина глуха, и я берусь ее вылечить.

Затем он стал держать голову жены Брюске, а охотнику приказал трубить ей в уши; несчастная вырывалась из рук маршала, но тот крепко держал ее, а охотник трубил до тех пор, пока совершенно не оглушил ее; жена Брюске была больна в течение целого месяца, и ее лечение обошлось дорого. Таким образом, Брюске, заставивший других кричать громко, чтобы говорить с его женою, которую выдавал за глухую, теперь сам должен был говорить с нею очень громко, чтобы она могла его слышать, пока она совершенно не выздоровела; это, конечно, не очень приятно было шуту, потому что его жена, часто недослышав мужа, делала все наоборот, чем он приказывал».

Конечно, это была крайне глупая шутка, и она дает нам скорее представление о грубости нравов того времени, чем об уме маршала Строцци и Брюске. Весьма естественно, что это крайне удивляет читателей, так как в это время двор Валуа считался одним из самых блестящих в Европе дворов, где все отличались самою изысканною вежливостью и соблюдали самый строгий придворный этикет, а между тем эти люди нисколько не считали постыдным для себя находить удовольствие в таком жестоком развлечении, как в том, что бедная женщина является жертвою шутки вельможи. Брюске отомстил за это очень забавным способом:

«Однажды, – рассказывает все тот же Брантом, – маршал Строцци приехал на почтовых в Париж к пасхальной заутрене, но отправился прямо к себе в дом, находившийся в Сен-Жерменском предместье; он не хотел, чтобы кто-нибудь знал о его приезде, а намеревался явиться ко двору только после праздника. Но Брюске узнал об этом от того почтаря, который привез маршала; тогда он нанял двух францисканских монахов, заплатив им по экю; он рассказал им, что в Париж приехал один вельможа, который живет в предместье Сен-Жермен, куда он, Брюске, и отведет их; этот вельможа одержим злым духом, потому что он не хотел явиться к заутрене и не желал видеть духовных лиц; поэтому монахи сделают доброе дело, если отправятся к нему, снесут ему святой воды и постараются вразумить его своими наставлениями. Монахи, конечно, согласились совершить такое доброе дело и отправились вместе с Брюске. Дорогой шут объяснил еще монахам, что им придется иметь дело не только с человеком, но и с дьяволом. Монахи ответили ему на это, что они ничего не боятся, так как им приходилось встречать на своем веку много подобных людей. Брюске проводил монахов не только до дома маршала, но даже ввел их в его покои; слуги хорошо знали Брюске, и когда тот объявил им, что сам маршал пожелал видеть этих монахов, чтобы поговорить с ними по душам, то, конечно, его пропустили беспрепятственно вместе с его спутниками. Брюске дошел до спальни маршала, впустил туда монахов, а сам остался в соседней комнате. В это время маршал лежал в постели и читал какую-то книгу; монахи, вошедши в комнату маршала, спросили его, как он себя чувствует душевно и телесно. Маршал, увидев монахов, пришел в ярость; он закричал на монахов, что им здесь нечего делать и что он предлагает им тотчас же удалиться, так как он вообще не любил монахов; но последние стали читать ему наставления, чего он также терпеть не мог. Строцци вскочил с постели и схватился было за шпагу, которая висела у его изголовья, но один из монахов предупредил его и сам схватил эту шпагу, как ему еще заранее посоветовал Брюске. Маршал, вскочив с постели, хотел отнять у монаха свою шпагу, произошла борьба, послышался крик и шум, прибежала прислуга маршала и даже сам Брюске со шпагою в руке, затем он спокойно увел монахов. Конечно, слух об этом происшествии скоро дошел и до короля, который не знал о приезде маршала и много смеялся его странной скрытности. Маршалу волей-неволей пришлось отправиться во дворец и посетить короля».

Вскоре, конечно, все узнали, что такая шутка была устроена не кем иным, как Брюске, и бедному шуту едва не пришлось дорого поплатиться за такую необдуманную выходку. В это время религиозного фанатизма подобная выходка считалась большим преступлением.

Дня два спустя после этого маршал принес жалобу инквизитору: Брюске был посажен в тюрьму. Тогда маршал объяснил все королю, и шут был освобожден из тюрьмы, так что избавился от кары инквизиторов.

Брантом рассказывает еще массу анекдотов о Брюске и, кажется, не без сожаления заканчивает свои рассказы об этом шуте. Он между прочим говорит, что Брюске представляет своим пребыванием при дворе богатый, даже почти неисчерпаемый материал. Королевский шут имел право говорить и делать, что он хочет, и мог страшиться только одних инквизиторов, но этим господам также нелегко было засадить королевского шута в свои ужасные подземелья, потому что на выручку такого узника всегда являлась королевская стража, которая и освобождала его по приказанию короля. Часто, когда вокруг трона царило безмолвие, один только королевский шут осмеливался возвышать голос и под бубенчики своего колпака начинал говорить, нисколько не стесняясь присутствия сильных мира сего. Но, несмотря на полное снисхождение, с каким Брантом относился ко всем поступкам Брюске, все же мы должны признаться, что этот шут заходил часто слишком далеко и в своих речах, и в своих действиях, словом, он всецело пользовался данной ему свободою.

Брюске пережил Генриха II и остался при дворе и в царствование Франциска II, и даже был во время царствования Карла IX. Но такое лицо, которое во время трех царствований забавляло своими шутками как и самих королей, так и их придворных, кончило очень дурно. Вот как Брантом оканчивает биографию Брюске.

«Наконец, бедного Брюске заподозрили в кальвинизме и что он ради этого терял и уничтожал пакеты и депеши короля, в которых заключались серьезные распоряжения относительно действий против гугенотов. Но это был вовсе не он, а его зять, если только последний действительно был гугенотом, это и погубило и его тестя, и его дом, который был разграблен во время первых смут. Брюске пришлось уехать из Парижа, и он приютился у мадам де Бульон в Нойянте и у мадам де Валентинуа, которая поместила затем шута у себя в память умершего короля Генриха II. Оттуда он написал письмо де Строцци[51]51
  Филипп Строцци родился в Венеции в 1541 году, числился полковником во французской гвардии с 1563 года и принимал участиe в религиозных войнах. Он принадлежал к группе советников, подготовивших вместе с Екатериной Медичи заговор ужасной Варфоломеевской ночи. Кончина этого Строцци была трагическая. Ему была поручена команда над отрядом, посланным в помощь npиopa Антония де-Крато, который хотел освободить Португалию от испанского владычества; адмирал Санта-Круц взял де Строцци в плен при одной морской битве в 1582 году и приказал бросить его в море.


[Закрыть], сыну маршала (о котором мы говорили), прося его ради памяти отца выхлопотать ему прошение, чтобы он мог окончить свою жизнь в мире и покое. Но ему недолго пришлось прожить в мире и покое, так как он вскоре умер».

Однако просьба, представленная г. Строцци Екатерине Медичи, которая благоволила к сыну маршала уже потому, что он был флорентийцем и милостиво приняла просьбу Брюске. В придворных отчетах во время царствования Карла IX за 1505 год, о чем упоминает Жаль, значится, что для Брюске была куплена щегольская обувь по случаю какого-то празднества, на котором присутствовали почти все придворные Карла IX. Следовательно, в упомянутом году Брюске еще числился в штате короля. Но уже в то время знаменитый шут был только тенью самого себя – печаль и горе сильно изменили его. Быть может, он занимал только почетное место в штате короля как свидетель предыдущих царствований. Но как бы то ни было, очевидно, что Брюске умер в 1565 году, совершенно противоположно Дедре и Дюродье, которые утверждают, что он умер у мадам Валентинуа в 1562-м или 1563-м, Брюске, следовательно, фигурировал в течение трети века от 1535 до 1565-го, играя роль официального королевского шута; самая счастливая жизнь Брюске была во время царствования Генриха II. О Брюске можно поистине сказать, что это был регент хора шутов, находившихся на официальной королевской службе.

VI

Шуты на официальной королевской службе. – Современники и последователи Брюске. – Тонен. – Регистратор Лорриса. – Сибила. – Матюрина безумная. – Шико.

У Брюске также были и товарищи при дворе Генриха II. Конечно, его преимущество в искусстве шутовства было настолько велико, что ни один соперник не осмеливался оспаривать у него первенство и поднимать жезл против его жезла. Но Брюске не всегда был при дворе; как почтмейстер, он должен был исполнять и свои служебные обязанности, и ему часто приходилось удаляться от двора. Иногда ему приходилось сопровождать какого-нибудь вельможу во время его дипломатического путешествия или какую-либо другую особу, как, например, кардинала Лотарингского, следовательно, для Брюске необходим был помощник, который мог бы развлекать короля во время отсутствия главного шута.

Этот помощник назывался Тонен или Тони, уменьшительное от Антуан. Он последовательно развлекал Генриха II, Франциска II и Карла IX с 1556 года, когда его имя фигурировало в первый раз в отчетах двора и до конца 1572 года, хотя, вероятно, он оставил должность королевского официального шута за несколько времени до своей смерти.

Брантом в своей книге «Знаменитые люди», рассказывая нам о Тонене, которого он хотя и не сравнивает с Брюске, но к которому все же относится несколько пристрастно.