Текст книги "Реформа. Как у России получилось"

Освобождение

Ко времени моего вступления в должность он находился в грузинской тюрьме четыре года. Моей первой мыслью при осознании реальности получения полномочий было «освободим Саакашвили». Это дань всему светлому, восстановление справедливости и, не в последнюю очередь, заполучение важного члена команды.

Операция по освобождению была выкупом из турецкого плена. Мы частью надавили, частью уступили. Его отпустили с пожизненным запретом въезда.

Встречая его в аэропорту, я поразился силе многих лет борьбы и тюрьмы. Но все же он был собой – обаятельный, быстро думающий, готовый бороться.

Грузины догадывались, что мы везем Саакашвили в команду, но, по слухам, недоумевали, зачем: всем казалось, что российская пропаганда сделала достаточно, чтобы публика отторгала его. И правда, большинство в России знало его как жующего галстук грузина, более продвинутые – как ответственного за войну в Грузии, сбежавшего на Украину и там скандалившего.

Но у нас было два места, где Саакашвили мог бы развернуться.

Место для Саакашвили

Первое – Москва. Это центр, по которому судят о России. 15 миллионов человек (четыре Грузии), пятая часть России по экономическому и политическому значению. Вот уж что соответствует уровню бывшего президента и великого реформатора. Мэр Москвы Михаил Саакашвили – что за сочетание!

Но Москва – развитый европейский город. При Сергее Собянине она похорошела, нужно сказать правду. Пусть даже это была пластическая хирургия, на которой клиника хорошо зарабатывала. Однако коррупцию и излишества регулирования можно было цивилизованно убрать – сменить администрацию, кого-то наказать, кого-то простить. Москвичи видели мир, знают, что такое хорошо жить. Они меньше всего подвержены пропаганде и поддержат любые здравые реформы.

Саакашвили же хотелось отправить на войну – в запущенный Краснодарский край. Это самый перспективный регион России: там можно выстроить фантастическую инфраструктуру вдоль береговой линии (о чем постоянно говорил Сергей Полонский), сделать сервис высокого уровня для туристов, развить аграрные районы.

Край в целом и город Сочи в частности делили между собой бандиты, связанные с властью, а иногда ею и являющиеся. Из-за коррупции там было невозможно вести дела. Цена туризма в Сочи была сравнима с Объединенными Арабскими Эмиратами при несравнимом сервисе, а кубанские поля обрабатывались пополам семьями бандитов Цапков и компаниями, восходящими к чиновникам одного федерального министерства.

Мы обеспечили ему полную поддержку и не мешали. Он сам выиграл выборы, собрал команду и делал что считал нужным.

Ему угрожали, вели военные действия. Министру внутренних дел даже пришлось выступить с речью: «У нас, в отличие от Сталина, все незаменимые. Поэтому мало вам не покажется – найдем каждого. Даже угроза физического давления будет считаться терроризмом». Четверть посадок в годы нашей администрации пришлась на Краснодарский край. Враг бежал к финской границе.

Результаты его работы известны: триллионы рублей инвестиций, развитые туризм и сельское хозяйство. Кубань сегодня практически догнала Москву по ключевым экономическим показателям (притом, что и Москва в это время развивалась).

Разногласие

Наше с ним единственное разногласие было философским.

Саакашвили говорил, что проводить реформы в маленькой стране сложнее всего. Мол, у каждого второго есть родственник, который пострадал – нельзя выйти на лестничную клетку, не столкнувшись с тем, кого ты оттащил от кормушки. В итоге врагов набирается полстраны.

Я не соглашался. История показывает, что как раз в небольших странах и происходят чудеса свободы и экономики – Сингапур, Гонконг, Грузия, Чили (в последней не так успешно. Не из-за размера ли?). В больших же странах либо сразу формируются нормальные институты, либо к ним приходится идти долгим путем эволюции.

В Грузии нужно было бороться с тремя тысячами активных, сильных противников. А нам в России – со 100 тысячами. При этом свою команду вы не можете увеличить так же пропорционально по размеру: мы оба приняли в круг ближайших людей ровно столько, сколько позволяют физические и интеллектуальные возможности. У него было тридцать человек, которым можно было довериться вслепую. У нас не больше. Как следствие – больше уровней управления и меньше возможностей по погружению в каждое значимое дело. В общем, размер имеет значение: большое – это не много малого, а вообще другой организм.

Другое дело, Россия и до нас была уже довольно развитой страной, с жесткой вертикалью власти, где главное зло совершалось наверху. Саакашвили же принял Грузию мрачной, когда вора в законе в аэропорту мог встречать министр внутренних дел. У нас эти фигуры совпадали, поэтому было проще: легко бороться с четкой вертикалью, когда понятно, кого нужно посадить, а с кем договориться и отпустить.

Пришли мы к тому, что знали и до этого: проводить реформы сложно везде, это всегда непопулярные меры и борьба с заинтересованными в прежнем устройстве.

Реформа вмешательства государства в бизнес

Если вы услышите от представителя бизнеса, что его отрасль – гордость всей России и ее надо поддержать, знайте – это банкрот и мошенник.

А. Илларионов*

Государство любит поддерживать предпринимательство. Оно делает это прямой выдачей денег (субсидией) или кредитами по низким ставкам, что такая же субсидия.

Но чтобы дать деньги одному бизнесу, нужно сначала забрать их у другого через налоги.

В мире без субсидий потребители сами решают, что им нужнее, формируют спрос. Производители получают сигнал. Подсчитывают, смогут ли при издержках и желаемой прибыли уложиться в цену, которую готовы платить потребители. При положительном ответе начинают производить.

Предположим, чиновник по какой-то причине полагает, что рынок ведет себя неправильно и нужно выращивать больше пшеницы. Отбирает деньги у других производителей, дает фермерам.

Такое перекладывание денег не проходит бесследно. Мы забрали рубль у нормального производителя, а его товар подорожал больше, чем на этот рубль[15]15
  Говоря очень условно, при поднятии налога на 5 % предприниматель должен будет поднять цену товара на 7, чтобы сохранить свою норму прибыли.


[Закрыть]. С другой стороны, фермеру мы дали не весь рубль, а только 50 копеек: нам нужно было покрыть свои расходы на изъятие налога, разработку программ поддержки, создание комиссий и департаментов по выдаче субсидий и надзору за их использованием. И это не считая коррупции. Чиновники обходятся дорого. Плюс деньги могут попасть к неэффективному фермеру и просто пропасть, чего не произошло бы в условиях свободного рынка.

В итоге потребитель немного меньше потратит на хлеб, но за другое заплатит вдвойне. Он будет покупать больше хлеба и меньше того, что было ему нужнее в условиях свободного рынка (скажем, яблок или мяса).

Сами фермеры от субсидий тоже не выигрывают. Они попадают в зависимость от государства. Даже в идеальном обществе без коррупции зависимость эта малоприятна: нужно бояться чиновника, лебезить перед ним. Он царь, решающий, кому дать, а с кого взять.

Без государства же выжить не получится: фермер без субсидии не сможет конкурировать с остальными в цене.

При этом прямая выгода от субсидий быстро пропадет: придут предприниматели из других сфер и снизят норму прибыли до средней по рынку. Зависимость же от государства останется. Если когда-нибудь субсидии будут отменены, уровню производства придется вернуться к нормальным размерам, а значит, лишним не останется места – начнется волна банкротств, кризис.

От введения субсидий пострадает экономика вообще, что отразится и на самих фермерах.

Вот почему просьбы бизнесменов о выдаче субсидий, преференций и вообще любое обращение к государству не просто недальновидны, но скорее даже близоруки.

История великой депрессии

Вред от государственного вмешательства в свободный рынок лучше всего может показать история Великой депрессии США.

Ее описал великий экономист Мюррей Ротбард[16]16
  Не поддерживая его идеи анархо-капитализма, я люблю его за смесь живого эмоционального языка, здравый смысл и отсутствие лишнего. У него есть, что прибавить к правде о нашем существовании: взять хотя бы «Историю экономической мысли», «Великую депрессию в Америке» или «Власть и рынок».


[Закрыть] в монографии «Великая депрессия в Америке»[17]17
  Другие работы интересны (B. Folsom, «New Deal or Raw Deal?: How FDR's Economic Legacy Has Damaged America»; D. Stockman, «The Great Deformation: The Corruption of Capitalism in America»; R. Higgs, «Crisis and Leviathan: Critical Episodes in the Growth of American Government»), но Ротбард достаточен.


[Закрыть]. Это триллер. Страшно в нем редкое сочетание заблуждений и в то же время хороших намерений одних и тяжелейших последствий для миллионов других[18]18
  Обычно тяжелые последствия для миллионов – следствие намеренного зла. Увы, вся левацкая идея – именно такое исключение. В этом же ее главная опасность.


[Закрыть]. Я так много взял из Ротбарда, что этот раздел можно было бы взять в кавычки. Поэтому прошу считать все написанное ниже принадлежащим его перу.

Айн Ренд писала «Атлант расправил плечи» именно с Великой депрессии. Даже используемые ею фразы не выдумка – такими словами и говорили Рузвельт и Гувер. Именно то они и делали.

Итак, Великая депрессия. Ее творец – Герберт Гувер[19]19
  Хотя этого бы не получилось без предыдущих президентов Тедди Рузвельта и Вудро Вильсона (об этом см. Д. Голдберг, «Либеральный фашизм: история левых сил от Муссолини до Обамы»).


[Закрыть]. Сначала как министр торговли (с 1921), потом – как президент (1929–1933), он последовательно направлял США к катастрофе.

Этот путь начался с речи Гувера в 1921 году на одной из правительственных конференций: «Эра пассивного отношения к спадам закончилась. В отличие от предыдущих случаев, на этот раз правительство должно что-то делать».

Здесь нам интересна его программа субсидирования сельского хозяйства, но для полной картины ниже мы посмотрим и на остальное.

В 1916 году с помощью субсидирования государства банки начали выдавать фермерам дешевые кредиты.

Гувер увеличил программу льготного кредитования фермеров до 1 миллиарда долларов. Деньги невероятные, учитывая, что совокупная масса всех денег и всех депозитов США в 1932 году составляла всего около 45 миллиардов долларов[20]20
  А доходы в федеральную казну в 1931 году – 12,2 миллиарда долларов (М. Ротбард, «Великая депрессия в Америке»).


[Закрыть].

Так фермеры получили ложный сигнал к тому, чтобы увеличивать посевы.

Гувер заставил железнодорожные компании снизить тарифы для фермеров на 10 %, чтобы помочь фермерам западных штатов. Это тоже форма субсидирования: у фермеров уменьшаются затраты, они начинают больше производить. При этом тариф фермеров переложили на других производителей, пользующихся железной дорогой.

Специальная комиссия 1921 года рекомендовала создание фермерских кооперативов, предоставление им больших среднесрочных кредитов, понижение железнодорожных тарифов, увеличение количества зернохранилищ и расширение исследовательских работ.

Правительство выделяло большие деньги на закупку семенного зерна для регионов, где случился неурожай.

В итоге производство зерна постоянно росло, потребность же людей в еде осталась той же. Учитывая неизменность спроса, начала падать цена. Фермеры заволновались: увеличивая производство за счет дешевых кредитов и субсидий, они рассчитывали на сохранение цены.

Пробовали бороться со снижением цены – заключать соглашения об ограничении засевов и придерживании зерна от продажи[21]21
  То же пытались делать производители кукурузы в 1922 году под лозунгом «мудрого саботажа». Это не имело эффекта. Площади засева под кукурузу увеличивались.


[Закрыть].

Это не имело эффекта. Изъятие пшеницы с рынка привело к тому, что падение цен только продолжилось. Добровольная организация картелей не работала. Фермеры оказались на грани банкротств.

Государство сочло, что проблему можно решить, если дать еще денег. В 1923 году был принят Закон о сельскохозяйственных кредитах, закрепляющий масштабную систему федерального кредитования фермеров.

Порочный круг замкнулся.

Фермеры начали производить еще больше, цена падала все сильнее.

В 1929 году Гувер учредил федеральный Комитет по делам фермеров, дал ему чрезвычайные полномочия для закупки зерна у фермеров и выдачи им новых кредитов по низкой ставке.

В этом же году началась депрессия. Тогда Комитет заявил, что он даст кооперативам, объединяющим фермеров, кредит на сумму 150 миллионов долларов, компенсируя до 100 % рыночной процентной ставки, чтобы эти кооперативы не выпускали зерно на рынок.

Комитет начал закупать пшеницу сам, чтобы повысить цены. У государства образовались гигантские запасы зерна. Поняв это, рынок уронил цену еще – ведь когда-нибудь этот излишек должен был выйти в продажу.

Зная, что государство будет и дальше давать деньги, фермеры, естественно, увеличили посевы, усугубив проблему и образовав новые излишки.

Из всего этого сделали вывод о том, что фермеры повели себя неумно и допустили «перепроизводство». Их клеймили индивидуалистами, извлекающими выгоду из расширения своего производства. Министр сельского хозяйства поучал фермеров, рассказывал о вреде перепроизводства и убеждал добровольно сократить посевы.

Но так как отдельный фермер мог понести от сокращения посевов только убытки, никакие моральные увещевания не приводили к сколько-нибудь значимому сокращению производства пшеницы.

На середину 1930 года излишки, накопленные Комитетом, превысили 65 миллионов бушелей[22]22
  1 бушель = 27,2 кг.


[Закрыть]. Поскольку падение цен и производство продолжались, Комитету в конце года было дано право закупать любое количество пшеницы, которое необходимо для поддержания цен. К середине 1931 года Комитет закупил еще 200 миллионов бушелей, но все было бесполезно. Силы спроса и предложения не так легко изменить. Цены продолжали падать, а производство расти.

Так было не только с зерном, но и с хлопком, мясом и многим другим.

Государство пыталось избавиться от скупленного, потому что запасы сбивали цену фермерам. Только при Президенте Гувере (до 1933 года) 85 миллионов бушелей зерна было подарено Красному Кресту, многое отдано за бесценок за границу. Но этого было мало. Излишки приходилось просто уничтожать – сбрасывать в море, сжигать. И это в период депрессии и голода.

Чиновники давали деньги фермерам, чтобы они производили больше. Произведенный излишек выкупали и уничтожали. Бремя этого ложилось на другие сферы производства.

Нобелевский лауреат по литературе Джон Стейнбек описал свои воспоминания об этом времени в романе «Гроздья гнева»:

«Это преступление, которому нет имени. Это горе, которое не измерить никакими слезами. Это поражение, которое повергает в прах все наши успехи. Плодородная земля, прямые ряды деревьев, крепкие стволы и сочные фрукты. А дети, умирающие от пеллагры, должны умереть, потому что апельсины не приносят прибыли. И следователи должны выдавать справки: смерть в результате недоедания, потому что пища должна гнить, потому что её гноят намеренно. Люди приходят с сетями вылавливать картофель из реки, но охрана гонит их прочь; они приезжают в дребезжащих автомобилях за выброшенными апельсинами, но керосин уже сделал свое дело. И они стоят в оцепенении и смотрят на проплывающий мимо картофель, слышат визг свиней, которых режут и засыпают известью в канавах, смотрят на апельсинные горы, по которым съезжают вниз оползни зловонной жижи; и в глазах людей поражение; в глазах голодных зреет гнев…»

Стейнбек видел последствие. Знай он причину – выбирал бы слова покрепче.

Гувер так и не понял ошибок. Подводя итоги президентства 1929–1933 годов, он говорил:

«Мы не могли ничего не предпринимать. Это привело бы к полному разорению. Наоборот, мы активно реагировали на ситуацию, предложив частному бизнесу самую гигантскую программу экономической обороны и контрнаступления, когда-либо разработанную в истории нашей страны. Ни одно из прежних правительств не брало на себя ответственность за лидерство в таком масштабе. Никогда в нашей истории не делалось больше для обеспечения существования «простого человека». Некоторые реакционные экономисты настаивали на том, что мы должны допустить банкротства, пока не нащупаем дно спада. Мы приняли решение не следовать советам этих твердолобых сторонников ликвидации убыточных компаний и проектов и не стали просто наблюдать за тем, как все американские должники будут доведены до банкротства и как будут уничтожены все сбережения нашего народа»[23]23
  Из речи Гувера во время предвыборной компании 1932 г.


[Закрыть].

Катастрофа целиком

Интересующиеся историей слышали, что Великая депрессия началась 24 октября 1929 года с краха фондового рынка. Острая фаза кризиса длилась, пока в 1933 году президентом не стал Франклин Рузвельт, придумавший политику «Нового курса» для налаживания жизни.

Однако кризис создавался Гувером все 1920-е годы. Его политика планирования и вмешательства включала всё то, что сохранил и подхватил Рузвельт, назвав «Новым курсом»:

● намеренная инфляция и кредитная экспансия (считалось, что это ускоряет рост экономики);

● организация общественных работ (направление налогов на бессмысленное в этот момент грандиозное строительство дорог, дамб и электростанций);

● субсидирование строительства, сельского хозяйства;

● радикальное повышение налогов (то есть отбор ресурсов у тех сфер, которые были наиболее эффективны и нужны здесь и сейчас, и передача этих ресурсов на общественные работы и субсидии);

● регулирование размера заработной платы и рабочих часов (что не давало снизиться издержкам и выдавливало с рынка людей, готовых трудиться дешевле в период кризиса. Это создало безработицу и удорожило производство);

● жесткое регулирование экономики (в том числе принуждение предпринимателей к вступлению в соглашения, ограничивающие конкуренцию, – «кодексы честной конкуренции», принятие «Закона о восстановлении национальной промышленности»);

● тарифная война с другими странами;

● бездумная раздача денег разным слоям (ветеранам, афроамериканцам и т. д.);

● создание пирамидной системы социального страхования (когда каждый следующий платит предыдущему, и всё рушится, если следующих меньше, чем предыдущих);

● нападение на фондовый рынок – обвинение фондовых спекулянтов в кризисе (на самом деле спекулянты не могут негативно повлиять на экономику. Наоборот, с помощью них рынок быстрее всего узнает реальную цену) и многое другое.

Благодаря работе Гувера-Рузвельта не предвещавший беды спад, который мог закончиться легким кризисом, превратился в Великую депрессию. Она держалась десять лет – с 1929 по 1939 год – только на их энтузиазме.

Все это описано и у Айн Ренд. Ее ругают за диалоги, однако художественная часть в «Атланте» третьестепенна.

На ком вина?

Главная трагедия в том, что Великая депрессия не осталась внутри США.

Великая депрессия, которая должна была показать несостоятельность государственного вмешательства в свободную экономику, стала вдруг символом благости этого вмешательства. Спросите у современного образованного человека про «Новый курс Рузвельта», и он ответит вам, «как была спасена Америка».

Между тем вина за Великую депрессию должна быть снята со свободной экономики и перемещена туда, где ей и следует быть: к дверям кабинетов левых политиков, чиновников, государственников и многочисленных «просвещенных» экономистов.

Америка на это время отвлеклась от мировых проблем. Как раз тогда в Германии пришел к власти Гитлер. Как раз тогда в СССР происходила индустриализация невиданных масштабов (не знали только, что за счет конфискации собственности у крестьян и голодомора). После этого СССР еще и победил во Второй мировой войне. Всем показалось, что социализм лучше капитализма справляется с организацией общества[24]24
  Показательны слова Уоллеса Донема, тогдашнего декана Гарвардской школы бизнеса: «СССР – поучительный пример для Америки, демонстрирующий ценность и необходимость иметь пятилетний план».


[Закрыть].

Так мир поверил в социализм и тоталитарную идею вообще. О том, по какому краю он ходил, можно судить по книге Фридриха Хайека «Дорога к рабству». Сегодня мы опять на том же краю.

Российские Рузвельты

Вернемся к современной России.

В ее Правительстве всегда можно было обнаружить Министерство экономического развития. Уже само название вызывает интерес. Что это за министерство, которое развивает экономику?

Основным занятием Минэкономразвития была выдача субсидий. Особенно ему нравилось малое и среднее предпринимательство – для их субсидирования создали даже специальную корпорацию[25]25
  «Корпорация малого и среднего предпринимательства».


[Закрыть]. Давали деньги и крупным компаниям. Постоянно устраивали какие-то конкурсы, поддерживали, создавали особые экономические зоны.

Но поддержка крупных компаний – это раздача денег налогоплательщиков неэффективным собственникам и управленцам. Такого быть не должно: не получается вести бизнес – банкроться или продавай активы другому, более способному предпринимателю.

Существует миф о том, что банкротство крупной компании – это потеря работы простыми людьми, голодные семьи и разрушенная экономика. На самом деле банкрот продает свои активы другому собственнику, который чаще всего возьмет на работу этих же сотрудников. Активы же остаются активами и продолжают вращаться в экономике – самолеты летать, скважины добывать. Их могут разделить, а могут и выкупить всю компанию комплексом – это уже решение покупателя, знающего, как лучше. Проигрывают только собственники и их кредиторы[26]26
  Среди кредиторов могут оказаться и работники. Но, во-первых, они в главных очередях при банкротстве, а значит, свое чаще всего получат. А во-вторых, лучше оставить на их риск продолжение работы в компании, которая не платит зарплату, чем заливать собственника компании деньгами.


[Закрыть].

Такой переходный период – стресс для работников. Но лучше так, чем государство будет отбирать деньги у нормальных налогоплательщиков на подарки неэффективным собственникам компаний.

Знай работники, сколько они платят за поддержку своего работодателя, приходя в магазин, они сами бежали бы от нее.

Что до малого и среднего предпринимательства, то оно тоже превратилось в миф. Размер – вопрос эффективности. Если в ритейл-бизнесе один логистический центр стоит миллионы долларов, то там можно конкурировать, только будучи крупным. В других местах (например, кафе) совсем другое дело. Поддерживать же малых и средних только потому, что они малые и средние – неразумность, дорого обходящаяся налогоплательщику.

В России есть много мест, где выдающиеся предприниматели хотят отдавать, делиться знаниями. Такой, например, клуб «Эквиум», где Игорь Рыбаков и Оскар Хартманн могут разглядеть талант и подтолкнуть к росту.

Но как чиновник может оценить талант предпринимателя, если он скорее всего сам таковым не обладает? По какому принципу он будет раздавать деньги налогоплательщиков, если вряд ли знает, как вести дело?

Вот и получается, что поддержка попадает всем подряд. В лучшем случае тем, кто написал приятный для чиновника бизнес-план и смог ему понравиться (худший случай – коррупция). При этом, дав не тем, чиновник откинул назад талантливого, который не участвовал в государственных раздачах, а теперь ему сложнее конкурировать, он стартует с отставанием.

Но даже если государство дало деньги верно, общество все равно проиграло. О том, как дорого обществу обходятся субсидии, нам рассказала Великая депрессия.

Талант прорастет в любой местности. Не нужно только класть асфальт сверху (хотя многие проросли через российский асфальт – благо, в нем всегда были отдушины).

Мы ликвидировали Министерство экономического развития, а все его остаточные полномочия передали Министерству финансов. Программы особых экономических зон, грантов, стимулирования новаторства и прочего закрыли.

На вопрос «чем вы нам помогаете?», отвечаем просто: «уже тем, что не мешаем». Оказывается, для государственной машины сложнее всего ограничиться:

● низкими налогами;

● малым числом правил, требований и проверок;

● железной защитой собственности;

● справедливыми судами.

Такое самоограничение государства – лучшая помощь.