Текст книги "Александр I"

ГЛАВА XXV

В конце Пасхи в Каменки приехал Леонид Николаевич Прозоров с матерью. Он застал старого князя в страшном горе. Уже два дня прошло, как княжна Софья была похищена злоумышленником, и тщательные розыски ни к чему не привели – княжна как в воду канула.

– Скажите, князь, что случилось? Где же княжна? – спрашивал Леонид Николаевич.

– Не спрашивайте лучше, Леонид Николаевич! Софьи уже два дня как нет: на неё в нашем лесу напали какие-то разбойники и увезли, – чуть не плача, ответил Владимир Иванович.

– Что вы говорите, князь! Что вы говорите! – побледнев как смерть, воскликнул Прозоров.

Князь рассказал молодому человеку о постигшем их несчастии.

– Надо было сейчас же за негодяями послать погоню.

– Несколько отрядов было послано.

– Ну и что же?

– Посланные возвратились с ответом, что похитителей и след простыл, – печально ответил старый князь.

– Боже, что же делать! – с отчаянием проговорил Прозоров, закрывая лицо руками.

Он так спешил в Каменки, думал, что ждёт его счастие. Свадьба их назначена была после Пасхи, на Красную горку. И вдруг почти накануне свадьбы княжну похищают! Все надежды Прозорова рушились. Горе молодого человека было велико; его старушка мать, сама плача, старалась утешить и успокоить любимого сына.

– Ваше сиятельство! Глашутка вернулась, – радостным голосом проговорил Федотыч, входя в столовую, где находился князь с приехавшими гостями.

– Приехала? Одна? – с замиранием сердца спросил Владимир Иванович.

– Нет, ваше сиятельство, не одна, а с двумя бродягами, с теми, вишь, какие напали на нашу голубушку княжну.

– О, теперь легче узнать, куда они дели Софью.

– Где же негодяи? – спросил у Федотыча Прозоров.

– Да в людской, – ответил тот.

– Пойдёмте, Леонид Николаевич! Ваш приезд счастлив: Софья найдётся.

Обрадованный князь в сопровождении Прозорова поспешил в людскую.

Там дожидалась князя дочь мельника. На красивом лице молодой девушки видна была радость. С ней рядом стояли, понуря головы, Петруха и Кузька. Руки были у них крепко скручены.

Как попались оборванцы в руки молодой девушки?

Глаша поехала на розыски в сопровождении трёх княжеских дворовых и кучера. Она заехала на мельницу, простилась с отцом и отправилась в путь с надеждою напасть на след похищенной княжны. Почти сутки плутала она по окрестным местам княжеской усадьбы, побывала во всех сёлах и деревнях по окрестности, расспрашивала попадавшихся ей, не видали ли они или не слыхали о княжне? Но ни розыски, ни расспросы не помогли. Молодая девушка уже отчаивалась, как совершенно случайно, проезжая большим торговым селом, она увидала, что около кабака на лужайке какие-то два оборванца бойко пляшут под гармонь, на которой играл молодой парень в кумачной рубахе и в суконном кафтане, накинутом на плечи. Глаша взглянула на плясунов и сразу узнала Петруху и Кузьку; они были пьяные и, не обращая никакого внимания на подъехавший тарантас, продолжали выплясывать разные коленца.

– Ребята, вот разбойники, что напали на нас в лесу! Вяжите их скорее! А если не сладите, позовите народ! – крикнула молодая девушка своим провожатым, показывая на плясунов.

– Вона, не сладим!

Княжеские дворовые ловко сшибли с ног Петруху и Кузьку и, прежде чем те успели опомниться, крепко их скрутили. Игравший на гармони парень и собравшиеся посмотреть на плясунов мужики протестовали было против этого, но когда они узнали, что были за люди плясуны, сами ещё помогали крутить разбойников. Произошло это верстах в двадцати от Каменков.

Петруху и Кузьку силою ввалили в тарантас; Глаша поспешила в княжескую усадьбу. Бродяги почти в продолжение всего пути крепко и беззаботно спали. По приезде в усадьбу их растолкали и заставили выйти из тарантаса; связанные оборванцы с удивлением посматривали на себя; они забыли происшедшее с ними.

– Петруха, а ведь нас скрутили! – толкая товарища, опомнился первый Кузька.

– Чай, видишь, чёрт, чего спрашиваешь? – огрызнулся рыжеволосый.

– Как это нас угораздило попасться?

– Не знаю, не помню.

– И я ничего не помню.

– Дай срок, под палкою вспомнишь, – вмешался кто-то из дворовых.

Оборванцев ввели в людскую.

– Разбойники, вы похитили мою дочь? – крикнул на них князь Владимир Иванович.

– Никак нет, мы ничего не знаем! – как ни в чём не бывало ответил Петруха.

– Врёшь, негодяй, я заставлю тебя сознаться! Я прикажу бить тебя палками!

– Что же, нам не привыкать, – нахально ответил Кузька.

– Успокойтесь, князь, я прикажу заковать их в цепи и отправить в город. Там заставят их говорить правду! – спокойно сказал Прозоров.

– Зачем в город? Что же, пожалуй, повинимся: наш грех, мы напали на княжну.

– Зачем вы это сделали? С какою целью? – спрашивал Леонид Николаевич.

– Подкупил нас барин, – хмуро ответил Кузька.

– Какой барин?

– А кто его знает! Из Москвы нас за этим привёз, похож на военного.

– Куда же девали вы княжну?

– Ему сдали, барину, он на поляне с лошадьми дожидался.

– Ну, а куда он княжну повёз? – совершенно спокойно продолжал расспрашивать Прозоров попавшихся оборванцев.

– Не знаем.

– Говорите правду. Искреннее сознание смягчает наказание.

– Правду, барин, говорю – не знаем.

– Если скажете, где дочь моя, то я прикажу вас отпустить, – сказал князь.

– Сказали бы, ваще сиятельство, да не знаем: барин, что подрядил нас выкрасть княжну, положил её на телегу и от нас уехал.

– И деньги не все, что следовало, заплатил, дьявол! – прибавил Петруха.

– А дорогу, по которой негодяй повёз княжну, вы можете указать?

– Отчего не указать. С нашим удовольствием! Мы сами будем рады, если вы его изловите! Но только поймать его трудно: хитёр, анафема! – откровенничал черномазый Кузька.

В лес, не мешкая, отправились старый князь, Прозоров, Глаша и два оборванца под строгим караулом, состоящим из нескольких дворовых, вооружённых ружьями.

– Барин, а барин! Вели маленько отпустить верёвку, страсть больно! Не убежим, – обратился Петруха с просьбой к Прозорову; тот приказал совсем развязать им руки и вести их на верёвке.

– При первой попытке бежать вы будете расстреляны! – погрозил князь оборванцам.

– Уж куда бежать! Попали – теперь не убежишь, – проговорил хмуро Петруха.

Оборванцы показали ему поляну, на которой их дожидался Цыганов, а также и дорогу, по которой он поехал.

– Князь, я сейчас же поеду по этой дороге; возьму с собою человека три дворовых. Может быть, и нападу на след разбойника, который похитил у меня невесту, – вызвался Леонид Николаевич.

– Поезжайте! Храни вас Бог! – обнимая Прозорова, промолвил старый князь.

– А этих разбойников отправьте в город, в острог, – показывая на Петруху и Кузьму, посоветовал Прозоров.

– Да, да, я сейчас же пошлю.

Прозоров простился с князем и поехал по показанной ему дороге в сопровождении трёх дворовых; они не забыли захватить с собою и ружья.

В тот же день связанные Петруха и Кузька отправлены были в город.

ГЛАВА XXVI

Император Александр находился близ Юрбурга, где делал осмотр 17-й дивизии, пришедшей из Москвы; здесь он получил донесение от Беннигсена о Фридландском сражении. Кратко излагая ход битвы, Беннигсен доносил, что «он отступает за Прегель, где будет держаться оборонительно до прихода ожидаемых им подкреплений». Главнокомандующий считал далее необходимым вступить в переговоры с Наполеоном, чтобы этим выиграть время для вознаграждения потерь, понесённых армией.

Нашему государю не хотелось вступать в переговоры с Наполеоном; несмотря на советы приближённых, он хотел продолжать войну. Министр иностранных дел барон Будберг считал если не мир, то перемирие необходимым; он представил императору письмо, полученное им от главного дипломатического чиновника Цизмера,[70]70
  Цизмер Яков Иванович – чиновник 1-й экспедиции министерства иностранных дел.


[Закрыть] находившегося при нашей армии: «С душою, растерзанною бедственным зрелищем, коего я имел несчастие быть свидетелем, доношу о постигшем нас злополучии, ибо генерал Беннигсен, не желая огорчить императора, пишет ему не всё». Описав сражение, Цизмер заканчивает своё письмо такими словами: «Если подчинённый смеет откровенно говорить начальнику, то доложу, что нам остаётся одно средство: как можно скорее предложить перемирие или вступить в переговоры о мире, пока армия и идущие к ней подкрепления станут за Прегелем и можно будет получить выгоднейшие условия мира. Наша потеря в людях и артиллерии несметна. Беннигсен изобразил императору Фридландскую битву в несравненно меньшем мрачном виде, нежели как была на самом деле». Прочтя это письмо, государь с грустью проговорил:

– К чему было скрывать? Мне нужно знать правду.

– Беннигсен не хотел опечалить вас, государь, – сказал барон Будберг.

– Не хотел опечалить! Слабая отговорка. Скажу вам, мне очень-очень не хотелось начинать переговоры с Бонапартом. Но если это необходимо…

– Необходимо, ваше величество!

– Ну, тогда надо покориться необходимости.

Вскоре после этого государь послал на имя Беннигсена рескрипт следующего содержания:

«Вверив вам армию, прекрасную, явившую столь много опытов храбрости, весьма удалён я был ожидать известий, какие вы мне ныне сообщили. Если у вас кроме перемирия нет другого средства выйти из затруднительного положения, то разрешаю вам сие, но с условием, чтобы вы договаривались от имени вашего. Отправлю к вам князя Лобанова-Ростовского,[71]71
  Лобанов-Ростовский Дмитрий Иванович (1758–1838) – князь, генерал от инфантерии, министр юстиции, в 1812–1813 гг. командующий Резервной армией.


[Закрыть] находя его во всех отношениях способным для скользких переговоров. Он донесёт вам словесно о данных ему мною повелениях. Переговоря с ним и с Поповым,[72]72
  Тайный советник, доверенное лицо государя, находился в действующей армии (прим. автора).
  Попов Василий Степанович (1745–1822) – действительный тайный советник, секретарь кабинета Екатерины II, в 1812 г. председатель комиссии прошений.


[Закрыть] отправьте его к Бонапарту. Вы можете посудить, сколь тяжко мне решиться на такой поступок».

Князь Лобанов с высочайшим повелением начать переговоры о мире приехал в главную квартиру Беннигсена.

Наполеон для переговоров назначил маршала Бертье. Князь Лобанов был любезно принят в Тильзите маршалом Бертье.

Заговорив о перемирии, наш доверенный предупредил, что при всём желании мира император Александр не примет оскорбительных достоинству его условий и тем более не потерпит самомалейшего изменения в границах России.

Бертье уверил Лобанова, что об этом не может быть и речи. После переговоров постановили перемирие на месяц, полагая границею обеим армиям берег Немана, а от Бреста по Бугу.

Это перемирие было подписано в доме Наполеона; князь Лобанов был приглашён императором французов к обеду Вот что об этом доносит Лобанов государю:

«Наполеон, спросив шампанского вина, налил себе и мне, и мы ударились вместе рюмками и выпили за здравие вашего величества. По окончании стола почти до девяти часов вечера оставался я с Наполеоном один. Он был весел и говорлив до бесконечности, повторял мне не один раз, что всегда был предан и чтил ваше императорское величество, что польза взаимная обеих держав всегда требовала союза и что ему собственно никаких видов на Россию иметь нельзя было. Он заключил тем, что истинная и натуральная граница российская должна быть река Висла».

Наполеон с Пруссией тоже заключил перемирие. Тяжело было согласиться на это злополучному Фридриху-Вильгельму.

С Наполеоном заключено было перемирие.

Но не радовались наши храбрые офицеры и солдаты этому. Они сгорали желанием отмстить французам за своих павших в бою товарищей.

Провидению угодно было отсрочить кровавую расплату ещё на пять лет, то есть до отечественной войны.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА I

Бедная княжна не скоро пришла в себя. Нежданное нападение сильно на неё подействовало. Цыганов между тем гнал лошадей, что называется, вовсю… Очнувшись, Софья с удивлением увидала, что она лежит в телеге, а лошадьми правит Николай.

– Николай, это вы? – спросила она слабым голосом.

– Я, я, княжна, – полуоборачиваясь, ответил молодой человек.

– Куда вы меня везёте?

– Я и сам не знаю.

– Странно! А те злодеи, что напали на меня в лесу?

– Мне удалось вырвать вас, княжна, из рук злодеев.

– Что вы говорите?

– Извольте меня выслушать.

– Говорите, говорите. Я просто ничего не понимаю!

– А вот поймёте. Из Москвы я выехал на этих лошадях, ехал без кучера; не доезжая вёрст десять до Каменков, я увидел, как двое каких-то оборванцев везут вас в простой деревенской телеге. При взгляде на вас, княжна, у меня упало сердце. Я крикнул злодеям, чтобы они остановились, но они меня не слушали и руганью отвечали на моё требование. Тогда я выстрелил в одного негодяя и убил его наповал, другой соскочил с телеги и бросился бежать в лес… Я поспешил положить вас на своих лошадей, – не моргнув глазом, врал Цыганов.

– Стало быть, вам я обязана своим освобождением? – прерывая Николая, спросила княжна.

Софья мало верила ему; она вспомнила рассказ Глаши: дочь мельника уверяла её, что за несколько дней до нападения в лесу она видела Николая с двумя оборванцами.

– Да, княжна. Я очень счастлив, что мне удалось вас спасти.

– Вы говорите правду?

– Неужели вы мне не верите? – хватило дерзости у Николая спросить у княжны.

– Ведь вы везёте меня в Каменки?

– Нет, княжна, – сознался молодой человек.

– Почему? Я хочу ехать домой.

– Как видите, день клонится к вечеру, а до Каменков более двадцати вёрст… Я боюсь, на нас могут напасть разбойники, их много – бродяг – по этим лесам.

– Остановите лошадь, я одна пойду.

– Что вы! Разве можно! Тут близко есть в лесу хибарка, в ней живёт старуха; вот вы и переночуете в этой хибарке; а завтра утром я отвезу вас в усадьбу.

Софья не стала возражать; она хорошо знала, что угрозою не заставит Цыганова везти её домой, а одной идти, не зная дороги, ночью невозможно. Они въехали в густой, непроходимый лес. Наступил тихий тёплый вечер. Яркое солнце давно скрылось за горизонт… Стало темно.

Проехав несколько лесом, Николай остановился около маленькой, вросшей в землю избёнки, которая одиноко стояла на небольшой поляне; с проезжей лесной дороги в избушку вела узенькая извилистая дорога; на паре лошадей по такой дороге ехать было невозможно, а потому молодой человек отпряг одну лошадь, привязал её к тарантасу и поехал на одной.

– Вот, княжна, здесь найдёте на время себе пристанище, а я ночую у избёнки, в тарантасе.

Из избёнки вышла какая-то старуха с грубым, изрытым оспою лицом; седые волосы космами торчали из-под рваной головной повязки; на старухе был синий посконный[73]73
  Посконь, мужские растения конопли. В отличие от женских (матерки) менее облиственные, раньше созревают, содержат больше волокна. Посконина: 1) Домотканый холст из поскони. 2) Одежда, изготовленная из такого холста.


[Закрыть] сарафан.

– Ну ты, лесная красавица, встречай дорогую гостью! – крикнул ей Цыганов.

– И то, вишь, встречаю, – грубо ответила старуха. – Ну, гостьюшка желанная, жалуй в мою хибарку.

Княжна с отвращением посмотрела на неё и не пошла в избу.

Сычиха – так звали старуху – лет тридцать жила в избе посреди большого леса. Жила она одна, кругом вёрст на пять не было жилья. Не боялась старуха жить в лесу, она свыклась с тёмным лесом. Прежде Сычиха жила в этой избе со своим мужем – лесником; умер у неё муж, и некоторое время она справляла обязанности лесника, охраняла лес от порубок, каждое деревце стерегла, зорко следила за «господским добром»; мужики все боялись Сычихи; беда, если кого застанет она в барском лесу с топором: скрутит тому руки и к приказчику на расправу предоставит. Неумолима была Сычиха на мужицкие просьбы. А когда она стала стареть, то оставила должность лесника, а жить по-прежнему осталась в сторожке. Барин, кому принадлежал лес, в благодарность за её услугу дозволил до смерти жить в сторожке, а провизия ей шла с барского двора бесплатно. Мужики не любили Сычиху и назвали её колдуньей, хоть Сычиха никаким колдовством не занималась. Николай Цыганов, во время своего путешествия из Москвы в Каменки с Петрухой и Кузьмой избегал ехать большой дорогой, а выбирал просёлочную; проезжая ночью лесом, он случайно увидал Сычиху, спросил у неё, далеко ли до жилья. Старуха предложила ночевать у неё в избёнке. Николай с радостью согласился, так как жилья поблизости не было.

Единственное жилище Сычихи на поляне, окружённой частым вековым лесом, недоступность дороги к избёнке – всё это породило мысль у Николая припрятать княжну у Сычихи на первое время. Он посулил старухе деньги, если она будет стеречь княжну и также будет молчать. Сычиха, жадная до денег, охотно согласилась.

– Что же, сударка, стала? Входи в избу. Хоть моя избёнка и не красна углами, зато красна пирогами! – ехидно ухмыляясь, проговорила старуха.

– Я не пойду! – не трогаясь с места, сказала Софья.

– Что же, аль в лесу заночуешь? Гляди, моя сударка, как раз в зубы волку али медведю угодишь!

– Не бойтесь, княжна, входите! – сказал и Цыганов.

– Я ничего не боюсь. И если кто вздумает меня обидеть, то сумею за себя постоять!.. – резко сказала Софья.

– Избави Боже, никто, княжна, не посмеет вас обидеть, никто!

Княжна вошла в избу.

Изба Сычихи была тесная, низенькая, без пола, с одним очень маленьким оконцем, с закоптелым потолком и стенами; половину избы занимала большая печь. Передний угол украшала икона; тут стоял дубовый стол со скамьями.

– Прошу покорно, сударушка, в красный угол, на место почётное. Присаживайся. Чем угощать прикажешь?

– Мне ничего не надо, – ответила княжна.

– Что так? А ты не спесивься, откушай, яйца есть, а то молока не хочешь ли? Молоко-то свежее, хорошее. И хлеб мягкий, ноне испекла.

– Оставь меня, мне ничего не надо!

– Ох, сударка, и спесива же ты!

– Ну, а ты, старуха, пошла! Чего княжне надоедаешь? – прикрикнул на Сычиху Цыганов.

Та поспешила выйти из избы.

– Княжна, не прикажете ли чего? – заискивая, спросил он.

– Нет, мне ничего не надо.

– Позвольте, я принесу вам ковёр и постелю на скамью.

Лёгким наклонением головы княжна его поблагодарила.

– Мне можно уйти?

– Да, ступайте.

Николай вышел. Княжна слышала, как он заложил дверь снаружи засовом.

«Что же это? Я в плену, меня запирают! Теперь я уверена, что злодеи, которые на меня напали, были им подкуплены. Глаша права. Не думает ли этот жалкий подкидыш добиться моей любви? Посмотрим, что будет завтра!» – проговорила она, подошла к двери и заперла её на крючок.

В избе было душно и мрачно. Софья отворила оконце и стала жадно вдыхать лесной весенний воздух. Это несколько укрепило расстроенные нервы молодой девушки; она стала спокойнее, усердно помолилась Богу, легла на скамью и скоро крепко заснула.

ГЛАВА II

Был уже день, когда проснулась княжна. Яркие солнечные лучи весело играли на стенах избёнки; она спала долго.

– Уже день! Однако я поспала! – оглядывая своё жилище, проговорила молодая девушка; она подошла к двери, подняла крючок, но дверь была заперта снаружи; княжна стала стучать.

– Что надо? – спросила у неё Сычиха.

– Отвори дверь!

– Она заперта.

– Отопри!

– И отперла бы, да на замке, и ключ у барина.

– У какого барина?

– А у того, что тебя вчера, сударка, привёз.

– Что это значит? – крикнула молодая девушка.

– А то и значит, что попала ты, ровно птичка, в западню и сиди теперича в ней… – прехладнокровно ответила старуха.

– Отопри!.. Иначе я дверь выломаю!

– Ох, сударка, не выломать тебе двери: крепка она, засов-то железный, а замок большущий.

– Что же это, зачем он меня запер, зачем?

Молодая девушка заплакала.

– А ты полно! Чего убиваешься! Слезами не пособишь.

– Слушай, старуха, выпусти меня, выпусти!

– И выпустила бы, да не могу! Выпусти – барин убьёт меня, а избёнку сожжёт.

– Какой он барин! Он жалкий подкидыш, негодяй презренный… Мой отец и брат были его благодетели. Хорошо отблагодарил их!.. – с горечью и со слезами говорила княжна. – Моё несчастие ему даром не пройдёт! Мой отец сумеет его наказать…

– А кто твой отец будет? – спросила Сычиха.

– Зачем тебе? Кто бы он ни был.

– Что же, не говори, пожалуй, тебе же хуже.

– Мой отец – князь Гарин.

– Как Гарин! Это что живёт в Каменках? – с удивлением воскликнула старуха.

– Ну да, Каменки наша усадьба. Ты отпусти меня, старуха, мой отец за это даст тебе много денег.

– Да, да, надо подумать – держать тебя взаперти не приходится. Я не знала, что ты княжья дочка. Хоть и называл тебя барин-то княжною, да я думала, что он так тебя зовёт. Не знала я!..

– Ну и выпусти.

– А ты, голубка, потерпи немного, выпущу, держать княжую дочь взаперти не буду – в большом ответе за тебя, пожалуй, будешь…

– Ты только говоришь, а не выпускаешь, – упрекнула княжна старуху.

– Говорю, погоди!.. Сейчас нельзя.

– Почему?..

– А потому, твой недруг-то здесь бродит, и кони его здесь в овраге припрятаны. Пойдёшь – опять ему попадёшься. А ты, княжья дочь, погоди до ночи, ночью-то и подумаем, что делать.

– Ты говоришь, ключ от замка у него? – спросила Софья.

– У него, у него, с собою унёс. Да замок что!.. Стукну раза два топором – и замок сшиблен!..

– Так ты меня ночью выпустишь? – радостным голосом спросила княжна.

– Помалкивай, мы барина-то надуем. А ты вот поешь ситничка да яичек, ещё вот крынка молока.

Сычиха подала в оконце молодой девушке ситного, яиц и молока.

Обещание старухи успокоило княжну; она стала с нетерпением дожидаться ночи.

Спустя немного Цыганов вёл вполголоса разговор с Сычихою.

– Что, проснулась? – спрашивал он.

– Давно, – ответила старуха.

– Говорила с тобой?

– Нет, ничего не говорила, только жаловалась на свою хворость, – приврала Сычиха.

– Как, разве она нездорова? – испуганно спросил молодой человек.

– Головы не поднимает, лежит. Я ей и яиц, и ситного – ничего не ест, сердечная! Наказывала её не беспокоить.

– Ну, так я к ней не пойду – обеспокоишь.

– Не ходи, барин, отложи – пусть отдохнёт.

– Да, да, пусть. Я пойду поброжу по лесу.

– Что ж, барин, поди прогуляйся! Погодушка хорошая!..

Прошёл долгий весенний день, настал вечер, а там и ночь.

Уже совсем стемнело, когда к избе Сычихи подошёл измученный, усталый Цыганов; он заблудился в большом лесу и несколько часов подряд путался и едва вышел на поляну, где находилась Сычихина изба; ему страшно хотелось есть. Утолив свой голод молоком и яйцами, он растянулся на траве под деревом, в нескольких шагах от хибарки, предварительно наказав старухе снести корма и питья его лошадям, которые стояли в неглубоком овраге привязанными к дереву; там находилась и телега с кибиткою.

Цыганов не спешил объясняться с княжною, он избегал или медлил с объяснением. Честь в нём была ещё не совсем потеряна, ему совестно было взглянуть в глаза Софье, с ней заговорить. Николай сознавал большую вину перед нею. Он раскаивался в своём бесчестном поступке и, услышав от Сычихи о мнимой болезни княжны, хотел уже отвезти её обратно в Каменки. Но страсть его не допустила до этого.

«Моя или ничья! – думал Цыганов, лёжа под деревам. – Попала в руки, моею и будет! Во что бы то ни стало, а её любви я добьюсь! Пусть немного поживёт у Сычихи, а там уговорю со мною ехать в какой-нибудь отдалённый город. Не поедет – силою увезу, там и повенчаемся. Волей или неволей, а сиятельные князь и княгиня зятем меня должны назвать. Что же, теперь я не простой, сам в дворянстве состою!»

Наконец сон стал одолевать Николая и он скоро заснул крепким, богатырским сном.

Глубокая полночь; тишина в лесу могильная, вся природа как будто тоже погрузилась в тихий сон. Высокие деревья стоят не колышутся, и только один соловей нарушает лесное безмолвие, его музыкальные трели несутся в ночной тишине раскатистым эхом по густому лесу и замирают где-то далеко-далеко…

Старая Сычиха осторожно, оглядываясь по сторонам, подошла к своей избе и, тихо стукнув в оконце, спросила:

– Не спишь, княжна?

– Нет! До сна ли? Я жду тебя.

– Опасно нам бежать-то: твой недруг здесь.

– Ведь он спит?

– Крепко спит, а всё же боязно. Ну проснётся? беда!

– Как же нам быть?

– Боюсь, начну замок сшибать, услышит Ах, постой, может, я достану ключ. Ключ-то у него на кушаке привязан, срежу – он крепко спит, не услышит.

Сычиха осторожно подкралась к спавшему Цыганову; на нём надет был суконный казакин,[74]74
  Казакина, м. (от слова казак) (устар.). Мужское верхнее платье в виде кафтана на крючках со сборками сзади.


[Закрыть] подпоясанный красным кушаком; на кушаке висел ключ.

В руках у старухи был острый ножик. Она очень ловко срезала ключ и поспешила с ним к двери; замок был отперт, и княжна очутилась на свободе.

– Скорей к оврагу, там стоят кони.

– Так темно, я ничего не вижу.

– Давай, сударка, руку, я поведу.

Они скоро добрались до оврага. Сычиха привычною рукою впрягла одну лошадь, а другую привязала позади телеги.

– Ты садись, а я выведу лошадей.

Софья села в кибитку. Она дрожала, как в лихорадке. Старуха повела под уздцы лошадь. Дорога из оврага была глинистая, плохая.

Наконец они выбрались из оврага и выехали на широкую лесную дорогу; по такой дороге свободно было ехать парою. Сычиха впрягла и другую лошадь, села на облучке, взмахнула вожжами, и сытые кони быстро понеслись.

– Ну, прощай, барин! Счастливо оставаться, домовничай в моей избёнке! – весело сказала Сычиха.

– Как мне благодарить тебя, добрая женщина! Ты спасла меня! – проговорила книжна.

– А ты погоди, сударка: вот предоставлю тебя в Каменки – тогда и отблагодаришь.

– А как звать тебя?

– Зови Сычихой.

– Таких имён я не слыхала.

– Да это не имя, а прозвище, а звать меня Аксиньей.

– Господа, как я, Аксинья, рада! Я на свободе…

– Ещё бы не радоваться! Всяк человек свободе радуется.

– Далеко до Каменков? – спросила княжна.

– Десятка два вёрст будет, – ответила старуха, погоняя лошадей.

– Господи, как далеко!

– А ты, княжна, не бойся, дорога мне известна, скоро доедем.

– Страшно ночью в лесу!

– Чего бояться? В нашем лесу тихо, и злых людей в нём не водится.

Между тем Цыганов спал часов пять подряд, и когда проснулся, было уже совершенно светло; он с удивлением посмотрел на свой перерезанный кушак, валявшийся на траве; Николай хватился ключа – его не было; нетрудно было догадаться, что ключ срезали. Он вскочил и вне себя от гнева и злобы бросился к избёнке: дверь отворена, в избе никого не было.

– Проклятие! Убегла, верно, подговорила старую чертовку – вместе и убегли. О, если бы мне их поймать!..

Цыганов побежал к оврагу за лошадьми – ни лошадей, ни кибитки не было.

– Всё, всё пропало! Обманули, провели! И я, дурак, церемонился с этой куклой! А ты, проклятая хрычовка, за всё ответишь мне. Попадись, я задушу тебя, гадину! – кричал Цыганов, посылая проклятия и княжне, и Сычихе.

Он поджёг хибарку старухи и любовался, как огонь пожирал ветхое жилище и убогое добришко старухи; через час и следа не осталось от избы; только печной остов одиноко стоял на поляне.

– Куда теперь идти? Надо подальше скрыться из здешних мест: теперь искать меня будут. Не везёт мне в жизни… Пойду куда-нибудь. Деньги у меня водятся. Э, как ни жить, лишь бы жить…

И, успокоившись от душившего гнева и злобы, Цыганов быстро замаршировал по дороге к Москве.