Текст книги "Малыш и Горемыка. Рассказы"

Утром третьего дня после моего ночного (во сне) столкновения с собачьей сворой Роговицкого, утром, ровно в девять часов, в моей квартире раздался резкий телефонный звонок, то, конечно же, звонили из редакции, как оказалось, это был тот самый заместитель главного редактора. Но теперь от его неприступного, полного внутреннего холода голоса, который мне довелось ранее услышать, пока регистрировали мою рукопись в секретариате, не осталось и следа.

– Прошу вас, срочно приезжайте, привезите мне ту самую вашу рукопись, мы подумали и всё-таки решили её напечатать! Я очень вас прошу, только обязательно принесите её мне сегодня же. Поверьте, мы её опубликуем сразу же, первым эшелоном, в долгий ящик откладывать её не будем. Обещайте мне… – униженно просил он, и мне показалось, что со мною говорил совершенно другой человек, до того переменился сам тембр его голоса.

Предвидя нечто подобное, я намеревался немножечко покочевряжиться, чуть-чуть проучить не в меру зазнавшееся руководство известного журнала, всем своим прошлым опытом привыкшее к резким оценкам и нелицеприятным характеристикам поступавших к ним произведений. Но, услышав эти его униженные слова: «обещайте мне», слова совершенно «раздавленного» человека, я передумал и дал согласие без промедления принести рассказ. Что вскоре и выполнил, передав рукопись в руки названного им сотрудника, и уже через два месяца, вне всяких планов, рассказ был напечатан, правда, навещать редакцию мне пришлось ещё несколько раз, внося некоторые незначительные правки в текст по рекомендациям сотрудника-рецензента, который наблюдал за её прохождением, и потом, просматривая сигнальный экземпляр рассказа.

В один из таких приходов в редакцию мне довелось снова встретиться с заместителем главного редактора, теперь его трудно было узнать: лицо его в области правого глаза затекло и на нём красовался большой, сизо-жёлтый синяк, затем одна рука его была забинтована и висела полусогнутой дугой, другою же рукой он опирался на массивную палку, так как сам он был довольно тяжеловат, и при этом ещё подволакивал ногу. На него было больно смотреть, и он прочитал в моих глазах полное сочувствие и понимание, ведь и я продолжал ещё хромать и тоже опирался на палку, так как боль от собачьих укусов ещё отдавалась во мне весьма ощутимо.

– Он едва не забил меня до смерти, – прохрипел он доверительно, морщась при каждом слове, как близкому человеку.

– А кто – он? – спросил я, полагая, что он знает своего истязателя. Но он не знал и потому недоуменно воззрился на меня:

– Ну, этот самый, злющий старик с кнутом на огромном таракане! Он так бил меня беспощадно! – Слёзы покатились по его лицу, он снова переживал события ужасного сна. Мне пришлось вкратце рассказать ему о действующих «персонажах» наших мучительных снов и о самих причинах, заставлявших их действовать подобным образом.

– Неужели такое смог бы сделать сам Николай Михайлович?! – усомнился он.

– Думаю, что в вашем конкретно случае, вероятнее всего, действовал крепостник Роговицкий, имевший устоявшуюся привычку подобным образом расправляться со своими крепостными, но и Карамзин сумел бы доставить вам массу неприятностей. Мне пришлось порассказать ему о своих ночных злоключениях, где мучителем выступал сам известный писатель.

– Что вы хотите, те времена тоже отличались жестокостью и скорой расправой, хоть и вельможа, а в иных ситуациях так сущий зверь, к сожалению, ничего не изменилось и до сих пор, – припоминал я свои страдания. Расставаясь, мы пожали друг другу руки и обнялись, словно близкие люди.

– Если у вас появится что-нибудь новое, обязательно приноcите, я постараюсь вам посодействовать, – заверил он меня на прощание.

Я сильно не злоупотребил его щедрым предложением, но всё-таки с тех пор несколько моих весьма скромных литературных опытов появились на страницах известного журнала, и я даже приобрёл в окололитературных кругах некоторую известность. Но на этом моё, так сказать, общение со старцем, увы, ещё не прекратилось, он продолжал меня донимать, вскоре навязав мне ещё одно безотлагательное дело.

После публикации моего рассказа в том известном журнале, ближайшей же ночью, он снова объявился в моём сне в своём любимом стареньком сюртуке, носить который, видимо, ему доставляло удовольствие. Пытаясь изобразить любезную улыбку, он проскрипел:

– Дело сделано, милостивый государь, вы вняли моим увещеваниям, и я не останусь перед вами в долгу и вознагражу вас по достоинству.

– Побойтесь Бога, Николай Михайлович, какие могут быть счёты между нами! Вы от меня требовали это сделать, ну вот я это и сделал, и никаких таких даров и наград мне от вас не требуется. Несколько раз я ещё попытался разубедить его не навязывать мне какие-то совсем мне не нужные дары, но упрямый старик твёрдо стоял на своём. Более того, мои отговорки опять начали всё более и более выводить его из терпения.

– Опять вы смеете прекословить мне, милостивый государь! В моём праве желать вознаградить вас или наказать! – воскликнул он, сверкая очами. Какого же ляда вы мне снова прекословите?! Или вы уже позабыли, чем грозит вам ваше препирательство и непокорство?! Я немедленно предпочёл умерить свои возражения, ища обходные пути к отступлению.

– Нет, нет, я, конечно же, ничего не забыл, – отвечал я поспешно. Однако я хочу обратить ваше внимание, что этот ваш подарок мог с годами затеряться из-за значительных перемен в самом ландшафте той местности, там, где вы когда-то, давным-давно его спрятали. Да и вообще, подумайте над тем, как много минуло с той поры разных событий, когда, так сказать, вы в некотором роде вели земную жизнь. Те же войны, переустройство земель, новое строительство – всё разительно могло перемениться с того времени, так что вашу щедрую награду по силам ли мне станет отыскать? Вот отчего я и думаю, стоит ли уж мне этим… – я не успел договорить, как он уже перебил меня.

– Знаю я всё, знаю! – заорал мне в ухо несносный старик. – Не воображайте себя, милостивый государь, слишком большим умником, – презрительно добавил он, стараясь унизить и уязвить моё самолюбие побольнее. Явив, таким образом, предо мной полное своё превосходство, он затем принялся растолковывать мне, как следует добираться до нужного места и как там устроиться и потом отыскивать спрятанный клад.

– Место самого клада вам напрямую покажет пастух, выходящий из леса со стадом, покажет он механически, так как живёт он механически, как теперь у вас многие живут, ничего не замечая. Естественно, о существовании клада он не знает и ничего о нём не подозревает, – этим уточнением он завершил свои поучения. Утром следующего дня я отправился на работу, где долго упрашивал своего начальника дать мне отпуск за свой счёт на десять дней. По моим прикидкам, этого времени мне должно было с лихвой хватить на это дело, и для поиска самого клада, и для его извлечения, а также чтобы своевременно возвратиться домой. Увы, вопреки моим ожиданиям на этот раз выпросить у начальника согласие на внеочередной отпуск мне так и не удалось. Время было горячее, и наша газета, увеличив тираж, едва успевала выходить три раза в неделю, так что моё отсутствие могло ещё более усложнить и без того тяжёлую ситуацию в редакции. Впрочем, как вы понимаете, меня это шибко не расстроило. Из своего недавнего опыта я уже предвидел, что должно было произойти в ближайшие дни, и спокойно готовился к отъезду. Мои ожидания вскоре оправдались, как это бывало в подобных случаях, когда дело касалось скоропалительных требований привередливого старика Карамзина. Произошло это через три дня после моего обращения к начальнику насчёт отпуска.

Следует уведомить читателя, что начальник мой был натурой очень нервной и впечатлительной, вследствие чего и реакция его на огорчительные последствия его неминуемой встречи с вспыльчивым и мстительным вельможей была в высшей степени болезненной и нервной. Как только я появился на работе, он немедленно пригласил меня в свой кабинет и молча протянул лист бумаги с уже подписанным им моим заявлением на отпуск. Заранее приготовившись к отъезду, я без лишних проволочек отправился на Ленинградский вокзал, прихватив с собою вещи, которые должны были мне пригодиться при поисках клада: палатку, штыковую лопату с коротким черенком и, конечно же, компас и карту, чтобы не заблудиться на местности.

Приехав на вокзал, я взял билет до станции города Ульяновска и, проехав более восьмисот километров, вышел, затем, следуя указаниям старика, отыскал попутную машину. Это удалось мне не без труда, но зато на ней я смог добраться до глухого сельца Парфёново, где, порасспросив местных жителей, узнал, где и на каком расстоянии мне следует искать названный мне Карамзиным лес. Его название ничего не скажет тебе, милый мой читатель. Утром следующего дня я пошёл в указанном мне направлении, пытаясь соответствовать сбивчивым указаниям местных жителей и ориентируясь более по компасу. Лес оказался светлым, без буреломов и глубоких оврагов, иногда я натыкался на небольшие болотца, но они не составили для меня слишком большой преграды. Временами я выходил на почти вымершие деревеньки без электричества, магазина и медпункта. В одной из них я и остановился, разбил палатку, перекусил тем, что захватил с собою, и немного отдохнул, с грустью созерцая серые покосившиеся избы, утопающие в травах в человеческий рост и деревцах наступающего леса.

«Да, крестьянство наше погибло, не устояв от бесконечной чреды жестоких и безумных по своей сути над ним экспериментов», – с горечью подумал я.

«Сколько невидимых миру страданий, непосильного труда, голода и холода хлебнули эти несчастные!» – думал я, пережёвывая захваченные из дома бутерброды и ловя себя на мысли, что подобные сентенции, произносимые человеком, жующим колбасу, выглядят довольно комично. Но для себя я уже решил, что, если клад давно покинувшего нашу землю вельможи действительно окажется существенным и принесёт мне хороший доход, то значительную его часть я истрачу на помощь этим несчастным. Я сентиментальный человек, и когда мне удаётся совершить какой-нибудь благородный поступок, невольная слеза, бывает, катится по моей щеке, вот и теперь при одной только мысли о такой возможности мои глаза отреагировали столь по-женски.

И в этот самый момент из леса вышел пастух со своим поистощавшим стадом, в котором не насчитывалось и полутора десятков коров. Я следил за ним, быстро собирая остатки еды и ожидая условленного знака, на который указал мне Карамзин.

– Балуй у меня, Зорька, я тебе пошастаю сейчас! – крикнул он, отбрасывая умелым движением назад своё длинное кнутовище. После чего оглушительно щёлкнул им возле шатнувшейся в мою сторону, к сочным молодым побегам корову, примяв траву у забора одной из изб. Это и было как раз то самое место, на которое указывал мне сварливый старик, пославший меня в столь труднодосягаемое место. Я дождался, пока пастух со своим стадом исчезнет из вида за купой ближайших деревьев, после чего энергично принялся за дело, которое, собственно, и привело меня сюда. Оно оказалось для меня, годами не знавшего, сколь тяжёл порою бывает физический труд, далеко не из легких. В особенности я промучился с высокой травой, но предусмотрительно купленный мной в местном сельпо серп помог мне осилить и эту непростую задачу. Дальше пошло значительно легче, пока я не наткнулся на слой глины. Через неё я пробивался долгих два дня, каждый миг малодушно обуреваемый жгучим желанием бросить всё ко всем чертям и поскорее убраться восвояси. Только память о том, какие жуткие последствия ожидают меня в Москве и какую очередную жестокую кару изобретёт для меня зловредный, ничего и никому не прощающий старик, останавливала меня всё немедленно бросить и совершить скоропалительный побег домой.

Но вот на глубине около двух метров моя лопата наткнулась на что-то металлическое, и я, с облегчением соскочив вниз, начал потихоньку окапывать и разгребать землю вокруг нащупанного моими руками предмета. Вскоре я убедился, что это крышка какого-то довольно объёмистого сундука, обитого в четырёх местах по его длине ржавыми железными накладками. Чтобы откопать его целиком, сил у меня больше не было, и я, нарубив жердей и веток, положил их поперёк образовавшейся ямы, а сверху набросал множество лапника и травы, таким образом замаскировав мои изыскания. Всё это я отложил на следующий день.

Закат пламенел над избами заброшенной деревеньки, Солнце быстро садилось. Сбегав на речку, которая скрывалась за небольшим перелеском, я умылся и почистил купленную предусмотрительно мной днём у одной бедной старушки картошку, после чего разжёг костёр. Пока варилась в котелке картошка, я открыл банку тушёнки и вскоре уже с большим аппетитом ужинал, запивая всё стаканом баночного кофе. Стояла удивительная тишина, нарушаемая лишь лёгким шуршанием трав и порывами ветра. Незаметно я уснул. Утром меня разбудил всё тот же пастух, который, как и вчера, ругал баловницу Зорьку и снова щёлкал кнутом, пугая строптивицу. Он попал как раз по тому месту, где я накануне делал мои раскопки, посбивав траву и лапник, которыми я их заботливо укрыл от постороннего взгляда. Благо, что скинул он не всё, иначе моя тайна была бы раскрыта, причём все его движения почти в точности напоминали вчерашние, словно передо мной был не живой человек, а манекен, снабжённый заводящимся механизмом, для которого имелся и специальный ключик. На меня он даже не взглянул, не обратил внимания также ни на палатку, ни на затухающий, костёр, будто заданная ему программа не допускала этого делать.

Округа ещё утопала в сером тумане, а я, уже перекусив на скорую руку, снова взялся за дело. В эти минуты, должен признаться, мною, действительно, овладели азарт и страсть заполучить богатства, оставленные для меня сварливым, но пожелавшим обогатить меня стариком Карамзиным. Открывая сундук с подгнившими углами, я уже понимал, что один не осилю его подъём на поверхность, поэтому с помощью ножовки и зубильца, предусмотрительно захваченных мною из дома, я с трудом сбил с него два увесистых старинных замка, после чего поспешно откинул его крышку, стремясь поскорее увидеть то, чего с таким упорством добивался всё последнее время. В сундуке я нашёл три старинных весьма затейливых шкатулки, различавшихся между собой размерами, весом и внешней отделкой. Две из них показались мне особенно хороши, обе были сделаны из красного дерева и украшены тонкой резьбой, драгоценными камнями и перламутровой инкрустацией, третья же, самая большая и самая тяжёлая из них, была бронзовая, позолоченная, сделанная в стиле ампир с изящными фигурками на её крышке и верхних углах, с цветами и птицами по всей её поверхности. Мне было понятно, что и без своего содержимого они представляют значительную ценность как драгоценное изделие прикладного искусства. В замке самой объёмистой шкатулки торчал ключ, это меня приятно порадовало, так не хотелось биться над её замком, поневоле корёжа её замечательный внешний вид. Внутри неё я обнаружил множество старинных серебряных монет, она буквально доверху была вся забита ими. Копаясь в ней, перебирая и рассматривая монеты, я, к неописуемой своей радости, нашёл ключи и от других двух шкатулок.

Монеты были разных времён хождения и достоинства, начиная от серебряных рублей и полтинников времён Петра и так далее, включая монеты других царствующих имён, вплоть до Александра Первого, но помимо них, заполняя все щели и промежутки между большими серебряными монетами высокого достоинства, находилось и великое множество так называемых «чешуек», серебряных маленьких монеток, ходивших во времена царствования Алексея Михайловича и других предшествовавших ему царей. Эти монетки так плотно заполняли всякий свободный промежуток между монетами послепетровских времён, что в результате шкатулка оказалась очень туго забитой серебром, отчего и была неподъёмной. Общий вес найденного мной «металла», казалось, достигал чуть ли не двенадцати-тринадцати килограммов, по крайней мере, мои маленькие, пружинные весы, рассчитанные на вес не более десяти килограммов, при взвешивании резко зашкалили, подвижный указатель упёрся в верхний ограничитель. «Просеяв» в руках моё сокровище, я нашёл не только отечественные монеты, но и талеры, двойные талеры, драхмы и некоторые другие монеты. Дотащить до дома всё найденное не представлялось никакой возможности, поэтому я ссыпал всё серебро в холщёвый мешок, остальное добро мне пришлось оставить на месте находки, присыпав сундук землёй и завалив ветками и травой.

Через два дня, в течение которых я отдыхал и занимался сортировкой монет, я отправился за второй половиной найденного сокровища. Я рассчитывал, что в силу удалённости и заброшенности тех мест и вследствие такого их малолюдства будет просто некому наткнуться на моё плохо замаскированное сокровище. Так в общем-то и получилось, уже через два дня я был дома, держа в руках две драгоценные шкатулки. В одной из них я нашёл старинные ордена с полагающимися к ним орденскими лентами и знаками в виде великолепных серебряных звёзд. Из них наибольшую ценность, как мне показалось, имел орден Святой Екатерины, выполненный в виде овала, на голубом эмалевом поле которого была изображена святая мученица. Сам же овал помещён был в бриллиантовую окантовку с бриллиантовым же крестиком на его верхней части, это, собственно, и обусловливало такую непомерную его ценность.

В небольшом тайничке под верхней планкой шкатулки находились какие-то бумаги, как я понял впоследствии, то были царские наградные указы и переписка с царём, относящаяся к периоду написания и издания Карамзиным «Истории…». В третьей, последней, шкатулке среди обилия старинных выцветших лент и кружев я нашёл великолепные старинные женские украшения: кольца, броши, ожерелья, серьги; при одном взгляде на всё это добро я понял, что становлюсь довольно состоятельным человеком. Несколько слов о том, как я распорядился всеми этим найденными мною сокровищами. Ордена и знаки к ним я передал в Исторический музей, назвавшись потомком Карамзина, унаследовавшим от моего далёкого предка по родственной линии эти драгоценные реликвии, естественно, я приложил к ним и сопроводительные документы – царские указы. Исключение составил орден Святой Екатерины, который по наведённым мной справкам стоил баснословных денег. За него по договорённости с музеем я должен был получить от него соответствующую компенсацию. Сумма была очень велика, и в соответствии с договором выплата её предусматривалась мне не одномоментно, а в рассрочку, в течение нескольких лет. Таким образом, моё благосостояние постепенно возросло неизмеримо. О монетах, никогда раньше я ими всерьёз не занимался, и вдруг у меня оказался их целый большой ящик, доверху забитый ими. Мне пришлось-таки вникнуть в это весьма непростое дело, обзавестись каталогами и справочниками. Оказалось, что некоторые из них чрезвычайно ценны, а четыре даже не значились в каталогах! Их-то я тоже решил подарить Историческому музею, с серебром же петровских времён до времени царствования царя-победителя Александра Первого мне пришлось-таки изрядно повозиться. Часть его я оставил себе, другую же, более ценную, постепенно начал реализовывать в клубе нумизматов, в который неизменно в воскресные дни превращался кинотеатр на Маломосковской улице, находившийся недалеко от метро «Щербаковская» (теперь «Алексеевская»). Затраченное на это время не пропало даром, в результате благосостояние моей семьи, и без того уже немалое, увеличилось ещё более.

Пока я возился со всем этим, жена моя мучилась с драгоценными украшениями и после многочисленных примерок всей коллекции со слезами на глазах вернула её мне, оставив себе только несколько самых скромных. Что делать! Пришлось тогда мне самому призадуматься, как обойтись со столь дорогими, но непригодными в обиходе изящными вещицами. Но ничего лучшего мне в голову не пришло, как только передать хотя бы некоторую, небольшую их часть в дар какому-нибудь музею в качестве предметов, с какой-то особой стороны характеризующих своё уже далеко отстоящее от нас время.

Не забыл я и свой зарок, вызванный моим первым, добрым, сердечным порывом, – помочь жителям тех жалких деревень, мимо которых я проходил в поисках клада, жалованного мне хотя и привередливым, но щедрым стариком Карамзиным. Во время своего очередного отпуска, стоически перенеся все укоризны моей благоверной, стремившейся без промедления отбыть на отдых в Крым, я снова отправился к месту обретения сокровища. Обойдя те несколько деревень, которые мне были знакомы по первым моим поездкам в эту глухомань, я распределил между их несчастными жителями половину всех вырученных мной от продажи клада денег. Мой щедрый дар не вызвал особой радости на лицах крестьян, хотя каждый из них получил доселе невиданные ими деньги. Въевшаяся годами гримаса страданья на их лицах не смягчилась от неожиданно свалившегося на них богатства. Хотя, конечно, они пытались улыбнуться и поблагодарить меня, ведь в самом сердце русского человека лежит живое ответное чувство благодарности даже за пустяковую помощь, какой, по сути, и являлся мой дар. Вследствие всего этого я наконец с грустью и сожалением понял, что от меня требовалось совсем другое – моё непосредственное участие в их жизни, в её улучшении, но, увы, ни желания, ни времени посвятить им свою жизнь у меня не было. Разочарованный и подавленный, возвращался я домой, и радость от обретённого по нелепой случайности богатства померкла от горестных впечатлений истерзанной и раздавленной, бесправной жизни. Во время всей этой колготы и копания в драгоценностях, «подаренных» мне сварливым, но, как оказалось, щедрым стариком Карамзиным, в нашей квартире неожиданно и совершенно некстати раздался звонок. Мы никого не ждали и с удивлением переглянулись с женой, гадая, кто бы это мог быть!

Открыв дверь, я обнаружил на пороге квартиры совершенно неизвестного мне господина, чей напыщенный вид меня немного удивил.

– Что вам нужно? – спросил я его, только теперь заметив в руках у него объёмистую папку. – Николай Павлович Шаповалов, потомок Карамзина, – ответил он, видимо, полагая, что тем самым объясняет нам цель своего появления у нас.

– Очень приятно так неожиданно встретить своего родственника, – улыбнулся я, нащупывая наугад почву и пытаясь войти в роль наследника славного рода. – Но, видите ли, мы затеяли с женой одно дельце и поэтому сейчас очень плотно им поглощены, вследствие чего и… нельзя ли перенести встречу хотя бы на несколько дней или, скажем, например, на вторник следующей недели?

– О, конечно, конечно же, да, да, сколько угодно, – заторопился Шаповалов, – я прошу прощения за моё внезапное вторжение к вам, к сожалению, у меня не нашлось вашего телефона, чтобы заранее условиться о нашей встрече, теперь же прошу у вас лишь несколько минут, дело в том, что наше общество потомков Карамзина поручило мне передать вам копию вашей родословной. Возьмите, она будет вашим личным экземпляром. – Он передал мне свою объёмистую папку, добавив: – Теперь, кажется, почти уже всё, что я должен был сделать, и мне остаётся лишь показать вам ваше место на общем нашем с вами древе. Сообщив мне о родословном древе и обществе рода Карамзиных и, главное, что я имею к нему какое-то отношение, он привёл меня в сильное смущение и недоумение, при этом он продолжал выжидательно смотреть на меня, так что пришлось пригласить его в нашу прихожую. Нисколько не медля, он вынул из папки большой лист ксерокопии, развернув его на небольшом столике возле зеркала. Мы с женой молчаливо склонились над документом, отчётливо ощущая, что «почва» уходит под нашими ногами.

«Как странно, – думал я, – один только раз поддавшись некому зыбкому видению в случайном, призрачном сне, я вовлёк себя и мою семью в неотвратимую череду совершенно фантастических событий!»

«Смогу ли я когда-нибудь вызволиться из этого навязанного мне чужой волей направления моей жизни?» – задавался я вопросом и не находил на него ответа. Мои размышления прервал голос Шаповалова:

– Вот смотрите – здесь ваши родители, – показывал он на маленький кружок в схеме родословной, – а вот здесь, сразу же под ними, вы сами. К сожалению, мне неизвестны имена вашей жены и детей, вы их можете внести сами, мне же только сообщите их имена, но если они носят не вашу, а другую фамилию, то назовите её.

Мы удовлетворили все его просьбы, после чего он церемонно откланялся и исчез за дверью. Последними его словами, обращёнными ко мне, были:

– Хорошенько изучите древо нашего рода и в особенности вашу ветвь. Нежданная весть о моей причастности к родственной линии Карамзиных, о чём никогда мне не говорили мои родители, объяснила мне многое из того, что случилось со мной в последнее время, одновременно это несколько выбило меня из моей привычной колеи, и я даже начинал уже жалеть, что поторопился отдать бумаги и ордена в Исторический музей. Впрочем, я отдал не всё, некоторые медали я ещё пока хранил у себя, польстившись на их старину. Радовало меня и то, что драгоценные украшения моей прапрабабушки по-прежнему оставались у нас. Вместе с тем меня продолжали одолевать и смущать мысли о странной цепи случайностей, в которую укладывались и прочтённый мной в «Русской старине» рассказ дьячка о краже у Карамзина его рукописи «Истории государства Российского», и мои ночные кошмары, и найденный клад, и теперь даже уже обнаружившееся нежданно моё родство с Карамзиным, и дворяне-предки – всё, буквально всё это выстраивалось в одну непреложную линию, при первом взгляде совсем нелепую и неправдоподобную, но в которой я, несомненно, играл кем-то мне заданную роль. Пока что последствия этих уже свершившихся событий казались мне довольно приятными, если из списка исключить все те боли и стенания, которым подверг меня мой неотвязчивый и капризный прапрадед, но что ожидало меня впереди – вот вопрос, которым я тогда задавался! Так или иначе, но мне ничего другого не оставалось, как отдаться на волю провидения. Постепенно во мне созрел интерес к моей родословной и к событиям, имевшим заметное значение в истории Руси. Я довольно прилично изучил и то, и другое и даже опубликовал в одном журнале исторического толка, но облегчённого своей популяризаторской направленностью статью по одному малоизвестному фрагменту в истории Древней Руси. Это вызвало одобрение в кругах моих новых друзей из общества потомков Карамзина. Следует сказать, что именно манерный Шаповалов поведал нам о существовании такого общества и что потомки Карамзина разбросаны по всему свету, что они поддерживают друг с другом дружескую переписку, помогают нуждающимся, а когда наступают круглые даты или памятные дни их далёкого предка, съезжаются на общие встречи. Как оказалось, его московское отделение входит в московское дворянское собрание, так что впоследствии мы с женой невольно очутились в его составе. Вот когда моей жене пригодились те старинные драгоценности, потому что нас начали приглашать на балы, в таких случаях моя скромная жена всегда надевала лишь две самых мелких вещицы, однако на балу вскоре выяснялось, что и они напрочь затмевают лучшие украшения самых известных московских красавиц, которые от такого своего несовершенства жутко нервничали, страдали и даже порою впадали в истерики. Со временем, вследствие такого неведомого нам диссонанса в психике некоторых важных дам, мы стали замечать со стороны блистательного общества некоторую к нам холодность и отчуждённость, в особенности от той её части, которая была облечена высокими княжескими и графскими достоинствами и верховодила в дворянском собрании. Источником нежданно родившегося недоброжелательства к нам, конечно же, были эти самые ревнивые, неуравновешенные дамы. Нас перестали приглашать на балы, что поначалу расстроило мою жену, но я ей сказал: «Да плюнь ты на них, что, у нас других дел с тобой не найдётся?!» Она подумала и согласилась, так, когда-то ласковые к нам тенёта узкого круга любителей сохранять и поддерживать старинные традиции оказались наделёнными тайными шипами, вследствие чего постепенно ушли из нашей жизни и начали забываться.

Однако Николай Павлович продолжал навещать нас, вводя в курс последних новостей светской жизни. Кроме того, к нам стали приходить иногда письма из многих отдалённых уголков мира, где по воле судьбы теперь проживали некоторые из потомков Карамзина, чтение этих писем, которые приходилось иногда предварительно переводить, как и писание на них ответов, отнимало у нас довольно много времени. Вместе с тем в этом занятии состояло для нас и некоторое развлечение, поскольку содержание некоторых, по крайней мере, из них было весьма любопытно и занимательно. Как-то раз Шаповалов пришёл к нам довольно рано, и стало сразу же видно по его лицу, что ему не терпелось нам сообщить что-то очень интересное. Как вскоре выяснилось, передача нами в Исторический музей ценнейших наград Карамзина и соответствующих к ним документов, а также публикация в популярном журнале моего рассказа о краже рукописи стали известны всему сообществу потомков великого историописца и вызвали общую поддержку и одобрение. Более того, создали в их рядах целый фурор.

– Этот ваш рассказ обязательно нужно издать отдельной книжкой, деньги мы найдём, а потом сделаем рассылку по всем нашим родственникам, и обязательно с вашим личным автографом, – обещал Шаповалов. Дошла весть о моём щедром поступке и до дворянского собрания, которое, преодолев свой внутренний дискомфорт, решило снова возобновить с нами отношения, прислав приглашение на очередной бал, но мы не пошли, хотя впоследствии я иногда посещал его исторические собрания, в основном из любопытства. И закрутилась, завертелась кутерьма нашей светской жизни. Прошло несколько лет, и со временем в обществе потомков великого историка я занял солидное место хранителя-архивариуса, сменив в этой должности Шаповалова, который пошёл на повышение и принял освободившееся место учёного секретаря. Вместе с должностью я приобрёл доступ во многие музеи, архивы, хранилища и реставрационные мастерские. Поначалу я этим делом довольно сильно загорелся, но постепенно интерес мой стал остывать, пока он не перевоплотился в другую мою манию – коллекционирования, но это уже отдельный разговор. Единственное, о чём я ещё не успел рассказать вам, так это о моей новой встрече с несносным, но щедрым моим предком. Однажды дождливой тёмной ночью, когда порывы ветра гнули и валили наземь деревья, срывали кровлю с домов и раскаты грома сотрясали землю, наполняя пространство гулкой канонадой, а я, представьте себе, умею спать при всей этой жуткой вакханалии, ко мне в сон явился старик Карамзин, только теперь он выглядел как-то жалко и неказисто. На нём был старый домашний халат, на голове колпак, лицо же его не выражало теперь ни гнева, ни надменности, наоборот, искрилось доброй улыбкой и любовью.