Текст книги "#ИМХОМ: по моему скромному мнению. Мужчины"

Осталось мало читающих наций: французы, германцы, американцы. Однажды мы решили прокатиться в метро в Рио-де-Жанейро. Заходим в местный магазинчик, где продается всякая всячина: сигареты, лимонад, дешевые книжки в бумажных обложках. Мне стало интересно, что же читает этот бедный бразилец. Россия уже тогда переключилась на Маринину и Донцову. Мне так стало стыдно – среди двух дюжин книг на этой вертушке была лучшая мировая классика: Федор Достоевский, Джеймс Джойс, пьесы Аристофана, реальная мировая классика.

Стишки, любовь, путешествия. Всегда есть, чем наполнить свой мир. Я оказался подвешенным в пространстве между континентами, живу в Америке с канадским и российским паспортами. Немного нервное, но приятное состояние. Читатель мой в России. На мои выступления в Нью-Йорке приходит тридцать-шестьдесят человек, возрастная категория уже не та. Молодежь сидит по домам, играет в компьютерные игры, пьет пиво. К Америке отношусь с уважением, но без большой любви. Мне нравится Канада, Финляндия – западные люди живут в раю, но они этого не понимают. Они другой жизни не знают. Я писал на английском – пустая трата времени. Это как стихи Бродского: по-английски они абсолютно не сопоставимы с его стихами по-русски. Нельзя стать американцем, если тебе не пели в детстве колыбельных песен по-английски. Ты всегда будешь немного чужим. В этом трагедия иммиграции для литератора, которая продолжается всего одно поколение.

Жизнь – драматическая штука. Не хочу кокетничать, я ее почти прожил, как-то она сложилась совсем не так, как я планировал. Один из замечательных принципов в жизни, который открыл мне Александр Сергеевич – ни о чем не надо жалеть, все к лучшему:

 
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
 

Сохранить душевную молодость – это большая удача. Человек создан для того, чтобы состариться и помереть. Ему остается только сжать зубы и спокойно это принимать. Есть проблема гораздо более серьезная: большинство людей стареют душевно. И вот этого допустить никогда нельзя. Все мои друзья, среди которых есть люди и постарше – все сохранили правильный внутренний возраст. Мой, например, тридцать пять! Так я чувствую себя, это большая внутренняя работа. Иногда становится так грустно, хочется на все плюнуть, уехать в деревню, воспитывать внуков. Но очень редко, слава богу!

Один из аспектов нашей жизни состоит в непрерывном развитии. Никогда не останавливайся на том, что ты достиг – это открывает дорогу делать что-то еще. Алексей Петрович Цветков писал чудесные строчки – «если через полгода тебе нравится, что ты написал, то никакой ты не поэт».

Один из самых страшных грехов – это самодовольство. Древние придумали выражение «почивать на лаврах». Надо ставить цели, которые, как линии горизонта, все время отдаляются по мере приближения к ним. Но ставить их конечно надо. Все великие русские поэты прожили чрезвычайно драматическую интересную жизнь. Допустим, самый благополучный человек из гениев русской литературы XX века – Пастернак, переводил, зарабатывал деньги, издавался и прочее, а копнешь – и вдруг видишь какие-то совершенно страшные вещи. Любимую женщину посадили в тюрьму. Роман написал – так заставили отказаться от Нобелевской премии. Затравили. Это вызывает большое уважение.

Как верующий человек, я верю в загробную жизнь. Как умный человек, смею надеяться, что ее не может быть. Она, возможно, есть, но будет настолько отличаться от этой, что можно считать, что ее нет. Тему смерти я всегда стараюсь как-то зарифмовать красиво или отшутиться. Красота и любовь ее искупают в каком-то роде. Это все еще у отцов церкви написано.

В чудеса я не верю. Я не верю в церковь, обряды, все это ерунда. Христос сделал много чудес, чем и составил себе славу: исцеление больных, вода в вино – в это я верю, богу это легко. Захочет, так Землю наизнанку вывернет. Один из основных постулатов христианства: блаженны не видевшие, но уверившие – блаженны те, кто не видел чудес, тем не менее верят.

Представьте себе аквариум, а в нем плавают золотые рыбки. Вот это их мир, там затонувший пиратский корабль, они там живут. Нет ничего другого, они не могут себе представлять жизнь хозяина аквариума. Никак. В их маленьких мозгах нет для этого способностей. Вот так мы соотносимся с Богом – мы не можем себе его представить. Он за пределами нашего сознания. И сделать с этим ничего нельзя. Мы можем придумать метафору, которая объяснит, почему мы не можем его понять. Но не более того. И я не верю, что бог как-то вмешивается в нашу жизнь. Это все детские сказки.

Сократ однажды пришел в храм Посейдона в Афинах. А он был атеист, как известно. Жрец говорит: «Как тебе, Сократ, не стыдно, видишь сколько здесь венков? Это принесли моряки, которые во время бурь помолились Посейдону, и он их спас. Видишь, как их много!» А он отвечает: «Сколько бы их было, если бы принесли те, кто не спаслись?»

Живешь, болеешь, умираешь, влюбляешься, приключения, дети, природа – нормальная человеческая жизнь. Все не просто так, зачем-то ты есть. Почему и как – человечество может объяснить только через искусство. Затем и живем.

Напишешь какую-нибудь строчечку и вдруг думаешь, ведь что-то я понял сегодня. Что вне стенок моего аквариума.

Бог живет за пределами Вселенной, где другие физические законы. Там другая таблица Менделеева, он выше нас – сознательное высшее существо. Он устроил всю эту комедию, всю Вселенную, для своего развлечения. Была такая игрушка в Америке – муравейник, разрезанный пополам, отделенный стеклом. Муравьи, за которыми можно наблюдать, вот и он так же. Один раз вмешался, когда Христа послал, это был последний раз.

Высший мир непознаваем, необъятен, невидим, но он существует. Человечество существует для того, чтобы какими-то своими коготками поцарапать ту алмазную сферу, которая в принципе не царапается. Она отделяет нас от этого высшего мира. Для этой задачи существует поэт – он умеет чувствовать и приобщает нас к этому абсолютно необъяснимыми путями. Вот, может быть, в этом один из смыслов искусства.

 
В игольчатых чумных бокалах
Мы пьем наважденье причин,
Касаемся крючьями малых,
Как легкая смерть, величин.
И там, где сцепились бирюльки,
Ребенок молчанье хранит,
Большая вселенная в люльке
У маленькой вечности спит.
 

Что это? По-русски это называется божественным откровением. Хотя пересказать словами я это не могу. Но чувствую за этим высокий великий смысл, от которого сердце начинает биться. Вы почувствовали, я надеюсь?

P.S. Я по жизни человек довольно робкий.

Все вещи значимы. Все, что вокруг нас происходит, можно усвоить в качестве сырья для творчества.

 
Увядают в парке розы, дует злой гиперборей.
Наступает время прозы – на, возьми ее скорей!
Так убого время года (а короче – время го)!
Полуголая погода и совсем не о-го-го.
И опять с берез осенних облетает жухлый лист,
и растерян, как Есенин, одинокий гармонист.
Небогатые соленья. Равнодушная приро.
Никакого просветленья и московского метро.
Коль гармония в природе в эту пору небольша,
ни к элегии, ни к оде не торопится душа, —
гармонист! Берись за прозу! Что ты зыришь, дурень, ввысь?
Размести в петлице розу, за политику возьмись.
Не текущим ли моментом дышат рiдные края,
голосистым инструментом звуки новые куя?
Доедай, а я доеду к водоему, девы где
молодому людоеду моют ноги и везде.
 

* * *

 
У фонарей, где хлопья снега тают,
где голос плоти теплится едва,
невидимые ангелы летают —
бесполые ночные существа.
Зачем – бог весть. Не дышат, но играют.
Не знают ни заботы, ни труда.
Поют. Разносят вести. Проплывают.
Не пьют. Не существуют никогда.
А я еще носить умею имя
и отвечать вопросом на вопрос —
но спорить не осмеливаюсь с ними,
печальная машина без колес.
Немного водки, осени немного.
Умыть лицо. Обнять родной порог.
Изготовлять суглинистого бога
из месива проселочных дорог.
Мы лузеры, мы оба в мелком ранге,
но все-таки не улетай, постой —
храни меня по имени, мой ангел,
фантомной боли доктор золотой.
 

Бахыт Кенжеев

ИМХО. Виртуоз: «Планка сознательно выше, чтобы человечество до нее доросло». «Свод нравственных законов написан не в книгах, а у людей на сердце»

Одно из моих главных достижений – я поверил в человека, в себя. Все, что человек задумывает не в формате мечты, а задачи – выполнимо. Главная беда любого человека: лень, малодушие, страх. Если научиться с этим справляться, то можно достигнуть радостных супер-состояний. Счастье всепоглощающее и перманентное невозможно. Человек, который стремится к такому состоянию – глубоко несчастлив.

Процесс – очень важная штука, к нему надо относиться серьезно. Пусть он тяжелый, требующий много усилий и времени, но если внутренне комфортный – то задача выбрана правильно. Бывает и так, что напишешь вечером что-нибудь, а наутро очень боишься встречи с этим произведением. Нарисуешь и думаешь – не буду на это смотреть, не хочу больше проверять. И может пройти ночь, день, два, месяц, куда-то уезжаешь, потом возвращаешься. Это нормальный рабочий процесс. С возрастом это проходит.

У меня были завышенные к себе требования. В детстве было много бессмыслицы. До 13 лет не мог определиться, кем быть – альпинистом или спортсменом. Но решил природу не насиловать и стал художником. Вырос я в Москве на Верхней Масловке – такой художественный улей Москвы. У моего деда академика там была своя мастерская со всеми элементами художественной жизни и запахами масляной краски. У меня была уверенность, что я очень серьезный художник. Меня бесило, что это подтверждалось не сразу. В какой-то момент я боялся оказаться профнепригодным. Эта фобия довольно долго со мной жила. Я не любил музеи, потому что всегда находил там на стенах недостижимые вещи, но и это прошло. То ли я совсем обнаглел, то ли потерял «берега», но теперь мне страшно интересно ходить по музеям. Уже не боюсь мировых авторитетов и везде нахожу единомышленников: Дюфи, Пикассо, Матисс, Рембрандт.

Гениальность – это виртуоз. Мой личный эгоистический кайф – сделать вещь, которую я задумал, а не которая получилась. По которой не видно сопротивления материала. Чтобы, глядя на картину, не возникало мыслей: «Ой, ну понятно, он сел, старался, пыхтел, пот шел». Величие в искусстве – будь то кино, музыка, книга – это вещь, сделанная, со стороны зрителя, слушателя, читателя, легко. Когда никто не понимает, как это сделано. Мастерство – это психически тяжело, это огромный труд, которого не должно быть видно.

Художник – это связь между мирами. Гениальный художник не всегда понятен и фильтруется временем. Его диалог идет на другом уровне: его планка специально выше, чтобы человечество до нее доросло. Если планка ниже общественного вкуса, по прошествии времени такие художники оказываются в среднем ряду, и наоборот.

Человек умелый больше защищен. В начале пути у тебя должен быть запас прочности и мотивации, чтобы выдержать период ученичества, сплошные сомнения, критику. Надо больше любить, больше терпеть. Если кажется, что тебя не принимают – стань мастером своего дела. Бывает есть задумка, хочется сделать, но, если что-то не умеешь – надо дожимать. Ты можешь остаться без денег, непризнанным, но если ты виртуоз и ремесленник – делай то, что хочешь, а не то, что получается. Есть большая разница между тем, что получается и тем, что задумал. Молодой художник должен экспериментировать, не замыкаться. Делай, что легко получается, но делай это изо всех сил. Надо себя найти, свой жанр, свое место в искусстве, в жизни – может, ты великий керамист или анималист. Не надо сидеть в состоянии среднего специалиста, если тебя прет, чтобы в какой-то момент ты мог честно ответить себе на вопрос: «А все ли я попробовал и все ли силы отдал своему делу?» Каждый человек одарен и должен быть лучшим. Свои способности нужно отыскать, не всем это удается сразу.

В Москве подход к обучению более консервативный, граничащий с фашизмом. Я учился в Московском художественном училище на Сущевке, где людей не раскрывали, а наоборот, зажимали, даже внутри каких-то реалистических традиций. Студенты издевались над педагогами, принося на экзамены распечатанные наброски Матисса. И комиссия ставила им не двойки, не пятерки – а тройки. В это время в Тбилиси уже на всех уровнях общество начало освобождаться. Там, в Академии художеств, были совершенно другие методы. В рамках одного и того же курса людей раскачивали, предлагали им делать абстракции, инсталляции, суперреалистические вещи.

Шум деревьев или опавшая листва иногда дают больше, чем литургия. Много религиозной литературы читал. Есть такой четырехтомник «Добротолюбие», в котором сподвижники первых веков христианства описывали метод достижения святости. Такая монастырская литература о том, как следовать Христу. Подражать не его карикатуре и не интерпретации, а найти внутри себя своего Христа, свое христианское «я». До нас мало дошло прямой речи. Все было пересказано с учетом конъюнктуры государственного заказа. Это все не про свод запретов, рекомендаций или ограничений, а скорее, как в искусстве – поиск себя. У меня были разные периоды, от ультравоцерковленности до нигилизма. Меня спасали «Дневники» Александра Шмемана – это живые записки священника. Пронзительно, с оценкой, с разочарованием, честно. Жизнь – это поиск моего христианского я, в моем случае. И у каждого – свой путь и свой поиск, сколько людей, столько и путей.

Господь не полицейский, у него другая задача. Все двенадцать апостолов прокололись. Когда распяли Христа, остались только женщины, все разбежались, один повесился. Трижды Петр предал его, но пришел и раскаялся в отличие от Иуды Искариота, который тоже раскаялся, но не пришел к учителю – просто повесился, а 30 серебряников выбросил. Вот два разных пути – оба предатели, но один правильно поступил в итоге.

Как говорил апостол Павел: «Все мне позволительно, но не все полезно». А что тебе полезно – надо найти. Иногда, к сожалению, через потери. Необязательно говорить человеку, что он сделал гадость. Он всегда и сам это чувствует и знает. Свод нравственных законов написан не в книгах, а у людей на сердце. Главное расти, искать себя, следуя своим движениям души и разума. На свете только два движения: наверх или вниз. Многие люди, не решаясь двигаться наверх, думают, что могут задержаться на своем уровне – это иллюзия. Значит, человек падает.

Человек идет по духовному пути самостоятельно, насколько у него хватает темперамента, сил и времени ошибаться. Заблудился, возвращаешься к исходной точке и снова идешь. Главное – иди, плачь по дороге. В учителях есть засада – ты должен довериться, но нет гарантий, что тебя ведут по правильному пути. Духовные учителя могут надолго увести в другую сторону. Было бы здорово, если бы они как доктора руководствовались принципом «не навреди». Но они тоже люди и растут. На каком-то этапе, если человек плохо ходит в физическом и духовном смысле, нужны костыли. Хотя мы все рождаемся святыми. Порой достаточно побеседовать со своим «я» – там находится много ответов. Чтобы приблизиться к Богу, например, необязательно что-то есть или не есть. Есть вещи намного сложнее и важнее – любовь и прощение.

Любовь – это созидательная деятельность. Это приятие чужого пути без попытки приватизировать чужую волю и жизнь. Она посылается как чудо. Условно говоря, вначале тебе дается аванс. Нравится не нравится, обаяние, химия, совместимость, а дальше идет работа, начинаешь строить совместный дом. Это если мы говорим о любви между двумя людьми, что тоже является частью любви. Любовь она большая. Это совокупность твоего отношения к воздуху, морю, людям. Бога никто не видел, он является нам через сюжеты, отношения, персонажей, что намного больше подтверждает его присутствие на земле, чем купола золотые. Хотя в свое время – это тоже было важно. Но пора вернуться к истинному пониманию религии, что в переводе «связь», связь с Богом. На сегодняшний момент религия превратилась в доктрину, почти военную, подавляющую человека, узурпирующую его волю, разъединяющую людей, общество, страны, вполне с коммерческими задачами. Очень важно не путать религию и веру.

Главное чудо на Земле – это человек. Ни с какой точки зрения не объяснить его. Что такое способность человека сочинять музыку? Когда я был помоложе, искал бесконечные чудеса. У нас с друзьями был целый клуб «поисковиков чудес». Эти, так называемые, чудеса – помолился и экзамен сдал, были нужны и важны, но это все детская чушь. Сейчас для меня каждый день – уже чудо. Я серьезно благодарен за каждый день небу. В каждом дне есть масса всего таинственного.

Свобода – важнейшее состояние души. Это некая мера допустимых действий внутри обычной жизни. На что ты можешь пойти, а на что нет, учитывая грань, чтобы не навредить. Главная цель – это найти и полюбить себя. Только любящий себя человек способен по-настоящему полюбить другого. В Евангелии написано: «Возлюби ближнего как самого себя», – важнейшая фраза, особенно вторая часть. Важно принять себя, быть с собой в согласии, оценить свои достоинства. Это в банальном смысле не полировать себя каждый день, а работать над своими задачами, которые надо ставить перед собой и стремиться их выполнить. Используя этот метод, ты можешь полюбить другого. Ты будешь бесконечно обижаться на общество или другого человека, пока не примешь себя. Тебя не любят, потому что ты сам себя не любишь. Ты сам себя еще не принял.

Миссия человека – вырасти. Человек – это часть Бога. Человечество идет к состоянию, которое в итоге позволит ему войти в вечность. Взять ветхозаветный закон «око за око, зуб за зуб» – он был вполне актуален, но для того состояния человека. Это был ограничительный закон. То есть, если тебе выбили глаз, ты тоже должен был пойти и выбить глаз, а не перерезать весь город. Но, внимание, ребята, не заводимся – выбиваем только один глаз! Могли вырезать и весь клан, если обидели твою сестру, это было нормально и записано в законе. Месть теперь не закреплена законом, человек вырос из этого.

Морально тоже можно уничтожить. Западное общество открыто к дискуссиям. На уровне сериалов идет полемика по серьезнейшим темам: гомофобия, домашнее насилие, эмансипация. Обсуждают вживую, честно, а не сопливо, разделяя на плохих и хороших. Наши сериалы – это проститутки, бабки, чиновники, бандиты. Внутри общества нижайший уровень дискуссии. В западном обществе культура настроена на то, чтобы приняли разных людей: некрасивых, толстых, больных, таких, сяких. Возраст западного общества ментально взрослее. Общество более зрелое и гуманистическое, хотя там тоже есть своя паранойя и болезни. Ошибаются все. Но мы благодаря революции уже 80 лет под властью таких средних троечников, довольно диких, с очень простыми коммерческими задачами. По-настоящему сумасшедших сейчас уже нет – просто циничные «коммерсанты». Нынешняя власть помягче большевиков: никого не улице не стреляют, но задача у них одна – благосостояние и безопасность правящей элиты, то есть себя. Слава богу они очень любят красивую западную жизнь, что позволяет нам как-то двигаться, иначе страна была бы захлопнута. Дети, прекрасные жены, любовницы, деньги, бизнес их – там, поэтому страна до конца не закрывается. За это им спасибо, что они любят часы, мерседесы, хорошее образование, Лондон – это нас долгое время спасало. Это должно как-то эволюционировать, чтобы они не заперлись в тайге, обложившись шкурами, женщинами, вином, закрыв страну, что технически возможно. Они надолго затормозили развитие русской мысли: религиозной, философской, общественной, социальной. Она, конечно, мучительно где-то развивается через не глухую решетку.

Генетический код русского человека на 50 % состоит из страха. Если говорить про 30-е годы, то там понятно: рот открыл – и тебя мгновенно расстреливали. Сейчас же нет такого риска как раньше, но есть генетический страх, начиная от Ивана Грозного, Петра Первого, монголов… Хотя власть изображает вполне решительную возможность репрессий. Это может быть точечно, показательно, все это пока детский сад, но тем не менее очень работает.

Ответственность за происходящее лежит на интеллектуальной элите. Правящую элиту понять можно, она отстаивает свои личные интересы. А русский народ как больной ребенок. Высшая степень цинизма – это пропагандисты, которые зарабатывают деньги тем, что делают идиотами всю живую массу. При этом мыслями и сердцами живут где-то «там». Можно простить страх, но не продажность. Нет мужества сказать, как есть – смелых людей мало. Но доказывать с пеной у рта за деньги, отстаивая эту рабскую, полукрепостную модель существования – это простить нельзя. Выход из этого, как и всегда, за пределами рационального – когда Господь увидит: «Хорошо, ребята, вас испытывать больше смысла нет». Наверно, какие-то процессы выздоровления идут.

Я верю в предопределенность, но в этом сценарии человек участвует серьезным образом. Вроде он написан, но внутри этого сценария человеку дано развиваться и импровизировать. Это большая тайна. Чувствуется, что какие-то вещи прописаны, но на самом деле – это все наши эмоции. Ощущение того, что я так и знал, так и чувствовал. Человек – серьезная боевая единица внутри этого божественного промысла. Иначе бы Бог бесконечно вмешивался, ощутимо, зримо, и довольно легко сделал бы золотую клетку, внутри которой все были бы хорошие и обнимались. Но ему интересно, чтобы человек прошел через все эти испытания, рост и пришел к своему натуральному состоянию величия. А не так называемому состоянию до падения в раю. Это же некоторая мифология, которая показывает, что было некое продвинутое состояние, а теперь мы растем. Условно, как ребенок, человек сначала стоит в манежике, потом его выпускают. Понятно, что он звезданется об угол, но все равно, не будешь же его держать в вольере. Вот так и человека выпустили из вольера, где у него все было: игрушки, еда – и теперь он периодически сшибает углы, падает, кого-то убивает, но движется дальше.

Есть некий рубеж, куда человечество движется со всеми своими ошибками. Эта цель, некое движение, она пронизывает лучами всю историю человечества. Некий свет: где-то плохо проходит, где-то хорошо, а где-то сияет. Потом исчезает, но все равно пробьет. То темно, то светло, но все равно он движется.

P.S. «Художник – это серьезная история. И при всех тяготах этого состояния, это величайший статус». Так всегда мне говорил отец: академик, серьезный функционер, художник, руководитель института. Для меня он поднял статус художника до небес. Меня поражала его внутренняя свобода, он никогда не был идеологически костным. Быть художником – это определенный статус свободы. Это меня восхищало в отце. Но также это многотонная плита, которую никто не видит – как художник ночами плачет, не уверен в себе, разочаровывается. А моя мама была светлейшим человеком невероятной доброты, которую многие принимали за слабость. Очень долго и терпеливо она могла наблюдать за тем, как ее унижают, а потом как гибкая ветка срикошетит – и обидчика нет. До конца, до 70 лет она была женщиной. Молодость – это прекрасный аванс, но люди могут оставаться активными участниками настоящего до конца жизни.

Константин Тотибадзе