Текст книги "Колесо страха (сборник)"

Глава 12
Метод мадам Мэндилип

Боль в ее глазах не позволила мне открыть ей правду. И я солгал.

– В этом я могу вас утешить. Ваш супруг умер по совершенно естественной причине – у него случился инсульт, произошла закупорка сосуда головного мозга. Я уже осмотрел тело и могу заверить вас в этом. Вы ни в чем не виноваты. Что касается куклы – у вас был необычайно яркий сон, вот и все.

Судя по ее виду, бедняжка готова была на все, чтобы это оказалось правдой.

– Но я слышала, как он умер! – сказала она.

– Это вполне возможно. – Я решил прибегнуть к сугубо медицинскому и научному объяснению, которое Молли могла и не понять, не будучи специалистом, но тем не менее я надеялся, что мои доводы будут убедительными. – Вы могли пребывать в пограничном состоянии между сном и явью, в медицине это называется каталепсия пробуждения. Существует высокая вероятность того, что весь увиденный вами сон был вызван тем, что вы услышали в реальности. Ваше бессознательное пыталось объяснить звуки и создало рассказанное вами фантастическое видение. Во сне вам казалось, что прошло несколько минут, на самом же деле речь шла о доле секунды – так работает механизм сновидений. Это довольно распространенное явление. К примеру, захлопывается дверь или раздается другой резкий звук. Человек просыпается. Полностью переходя в состояние бодрствования, он вспоминает удивительно яркий и длинный сон, сюжетным завершением которого выступает этот звук. На самом же деле сон начался с этого звука. Ему кажется, что события в сновидении заняли несколько часов. В реальности же успело пройти несколько секунд с момента звука и до полного пробуждения.

Женщина вздохнула, боль в ее глазах притупилась.

– Кроме того, вы должны учитывать еще один факт – ваше состояние. Многие женщины в такое время видят яркие, реалистичные сны, обычно неприятного содержания. Иногда они даже подвержены галлюцинациям.

Молли поколебалась, я увидел, как тень сомнения скользнула по ее лицу.

– Но кукла! Кукла же пропала!

Я мысленно выругался, не находя ответа. Это застало меня врасплох.

Зато Макканн был готов к такому повороту событий.

– Ну конечно, пропала, Молли. Я ж ее в мусорку выбросил. Ты мне как рассказала, что случилось, я вроде как подумал, что лучше б тебе эту куклу больше не видеть.

– Где ты ее нашел? – резко спросила Молли. – Я ее искала.

– Наверное, ты была не в том состоянии, чтобы искать, – ответил громила. – Я ее нашел за кроваткой, она вся в простыне запуталась. И помялась. Похоже, малая на ней всю ночь провалялась.

– Да, она могла туда упасть… – с сомнением протянула Молли. – Там я, кажется, не смотрела.

Чтобы женщина не догадалась, что мы с Макканном сговорились, я напустился на южанина:

– Нельзя было так делать, Макканн. Если бы вы показали куклу миссис Гилмор, она бы сразу поняла, что все это был только сон. Это избавило бы ее от мучительных сомнений.

– Ну, я ж не доктор. – Макканн угрюмо пожал плечами. – Я ж думал, так лучше будет.

– Так сходите и верните ее, – резко приказал я.

Макканн внимательно посмотрел на меня. Я едва заметно кивнул, надеясь, что он меня поймет.

Громила вернулся через пару минут.

– Мусор вроде как забрали только с четверть часа назад, – мрачно сообщил он. – Куклы и след простыл. Зато я вот что нашел. – Он протянул игрушечный рюкзачок с пятью крошечными книжками.

– Тебе приснилось, будто кукла бросила эту штуку на трюмо, верно говорю, Молли?

Уставившись на игрушечные книги, женщина отпрянула.

– Да, – прошептала она. – Пожалуйста, убери это, Дэн. Не хочу этого видеть.

– Ну вот, я вроде как прав был, когда ту куклу выкинул, так-то, док.

– Как бы то ни было, теперь миссис Гилмор уверена, что все это был лишь сон. Поэтому ничего страшного. А теперь вам стоит прислушаться к совету врача. – Я осторожно сжал ее холодную руку. – Я не хочу, чтобы вы оставались здесь. Вам нужно уехать как можно быстрее. Соберите вещи, которые понадобятся вам и вашей дочери в течение недели, и уезжайте. Я думаю о вашем состоянии – о будущем ребенке. Я сам улажу все необходимые формальности. В остальном вы можете высказать свои пожелания Макканну. Но я считаю, что вам необходимо уехать. Вы сможете это сделать?

К моему облегчению, женщина согласилась. Ей нелегко далось прощание с усопшим, но уже вскоре они с Макканном уехали к ее родственникам. Малышка Молли хотела взять своих кукол, но я не позволил – даже рискуя вновь навлечь на себя подозрения матери. Я не желал, чтобы у них были при себе вещи мадам Мэндилип, когда они уедут. Макканн поддержал меня, и кукол оставили в квартире.

Я позвонил знакомому работнику похоронного бюро и еще раз осмотрел тело. Я был уверен, что никто не заметит крошечный прокол в основании черепа. Вскрытие тоже делать не станут – я выписал справку о причине смерти, а мое экспертное мнение никто не подвергнет сомнению. Когда приехал представитель похоронного бюро, я объяснил отсутствие супруги ее беременностью: мол, роды могут начаться в любой момент, и я как врач посоветовал ей уехать, чтобы не подвергать себя излишней эмоциональной нагрузке. Записывая в справке диагноз «тромботический инсульт», я вспомнил о лечащем враче банкира и моих собственных мыслях по этому поводу.

Когда тело забрали, я остался в квартире, ожидая приезда Макканна и раздумывая о фантасмагории, уже долгое время разыгрывавшейся вокруг меня. Я старался освободить свой разум от всех предрассудков, от любой предвзятости в отношении того, что может или не может существовать. Прежде всего, я признал, что мадам Мэндилип может обладать какими-то познаниями, неведомыми современной науке. Я отказывался называть эту совокупность знаний колдовством или ведовством. Эти слова ничего не означали, поскольку много веков применялись для обозначения совершенно естественных феноменов, чьи причины просто были не поняты. К примеру, еще недавно зажженная спичка казалась «колдовством» многим диким племенам.

Нет, мадам Мэндилип не была «ведьмой», как назвал ее Рикори. Она понимала какие-то неведомые мне законы природы – вот и все. А раз это законы природы, их можно изучить научными методами, пусть я еще не понимаю закономерностей, лежащих в основе таких явлений. Пусть мне кажется, что действия Мэндилип нарушают логические законы причины и следствия, это лишь значит, что в их случае законы причины и следствия имеют некую специфику. В этих феноменах нет ничего сверхъестественного, только я, как тот дикарь, не знаю, отчего загорается спичка. Но кое-какие закономерности в этих явлениях, что-то в методе кукольницы – а под методом я в данном случае понимаю последовательность неких действий, направленных на достижение поставленной цели, – я начал понимать. Нить с узлами, «ведьмина петля», судя по всему, была необходима для начала действий куклы. Первую такую нить подбросили в карман Рикори перед первым нападением на него. Вторую я нашел у его кровати после невероятных событий той ночи. Я уснул, держа «ведьмину петлю» в руке, – и попытался убить своего пациента! Третья такая нить сыграла свою роль в убийстве Джона Гилмора.

Очевидно, нить была частью метода для управления действиями кукол. Однако же этой гипотезе противоречил тот факт, что у подвыпившего франта на бульваре не было «ведьминой петли», когда на него напал кукольный Петерс. Тем не менее нить могла лишь активировать этих кукол, а после активации они продолжали действовать еще какое-то время.

Сам процесс создания кукол также позволял выявить некоторые закономерности. Во-первых, требовалось добровольное согласие жертвы на роль модели. Во-вторых, в лавке жертвы получали некое ранение, требовавшее применения мази, которая и приводила к необъяснимой с медицинской точки зрения смерти. В-третьих, кукла должна была представлять собой точную копию жертвы. Сходные симптомы указывали на одну и ту же причину смерти во всех восьми случаях. Но были ли эти смерти связаны с необычайными способностями кукол? Были ли они необходимы для «оживления» кукол? Мэндилип могла считать именно так. Более того, она, безусловно, именно так и считала.

В отличие от меня.

Я признавал, что кукла, ударившая Рикори, являлась точной копией Петерса. Что кукла, увиденная охранниками у окна палаты, могла быть копией медсестры Уолтерс. Что кукла, проколовшая основание черепа Гилмора, была копией одиннадцатилетней школьницы Аниты. Но мой разум отказывался признать, что какая-то часть Петерса, Уолтерс, Аниты оживляла эти куклы. Что после смерти жизненная сила этих людей, их рассудок, их «души» были украдены и преобразованы в некую злую сущность, а потом заключены в этих куклах с пружинными скелетами… Я не мог заставить себя даже рассматривать такую возможность.

Мои размышления прервало возвращение Макканна.

– Ну что, с этим хоть расправились, верно говорю, док?

– Скажите, Макканн… Вы случайно не сказали правду, когда заявили, что нашли куклу?

– Нет, док. Куклы в комнате не было.

– Но где вы взяли рюкзак с книжками?

– На трюмо. Молли ж сказала, что кукла туда его бросила. Я их забрал, когда она мне все рассказала. Молли рюкзак не видела. Вот я и подумал, что пригодится. И ведь пригодилось-то, верно?

– Да, вы меня, признаться, удивили, – ответил я. – Не знаю, чтобы мы делали, если бы она спросила о нити с узлами.

– Ну, про нить-то Молли особо не подумала… – Макканн поколебался. – Но как по мне, то она чертовски много значит, док. Мне вроде как кажется, что ежели б я ее тем вечером не вывел прогуляться или ежели б Джона дома не было и Молли сама открыла ту коробку… Мне кажется, это Молли умерла б, а не он.

– Вы хотите сказать…

– Я вроде как хочу сказать, что куклы идут к тому, у кого этот чертов шнурок! – мрачно заявил он.

В сущности, именно так думал и я.

– Но зачем кому-то убивать Молли?

– Может, кто-то решил, что она слишком много знает. И тут я вспомнил, док, что вроде как собирался вам кое-что рассказать. Этой карге Мэндилип известно, что за ней хвост!

– Что ж, ее подручные лучше, чем наши. – Мне вспомнилась похожая мысль Рикори.

Я рассказал Макканну о втором нападении и о том, почему я искал его.

– Так-то. Это и доказывает, что Мэндилип знает о слежке. Она ж, выходит, пыталась избавиться и от босса, и от Молли. А теперь наш черед, док.

– Но куклами управляют, – сказал я. – Музыка за окном подала им сигнал. И они не растворяются в воздухе. Они слышат мелодию свирели и идут к тому, кто на ней играет. Кукол нужно было вывезти из магазина. Это сделала либо Мэндилип, либо ее племянница. Как им удалось проскользнуть мимо ваших людей?

– Не знаю.

Я видел тревогу на его лице.

– Это белесая девка делает. Давайте я расскажу вам, что узнал, док. Я когда прошлой ночью от вас ушел – так сразу к парням, узнать, что там да как. Они мне много чего понарассказали. Мол, вроде как в четыре девка пошла из зала в комнату, а старуха засела в лавке. Мои парни ничего такого не подумали. Но в семь – кого они видят? Топает по дороге к лавке эта самая деваха. Парни мои давай чехвостить ребятушек, которые стоят, значит, с другой стороны дома. Вот только те ребятушки не видели, как девка выходила. И всю вину валят на парней со стороны магазина. В одиннадцать к ним приходит один парнишка – сменщик. И говорит, что шел по Бродвею, глядь – а из-за угла двухместная легковушка выруливает. А в ней – наша белесая деваха. И парнишка не мог ошибиться, потому что на ту девку уже в лавке насмотрелся. Едет она по Бродвею, а парнишка наш просек, что за ней хвоста нет. Думает такси поймать – но ни одного такси вокруг нет, даже машинки, чтоб угнать, не припарковано. И он идет к нашим разбираться, какого черта. И опять никто не углядел, как та деваха вышла из дома. Я беру пару ребят, и мы, значит, прочесываем квартал, думаем, может, найдем, где она машину оставляет. Только все без толку. В четыре один из парней, приглядывавших, значится, за домом, подходит ко мне. Говорит, мол, часа в три видел, как деваха – по крайней мере, он думает, что то была она, – шла по улице с другой стороны лавки. Мол, тащила огроменные чемоданы, но то ей особо не мешало. Шла быстро – но в другую сторону от лавки. Парнишка-то, ясное дело, за ней пошел, да только она как сквозь землю провалилась. Он повынюхивал в окрестностях, там, говорит, и мышь не проскочит, только темнотища. Он подергал ручки дверей в домах, но везде вроде как заперто. Ну, он и струхнул. Пошел за мной. Я иду с ним, все там осматриваю. Пропала девица в трех домах от лавки. Там как бы в основном магазины да склады. Никто там не живет. Дома все как есть старые. Я, знай, круги наворачиваю да думаю, как же она в свою лавку-то пробралась? Может, парнишка мой ошибся? Увидел кого-то другого, вот бес и попутал. Бродили мы там, бродили и нашли местечко, где можно машину припрятать. Ну, ломать – не строить, да и дверь хлипкая попалась, так что вскоре вот уж она перед нами стоит, родимая, легковушка двухместная, а мотор еще теплый. И марка машины, по словам парнишки, совпадает. Я там все запираю и иду к ребятушкам. Дежурю с ними до конца ночи. В лавке темно. А утром, в восемь, эта гадина белобрысая заявляется в зал лавки и открывает дверь изнутри!

– Однако же у вас нет никаких доказательств того, что девушка уходила ночью, – возразил я. – Ваш человек мог ошибиться.

Макканн с жалостью посмотрел на меня.

– Она уже вроде как выбиралась тем вечером, а мои парнишки того не заметили, верно я говорю, док? Так что ее ночью остановило бы? Ее видели ночью в легковушке, верно говорю? И мы нашли такую же легковушку рядом с местом, где та девка скрылась из виду.

Я задумался. У меня не было причин не доверять Макканну. И если учитывать время, когда девушку видели вне магазина, то едва ли это было зловещим совпадением.

– Время, когда ее видели на улице вечером, совпадает со временем доставки куклы. А время, когда ее видели на улице ночью, совпадает с примерным временем смерти Гилмора и нападением на Рикори.

– В точку, док! – воскликнул Макканн. – Она, значится, выбирается наружу, отправляет куклу для Молли и возвращается. Потом спускает кукол на босса. Ждет, пока они вернутся. Забирает куклу, которая вроде как убила Джонни. И домой. А в чемоданах – куклы.

– Да уж. И вы полагаете, что из дома она улетела на метле. – Я был сыт по горло всеми этими мистификациями.

– Нет, – с серьезным видом ответил Макканн. – Там же все дома старые, я вот и думаю, может, там проход какой есть. Вроде как тайный ход, через который она выбраться может. В общем, сейчас мои парни стерегут улицу, где ее машина спрятана. Так что второй раз ей этот фокус не провернуть. А насчет метлы, док, я б на вашем месте не зарекался, – угрюмо добавил он. – Сдается мне, она и так может.

Я принял решение.

– Макканн, я хочу поговорить с этой мадам Мэндилип. И мне нужно, чтобы вы пошли со мной.

– А то, док! Уж у меня рука не дрогнет, поверьте!

– Нет. Я хочу поговорить с ней наедине. Но мне нужно, чтобы вы на всякий случай остались у лавки и подождали меня.

Макканну это не понравилось, он долго спорил, но в конце концов неохотно сдался.

Я позвонил домой, пообщался с Брейлем. Оказалось, что Рикори с потрясающей скоростью набирается сил. Я попросил Брейля присмотреть за всем в клинике до конца рабочего дня, сказав, что у меня срочный вызов. По моей просьбе Брейль переключил разговор на телефон в палате. Трубку взяла медсестра. Я велел ей передать Рикори, что мы с Макканном собираемся заняться расследованием, результаты которого я непременно сообщу ему после своего возвращения, и, если Рикори не возражает, я хотел бы, чтобы Макканн сопровождал меня сегодня весь день. Пока я ожидал на линии, медсестра переговорила с Рикори. Тот поручил Макканну выполнять мои распоряжения как его собственные. Он хотел встать с постели и сказать мне что-то лично, но я, сославшись на спешку, повесил трубку.

Мы с Макканном пообедали вместе. Я выбрал наиболее вкусные и питательные блюда в меню – мне казалось, что сытный обед поможет мне вернуться к реальности и развеять туман иллюзий. За едой Макканн хранил молчание. Он явно был обеспокоен.

Часы пробили три, когда я отправился на встречу с мадам Мэндилип.

Глава 13
Встреча с мадам Мэндилип

Стоя перед витриной с куклами, я пытался подавить острое нежелание входить в это здание. Я знал, что Макканн будет оставаться начеку. Я знал, что люди Рикори наблюдают за домом со всех сторон – кто-то затаился в доме напротив, кто-то временами проходил по улице. Вдалеке дребезжали трамваи, урчали моторы проезжавших мимо машин, царила обычная городская жизнь, но магазинчик с куклами казался неприступной крепостью. И я не мог перешагнуть порог, словно вновь замер у двери, ведущей в неведомый мир.

На витрине виднелось всего несколько кукол, зато столь обворожительных, что они привлекли бы и детей, и взрослых. Да, они были не столь совершенны, как кукла, которую подарили Уолтерс, или куклы маленькой Молли, но все же могли сыграть роль приманки. В зале было сумрачно, я разглядел лишь стройную девушку, стоявшую за прилавком. Несомненно, то была племянница мадам Мэндилип. Судя по размеру дома, вряд ли там таилась загадочная комната, описанная в дневнике Уолтерс. Тем не менее дом был старым, а значит, со стороны двора могло быть еще одно крыло.

Взяв себя в руки, я нетерпеливо распахнул дверь и вошел в зал.

Девушка повернула ко мне голову и не сводила с меня глаз, пока я приближлся к прилавку. Она молчала. За это короткое время я увидел у нее все конституциональные признаки, характерные для истерии, – мне еще не приходилось сталкиваться с такими четкими медицинскими проявлениями этого недуга. Я видел ее бледно-голубые глаза навыкате, затуманенный взгляд, расширенные зрачки, длинную тонкую шею и пальцы, мягкие черты лица, болезненно бледную кожу. Ее руки были судорожно сжаты, и я отметил неестественную белизну ладоней – синдром Ленель-Лавастина. В другое время и при других обстоятельствах эта девушка была бы жрицей, служащей проводником воли богов, или святой. Страх стал ее вечным попутчиком, в этом не было никаких сомнений. И я был уверен, что сейчас она напугана не из-за меня, скорее, ею владел иной страх, глубокий, чужеродный, свернувшийся кольцами в самом средоточии ее личности, страх, поглощавший ее жизненную силу, – духовный страх. Я взглянул на ее волосы. Пепельно-русые… Из них свили те нити с узлами!

Она увидела, как я смотрю на ее волосы, и взор ее выцветших глаз прояснился. Казалось, только сейчас она поняла, что в лавке кто-то есть.

– Я увидел куклы у вас на витрине, – нарочито буднично сказал я. – У меня маленькая внучка, думаю, ей понравится такой подарок.

– Эти куклы продаются. Если какая-то вам приглянется, вы можете ее купить. По ее цене.

Девушка говорила очень тихо, почти шептала, ее голос звучал равнодушно, но мне показалось, что она пристально следит за мной.

– Я всегда полагал, что именно так и может поступить любой покупатель. – Я притворился раздраженным. – Но так уж случилось, что эта девочка – моя любимица, и я хочу преподнести ей самый лучший подарок. Коль скоро вас не затруднит, возможно, вы продемонстрировали бы мне другие куклы, лучше этих?

Ее глаза вновь затуманились – мне почудилось, что она прислушивается к какому-то звуку, недоступному мне. И вдруг ее равнодушие сменилось подчеркнутой благожелательностью. В тот же миг я ощутил на себе чей-то взгляд – изучающий, пристальный взгляд. Это чувство было настолько сильным, что я невольно оглянулся. В зале не было никого, кроме меня и этой девушки. За прилавком была еще одна дверь, но она оставалась закрытой. Я покосился на окно – может быть, это Макканн наблюдал за мной? Но и там никого не было.

А потом, будто щелкнул затвор фотокамеры, закрывая объектив невидимого для меня фотографа, наваждение развеялось.

Я повернулся к девушке. Она уже разложила на прилавке с полдесятка коробок.

– Ну конечно же, вы можете посмотреть всю продукцию, выставленную на продажу, – горячо заверила девушка. Теперь она приветливо улыбалась. – Мне жаль, что вам показалось, будто я не хочу вас обслуживать. Эти куклы делает моя тетя. Она обожает детей. Безусловно, она не допустит, чтобы чья-то любимая внучка осталась без подарка.

Ее речь показалось мне слишком высокопарной для простой девушки, к тому же она произносила предложения так, будто повторяла их за каким-то невидимым диктором. Но больше меня удивило то, как девушка переменилась. Теперь в ее голосе не слышалось томных ноток истерика, в нем звенела жизненная энергия. К девушке будто вернулись силы и желания, она говорила оживленно, даже задорно, щеки залил румянец, глаза весело блестели – чуть насмешливо и с едва заметной искоркой злобы.

Я осмотрел кукол.

– Они очаровательны, – заявил я. – Но нет ли чего-нибудь лучше? Скажу вам прямо, мне нужен необычный подарок – сегодня моей внучке исполняется семь лет. Цена не имеет значения, в пределах разумного, естественно.

Девушка вздохнула. Страх вернулся в ее глаза, жизненная сила исчезла, кровь отлила от лица. И вновь я внезапно ощутил на себе чужой взгляд – еще сильнее, чем прежде.

Ощущение прошло, и дверь с другой стороны прилавка распахнулась.

Невзирая на то, что я читал описание мадам Мэндилип в дневнике Уолтерс, ее внешность потрясла меня. Маленькие куклы вокруг и хрупкая девушка за стойкой лишь подчеркивали высокий рост и тучность хозяйки магазина. В дверном проеме стояла настоящая великанша. Крупная голова, скуластое широкое лицо, усики на верхней губе, плотоядный рот. Фигурой она походила на мужчину, что гротескно контрастировало с ее пышной грудью.

Но я взглянул в ее глаза и позабыл обо всех уродствах ее лица и тела. Огромные глаза, черные, ясные, потрясающе живые. Они славили жизнь. И они смотрелись совершенно неуместно на этом уродливом лице. Они лучились чистой радостью, и при виде этого мне стало тепло на сердце, ибо в том взгляде не было ничего зловещего – тогда.

С трудом заставив себя отвести взгляд, я посмотрел на ее руки. Женщина была в черном пышном платье и прятала ладони где-то в складках юбки. Я вновь засмотрелся на ее глаза – и на этот раз в ее взгляде читались презрение, злоба и насмешка, как мгновение назад в глазах у продавщицы. Она заговорила, и я понял, что задор и порыв в голосе девушки были лишь эхом этих звучных певучих тонов.

– Вам не понравились куклы, показанные моей племянницей?

Я едва собрался с мыслями.

– Они прекрасны, мадам…

– Мэндилип, – спокойно сказала она. – Мадам Мэндилип. Вам известно это имя, не так ли?

– Видите ли, я оказался в затруднительной ситуации. – Я уклонился от ответа на этот вопрос. – У меня есть внучка, и мне хотелось бы подарить ей что-то особенное на ее седьмой день рождения. Все эти куклы прекрасны, но я хотел бы узнать, нет ли у вас чего-нибудь…

– Особенного. – Она будто смаковала это слово. – Прекрасного. Что ж, может быть, и есть. Но если мне нужно продать что-то «особенное»… – Я не был уверен, действительно ли она подчеркнула это слово. – Если мне нужно продать что-то особенное, я должна знать, с кем имею дело. Вы, должно быть, сочтете это причудой для продавца?

Она рассмеялась, и я невольно заслушался ее смехом – заливистым, серебряным, искристым, таким добрым.

Сосредоточившись, я заставил себя вернуться к реальности. Нужно было оставаться настороже.

Я достал из сумки визитную карточку. Я не хотел, чтобы мадам Мэндилип меня узнала, поэтому свою карточку ей давать было нельзя. Безусловно, я не желал привлечь ее внимание к кому-то другому, кому она могла бы навредить. Поэтому я заранее нашел визитку одного моего давно умершего коллеги.

– О, значит, вы врач, – сказала мадам Мэндилип. – Что ж, теперь, когда мы познакомились, вы можете пройти за мной. Я покажу вам своих лучших кукол.

Выйдя за дверь у прилавка, я очутился в длинном, тускло освещенном коридоре. Мадам Мэндилип дотронулась до моей руки, и я вновь ощутил это странное биение жизни. Остановившись у двери в конце коридора, великанша повернулась ко мне.

– Здесь я храню свои лучшие куклы. Свои… особенные куклы. – Рассмеявшись, она распахнула дверь.

Перешагнув порог, я остановился, в недоумении рассматривая комнату. Она была вовсе не такой большой и роскошно обставленной, как описывала Уолтерс. Да, она действительно оказалась чуть длиннее, чем можно было ожидать. Но где же изящная антикварная лепнина, где древние гобелены, где волшебное зеркало – «и не зеркало вовсе, а кристально чистая вода»? Где все то, что превращало для Уолтерс эту комнату в настоящий рай?

Приспущенные гардины пропускали свет, из окна открывался вид на маленький закрытый дворик, поросший травой. Стены и потолок были обшиты обычным деревом. Одну стену комнаты полностью закрывал деревянный шкаф со множеством мелких ящиков. На стене висело зеркало – оно действительно было круглым, но этим его сходство с описаниями Уолтерс ограничивалось.

Имелся там и камин – такой можно увидеть в любом старом доме Нью-Йорка. На стенах висело несколько репродукций. Огромный стол, напомнивший Уолтерс «столы в тронных залах королей», оказался вполне обычным столиком, заваленным кукольными платьицами и выкройками к ним.

Моя тревога нарастала. Если Уолтерс выдумала убранство этой комнаты, что еще в ее дневнике было лишь вымыслом? Не зря ведь я, прочитав его, счел историю Уолтерс плодом бурной фантазии.

И все же она не солгала, говоря о глазах и голосе мадам Мэндилип, не преувеличила особенности ее внешности, не ошиблась в описании ее племянницы.

Голос мадам Мэндилип вывел меня из замешательства.

– Вас интересует моя комната? – Она произнесла это мягко, но мне показалось, что в ее голосе прозвучало скрытое веселье.

– Любая комната, где работает истинный творец, интересна. А вы творец, мадам Мэндилип.

– И откуда же вам это известно? – проворковала она.

Похоже, мне не стоило так говорить.

– Я большой поклонник искусства. И я видел ваши куклы. Чтобы признать в Рафаэле гения, не понадобится целая галерея его картин. Достаточно одной.

Она улыбнулась, лучась доброжелательностью.

Закрыв за мной дверь, женщина указала на кресло у стола.

– Вы не против подождать несколько минут, прежде чем я покажу вам кукол? Мне нужно завершить работу над платьем. Я обещала доделать куклу сегодня, и скоро придет малышка, которой не терпится ее купить. Это не займет много времени.

– Нет, что вы. – Я опустился в кресло.

– Тут так тихо, – мягко сказала она. – А вы, похоже, устали. У вас тяжелая работа, верно? Вы устали…

Я откинулся на спинку кресла и вдруг понял, что действительно устал. На мгновение я потерял бдительность и зажмурился. Открыв глаза, я увидел, что мадам Мэндилип села за стол.

И я увидел ее руки. Длинные холеные белые пальцы. Я никогда не видел такой красоты. Ее глаза, казалось, жили своей жизнью, вот и ее руки словно не были связаны с телом. Мадам Мэндилип опустила их на стол.

– Как приятно побывать иногда в такой тишине. – Ее голос убаюкивал меня. – В месте, где царит мир и покой. Мы все иногда так устаем… Так устаем… Усталость наваливается на нас… Наваливается…

Она взяла со стола кукольное платье и начала шить. Тонкие белые пальцы мелькали, иголка поблескивала, вторая рука все поворачивала, поворачивала платье… Какое удивительное движение… ритмичное… как мелодия… сколько в нем покоя…

– Ничто из внешнего мира не побеспокоит вас… Тут можно отдохнуть… уснуть… – нашептывала мадам Мэндилип.

Я с трудом заставил себя оторвать взгляд от танца этих рук, этих холеных чудесных пальцев. Как ритмично они двигались… навевая покой…

Мадам Мэндилип не сводила с меня глаз, она говорила так нежно, и меня объяло чувство безмятежности.

Ничего страшного, если я позволю себе немного отдохнуть, наберусь сил перед предстоящим боем. Ведь я так устал. Я даже не понимал раньше, насколько я устал!

Мой взгляд вновь устремился к ее рукам. Странные руки – они не принадлежат этому огромному мерзкому телу. Как и глаза. И голос.

Может, так и есть! Может, исполинские телеса были лишь прикрытием, способом утаить настоящее тело мадам Мэндилип. Каково же оно? Неужели оно столь же прекрасно, как эти руки, эти глаза, этот голос?

Мадам Мэндилип напевала какую-то странную песню – она нагоняла сон, баюкала, мелодия успокаивала мои взбудораженные нервы, утоляла жажду покоя, обволакивала усталое сознание, как баюкали эти мерные движения рук… Как баюкал этот взгляд: «Усни… усни…»

Но что-то внутри меня отчаянно сопротивлялось. Рванувшись вперед, я сумел стряхнуть наваждение. Ловя воздух ртом, я сумел вынырнуть на поверхность сознания и только тогда понял, насколько далеко прошел по дороге сна. На мгновение, уже на пороге пробуждения, я увидел комнату такой, какой ее видела Уолтерс: огромную, залитую мягким слабым светом, с изящной антикварной лепниной, гобеленами, резными узорами, в которых, казалось, сновали какие-то тени – и смеялись, смеялись надо мной! На стене висело зеркало – верно, не зеркало, а кристально чистая вода в раме, и были узоры на ней, и их отражение подрагивало; все, как описывала Уолтерс, ведь эта дрожь и мне напомнила, как качается трава на берегу лесного озера, когда ее колышет ветер.

А потом словно рябь прошла по всей этой колоссальной комнате – и видение исчезло.

Я стоял перед перевернутым стулом в той комнате, куда меня привела мадам Мэндилип. А сама женщина возвышалась прямо передо мной. Она смотрела на меня – озадаченно и, как мне показалось, с досадой. Будто я внезапно прервал ее…

Прервал? Когда она успела встать из-за стола? Как долго я спал? От чего спасся, чудовищным усилием воли вырвавшись из паутины навеянного ею сна?

Я попытался заговорить – и не смог.

Так и стоял там – онемевший, униженный, разозленный. Я понял, что попал в ее ловушку, как жалкий профан, а ведь я должен был оставаться начеку, я как врач должен был понять, что это гипноз! Но я поддался ее внушению, слушал звук ее голоса, смотрел на ее глаза и движения рук, и она ввела меня в транс, говоря, что я устал, что тут царит покой и мне хочется спать… спать… спать… Что она сделала со мной, пока я спал? Почему я не мог пошевельнуться? Будто тот рывок из паутины сна лишил меня всех сил. Я стоял – оцепеневший, тихий, измотанный. Ни одна мышца моего тела не повиновалась мне. Ослабленная воля пыталась управлять телом, но тщетно.

Мадам Мэндилип рассмеялась. Она подошла к шкафу у стены. Я беспомощно следил за ее действиями, не способный преодолеть паралич. Женщина повернула ручку, и дверца одного из ящиков распахнулась. В нем была кукла – маленькая девочка, школьница с ангельским личиком и доброй улыбкой. Я почувствовал, как что-то ледяной хваткой сжало мое сердце. В руке школьница сжимала игрушечную шпагу, и я знал, что это та самая кукла, которая спала в объятиях маленькой Молли… затем выбралась из детской кроватки… вприпрыжку подбежала к постели ее родителей… залезла на одеяло… а потом вонзила…