Текст книги "Законы эпидемий. Как развиваются и почему прекращаются эпидемии болезней, финансовые кризисы, вспышки насилия и модные тренды"

Действительно ли эти люди так уж отличались от остальных своей склонностью к беспорядочным связям? На мой взгляд, не особенно: исследователи выяснили, что они сообщали в среднем о 2,3 контакта с другими инфицированными. Это значит, что они заражались от одного человека и передавали болезнь одному или двум другим. Чаще всего это были афро– или латиноамериканцы, молодые и имевшие отношение к армии; почти каждый второй был знаком со своими сексуальными партнерами больше двух месяцев[143]143
  Potterat J.J. et al., ‘Gonorrhoea as a Social Disease’, Sexually Transmitted Diseases, 1985.


[Закрыть]. В 1970-х годах Поттерат обратил внимание, что беспорядочные связи сами по себе не объясняют вспышки гонореи в Колорадо-Спрингс. «Больше всего удивляла разница в заболеваемости гонореей между склонными к любовным приключениям белыми женщинами из местного колледжа, где обучались высшие слои среднего класса, и чернокожими женщинами того же возраста со скромным сексуальным опытом и столь же скромным образованием, – писал он. – У первых гонорея выявлялась редко, чего нельзя сказать о вторых»[144]144
  Potterat J.J., Seeking The Positives: A Life Spent on the Cutting Edge of Public Health (Createspace, 2015).


[Закрыть]. Тщательный анализ данных из Колорадо-Спрингс позволяет предположить, что передача инфекции, вероятно, больше была связана с несвоевременным лечением представителей определенных социальных групп, чем с повышенным уровнем сексуальной активности.

Отношение к людям из групп риска как к особым, непохожим на остальных, порождает высокомерное отношение к ним, что ведет к сегрегации и стигматизации. Это, в свою очередь, затрудняет борьбу с эпидемиями. Больные часто испытывают чувство вины и страха, и из-за этого многие эпидемии, от ВИЧ/СПИДа до Эболы, долгое время оставались незамеченными. Подозрения, связанные с болезнью, делали инфицированных людей и их родственников изгоями в местных сообществах[145]145
  Kilikpo Jarwolo J.L., ‘The Hurt – and Danger – of Ebola Stigma’, ActionAid, 2015.


[Закрыть]. В результате люди не хотели сообщать о своей болезни, что, в свою очередь, способствовало дальнейшей передаче инфекции и мешало выявить тех, кто играл ключевую роль в ее распространении.

В начале февраля 2020 года «суперраспространителем» COVID-19 был объявлен некий британец, который посетил Сингапур и перед возвращением на родину успел передать инфекцию нескольким людям в лыжном шале во Франции. Несколько недель спустя, когда стало известно о первом случае заражения в Великобритании, СМИ вновь загорелись идеей найти виновного. 1 марта Sunday Times вышла с заголовком «Коронавирус: охота за нулевым пациентом – британским распространителем вируса»[146]146
  Gregory A. et al., ‘Coronavirus: hunt for Patient Zero, Britain’s virus spreader’, Sunday Times, 1 March 2020.


[Закрыть]. Сколько людей, прочитав такой заголовок, захочет оказаться этим пациентом? Сколько из них в итоге откажутся от тестирования на COVID-19, махнув рукой на тот легкий кашель, который появился у них после катания на лыжах в Северной Италии?

К сожалению, охотничий настрой проявился не только в газетных заголовках. Новости об «уханьском коронавирусе» и «китайском гриппе» сопровождались сообщениями о нападениях на расовой почве в разных точках мира, от Лондона до Лос-Анджелеса. Сразу несколько известных персон, включая американских политиков и телеведущих, заявили, что выражение «китайский грипп» и ему подобные вполне оправданны: ведь если бы Китай раньше сообщил о масштабах вспышки, объясняли они, США успели бы как следует подготовиться к эпидемии. Но согласно расследованию журнала Atlantic, к началу марта (то есть спустя пять недель после того, как ВОЗ объявила растущую эпидемию «чрезвычайной ситуацией в области общественного здравоохранения, имеющей международное значение») в США на вирус было протестировано всего 1895 человек. (Для сравнения: в Великобритании к тому моменту тестирование прошли более 20 000 человек)[147]147
  Meyer R., Madrigal A., ‘Exclusive: The Strongest Evidence Yet That America Is Botching Coronavirus Testing’, The Atlantic, 6 March 2020; Данные о тестировании в Великобритании: https://en.wikipedia.org/wiki/Template:COVID-19_pandemic_data/United_Kingdom_medical_cases.


[Закрыть]. Точно так же, как и в начале пандемии СПИДа, некоторые политики и СМИ предпочли обвинить в кризисе отдельные сообщества вместо того, чтобы признать собственные недоработки.

На протяжении всей человеческой истории вину за эпидемии возлагали на те или иные группы людей. В XVI веке англичане были убеждены, что сифилис пришел из Франции, и называли его «французской сыпью». Французы считали, что этот недуг родом из Неаполя, и для них сифилис был «неаполитанской болезнью». В России это была польская болезнь, в Польше – турецкая, в Турции – христианская[148]148
  Frith J., ‘Syphilis – Its Early History and Treatment until Penicillin and the Debate on its Origins’, Journal of Military and Veterans’ Health, 2012.


[Закрыть].

Подобные стереотипы очень устойчивы. Пандемию гриппа 1918 года, убившую десятки миллионов людей по всему миру, мы до сих пор называем испанкой. Это название возникло во время эпидемии потому, что, судя по сообщениям в газетах, из всех стран Европы от гриппа больше всего страдала Испания. Но информация в газетах не соответствовала действительности. В то время в Испании не существовало военной цензуры, которая запрещала бы сообщать о новых случаях болезни, – в отличие от Германии, Англии и Франции, где такие сведения замалчивались из опасений, что это подорвет боевой дух армии. Таким образом, из-за молчания СМИ в этих странах создавалось впечатление, будто в Испании уровень заболеваемости выше, чем где бы то ни было. (Испанские газеты, в свою очередь, пытались переложить вину за эпидемию на французов)[149]149
  Badcock J., ‘Pepe’s story: How I survived Spanish flu’, BBC News Online, 21 May 2018.


[Закрыть].

Если мы не хотим связывать названия болезней с какими-либо странами, хорошо бы предложить альтернативу. Субботним мартовским утром 2003 года группа экспертов собралась в штаб-квартире ВОЗ в Женеве, чтобы обсудить новую инфекцию, обнаруженную в Азии[150]150
  Enserink M., ‘War Stories’, Science, 15 March 2013.


[Закрыть]. Случаи заражения были зарегистрированы в Гонконге, Китае и Вьетнаме, а утром пришло сообщение о пациенте из Франкфурта. ВОЗ собиралась объявить о глобальной угрозе, но сначала нужно было придумать название болезни. Требовалось что-то запоминающееся, но без стигматизации стран, которые первыми столкнулись с инфекцией. В итоге было выбрано название «тяжелый острый респираторный синдром», или SARS.

Во всем мире на разных континентах было зарегистрировано более 8000 случаев SARS. Несколько сотен человек умерли. Несмотря на то что в июне 2003 года эпидемию удалось взять под контроль, общие финансовые потери составили около 40 миллиардов долларов[151]151
  Lee J.-W. and McKibbin W.J., ‘Estimating the global economic costs of SARS’, from Learning from SARS: Preparing for the Next Disease Outbreak: Workshop Summary (National Academies Press, 2004).


[Закрыть]. В эту сумму входили не только прямые затраты на лечение, но и экономические потери из-за закрытия предприятий, простаивания отелей и отмененных сделок.

По мнению Энди Холдейна, ныне главного экономиста Банка Англии, общие последствия эпидемии SARS были сравнимы с последствиями финансового кризиса 2008 года. «Сходство поражает, – говорил он в 2009 году[152]152
  Haldane A., ‘Rethinking the Financial Network’, Bank of England, 28 April 2009.


[Закрыть]. – Удар наносит внешнее событие. Страх парализует систему, и она разрушается. Сопутствующий ущерб оказывается масштабным и глубоким».

Холдейн отметил, что общество обычно реагирует на эпидемию одним из двух способов: убегает или прячется. В случае с инфекционной болезнью бегство – это попытка покинуть затронутый эпидемией район в надежде избежать заражения. Во время эпидемии SARS запреты на путешествия и другие меры контроля ограничили эту возможность. Если бы зараженные люди активно перемещались – и не были бы выявлены и изолированы органами здравоохранения, – вирус достиг бы других регионов[153]153
  Crampton T., ‘Battling the spread of SARS, Asian nations escalate travel restrictions’, New York Times, 12 April 2003. Запрет на передвижение был введен во время эпидемии, но подобные ограничения, по всей видимости, дают меньший эффект, чем идентификация больных и отслеживание их контактов. И действительно, ВОЗ не рекомендует ограничивать передвижение людей в период эпидемии: ‘World Health Organization. Summary of WHO measures related to international travel’, WHO, 24 June 2003.


[Закрыть]. Попытки бегства порой наблюдаются и в финансовом мире. Опасаясь краха, инвесторы пытаются сократить потери и распродают активы, что ведет к дальнейшему падению цен.

Иной вариант поведения – прятаться, избегая ситуаций, которые могут привести к контакту с инфекцией. Если происходит вспышка болезни, люди начинают чаще мыть руки и сокращают социальную активность. Во время финансового кризиса банки придерживают деньги, не рискуя выдавать кредиты населению, бизнесу и другим институтам. Однако Холдейн указывал на существенную разницу между такой реакцией при эпидемии болезни и при финансовом кризисе. В первом случае стратегия «спрятаться» обычно помогает ограничить распространение болезни, хотя и приводит к финансовым потерям. Но удержание денег в банках во время спада может усугубить проблемы, как это произошло с кредитным обвалом, который ударил по экономике в преддверии кризиса 2008 года.

Термин «кредитный обвал» часто появлялся на первых полосах газет в 2007–2008 годах, но экономисты пользуются им с 1966 года. Тем летом американские банки внезапно прекратили выдавать ссуды. В предыдущие годы спрос на них был высоким, и банки делали кредит все более доступным, чтобы поддержать эту тенденцию. В конце концов у банков закончились деньги, полученные от вкладчиков, и кредитование приостановилось. Банки не стали требовать большие проценты – они просто перестали выдавать ссуды. Ограничения кредитования случались и раньше; в 1950-х годах в США отмечалось несколько случаев сжатия кредита – хотя некоторые экономисты считали «сжатие» слишком мягким определением для внезапного удара, обрушившегося на экономику в 1966 году. «Обвал – это нечто другое, – писал в то время экономист Сидни Хомер. – Он болезненный по определению и даже может переломать кости»[154]154
  Owens R.E. and Schreft S.L., ‘Identifying Credit Crunches’, Contemporary Economic Policy, 1995.


[Закрыть].

Кризис 2008 года был не первым случаем, натолкнувшим Энди Холдейна на мысль о заражении в финансовых системах[155]155
  Факты и цитаты из интервью автора с Энди Холдейном, июль 2018 года.


[Закрыть]. «Помню, еще в 2004–2005 годах я составлял записку о том, что из-за такого рода инфекций мы вошли в эпоху “суперсистемного риска”». В той записке указывалось, что финансовая сеть в одних ситуациях может быть устойчивой, а в других оказаться чрезвычайно хрупкой. Эта идея хорошо знакома экологам: структура сети может обеспечить ее устойчивость к небольшим шокам, но при сильном потрясении та же структура сделает сеть уязвимой перед угрозой коллапса. Представьте себе рабочий коллектив. Если большинство людей успешно справляются с обязанностями, более слабым работникам ошибки сойдут с рук, поскольку у них есть связи с эффективными сотрудниками. Но если весь коллектив оказывается в трудной ситуации, те же самые связи будут тянуть эффективных сотрудников вниз. «Суть в том, что такая интеграция действительно снижает вероятность небольших кризисов, но повышает вероятность масштабного краха», – полагает Холдейн.

Идея была пророческой, но не получила широкого признания. «К сожалению, ту записку положили под сукно, – вспоминал Холдейн. – Пока не случился кризис». Почему же его мысль не нашла понимания? «В то время было трудно заметить признаки системного риска. Казалось, в мире финансов все спокойно». Ситуация изменилась осенью 2008 года. После краха Lehman Brothers люди в банковской отрасли начали мыслить категориями эпидемии. По словам Холдейна, это был единственный способ осмыслить произошедшее. «Не прибегая к понятию заражения, невозможно объяснить, почему история с Lehman Brothers обрушила финансовую систему».

Если перечислить особенности сети, которые могут ускорить заражение, то выяснится, что всеми этими особенностями обладала банковская система, существовавшая до 2008 года. Начнем со связей между банками. Эти связи не были распределены равномерно: в сети доминировало небольшое число организаций, что создавало огромный потенциал для суперраспространения. В 2006 году исследователи, сотрудничавшие с Федеральным резервным банком Нью-Йорка, проанализировали структуру платежной сети Федеральной резервной системы. Изучив переводы на общую сумму 1,3 триллиона долларов США между несколькими тысячами американских банков за один из обычных дней, они обнаружили, что 75 % платежей проходили всего через 66 учреждений[156]156
  Soramäki K. et al., ‘The topology of interbank payment flows’, Federal Reserve Bank of New York Staff Report, 2006.


[Закрыть].

Вариативность связей была не единственной проблемой. Важно и то, как эти крупные банки были встроены в сеть. В 1989 году эпидемиолог Сунетра Гупта провела исследование, показавшее, что динамика инфекций зависит от типа сети: ассортативная она или дисассортативная. В ассортативной сети люди с большим числом связей контактируют в основном с другими людьми с большим числом связей. По таким кластерам с высоким уровнем риска эпидемия распространяется быстро, но ей трудно добраться до других фрагментов сети с меньшим числом связей. В дисассортативной сети люди с высоким уровнем риска контактируют в основном с людьми с низким уровнем риска. В этом случае на первом этапе инфекция распространяется медленнее, но в целом эпидемия оказывается более масштабной[157]157
  Gupta S. et al., ‘Networks of sexual contacts: implications for the pattern of spread of HIV’, AIDS, 1989.


[Закрыть].

Разумеется, банковская сеть оказалась дисассортативной. Таким образом, крупный банк, такой как Lehman Brothers, мог способствовать широкому распространению заражения; в момент краха у Lehman Brothers насчитывалось более миллиона контрагентов[158]158
  Haldane A. and May R.M., ‘The birds and the bees, and the big banks’, Financial Times, 20 February 2011.


[Закрыть]. «Он был опутан этой сетью задолженностей – в деньгах и деривативах, – и ни у кого не было ни малейшего представления о том, кто чем владеет», – рассказывал Холдейн. Ситуацию осложняло наличие многочисленных, зачастую скрытых петель в более широкой сети, что создавало множество путей передачи заражения от Lehman Brothers другим компаниям и рынкам. Более того, эти пути могли быть очень короткими. В 1990-х и 2000-х годах международная финансовая сеть превратилась в очень тесный мир. В 2008 году каждая страна находилась в одном или двух шагах от финансового кризиса, уже начавшегося в другой стране[159]159
  Haldane A., ‘Rethinking the Financial Network’, Bank of England, 28 April 2009.


[Закрыть].

Схемы ассортативной и дисассортативной сетей

На основе Hao et al., 2011

В феврале 2009 года инвестор Уоррен Баффетт в своем ежегодном послании акционерам предупредил о «пугающей паутине взаимозависимости» между крупными банками[160]160
  Buffett W., Letter to the Shareholders of Berkshire Hathaway Inc., 27 February 2009.


[Закрыть]. «Участники, стремящиеся избежать неприятностей, сталкиваются с той же проблемой, что и человек, который пытается уберечься от венерической болезни, – писал он. – Проблема не в том, с кем вы спите, а в том, с кем спят они». Баффетт указал, что структура сети не только подвергает опасности институты, проявляющие осторожность, но и поощряет ненадлежащее поведение. Если правительству придется вмешаться и помочь банкам во время кризиса, то первыми в списке окажутся те, кто может заразить многих других. «Если продолжить нашу метафору, беспорядочные связи выгодны крупным торговцам деривативами, поскольку в случае неприятностей они гарантируют помощь правительства», – заключил Баффетт.

Учитывая явную уязвимость финансовой сети, центральным банкам и регуляторам следовало бы глубже осмыслить кризис 2008 года. Что еще способствует передаче инфекции? Банк Англии еще до кризиса строил модели финансового заражения, но 2008 год сделал эту работу особенно актуальной. «Мы начали использовать их на практике, когда разразился кризис, – рассказывал Холдейн, – чтобы не только разобраться в происходящем, но и, что важнее, понять, что мы можем сделать для предотвращения этого в будущем».

Когда один банк ссужает деньги другому, между ними возникает материальная связь: если заемщик разорится, кредитор потеряет деньги. Теоретически мы можем проанализировать эту сеть, чтобы оценить риск эпидемии, – точно так же, как в случае с венерическими болезнями. Но Ним Аринаминпати отмечал, что в 2008 году сети кредитов были лишь одной из множества проблем. «Это почти как ВИЧ, – говорил он. – Передача может происходить не только через сексуальные контакты, но и через общие иглы или при переливании крови. Существует множество путей». В финансовом мире источников заражения тоже может быть несколько. «Это не только кредитные отношения, но и совместно используемые активы и другие риски».

В финансах издавна укоренилась идея, что для снижения общего риска банки могут прибегать к диверсификации. При распределении инвестиций индивидуальные риски уравновесят друг друга, а устойчивость банка повысится. До 2008 года большинство банков исповедовало именно такой подход к инвестициям. Кроме того, они действовали одинаково, выбирая одни и те же типы активов и инвестиционные идеи. Каждый банк диверсифицировал свои активы, но их методы не отличались разнообразием.

Почему все вели себя одинаково? Во время Великой депрессии, которая последовала за биржевым крахом 1929 года, экономист Джон Мейнард Кейнс говорил о сильном мотиве действовать так же, как все. «Хороший банкир, увы, не тот, кто предвидит опасность и избегает ее, – писал он, – а тот, кто переживает крах в общепринятой и надлежащей манере вместе с коллегами, так что никто не может его в чем-то обвинить»[161]161
  Keynes J.M., ‘The Consequences to the Banks of the Collapse of Money Values’, 1931 (from Essays in Persuasion).


[Закрыть]. Этот мотив действует и в обратном направлении. Незадолго до кризиса 2008 года многие компании начали инвестировать в модные финансовые продукты, такие как CDO, что выходило далеко за пределы их компетенции. Джанет Таваколи отмечала, что банки смотрели на это сквозь пальцы, тем самым еще больше раздувая пузырь. «Как говорят игроки в покер, если ты не можешь вычислить за столом лоха, значит, лох – ты»[162]162
  Tavakoli J., Comments on SEC Proposed Rules and Oversight of NRSROs. Letter to Securities and Exchange Commission, 13 February 2007.


[Закрыть].

Когда множество банков инвестирует в один и тот же актив, они таким образом создают возможный путь передачи заражения. Если во время кризиса один банк начинает распродавать свои активы, это скажется на всех остальных держателях этих активов. Чем больше крупные банки диверсифицируют инвестиции, тем больше создается возможностей для всеобщего заражения. Несколько исследований показали, что во время финансового кризиса диверсификация может дестабилизировать обширную сеть[163]163
  Arinaminpathy N. et al., ‘Size and complexity in model financial systems’, PNAS, 2012; Caccioli F. et al., ‘Stability analysis of financial contagion due to overlapping portfolios’, Journal of Banking & Finance, 2014; Bardoscia M. et al., ‘Pathways towards instability in financial networks’, Nature Communications, 2017.


[Закрыть].

Роберт Мэй и Энди Холдейн отмечали, что традиционно крупнейшие банки удерживали меньший объем капитала, чем их менее крупные конкуренты. Расхожее объяснение звучало так: у этих банков более диверсифицированные инвестиции, и поэтому они подвергаются меньшему риску; им не нужна большая подушка безопасности на случай неожиданных потерь. Кризис 2008 года показал недостатки такой стратегии. Крупные банки не менее уязвимы, чем мелкие. Более того, крупные организации обладают несравнимо бо́льшим значением для устойчивости финансовой системы. «Важно не то, насколько близко к обрыву оказался банк, а то, как глубоко он упадет», – писали Мэй и Холдейн в 2011 году[164]164
  Haldane A. and May R.M., ‘The birds and the bees, and the big banks’, Financial Times, 20 February 2011.


[Закрыть].

Через два дня после краха Lehman Brothers корреспондент газеты Financial Times Джон Отерс в обеденный перерыв зашел в Citibank. Он хотел снять часть денег со своего счета. Часть его вклада покрывалась государственным страхованием депозитов, но покрытие ограничивалось определенной суммой; если Citibank тоже рухнет, Отерс потеряет остальные деньги. Он оказался не единственным, кому в голову пришла эта мысль. «В банке я обнаружил длинную очередь из хорошо одетых обитателей Уолл-стрит, – вспоминал Отерс[165]165
  Authers J., ‘In a crisis, sometimes you don’t tell the whole story’, Financial Times, 8 September 2018.


[Закрыть]. – Они делали то же, что и я». Сотрудники банка помогли ему открыть дополнительные счета на жену и детей, чтобы снизить риск. Отерс с удивлением выяснил, что банковские служащие занимались этим все утро. «У меня перехватило дух. Это было массовое изъятие вкладов в финансовом центре Нью-Йорка. Паниковали люди с Уолл-стрит, которые лучше всех понимали, что происходит». Должен ли он рассказать о том, что видел? Учитывая серьезность кризиса, Отерс рассудил, что это лишь усугубит ситуацию. «Такой репортаж на первой странице Financial Times может стать последней каплей, которая добьет всю систему». Его коллеги из других газет пришли к такому же выводу, и новость не получила освещения в прессе.

Аналогия между финансовым и биологическим заражением может послужить хорошей отправной точкой, но есть одна ситуация, в которой эта аналогия не работает. Чтобы заразиться во время эпидемии болезни, человек должен подвергнуться воздействию патогена. Финансовое заражение также может распространяться с помощью материальных инструментов, таких как межбанковские кредиты или инвестиции в один и тот же актив. Разница в том, что фирмам не обязательно подвергаться прямому воздействию, чтобы «заболеть». «В одном аспекте это отличается от других сетей, с которыми мы имели дело, – говорит Ним Аринаминпати. – Обрушиться могут даже институты, которые выглядят здоровыми». Если клиенты сочтут, что банк не устоит, они попытаются изъять деньги, все сразу, – и это погубит даже здоровый банк. То же самое происходит, когда банки теряют веру в финансовую систему, как это случилось в 2007–2008 годах: они начинают копить деньги, вместо того чтобы ссужать их. Слухи и домыслы, передающиеся от одного трейдера к другому, могут обрушить фирмы, которые в ином случае пережили бы кризис.

В 2011 году Аринаминпати и Роберт Мэй работали вместе с Суджитом Кападиа в Банке Англии: они анализировали не только заражение через безнадежные кредиты или общие инвестиции, но и косвенные последствия страха и паники. Они выяснили, что, если банкиры перестают доверять финансовой системе и начинают копить деньги, это усугубляет кризис: банки, которые в ином случае имели бы достаточный объем капитала, чтобы остаться на плаву, в данной ситуации тонут. Ущерб оказывался еще больше, если речь шла о крупных банках: ведь они, как правило, находились в середине финансовой сети[166]166
  Arinaminpathy N. et al., ‘Size and complexity in model financial systems’, PNAS, 2012.


[Закрыть]. Это значит, что, принимая решения о том, какие банки поддерживать, регуляторы должны учитывать не столько их размеры, сколько их место в финансовой системе. То есть если какой-то банк нуждается в поддержке, то это не потому, что он «слишком велик, чтобы рухнуть», а потому, что он «слишком связан с другими, чтобы рухнуть».

Подобные выводы из теории эпидемий в настоящее время применяются на практике – Холдейн назвал это «философским сдвигом» в нашем представлении о финансовом заражении. В частности, теперь банки, критически значимые для сети, должны удерживать больше капитала, чтобы снизить свою восприимчивость к инфекции. Остается проблема сетевых связей, по которым изначально передается инфекция. Могут ли регуляторы повлиять и на них тоже? «Сложнее всего приходится тогда, когда встают такие вопросы, как необходимость изменить саму структуру сети, – говорит Холдейн. – В этот момент люди начинают возмущаться и протестовать, потому что это серьезное вмешательство в их бизнес-модель».

В 2011 году комиссия под председательством Джона Викерса порекомендовала крупным британским банкам ограничить объем средств, выделяемых на рискованную торговую деятельность[167]167
  Independent Commission on Banking. Final Report Recommendations, September 2011.


[Закрыть]. Это поможет предотвратить распространение последствий неудачных инвестиций на те банковские подразделения, которые оказывают розничные услуги, например, ведут сберегательные счета. «Эти защитные меры помогут изолировать розничные банковские услуги в Великобритании от внешних шоков, – говорилось в рекомендациях комиссии. – Каналы взаимосвязей в финансовой системе станут безопаснее, а значит, снизится риск заражения». Правительство Великобритании выполнило рекомендации, обязав банки разделить операции. Но столь жесткая политика не получила повсеместного распространения; те же защитные меры предлагались и в других европейских странах, но не были внедрены в практику[168]168
  Withers I., ‘EU banks spared ringfencing rules imposed on British lenders’, The Telegraph, 24 October 2017.


[Закрыть].

Обособление средств не единственная стратегия противодействия заражению. Когда банки торгуют финансовыми деривативами, сделки часто заключаются напрямую между двумя фирмами, без участия центральной биржи. В 2018 году объем таких торговых операций составил почти 600 триллионов долларов[169]169
  Bank for International Settlements. Statistical release: ‘OTC derivatives statistics at end-June 2018’, 31 October 2018.


[Закрыть]. Однако после 2009 года крупные сделки с деривативами больше не заключаются напрямую между крупными банками. Теперь они должны проходить через независимые центральные хабы, которые упрощают структуру сети.

Конечно, существует опасность, что при обрушении такого хаба он может стать гигантским суперраспространителем. «В случае большого шока это усугубит ситуацию, поскольку риск сконцентрирован, – говорит Барбара Касу, экономист из Бизнес-школы имени Джона Касса[170]170
  Интервью автора с Барбарой Касу, сентябрь 2018 года.


[Закрыть]. – Хаб призван смягчить удар, но в экстремальной ситуации он может повысить риск». Для устранения этого риска хабу предоставляется доступ к резервному капиталу банков, которые пользуются этим хабом. Такая взаимопомощь критиковалась финансистами, которые предпочитают, чтобы каждый действовал сам за себя[171]171
  Jenkins P., ‘How much of a systemic risk is clearing?’ Financial Times, 8 January 2018.


[Закрыть]. Но хабы устраняют из сети запутанные скрытые петли, что уменьшает возможности для заражения и позволяет понять, кто находится в группе риска.

Несмотря на прогресс в понимании механизмов финансового заражения, работы предстоит еще много. «Это похоже на моделирование инфекций в 1970-е и 1980-е, – говорит Аринаминпати. – Много прекрасных теорий и недостаточно данных». Одно из главных препятствий – отсутствие доступа к информации о сделках. Естественно, банки не раскрывают свои деловые операции, и исследователям трудно составить картину того, как связаны между собой финансовые институты, особенно на глобальном уровне. Это затрудняет оценку возможного заражения. Специалисты по теории сетей обнаружили, что при расчете вероятности кризиса мелкие ошибки в данных о сетях кредитования могут привести к серьезным ошибкам в оценке системного риска[172]172
  Battiston S. et al., ‘The price of complexity in financial networks’, PNAS, 2016.


[Закрыть].

Но проблема не ограничивается нехваткой сведений о сделках. Мы должны не только анализировать структуру сетей, но и учитывать ньютоновское «безумие толпы». Необходимо понять, как возникают убеждения и практики и как они распространяются. То есть думать нужно не только о патогенах, но и о людях. Заражение – будь то распространение инфекций или инноваций – во многом социальный процесс.