Текст книги "Каждый инструмент – молоток. Правила жизни и творчества бессменного ведущего «Разрушителей легенд»"

Следуйте за своими «тайными страстями»

Тайные страсти могут приходить откуда угодно, как угодно и в любое время. Если вы поклонник кино или фанат архитектуры вроде меня, то Макгаффином [8]8
  Макгаффин – объект, реальный или мысленный, вокруг охоты за которым строится сюжет, например бриллианты в «12 стульях» или статуэтка сокола в «Мальтийском соколе». – Прим. пер.


[Закрыть] может быть то, что движет замысел вашего любимого фильма, или зеленая патина на поверхности некоей архитектурной детали, мимо которой вы каждый день ходите на работу или в школу. Если ваше внимание задержится на этих вещах и вы им это позволите, они подтолкнут ваш разум. Однажды они могут так зачаровать вас, что пробудят желание погрузиться в тему глубже, узнать о ней больше, возможно, даже что-то в ней сделать или нечто получить. Пробудившаяся (и зреющая) одержимость такого рода и есть источник идей.

По моему опыту, когда вы следуете за своей тайной страстью, идеи выскакивают из досок и выползают из деревьев по мере того, как гравитация интереса тащит вас все глубже вниз по кроличьей норе. И все же очень немногие из нас ценят и используют эти страсти. Мы можем отбрасывать их как нечто бесполезное, не имеющее реальной ценности, даже стыдиться. Именно по этим причинам тайные страсти обычно так и остаются тайными для очень большого количества людей. С годами я потерял счет людям, которые приходили ко мне и начинали разговор, тихо, даже неохотно признаваясь, что интересуются чем-то, что я сделал, или тем хобби, которому я отдаюсь. Многие из них верят, что прыгнуть головой вперед в нечто подобное – все равно что отказаться от важной и надежной части жизни. Но я им возражаю и говорю, что такие увлечения – важнейшая часть жизни. Это больше чем хобби. Это страсти, у которых есть цель. И я научился с искренним уважением тратить силы на подобные занятия, которые доставляют нам радость.

Мне очень повезло – у меня была возможность следовать за своими «тайными страстями», добиваясь взрослого профессионального успеха. Но даже если бы у меня не получилось сделать их профессией и я вынужден был заниматься ими только в свободное время, я бы все равно постоянно создавал всякие штуки.

«Страсти» резко контрастируют с другими, мимолетными увлечениями и случайными умениями, встречавшимися в моей жизни, например жонглированием или актерским мастерством, от которых я отказался сразу же, как стал на капельку лучше посредственности. Подобных хобби у меня было много, особенно в ранние годы, при этом я никогда не знал, наступит ли время, когда я стану профи, и не волновался об этом. Я был Святым Покровителем Уровня Чуть Выше Посредственности.

Когда в возрасте чуть больше двадцати я осознал, что могу поискать и даже найти реальный опыт созидания на высоком уровне, я немедленно ринулся в этом направлении. Этот шаг радикальным образом изменил мою способность сочетать умения, которыми я уже обладал, с новыми навыками, которые надеялся освоить. И это примирило меня с ограничениями – а они очень значительны – по поводу того, что я могу.

Например, я был бы не против стать сценаристом. Глядеть на мир как сценарист – интереснейшая штука. У них особый тип мозга, который фильтрует мир их опыта через нарратив и через некоторое время становится тонко настроенной машиной, способной производить героев, миры и многослойные сюжеты. Сценаристы по своей сути – человекоподобные 3D-принтеры для историй.

Но я понял, что мой мозг работает не так – я не думаю в терминах ветвящихся, изгибающихся сюжетов. И я не считаю, что это недостаток. Мой мозг меня вполне устраивает. Да мне и не нужно писать сценарии. Каждый из нас, проживая жизнь, создает свой, отличный от других способ интерпретации и отображения мира. Каждый из нас наделен уникальным способом делиться историями, и это значит, что каждый из нас приходит к собственным идеям и выражает их как может. Именно эта магия разнообразия создает культуру.

Как работает ваш мозг? Какова ваша «тайная страсть»? Как вы видите мир?

Сценарное искусство – лишь один способ, самый очевидный, создания историй. Специфический набор умений, которыми снабжен мой мозг, хорошо подходит для того, чтобы созидать материальные предметы. При этом он служит мне очень хорошо, пусть даже я ни разу не написал сценарий. И я доволен этим, поскольку именно созидание вещей всегда позволяло мне чувствовать свою уникальность – этот процесс задействует мой мозг так, как никакое другое занятие. Есть нечто особое в сцеплении между структурой моего разума и тем, что я могу делать с помощью рук. Когда я созидаю предметы, мир становился осмысленным для меня, и все это выглядит для меня как суперспособность.

Первой из моих страстей, связанных с изготовлением вещей, стал косплей. В его основе – практика наряжаться в костюмы любимых персонажей из книг, кино, в особенности из аниме. Но косплей – это нечто большее, чем просто нацепить шмотки героя. Косплей подразумевает вживание в образ того, кого ты пытаешься изобразить. Причем в какой-то момент я сообразил, что это скорее театр на общественных началах, чем сольная практика. Долгое время я испытываю страстный интерес к косплею, он для меня неиссякаемый источник любопытства и различных идей относительно того, что бы такое изготовить. Многие мои любимые проекты выросли именно из этого интереса. Я не скрываю любви к косплею и не изменяю ей. Сейчас, по крайней мере. Но не всегда дело обстояло так просто. Косплей, как и любой другой глубокий интерес, способный породить тайную страсть (потому что это клево!), одновременно может создать вам трудности (и тут может таиться исток тайного стыда, окружающего наш энтузиазм), поскольку вещи, которые мы любим, обычно делают нас по-настоящему уязвимыми.

Семена моего увлечения косплеем были посеяны еще в школе (хотя тогда даже сам термин еще не придумали), когда я понемногу влюбился в кино как в форму искусства. Сторителлинг для нескольких органов чувств и многослойное конструирование миров взорвали мой разум. Это было начало 80-х, невероятное время для тинейджера, который интересовался фантастическими приключениями, космооперами и фэнтезийным эпосом. Подобные вещи вдохновляли меня на создание собственных версий костюмов – просто чтобы сделать вымышленные миры ближе к реальности, чтобы поместить себя внутрь этих волнующих историй, но в приватной домашней обстановке, само собой. Показать это тайное увлечение на публике я мог только на Хэллоуин, когда вам готовы извинить любой наряд. Подозреваю, что так оно начиналось и для множества других людей.

Когда мне было 16 лет, мы с отцом под впечатлением фильма Джона Бурмена «Экскалибур» создали полный набор доспехов, и в день Хэллоуина я надел его в школу. Мы потратили недели, изучая его устройство и изготавливая из кровельного алюминия и миллиона заклепок. Я работал без устали, пока он не налез на меня как перчатка и я не почувствовал себя в нем по-настоящему офигенно. Оставалась единственная структурная проблема: я не мог в нем сесть. Если я хотел стоять в костюме и видеть, что учитель пишет на доске, я должен был стоять у задней стены класса. На эту сделку я пошел более чем охотно, и все, по моему мнению, шло отлично до самого третьего урока, когда я начал перегреваться… Появилось туннельное зрение, и я медленно съехал на пол по стене с громким, неуютным скрежетом и вырубился посреди урока математики. Это более чем смущающая ситуация – очнуться в кабинете школьной медсестры, когда ты весь в поту, раздет до белья и думаешь, куда делись сделанные тобой доспехи.

На следующий год я не стал перебарщивать с металлом и изготовил часть защитного снаряжения, которое носил герой фильма «Безумный Макс – 2: воин дороги». К наручам из того же алюминия я добавил несколько крутых наклеек и футуристических рисунков. Потом я сделал так, чтобы это смотрелось как надо, состарив предмет, шкрябая им о грязную стену в нашем подвале. Когда наступил Хэллоуин, я нацепил эту штуку в школу, дополнив ее кожаной курткой мотоциклиста и тяжелыми ботинками вроде тех, которые носил Макс. Это оказалось именно то, что называют (как я узнал позже) «костюмом в рамках вселенной» – то, что не является каноном, но находится в рамках канона. И оказалось, что все это невероятно круто носить, даже круче, чем полный комплект доспехов, если такое было бы возможно.

Впрочем, мой одноклассник Аарон придерживался другого мнения. И он начал прикалываться по поводу моего костюма – не особо жестоко, но достаточно ядовито, чтобы я ощетинился. Обычно, когда случалось что-то подобное, мое отвращение к конфликтам заставляло меня прятаться, уходить внутрь себя, туда, где обитала моя одержимость. Только не в этот раз. Костюм заставил меня ощутить, что я в общем мощный парень (позже я обнаружил, что косплей часто оказывает такой эффект), и наделил меня духом героя из постапокалиптического мира, ухитрявшегося выживать в бесконечных передрягах. Поэтому я встал на дыбы и ответил. В моем представлении, или, точнее, в представлении персонажа, которого я изображал, на этом все должно было и закончиться. Я выдержал наезд Аарона, потом сам наехал на него, причем вполне успешно. Аарон оказался повержен. Вот только Аарон не согласился с этим.

«О, гляньте, каким крутым стал Адам, напялив на руки какие-то железки!» – насмешливо завопил он к большому удовольствию наших одноклассников. Одной-единственной фразой он пробил мой доспех. Он увидел меня насквозь и использовал это против меня, выставив на обозрение мою самую интимную часть. В этот момент я понял, что вещь, способная трансформировать тебя в более могущественное существо, может быть использована и против тебя, вызвать ощущение уязвимости, а не только силы. И этот урок мне пришлось выучить еще не раз, пока я становился старше.

В 2009-м, например, «Разрушители мифов» решили поиграться с классическим мифом из кино. В бесчисленных кинолентах герои и злодеи одинаково удирали от погони, спрыгивая с крыш или выскакивая из окон высоких домов, чтобы безопасно приземлиться в мусорный бак внизу, затем небрежно выбраться из него и задать стрекача. Но насколько твердым или мягким является содержимое обычного мусорного бака из настоящего мира? Является ли оно идеальным материалом для того, чтобы встретиться с ним после настоящего прыжка? И если этот идеальный материал на самом деле находится в баке, то спасет ли он вашу жизнь? На все эти вопросы мы намеревались получить ответ.

Когда мы задумали историю, стало очевидно, что Джейми Хайнеману и мне придется прыгать самим. Это привело к тому, что возникли два эпизода: первый, где мы тренируемся, и второй, где происходит настоящий эксперимент. Я решил, что с точки зрения визуальной истории наши костюмы в том и другом случае должны отличаться. Для тренировочной сессии костюмеры выдали нам спортивные костюмы с надписью «Каскадер-практикант» на спине. Для самого же эксперимента, когда стало ясно, что мне придется прыгать, я долго думал, какой наряд будет лучше смотреться на экране и вообще подойдет к этой теме.

Сидя на вершине одного из сооружений тренировочного центра пожарной охраны в Сан-Франциско (остров Трежер-Айленд), где мы снимали эпизод, я посмотрел в сторону района Ист-Бэй, и мой взгляд остановился на ныне закрытой авиабазе ВМС «Аламеда». «Аламеда» послужила локацией, где мы сняли несколько связанных с автомобилями выпусков, и там же создали ряд сцен для одной из моих любимейших франшиз всех времен – «Матрицы» с Киану Ривзом в роли Нео. И вот оно! Нео был эпическим прыгуном с крыш и из окон. Я мог одеться как он (отличная мысль!), скакнуть с высоты 20 футов в мусорный бак, и это будет выглядеть офигенно. Иконический длинный плащ Нео, выбранный братьями Вачовски за киногеничность, отлично будет смотреться и в нашем шоу.

Я принялся тщательно воссоздавать костюм Нео, никому из команды об этом не сказав.

Плащ с длинными фалдами: найден на eBay.

Солнечные очки Oakley Twenty XX: в наличии.

Мотоциклетные ботинки до колена со множеством застежек: быстрое путешествие на Хайт-стрит в Сан-Франциско решило проблему.

Когда пришло время снять сцену эксперимента на следующий день, я бегом рванул к машине, чтобы переодеться. Надевая каждый из предметов костюма Нео, я испытывал новый прилив возбуждения, но когда я появился из-за автомобиля в полном облачении, то увидел, что многие из членов команды хихикают, подавляя улыбки. Снова наступил тот самый сложный момент. Я оказался полностью беззащитным. Раньше, когда я был моложе, это стало бы непрерывным и невыносимым ночным кошмаром. Мой мысленный взгляд превратил бы ухмылки в откровенную насмешку, как у Кэрри на выпускном балу [9]9
  Главный персонаж романа «Кэрри» Стивена Кинга и одноименного фильма. – Прим. пер.


[Закрыть]. Только вот никто из работников «Разрушителей мифов» не был настроен по отношению ко мне негативно. С большей частью этих людей я проработал уже около пяти лет, и мы были настоящей семьей. Они посмеивались, поскольку ясно видели, во что и насколько глубоко я вовлечен.

Кадр из высокоскоростной съемки эпизода «Нырок в мусор» для «Разрушителей мифов». До сих пор один из моих любимых

Нацепив костюм Нео, я предъявил команде глубоко личную часть себя, которую мало кто из них видел, часть, по поводу которой я всегда пусть немного, но испытываю смущение. Впрочем, я быстро вспомнил, по какой причине надел эти шмотки: я знал, что плащ из «Матрицы» будет красиво развеваться за моей спиной во время ускоренной съемки моего падения в полный пены мусорный бак. И, ни фига себе, именно так и получилось! Плюс я еще осознал, что состоялась беседа между двумя версиями меня.

Я-взрослый выразил публичную благодарность себе-школьнику, сказав ему: «Когда развевается твой флаг чудака, это круто!» А взрослой версии себя я напомнил, что надо продолжать двигаться в направлении вещей, выглядящих немного странно и любимых мной по причинам, которых я сам полностью не понимаю, поскольку движение к этим вещам и было двигателем, позволившим мне добиться всего, чего я добился в жизни.

Костюм Нео оказался первым одеянием, которое я трудолюбиво собрал для шоу. За ним последовали многочисленные облачения для других эпизодов «Разрушителей мифов», ну а за ними – наряды для комик-конов и для видео на tested.com, моего сайта, посвященного процессу и инструментам созидания во всех его многочисленных формах. В определенной степени тогда на Трежер-Айленде я дал самому себе разрешение, зажег зеленый свет для той одержимости, которая определяла мою юность, освободил тайные страсти, порожденные ею же, чтобы следовать за ними до самого конца, вне зависимости от того, что там.

Я созидатель по профессии и рассказчик историй по темпераменту, но в первую очередь я вижу себя «автоматом по выдаче разрешений». В начале своего знаменитого эссе «Доверие к себе» Ральф Уолдо Эмерсон говорит: «Верить в свою мысль, верить, что истина моего сердца – это истина для всех людей, вот что гениально »[10]10
  Перевод Василия Борецкого. – Прим. пер.


[Закрыть]. Само эссе, и в особенности эта фраза, ударили меня прямо под дых, когда я познакомился с ними в возрасте 18 лет, и они до сих пор продолжают на меня действовать. Глубочайшие истины, извлеченные нами из опыта, универсальны и соединяют каждого из нас со всеми остальными и с миром вокруг. Я обнаружил, что та истина является ключом, размыкающим оковы стыда и неуверенности в себе. Она задает ментальное пространство, в котором сможет развеваться ваш флаг чудака и где вы сможете размещать интересные вам вещи. Для творца, который живет внутри каждого из нас, это прямой путь к свежим идеям и созиданию.

Участвуйте в жизни своего мира

Каждый из нас пытается извлечь некий смысл из мира, найти в нем свое место и объяснить, как все происходит. Мы учимся очень многому – и относительно себя, и относительно внешних обстоятельств, – благодаря тем историям, которые выбираем, чтобы рассказывать окружающим, а также благодаря тем, которые выбирают окружающие, чтобы рассказывать нам. Правда, источник наших собственных историй иногда может быть слегка сомнительным. Я признаю, что косплей – не самое полезное и благородное занятие в мире. И я не питаю иллюзий, думая, что благодаря косплею я делаю мир лучше. Но я уделяю внимание тому, что привлекает меня, а затем делюсь с другими деталями творческого процесса и его результатами, которые обычно предстают в виде предметов. Все это может высечь искры вдохновения в чужих душах, точно так же, как чужие работы иногда высекают их в моей. Затраты времени и сил на свои тайные страсти всегда были нитью, которая связывала воедино мой жизненный путь как созидателя. Вовлечение в то, что вас интересует, не выглядит советом умалишенного, но мы все знаем, что это не всегда самая легкая дорога.

Кроме того, заглядывая внутрь себя в поисках идей (я в это верю и это практикую), можно обнаружить спонтанное вдохновение. Арло Гатри, сын легендарного фолк-музыканта Вуди Гатри и сам по себе великолепный автор песен, однажды сказал, что не верит, что авторы песен сами их сочиняют. «Песни подобны рыбам, – заявил он. – Нужно просто забросить удочку в воду». Если человек некоторое время сидит у текущей воды и проверяет, на месте ли наживка, то рано или поздно какая-нибудь песня будет поймана. Если же он достаточно удачлив и умел, она клюнет на наживку быстро и при этом еще окажется большой и красивой. Конечно, не всегда все так просто, и Арло Гатри сделал вывод: «Плохая идея – усесться рыбачить вниз по течению от Боба Дилана». Удочка у Дилана длиннее, крючок и наживка лучше, а сачок так и вообще на зависть остальным, так что настоящее чудо – поймать что-то рядом с Бобом.

Понятно, что это романтическое описание, но только в некоторой степени, поскольку интуиция и спонтанность заслуживают уважения, когда речь идет о творчестве. Вдохновение может обрушиться с такой внезапностью, что трудно окажется принять от вселенной мысль, которая выглядит необычной, странной, ужасающей, хотя и способной решить ту проблему, что находилась перед вами все это время. Конечно, в основе этого вдохновения, как правило, лежит масса повседневной работы, помогающей возникать подобным мыслям: механическая практика какого-нибудь ремесла, повышенное внимание к последнему слову техники, конфронтация, необходимая для развязывания некоторых узлов, осознанное внимание к миру, на который вы смотрите каждый день. Такого рода деятельность свойственна экспертам в любой области, и они занимаются ею даже тогда, когда нет нужды в какой-либо экспертизе.

Я могу вспомнить, когда в первый раз в жизни идея пришла ко мне прямиком из воздуха. Было мне тогда 5 лет, и предполагалось, что я сплю после обеда (именно в это время начинаются лучшие приключения). Но вместо того чтобы спать, я выбрался из комнаты, прихватив с собой плюшевого медведя по имени Джингл, названного так по бубенчику в его ухе [11]11
  Англ. jingle – бубенчик. – Прим. пер.


[Закрыть]. Хулиганства и моральный износ превратили звон скорее в щелчки, и я смог незамеченным пробраться в студию отца. Отец создал для себя роскошную (в понимании ребенка) студию в гараже за домом – мы жили тогда в городке Тарритаун штата Нью-Йорк. Это было его рабочее место и одновременно святилище. Он был художником, аниматором, кинематографистом и иллюстратором, поэтому студия до стропил была набита книгами, бумагами, матовым картоном, кусками холста, тюбиками с краской всех размеров и разновидностей, коробками с угольными карандашами, пастелью, цветными карандашами, чертежными перьями, инструментами и линейками, а также размещенными повсюду фотографиями и картинами, которые его вдохновляли.

Тут имелось все, в чем мог нуждаться любопытный ребенок с творческой жилкой, и у моего отца было лишь несколько правил для меня, если я хотел там находиться. Среди них – общее требование не слоняться там бесцельно и без присмотра и только один специфический запрет, который не снабжался никакими «если», «но» или «вдруг»: НЕ ТРОГАТЬ БРИТВЕННЫЕ ЛЕЗВИЯ. Для родителя мудрость этого правила очевидна. Но для ребенка… Отец мог бы с тем же успехом сказать, что эти лезвия сделаны из сладостей для Хэллоуина и денег зубной феи, поскольку каждый раз, когда я заходил в студию, они начинали звать меня из коробки, стоявшей на огромном рабочем столе. Однако до того дня я держался на расстоянии. Я ценил доступ в это волшебное место больше, чем любые мифические силы, которые могли обитать внутри маленьких пластинок из заточенного адамантина.

Но вот меня посетило озарение по поводу Джингла. Оно пришло как раз тогда, когда я боролся со сном (версия сидения с удочкой у реки для меня пятилетнего), и оно требовало использования этих лезвий. Джингл был стар, его правый глаз потерял форму после вечера, проведенного слишком близко к очагу, бубенчик не звенел, подушечки на задних лапах отвалились, и я захотел создать картину медведя, каким я получил его когда-то, когда он был с иголочки.

Я стащил кусок плотной цветной бумаги с полки и расстелил его на столе отца. Положил Джингла в центр листа и аккуратно очертил его фигуру. Потом нарисовал черты лица. Я хотел, чтобы люди знали, кто это, и поэтому написал так хорошо, как только мог (конечно, не очень хорошо), Jingle на одной ноге и Savage на другой. Надпись, которую я изобразил, можно уподобить попытке заговорить с полным ртом, только визуальной. Дальше я пририсовал подушечки на лапах. Я делал так несколько раз на самом медведе, но всякий раз рисунок неизбежно стирался, поскольку жизнь у мишки была напряженная. Я смотрел, как черные чернила на рисунке высыхают, образуя подушечки, которые никогда не исчезнут, и сравнивал с остатками того, что можно было различить на ногах Джингла, и, должно быть, осознавал, что могу на самом деле превратить Бумажного Джингла во что захочу.

Но во что? В Пожарного Джингла? Я не знал. В Непобедимого Джингла с Разящим Ударом? Может быть.

Бумажный Джингл Сэвидж, около 1972 года

Есть одна истина по поводу любимых плюшевых игрушек из детства. Она стала для меня очевидной, когда я наконец сам обзавелся детьми: они являются отдельными от тебя объектами, но в то же время они часть тебя. Они в одно и то же время губка и зеркало. Своего рода проекция. Приключения, в которые вы их вовлекаете в своих играх, также и ваши приключения. На них вы проецируете все вещи: и те, которые хотите для себя, и те, что вам в себе нравятся, и те, что не нравятся.

Именно таким образом я и обошелся с Джинглом: я добавил ему модный голубой жилет, броский пояс с золотой застежкой и символ Супермена на груди куда большего, чем надо, размера. Почему? Ну, очевидно, это были те штуковины, которые я хотел себе. Я желал быть супергероем. Я хотел… быть одетым как Мясоголовый из сериала «Все в семье» (в свою защиту могу сказать, что это было начало 70-х).

С каждой новой деталью Бумажный Джингл становился все более и более реальным. Все более похожим на меня. Но он оставался в ловушке прямоугольника плотной бумаги, он был только рисунком. И если я хотел, чтобы он полностью воплотился – и боже, я же хотел! – я должен был освободить его из этой бумажной тюрьмы. Именно в этот момент песня сирен, издаваемая бритвенными лезвиями с односторонней заточкой, наконец добралась до моих ушей. Все, что мне нужно было сделать, – вытащить одно из коробки, снять защитную бумажную упаковку и осторожно провести по границе тела Джингла, после чего он станет не просто картинкой плюшевого медведя, а медведем в форме картинки, моим медведем, Джинглом Сэвиджем. Для моего пятилетнего разума он сделался бы реальным. Так что я не устоял перед искушением, и Бумажный Джингл Сэвидж был освобожден.

Я рванулся в дом, чтобы показать результат труда папе, наплевав на все последствия. Полагаю, я думал, что он решит, что я использовал ножницы. Но он немедленно увидел по характерному надрезу, что я пустил в ход бритвенное лезвие, чтобы впустить медведя в трехмерный мир. Как взрослый я могу сказать, что впечатлен тем, как пятилетний я управился с контурами, по которым нужно было вырезать. А в тот момент я был большей частью удивлен (и испытывал облегчение), что папа не впал в ярость. Фактически он был чуть ли не счастлив, увидев мое творение, и даже вставил его в рамку – именно по этой причине Джингл со мной до сего дня.

Думаю, причина, по которой я избежал наказания, заключается в том, что, нарушив главное правило студии, я на самом деле использовал студию правильным образом: я пришел туда с конкретной целью и определенно не слонялся там просто так, поскольку воплощал в жизнь идею. Это был первый раз, когда мое юношеское любопытство привело меня к созиданию, а не к банальной шалости. Именно этого простого сдвига только и ждал мой папа. Когда тот произошел, правила изменились, я получил больше доверия и новый уровень допуска. И, хотя я об этом тогда не знал, в моей жизни началось время творческих исследований.

Я никогда не знаю, в какой момент ударит вдохновение такого рода. Оно часто приходит едва ощутимым, но я постепенно настроил себя на его присутствие, поскольку работаю в постоянной связи с миром, в котором живу. Это на самом деле одна из сложнейших вещей, особенно для молодого созидателя. Поверьте мне, я знаю, что говорю. Когда те интересы, которые порождают трепет внутри, оказываются под ударом насмешки или о них забывают, инстинкт этот уходит, и ничего не остается, кроме как отделить себя от собственных интересов, следовательно, от мира, стать отступником, одиночкой и мизантропом. По сути, сделаться кем-то вроде Моррисси [12]12
  Видимо, имеется в виду Стивен Патрик Моррисси – музыкант и певец с противоречивой репутацией, основатель британской рок-группы The Smiths. – Прим. пер.


[Закрыть]. Но я не верю, что река идей течет там, где живет одиночество. Изоляция равняется опустошению и бесплодию. Если вы будете проводить свои творческие дни в изоляции, ваш внутренний созидатель умрет от жажды.