Текст книги "Милый друг Натаниэл П."

Глава 2

Нейт не всегда был тем, кого женщины называют кретином. Популярность, способную вдохновить столь враждебные чувства, он приобрел лишь недавно.

Раньше, когда Нейт еще только взрослел, его считали «милым». В классах повышенной трудности он был вундеркиндом, звездой дебатов и начинающим песенником, чье посвящение Мадонне для математической недели – «Как Косинус (Решенный в Самый Первый Раз)» – прозвучало, к несчастью, на всю школу. Выступая за разные футбольные и бейсбольные команды с десятого класса (пусть даже школа и была еврейской дневной), он так и не заслужил репутацию спортсмена. Нельзя сказать, что девушки его чурались. Они обращались к нему за помощью, когда требовалось что-то написать или рассчитать, и даже просили совета в разрешении проблем личного свойства. Они флиртовали с ним, когда хотели поднять его самооценку, а потом рассказывали, что сходят с ума по Тодду, Майку или Скотту.

В ту пору ничего особенного он собой не представлял. Темноволосый, худой, с бледной впалой грудью, из-за которой, как ему казалось, он выглядел малодушным и трусоватым, как будто постоянно съеживался. Он не был унизительно маленьким, но и внушительным ростом тоже не выделялся. Руки, брови, нос и кадык были как будто рассчитаны на кого-то другого, гораздо крупнее. Из-за этого он, даже в старших классах, цеплялся за надежду, что еще, может быть, подрастет на пару дюймов, подтянется поближе к шести футам. А тем временем реальные показатели не добавляли баллов к наличествующему набору персональных чар.

Том, Майк и Скотт играли вместе с ним в футбольных и бейсбольных командах. Самой большой популярностью в их классе пользовался Скотт. Высокий, широкоплечий, в равной степени грубый и самоуверенный, он являл собой тот тип, представители которого воспринимают интеллект не только как нечто второстепенное и неуместное, но и отчасти нелепое, как любопытный, хотя и не особенно занимательный талант, вроде умения кататься на моноцикле. Тодд, Майк и Скотт не были, строго говоря, друзьями Нейта – по крайней мере, в смысле равенства, – но считали его забавным. Они тоже полагались на его помощь, когда требовалось что-то посчитать. (Тодд и Майк до финиша все-таки дошли, а вот Скотта остановила тригонометрия.) Нейт бывал у них на вечеринках. Пил с ними. По школе ходили шутки, мол, как прикольно было, когда Нейт, бард математического класса, со средним баллом 4, наклюкался…

Нейт сох по таким девушкам, как Эми Перельман, роскошной блондинистой сирене из их класса, чьи скромно потупленные глазки и застенчивая улыбка удачно компенсировались облегающими свитерами и обтягивающими попку джинсами. Естественно, Эмми гуляла со Скоттом, хотя однажды и призналась Нейту, что беспокоится за их будущее. «Я в том смысле: а что из него выйдет? Типа – что, если дела в папиных магазинах… – отец Скотта торговал списанными дизайнерскими вещами, – пойдут не очень хорошо? Мой папа говорит, что они, типа, закредитованы. Но Скотт едва умеет читать. В смысле – читать-то он умеет, но, типа, не целые книжки. Не представляю, как он будет справляться в колледже, как получит постоянную работу. Ты же понимаешь, что он не по этой части?»

Неудивительно, что по прошествии времени Эми Перельман, девушка, в общем-то, не глупая, а только изображавшая глупость, разговаривая на общепринятом языке, бросила Скотта ради степени магистра делового администрирования в Уортонской школе бизнеса. Тогда, однако, Нейт – к собственному даже удивлению – выступил в защиту Скотта:

– Но он хороший парень! И тебя любит.

Эми задумалась, однако было видно, что сомнения остались при ней:

– Наверно.

В те годы милый парень Нейт, друг попавших в беду девушек, направлял свои обширные интеллектуальные ресурсы на такие вопросы, как соответствие различных предметов домашней утвари женским гениталиям. После занятий, пока родители не пришли с работы, он слонялся по пугающе притихшему ранчо в поисках эротического вдохновения, не включая свет даже тогда, когда по коридорам уже кружила тьма. Крадучись, как вор, переходя из комнаты в комнату, присматривался к подшитым флисом рукавичкам, приправам и даже маминым колготкам – на предмет возможной реквизиции. Однажды в родительской спальне ему попалась на удивление пикантная книжка некоей Нэнси Фрайдей, и на какое-то время частью его экипировки стала резинка для волос, которой Эми Перельман стягивала «хвост» и которую забыла как-то в лаборатории физики. В долгие предвечерние часы одиночества, заполненные телевизором и самообслуживанием, Нейт укреплял себя почерпнутыми у Нэнси Фрайдей уверениями, что женщинам тоже не чужды грязные мысли, и нюхал желтую с белым ткань резинки, пока запах волнистых волос Эми не рассеялся наконец полностью. То ли он буквально втянул в себя весь аромат, то ли утратил чувствительность вследствие передозировки – кто знает. Тешась надеждой, что временное воздержание поможет резинке в полной мере восстановить восхитительные свойства, Нейт спрятал ее в нижний ящик письменного стола – за старый графический калькулятор и цветные жестянки с ластиками в форме животных, которые собирал в начальной школе. Прежде чем эксперимент можно было бы считать завершенным, он успел позабыть о нем – в аутоэротические практики вторглись начавшиеся соревнования по бейсболу. Тем не менее запашок аутофилии, должно быть, давал знать о себе, потому что примерно в то же время Скотт заклеймил его кличкой Проворная Рука (поразительное указание на то, что Скотт, по меньшей мере, однажды посетил урок социологии).

Несколько лет спустя, когда Нейт со своей колледжской подружкой Кристен приехал в Мэриленд, чтобы собрать вещи в спальне – родители собрались продавать дом, – она-то и наткнулась на резинку Эми Перельман.

– Зачем это тебе? – поинтересовалась Кристен.

Несколько заботливо сохраненных в свое время светлых волосков все еще цеплялись за желтую с белым ткань.

Едва осознав, что именно она держит в руке, Нейт в ужасе выхватил резинку – а вдруг Кристен подхватит какую-нибудь гадкую кожную болезнь или предательский душок его самого, тогдашнего!..

– Должно быть, мамина, – пробормотал он.

Одна поклонница в школе у него все же завелась: Мишель Голдстейн, девушка с кудряшками. Нельзя сказать, что Мишель была такая уж дурнушка – бывало, его привлекали девушки, выглядевшие и похуже, – но в ней было что-то трогательно-впечатлительное. Сам по себе тот факт, что кто-то в школе читает «Обоснование прав женщин» Мэри Уоллстоункрафт[5]5
  Мэри Уоллстоункрафт (1759–1797) – британская писательница, философ и феминистка XVIII в. Автор романов, трактатов и др. В эссе «Защита прав женщины» утверждала, что женщины не являются существами, стоящими на более низкой ступени развития по отношению к мужчинам, но кажутся такими из-за недостаточного образования.


[Закрыть], должен был бы восприниматься с приятным удивлением, но в увлечении Мишель культурой чувствовалась манерность. Она к месту и не к месту употребляла фразу pas de deux[6]6
  Балетный номер, исполняемый двумя партнерами (фр.).


[Закрыть], а однажды напугала Нейта – он подслушал это случайно, – охарактеризовав таким образом ее с ним «отношения».

И тем не менее временами его тянуло к Мишель. Одним весенним вечером – должно быть, после школьного спектакля или концерта – они несколько часов просидели на скамейке, глядя на убегающий вниз травянистый склон и темнеющую равнину спортивных площадок. Мишель говорила – со знанием дела и трогательной искренностью – о любимой музыке (ее привлекали мрачноватые сочинительницы, исполняющие собственные песни социальной направленности) и желании жить когда-нибудь в Нью-Йорке, где есть «Стрэнд» – «самый большой в городе магазин подержанных книг».

Бывал ли он когда-нибудь в магазине подержанных книг? Скорее всего, нет – в их пригороде такового не было.

– Тебе обязательно нужно съездить в Нью-Йорк, – сказала Мишель.

– Я там был, только мы в такие места не ходили.

На память о проведенном в Большом Яблоке уик-энде остались сделанные отцом фотографии: Нейт с матерью прижимаются друг к дружке на обзорной площадке Эмпайр-стейт-билдинг. На них – новенькие, только что купленные пончо, на лицах – под холодным моросящим дождем – усталые улыбки.

Мишель сочувственно улыбнулась.

В растекающемся от парковочной площадки свете ее веснушки и волосы цвета соломы выглядели даже пикантно. Он почти протянул через скамейку руку и почти дотронулся до нее – до руки или бедра…

Дело даже не в сексе. Нейту не хватало дружбы, настоящей дружбы, а не того условного альянса, заключенного им со Скоттом и компанией. Когда-то у него были Говард из летнего лагеря; Дженни, озорная девчонка, жившая на той же улице и уехавшая, когда он перешел в шестой класс, в Мичиган – Нейт еще несколько лет получал от нее редкие письма – и Али, посещавший муниципальную школу. Они разошлись после младшей средней школы. Сидя на скамейке с Мишель, он чувствовал, что их как будто объединяет что-то – неясное, смутное, некая особенная меланхолическая впечатлительность, отличающая их от одноклассников.

Но уже в понедельник, в школе, Мишель снова стала собой прежней:

– Не могу поверить, что ты получил «А» по тому тесту. Какой coup d’état![7]7
  Государственный переворот (фр.). Сoup – «удача», «удачный ход».


[Закрыть]

Уходя, она помахала рукой:

– Ciao, chéri[8]8
  Пока, милый! (ит., фр.).


[Закрыть].

– Coup, – хотел он крикнуть ей вслед. – Ты имеешь виду просто сoup.

Тем не менее они постоянно бывали вместе, из-за чего их считали парой. Скотт то и дело спрашивал, не пахнет ли ее «киска» нафталином из-за того, что она носит винтажные тряпки. Двусмысленный социальный статус – ни клевая, ни неклевая – очевидно, превращал Мишель в своего рода женский эквивалент Нейта. Они даже вместе пошли на школьный бал. Нейт долго набирался смелости пригласить одну симпатичную старшеклассницу и испытал одновременно облегчение и досаду, когда Мишель, пригласив его, закрыла такую возможность. В тот вечер он думал, что она, может быть, захочет секса, но настойчивости не проявил, хотя они и пообжимались, и даже более того: он получил мимолетную возможность проверить гипотезу Скотта относительно букета ее интимных мест (он охарактеризовал бы его как мускусный). Нейт не нажимал, потому что не хотел связываться с девушкой, к которой испытывал некоторое отвращение. К тому же он не представлял, как, переспав с Мишель, сможет ее потом отшить. Так, возможно, поступили бы Тодд или Майк (но не Скотт, который, при всей своей грубости, был, безусловно, верен Эми). Кое-что в отношении Тодда и Майка к девушкам представлялось ему неправильным – их безусловная вера в то, что каждая дурнушка или глупышка в полной мере заслуживает всего, что на нее сваливается. Сострадание они приберегали для хорошеньких. (Мелкие неудачи Эми, низкая оценка или легкая простуда, отзывались сочувственными ахами и охами.)

Кроме того, ко времени бала Нейт уже начал переносить свои эротические надежды на колледж, где, как ему представлялось, даже девушки класса Эми Перельман будут умными и, что намного важнее, зрелыми – это слово он интерпретировал теперь, как «готовыми к сексу с ним». Если бы Нейта попросили перечислить самые большие разочарования, в верхней части списка оказался бы первый год в колледже. Выше стояло бы, наверно, открытие, сделанное намного позже, что даже такая вещь, дающая вроде бы величайшее наслаждение, как минет – его пенис во рту у женщины! его пенис во рту у женщины! – может быть скучной и даже несколько неприятной в не способствующих тому обстоятельствах или при неумелом исполнении.

Будь Нейт даже беспризорником, подобранным в переулке, где бы он рылся в мусорных баках и решал вековые математические проблемы на коробках из-под хлопьев, он не мог бы быть более наивен, более несведущ в традициях и нравах такого места, как Гарвард. Даже бездомный самоучка, по крайней мере, пользовался бы преимуществами, дарованными ему положением экзотического чудака. То, что казалось нормальным дома, отдавало «Молл оф Америка», средним уровнем менеджмента и заурядностью в кампусе, где тон давным-давно задали пуритане с такими именами, как Лоуэлл, Данстер и Кэбот. Тодд, Майк и Скотт, в рубашках-поло, с зализанными со лба волосами и БМВ, сильно сдулись. Мальчишки, выглядевшие в Гарварде своими – непринужденные, свободно общавшиеся в Гарвард-Ярде, весело встречавшие старых друзей и задорно, откинув голову, смеявшиеся – ездили на битых «вольво», заказывали одежду по каталогу (раньше такого рода вещи ассоциировались у Нейта с затерянными в прерии фермами и рассылочными проспектами «Монтгомери Вард») и сыпали названиями мест, о которых он никогда не слышал: «Да, я бывал в Айлсборо!», «У моего дяди там дом!», «Мы каждое лето ездим в Блю-Хилл».

Прежде чем отправиться в Кембридж, Нейт психологически готовился к Парк-авеню, загородным клубам, яхтам, икре, к безрассудным сумасбродствам в духе Тома и Дейзи Бьюкененов, но Мэн – Мэн застиг его врасплох. Он привык к летним местечкам, рекламировавшим себя как таковые уже своими названиями: Лонг-Бич-Айленд, Оушн-Сити. Его новые товарищи не были ни плейбоями, ни дебютантами. Они не носили блейзеры; девушек здесь не называли Маффи или Бинки[9]9
  Маффи, от маффин (muffin, англ.) – разновидность кекса, а тигренок Бинки – герой книги Дональда Биссета, английского детского писателя, художника, киноактера и театрального режиссера.


[Закрыть]. Довольно многие ходили в муниципальные школы (хотя большую часть составляли все же выпускники элитных частных). Это были худенькие, с «хвостиками» девушки без макияжа и сутулые юноши в футболках и шортах-хаки.

О каякинге и хайкинге[10]10
  Каякинг – один из видов водного туризма или активного отдыха на воде в индейской лодке каяк. Хайкинг – вид пешеходного спорта, иногда – автостоп.


[Закрыть] они говорили не как о ne plus ultra[11]11
  Ne plus ultra (лат.) – нечто самое лучшее, непревзойденное.


[Закрыть], а как о развлечениях далекой юности. Нейт, занимавшийся всем этим в летнем лагере, никогда не отделял их от других видов обязательной деятельности, таких как пение у костра и изготовление пальчиковых игрушек из полосок фетра.

Когда родители Эми Перельман уезжали на весенних каникулах в Вейл, все в школе знали, что жить они будут в лыжном домике, больше похожем на альпийский дворец с целым полком одетой в форму прислуги. С другой стороны, студенты в Гарварде отзывались о своих семейных «местах» в Вермонте и Нью-Гемпшире так, словно это были хижины, лично построенные их родителями или дедами, сложенные вручную, бревно за бревном, и при этом как будто соревновались в том, у кого там меньше удобств. («Нам всегда не хватает горячей воды, мы ведь пользуемся только собственным солнечным генератором. Полное самообеспечение».) Эми рассказывала о пятизвездочном стейк-хаусе, в котором ее семья обедала в конце долгого дня на свежем воздухе. Парни в Гарварде вспоминали, как топтались на холоде, ожидая, пока разогреется угольный гриль, как будто их родители не могли установить современную плиту. Нейт тоже ходил на лыжах, а однажды с группой мальчишек из синагоги провел целый уик-энд на голом горном склоне в Пенсильвании, рядом с заброшенной шахтой. Вылазка называлась «шаббатон». Они останавливались тогда в «Холидей инн», а ели «У Денни», за автомобильной парковкой.

Нейт никогда не думал, что принадлежит к малоимущим. Его родители были эмигрантами, но эмигрантами с хорошей работой. Они работали на подрядчиков министерства обороны. Он вырос в отдельном доме с лужайкой и металлическими качелями на заднем дворе. Он ходил в частную, пусть и религиозную, школу, где получил отличное образование. У его родителей были университетские степени (но магистров инженерных наук Бухарестского университета, а не, к примеру, докторов философии или истории искусств Йеля). Уже подростком Нейт обсуждал текущие события за обеденным столом; все вместе они смотрели «60 минут» и «Свою игру». У кого-то родители читали «Нью-йоркское книжное обозрение» и пили мартини. Со временем Нейт научился проводить различие между домами своих одноклассников – «белой кости» старой школы против университетских интеллектуалов (евреев и неевреев), – но тогда, в первые недели в колледже, ему казалось, что они все, от детей известных активистов левого толка до отпрысков гонителей профсоюзов титанов промышленности, говорят на одном и том же языке. Ему казалось так, потому что так оно и было. (Многие из них занимались в одних и тех же подготовительных школах.) В конце концов, эти группы были как Монтекки и Капулетти. При всех своих различиях они оставались богатейшими семьями Вероны. А родители Нейта приехали из Румынии.

До поступления в Гарвард Нейт просвещался, читая «Войну и мир» и «Улисса», но, что еще важнее, он никогда не слышал о «Джей. Пресс» и, следовательно, не мог его высмеивать. (В конце концов, до него дошло, что это магазин одежды.) Он был весьма смутно знаком с «Нью-Йоркером»[12]12
  Американский еженедельник, публикующий репортажи, комментарии, критику, эссе, художественные произведения, юмор, комиксы и поэзию. Публикуется примерно раз в неделю (47 номеров за год). Издается с 1925 г.


[Закрыть] и не имел даже понятия о том, как легко можно превратить яблоко в прибор для курения «травки».

В школе Нейт был капитаном команды в игре «Кто хочет стать миллионером» и знал много всего разного – например, мог перечислить в алфавитном порядке столицы всех африканских государств и как они назывались в колониальные времена, – но не знал того, что нужно, чтобы тебя заметили в Гарварде осенью 1995-го.

В результате он с удовольствием доверился своему товарищу по комнате, Уиллу Макдорманду, ставшему его проводником по всем этим вопросам. Прадед Уилла работал на железной дороге и смог достичь достаточно высокого положения, чтобы заслужить презрение самого Юджина Дебса[13]13
  Юджин Виктор Дебс (1855–1926) – один из организаторов в 1900–1901 гг. Социалистической партии Америки, а также организации «Индустриальные рабочие мира» в 1905 г.


[Закрыть].

Потратив несколько дней в попытках перевести разговор на тему предметной ориентации, Нейт с изумлением взирал на череду «пиплов», заходивших к Уиллу выпить пива. И пусть они тянули из банок «миллер лайт» и подтрунивали друг над другом, вспоминая какую-то прыщавую в интернате, щедро раздававшую милости едва ли не всем желающим, у них было твердое рукопожатие, от их шуток краснели и хихикали пожилые леди, и они умели произносить нужные слова на похоронах (а потом отойти подальше и забить косячок). Они носили маску легкой иронии и в разговорах ловко избегали всех серьезных, интеллектуальных или сентиментальных тем. Когда Нейт поднимал какой-то интересующий его вопрос, в комнате воцарялось неловкое молчание.

Нейт страстно верил во всеобщее равенство, презирал наследственные привилегии и переживал, по идеологическим соображениям, из-за неудач французской и русской революции; точно так же в первые дни в Гарварде он с пламенной надеждой вскакивал с дивана при каждом стуке в дверь. Он пытался понять, кто из новеньких – племянник члена кабинета, а кто – внук нобелевского лауреата по экономике, и в своих ответах старался подражать Уиллу, подбирая беспечно разбрасываемые им детали. (Какой-нибудь киднеппер мог бы получить немалый выкуп, если бы умыкнул дюжину мальчишек, смотревших по телевизору «Ред Сокс» с выключенным звуком и слушавших «Смэшинг Пампкинс»[14]14
  Американская группа в стиле альтернативный металл с примесью готики и психоделики. Основана в 1988 г. в Чикаго.


[Закрыть] на проигрывателе Уилла!)

Именно Нейту Уилл отдавал предпочтение перед двумя другими товарищами по комнате – Санжаем Баннержи (или просто Джеем), приветливым, но немного зажатым пареньком из Канзаса, нервничавшим – и безуспешно пытавшимся это скрыть – из-за того, что они распивают пиво, и Джастином Кастлмайером, «Юным республиканцем»[15]15
  Организация для подростков в США.


[Закрыть] из маленького городка в Северной Каролине.

К обоим Уилл относился со снисходительным великодушием, в котором, с ходом времени, все отчетливее проступало пренебрежение; Нейта он считал «истеричным». Ему нравилось, когда Нейт говорил «умные вещи», подкрепляя их водкой, текилой, «егермейстером», персиковым шнапсом или чем-то еще, что оказывалось под рукой. Особое удовольствие он испытывал, слушая перечисление колониальных названий африканских стран. «Ты просто заводная игрушка! – кричал он. – Давай еще! Еще!»

Нейту понадобилось немало времени, чтобы понять: «спасибо» – не единственный возможный ответ на предложенную Уиллом дружбу. Первый год он провел, по большей части, в компании друзей Уилла, открывших сезон охоты на удивительно легкомысленных и пустоватых девчонок, которые, хотя им вполне хватало энергии на походы под парусом и загородные уик-энды, шарахались не только от любого абстрактного разговора, но и от культуры в любой ее форме, не подразумевавшей выпивку или прогулку (включая фильмы с субтитрами и все, что попадало в категорию «перформанс»). Время от времени – и только с глазу на глаз – одна из этих загорелых, пышущих здоровьем девушек мельком упоминала какой-нибудь популярный роман, который прочитала однажды в летнем домике, где его оставил забывчивый гость. То есть читать они могли. Нейт понимал, что в кампусе есть и другие девушки, но именно эти, с которыми отрывался Уилл – многие из них были одноклассницами по интернату, дочерьми друзей семьи, девушки из семей, так часто проводивших лето по соседству, что стали «как родственники», – казались «лучшими», теми, кто находился здесь по праву.

Другие однокурсницы переставали существовать для него после того, как по ним проходился Уилл. Те, которым нравился театр, были «тесбианки»[16]16
  Сленг, гибрид Thespis (имя актера) и слова lesbian. Слово появилось благодаря фильму «Рэнго», герои которого – актеры-гомосексуалисты, играющие девушек-лесбиянок в ярких колготках.


[Закрыть], активистки – «плоскогрудки», будущие журналистки – «чесальщицы». Когда Нейт проводил время с кем-то еще, Уилл проявлял беспокойство, чувствуя угрозу своему влиянию. По крайней мере, такую интерпретацию давала популярная психология. (Много позже Нейт пришел к заключению, что Уилл – просто жмот.) «Идешь сегодня к этим уродам? – спрашивал он. – Что ж, если тебя это греет, отлично, но если устанешь от этих хренов с обвисшими членами и лающих собачонок, приходи к Молли. Будем играть в пристеночек и решать проблемы души и тела». Как будто Нейт для того и поступил в Гарвард, чтобы играть в пристеночек!

Однако ж заканчивалось все тем, что он выбирался, крадучись, из комнаты, где компания смотрела «Таинственный театр 3000» или фильм Годара, и отправлялся к Молли, где играл в пристеночек с пьяными девчонками, называвшими его «клевым» и спрашивавшими, хихикая и запинаясь, встречается ли с кем-нибудь Уилл и вправду ли он такой «крутой», как о нем говорят? (Нейт никак не мог понять, надеются ли они услышать «да» или «нет».)

Мир Уилла утомил его лишь к середине второго года. Слишком поздно. Обзавестись другими друзьями Нейт так и не удосужился. Иногда он ходил куда-то с бывшим товарищем по комнате, Джеем, но людей приятных, думающих, тех, к кому его тянуло на первом курсе, он понемногу отвратил тем, что постоянно предпочитал им компанию Уилла. Оказываясь по разным поводам во внеурочной обстановке, в обществе тех, кто думал и поступал иначе, Нейт ловил себя на том, что не может оторваться от привычных штампов Уилла. Видя девушку в цветных колготках, он – как бы умна она ни была, как бы хорошо ни знала поэзию – про себя называл ее «тесбианкой» и даже слышал подвывание где-то на заднем фоне. Пикники, выходы в кино или посещение лекции в кампусе с последующим обсуждением в кофейной или столовой навевали скуку и загоняли в депрессию, как и все безалкогольные мероприятия. Многие из этих яростных спорщиков и пылких редакторов пили только кофе и, срывая голоса в моменты высшего напряжения, горячо обсуждали аллегорические смыслы «Сайнфелда»[17]17
  Популярный американский телесериал в жанре комедии положений, транслировавшийся по NBC в 1998 г.


[Закрыть].

Вот тогда Нейт и взялся по-настоящему за книги. Все прочитанное в школе представлялось теперь второсортным. Тогда ему хотелось производить впечатление, он стремился к утонченности и изысканности, которые должны были помочь – в социальном плане – в колледже. (Ха). Весной второго года он обратился к чтению из-за тревожного одиночества, одиночества, которое – и это его пугало – грозило стать перманентным. В конце концов, если он, если кто-то такой, как он, несчастлив в колледже, то где же и когда еще ему быть счастливым? Разочарование и одиночество озлобили его, и теперь Нейт судил мир с суровой категоричностью. Если не принимать в расчет таких, как Уилл, которым привилегии позволяют принимать все как данность, его сокурсники нацеливались только на одно: слепо карабкаться по меритократической лестнице, словно их жизнь не более чем подготовка к школе бизнеса или права или, если они были достаточно «креативны», сочинению сценариев для Голливуда. Только читая и иногда на классных обсуждениях или индивидуальных консультациях он чувствовал робкий трепет надежды. Возможно, его личность сформировалась не так уж плохо, если он хотя бы нашел здесь что-то близкое, свое, пусть даже и в словах людей, давно умерших. Или на классных занятиях, которые, как всем известно, составляют наименее важную часть учебы в колледже.

Где-то в середине третьего года Нейт познакомился с Кристен. Они вместе попали на семинар по политологии. По ее репликам он понял – девушка очень даже смышленая. Да и с виду приятная – спортивного типа, она напоминала подружек Уилла. В ней ощущалась спокойная уверенность, проистекающая из веры в собственную дисциплинированность, сообразительность и здравый смысл. В разворачивавшихся на занятиях дискуссиях они часто оказывались на одной стороне и вскоре уже обменивались понимающими улыбками, когда слово брал кто-то из не самых толковых их товарищей. Они вместе уходили после занятий и постепенно выяснили, что их сближает еще одно обстоятельство: оба росли в примерно одинаковых и достаточно скромных условиях. Уроженка Новой Англии, Кристен с интересом восприняла новость, что его родители – иммигранты. Она смеялась над его шутками. И все же, набравшись наконец смелости и пригласив ее на свидание, Нейт почти не сомневался, что получит отказ – у нее бойфренд в Гановере или Уильямстауне, она латентная лесбиянка или дала обет целомудрия, действительный до введения всеобщего здравоохранения и т. д. Но… Кристен сказала «да». С бойфрендом (в Провиденсе) она недавно порвала.

Отзывчивая и великодушная, готовившаяся поступать в медицинскую школу, Кристен была из тех девушек, которые активно участвуют в гуманитарных проектах и на зимних каникулах отправляются в гондурасские джунгли. Но при этом ей доставало жесткости и язвительности, и она не стеснялась бичевать глупость и бессмыслицу, что и привлекало к ней, и немного пугало. Люди инстинктивно искали ее одобрения. Авторитарная в манерах, излучающая оптимизм и здоровье, Кристен, по грубовато-откровенному мнению мира, была для Нейта большим уловом, поскольку стояла на пару ступенек выше в социальной иерархии колледжа. С таким мнением Нейт был полностью согласен – ему и впрямь крупно повезло. И пусть Кристен не разделяла его любви к литературе – ничего страшного, кому-то нравится кока, а кому-то пепси. Да и она не выражала желания встречаться только с парнями, выбравшими главным предметом биологию.

Примерно в то же время, что и с Кристен, Нейт познакомился на курсе теории литературы с Джейсоном, а через Джейсона – и с Питером. Именно с ним, впечатлительным, задумчивым Питером, Нейт ощущал сильную духовную связь. Но втроем лучше, чем вдвоем. Когда два парня пьют виски и ведут, засиживаясь за полночь, бесконечные разговоры о книгах, финансируемом крупными корпорациями правом повороте и справедливости утверждения, что марксизм не выдержал проверки жизнью, потому что советский коммунизм был извращением, – в этом есть что-то немного… странное. Третий, в данном случае Джейсон, выполнял роль закваски. Его бодрящие порывы разгоняли робость двух других и придавали их прогулкам социальный статус мальчишеских развлечений.

Весь последний год в колледже, деля время между Джейсоном-Питером и Кристен, Нейт был счастлив. Даже по прошествии многих лет он все еще спрашивал себя: был ли когда-либо более счастлив, чем тогда? Все было так ново – девушка и друзья. Ему так долго пришлось ждать и того, и другого! После выпускного Нейт отправился вслед за Кристен в Филадельфию, где она поступила в медицинскую школу, а он стал писать для одного левоцентристского журнала, выходившего в округе Колумбия. Ему недоставало и Джейсона, работавшего в глянцевом журнале в Нью-Йорке, и Питера, отправившегося за докторской диссертацией в Йель. Оставаясь дома один – фрилансеру не надо ходить в офис, – Нейт томился от одиночества. Может быть, он слишком многого ожидал от Кристен. У нее был другой склад ума, и, кроме того, она сильно уставала. Медицинская школа отнимала и мысли, и время.

Со временем Нейта все больше огорчало отсутствие у нее литературного чувства, исключительно практическая направленность интеллекта и некоторая чрезмерная правильность и резкость взглядов и суждений – другими словами, то, что всегда было присуще Кристен и что когда-то вызывало у него уважение. Все чаще и чаще, навещая Джейсона в Нью-Йорке, он замечал, что женщины там одеваются иначе, что они носят аккуратные очки и сексуальные сапожки на высоком каблуке, а их прически намного симпатичнее бесхитростного «хвостика» Кристен. Многие из этих женщин читали в метро Звево и Бернхарда[18]18
  Итало Звево (наст. имя Арон Этторе Шмиц) (1861–1928) – итальянский прозаик и драматург. Бернхард Шлинк (Bernhard Schlink, нем) род. в 1944 г. – немецкий юрист и писатель, автор культового романа «Чтец», в котором раскрыта тема внутреннего конфликта «второго поколения», разрывающегося между желанием понять истоки преступлений, совершенных поколением родителей, и стремлением осудить эти преступления.


[Закрыть].

Дома, когда он порой зачитывал Кристен отрывки из Пруста, на лице ее появлялось то кислое выражение, как будто сама необычность прозы Пруста сомнительна с моральной точки зрения, как будто даже детишки где-нибудь в Африке нашли бы всем этим словам лучшее применение. К тому же Кристен на каком-то интуитивном, почти кальвинистском уровне не одобряла избранный им стиль жизни и не могла оправдать его по неким своим сокровенным принципам. (Теоретически она предпочитала бедных и праздных.)

Но враждебность накапливалась так медленно, что долгое время Нейт почти не замечал ее. Его искренне шокировало замечание Джейсона насчет того, что их с Кристен отношения, возможно, не так уж и идеальны.

– Даже не знаю, – сказал он, – просто, когда ты говоришь о ней, то звучит это примерно так: Кристен… вздох… это или Кристен… вздох… то.

Нейт так рассердился, что его хватило только на то, чтобы не уйти из бара. Да, за последние двадцать четыре часа он – про себя – раз десять обвинил Кристен в ханжестве и узколобости, но это же совсем другое! И неважно, что еще за полминуты до заявления Джейсона он представлял, как их официантка-готка делает ему минет.

Весной Кристен записала их обоих поработать гидами-волонтерами для слепых в Фэрмаунт-парке. Утром назначенного дня Нейт хотел полежать подольше с книгой, а потом, может быть, пропустить стаканчик-другой «кровавой Мэри» и еще почитать в спортивном баре перед телевизором…

– Ну почему, черт возьми, все и всегда должно быть полезным, сияющим и благодетельным?

Он не кричал, но был близок к этому.

Кристен сидела на стуле и, согнувшись, натягивала кеды. Во взгляде, брошенном ею на Нейта, не было ни капельки сочувствия, только удивление, которое тут же сменилось раздражением. Потом, так ничего и не сказав, она снова занялась кедами. Это разозлило его еще больше.

– Я же не какой-то там Джимми Стюарт, – заявил он, перепутав «Полианну» и «Эту чудесную жизнь»[19]19
  «Полианна» – экранизация бестселлера американской писательницы Элеанор Портер о девочке-сиротке, вынужденной жить у тетки. «Эта чудесная жизнь» – культовый фильм Фрэнка Капра, повествующий про обитателя провинциального Бедфорд Фоллса, доведенного стечением жизненных обстоятельств до мысли о суициде.


[Закрыть].

Лицо Кристен дрогнуло в гримасе раздражения, на самом деле – презрения.

– Хочешь просидеть весь день в трусах – давай, сиди. И уж раз ты так хочешь, я принесу тебе пива из холодильника.

На коленях у Нейта стоял лэптоп. Он опустил крышку и посмотрел на стену над головой Кристен:

– Я не это имел в виду.

– Неужели?

Кристен начала собирать волосы в «хвостик».

– Я иду в парк, – сказала она голосом доктора, который вырабатывала с некоторых пор, – нейтральным и бесстрастно сочувственным. – Думаю, тебе тоже надо пойти, потому что ты сам обещал, и там на тебя рассчитывают. Но, конечно, решай сам.