Текст книги "Признания волка"

Адольфо Биой Касарес
Признания волка

Небольшую группу аргентинцев, чью поездку организовала компания ТУСА, невозможно было спутать ни с кем благодаря значку с буквами ТУСА в петлице и еще больше – коричневым костюмам, слишком легким для неласковой парижской весны. Аргентинцев распределили по двум этажам отеля на улице Понтье. Энрике Риверо Пуигу достался номер на третьем этаже, с окном во двор, а Тарантино, Сарконе и Эскобару – на пятом. Так Риверо Пуиг лишний раз убедился в том, что компания чрезвычайно заботится о своей репутации, повторив одну из своих излюбленных фраз: «Эти люди знают, что делают». И верно: Тарантино, Сарконе и Эскобара, составлявших тесную компанию, поселили вместе. Что же касается его, Риверо, одинокого волка – как постоянно говорил он про себя, в общем-то правильно определяя свои отношения с женским полом и с населением Темперлея, – его поместили отдельно, хотя и не слишком далеко от приятелей, с которыми он сильно сдружился в поездке. Чтобы избежать нежелательных трений, ТУСА собрала бразильцев в отеле на улице Колизея, а большую часть американцев – на улице Берри. Такие же меры предосторожности – с неизменным успехом – принимались на всех этапах путешествия: Мадрид, Барселона, Ницца, Генуя, Рим, Милан, Женева, Мюнхен. Шумной и ребяческой, но до чего же трогательной была радость большинства туристов, замечавших знакомые лица в автобусе и самолете после насильственной разлуки в городах. Как не поверить, судя по этим кратким минутам, в прирожденную доброту человека?

Везде, где только было возможно, и всякому, кто только желал слушать, аргентинцы без устали расписывали прелести путешествия. Но если прислушаться получше, выяснилось бы, что не все встречало у них равное одобрение. То обстоятельство, что римские развалины совершенно развалились, вызывало живейшую досаду. Один заявил, что буэнос-айресские эдилы[1]1
  Эдилы – в Древнем Риме: должностные лица.


[Закрыть] не допустили бы такого. Однако другой, знакомый с языками, встал на защиту местных властей и в приступе раздражения свалил вину на все тех же туристов, платящих именно за виды руин. В этом смысле нельзя отрицать немалое образовательное значение турпоездок: посещение достопримечательностей открывает перед нами невероятное разнообразие человеческого разума.

Впрочем, нашим соотечественникам – об иностранцах я не говорю – достаточно было оказаться наедине со своими мыслями, чтобы стать жертвами двойной тревоги. Она приходила по ночам, когда они ворочались в кровати от бессонницы. Странное дело: любители поспать, все четверо потеряли сон, как только ступили на чужую землю.

Каждой ночью неотвратимо наступал подсчет расходов – и быстро превращался в ужас человека, стоящего на краю пропасти. Поистине головокружительные суммы уходили на чаевые, подарки, сувениры и тому подобные пустяки. Прелести поездки – разве они уравновешивали такое расточительство? Воображение рисовало пугающий призрак разорения. К счастью, наши аргентинцы нашли поддержку и опору в сопровождавшем их представителе компании, как ученики находят ее в учителе. Он вернул друзьям спокойствие разумными и утешительными словами:

– За границей деньги вылетают сами собой. Но число тех, кто отправлялся в путешествие до вас и отправится после – а это не два и не три человека, – доказывает, что никто не разоряется. А потом, – хотя сейчас вам этого не понять, – вы увидите, что бесценные воспоминания о поездке составят предмет для разговоров на всю вашу жизнь. Не только вашу! Хватит на жизнь ваших детей, племянников, внуков!

Тарантино, Сарконе и Эскобар взяли за привычку навещать Риверо в его номере. Здесь все четверо пили мате. Здесь Сарконе неожиданно принимался петь, вызывая восхищение «Жемчужиной в грязи», энтузиазм – «Аргентинским апачем», слезы – «Затерянным в Париже». Здесь друзья, как потерпевшие кораблекрушение на необитаемом острове, обменивались признаниями; и даже вечно замкнутому Риверо случалось разоткровенничаться. Как видно, неприятности, переживаемые вместе, делаются более терпимыми.

На собраниях у Риверо каждый по-своему выражал еще одну заботу, очень личную, но общую для всех. Кто с гневом, кто с печалью, кто с досадой, но все говорили об одном: монотонная череда дней и ночей без благотворного – пусть даже кратковременного – влияния женского общества. Мучения начались в Барселоне, где один из туристов (социолог) громко высказался по поводу качества предлагаемых услуг. Страх ли перед болезнью, некогда исчезнувшей с лица земли, но заново привезенной из бывших колоний, а может, робость, овладевающая нами за границей, или просто предрассудки, – но аргентинцы не участвовали во всеобщем веселье. Потом была Ницца, где легион старух на Английском бульваре не привлек никакого внимания друзей. Знатоки дела, они обратили свой взгляд на других, обещавших земной рай. Эскобар выразил настроение четверки скорбными словами: «Столько прекрасных женщин, и все недоступны!» В Генуе – или на Санта-Маргарите?[2]2
  Санта-Маргарита – город на острове Майорка.


[Закрыть] – они увидели из окна автобуса молодую велосипедистку, блондинку, которая исторгла у Риверо глубокий вздох, заставив его восстать против собственной судьбы: быть может, это и есть женщина его жизни?

Увы, наш опыт – это всегда наш личный опыт, что и калечит лучшие из рассказов о путешествиях. К римским жрицам любви друзья отнеслись с неприкрытым отвращением и нашли, таким образом, новый предлог – как солдаты, давно отвыкшие драться, – чтобы не ввязываться в авантюру. Положение было еще терпимым в Мюнхене, но стало невыносимым в Париже, где действительность показалась им безумным праздником, устроенным в честь любовных побед. Друзей начала грызть тревога другого свойства: путешествие с его красотами, – разве оно уравновешивало потерю целой вереницы блондинок и брюнеток, оставшихся позади?

Сарконе, от природы обладавший спокойным нравом, сделал полезное уточнение:

– Здесь слишком много женщин легкого поведения. Честные девушки не дают к себе подступиться, чтобы их не спутали с теми.

Друзья бурно выразили свое согласие. Движимый завистью, Тарантино внес некоторый диссонанс:

– Но не зря ведь сказано, что трудности обостряют изобретательность.

Эскобар развил тему с превосходным хладнокровием:

– Ни с одной даже не заговоришь, потому что они не понимают по-испански.

В разговор вступил Риверо – единственный из четырех знавший несколько французских слов – и тоже напомнил всем о непреодолимом языковом барьере. Затем вмешался Тарантино:

– Я хочу сказать, что нам не хватает какой-нибудь крестьянской девушки, которая работает домашней прислугой, – лучше всего брюнетки. Ведь у нас это самое доступное из того, что есть.

– В Париже выше уровень жизни, – объяснил Риверо.

– С чем вас всех и поздравляю, – заключил Сарконе.

И во второй раз заслужил шумное одобрение компании.

«Неблагодарность», «жестокость», «коварство» – вот слова, приходящие на ум, когда мы рассуждаем о жизни. К счастью, нередко всплывает еще и слово «неожиданность». Если жизнь становится невыносимой, так и знайте: где-то поблизости спрятан сундучок с сокровищами.

К концу разговора, кажется, показался свет в конце туннеля.

– Раз уж мы лишены домашних радостей, нужно искать в других местах, – высказал свое мнение Тарантино.

Наступила мрачная тишина, нарушаемая лишь громким сопением присутствующих.

– Есть что-нибудь на примете? – рискнул спросить Сарконе.

На Тарантино снизошло озарение.

– Горничная, – произнес он прерывистым голосом.

– Молодая, – уточнил Эскобар, тоже жаждавший лавров. – Та, что приходит убирать вместе со старухой.

– Ни в коем случае! – упрекнул их Риверо. – Разве вы забыли, что горничная в отеле – существо неприкасаемое, священное? Для постояльцев, конечно. Подумайте хорошенько, во что иначе превратится почтенное заведение? Если хотите, почитайте правила проживания. Или проверьте на практике.

– А где взять правила? – спросил Тарантино.

Слегка поразмыслив, Риверо ответил с уверенностью:

– Внизу у швейцара.

– А что делают с теми, кто их нарушает?

– Вышвыривают вон.

– Давай все-таки прислушаемся к этому ненормальному, – предложил Эскобар, обращаясь к Тарантино. – Речь идет о нашем добром имени.

Сарконе согласился:

– Один неверный шаг, и что станет со всеми нами? Риверо поддержал его:

– Вспомните, о чем говорил наш сопровождающий: ступив одной ногой в самолет, мы автоматически превращаемся в посланцев родины.

Тарантино, Сарконе и Эскобар ушли наверх. Оставшись в одиночестве, Риверо покопался в глубинах памяти и ощутил скрытое беспокойство относительно мотивов своего недавнего поступка – перед тем, как собрался насладиться триумфом. Кто-то когда-то рассказал ему что-то о горничных в отеле, которым предписывается быть недоступными. «Я проявил такую твердость (подумалось ему), потому что за границей мы должны уважать законы гостеприимства, любой ценой избегать ненужных столкновений и вести себя безупречно».

На следующий день в обеденный час троица не появилась в ресторане отеля. Риверо посвятил вечер покупкам. По возвращении, падая от усталости, он решил посидеть немного за столиком бара, прямо на тротуаре Елисейских полей. Большой любитель оршадов, из-за невозможности объясниться он удовлетворился мятным напитком. Опорожнив стакан до половины, Риверо поднял глаза на темную громаду Триумфальной арки, забыл про людской муравейник и обрел спокойствие.

Постоянное движение взад-вперед, в одном и том же месте, где шум толпы перекрывался мощными голосами, в конце концов привлекло его внимание. Медленно и недоуменно, как будто пробуждаясь от сна, он перевел глаза на кучку людей, державших друг друга под руку и явно в хорошем настроении. Риверо с удивлением узнал Тарантино, Сарконе, Эскобара; но их было не трое. Четвертой оказалась молодая девушка, низенькая и полная, со смуглой кожей и большими зелеными глазами, чей напряженный коровий взгляд не участвовал в веселье, написанном на лице.

– Ну, как она тебе? – поинтересовался Сарконе.

– Симпатичная, – признал Риверо.

– Как говорится, лучше, чем ничего, – сказал Тарантино.

– А главное, из нее неплохой преподаватель, – быстро добавил Эскобар. – Мы уже выучили полдюжины слов, и с безупречным произношением.

– Она бретонка, – пояснил Сарконе.

– А вы чему ее учите? – спросил в свою очередь Риверо.

– Повседневным выражениям. Тарантино заставляет ее повторять разные неприличные словечки и уверяет, что так здороваются или заказывают кофе. Мы помираем со смеху.

Заплатив по счету, Риверо спросил:

– Сегодня еще увидимся?

– Сегодня у нас много дел, – помотал головой Сарконе. – Вечером мы хотим проехаться по окружной железной дороге и покататься на bвteaux-mouches.[3]3
  Пассажирские суда, курсирующие по Сене (фр.).


[Закрыть]

– Да, сегодня не выйдет, – поддакнул Тарантино.

В отеле Риверо вспомнил, что девушка ему знакома: та самая горничная, о которой говорили вчера. Он не раз встречал ее на пятом этаже.

Ночь для Риверо выдалась особенно беспокойной. Ровно в семь утра он постучал в дверь номера своих приятелей. Приоткрыв дверь, он уже готов был затянуть «Аполлон показался в небе», как его заставил отказаться – от первоначального намерения предмет – неразличимый в темноте; предположительно, ботинок, – пролетевший в двух сантиметрах от его лица и врезавшийся в створку двери.

С опущенной головой Риверо побрел в гостиничный ресторан. Заказал кофе с молоком, булочки и круассаны. После этого вышел прогуляться, но прогулка не принесла облегчения. Костюм действительно был не по погоде. Чтобы согреться, следовало идти быстро; но Риверо уже чувствовал приближение усталости. Усталости нужно было избежать любой ценой: за ней – Риверо знал – неизменно следует тоска. В путешествии человек утомляется с невероятной легкостью. Наедине с самим собой Риверо мог признаться: в каждом из великолепных городов, где он был, ему случалось почувствовать себя несчастнейшим из людей. Жажда женщин – как же она тосклива! Чтобы приободриться, Риверо подумал: «Я в Париже. И весь Темперлей[4]4
  Темперлей – южный пригород аргентинской столицы.


[Закрыть] это знает». Но вдруг ясно представил, что это – последний парижский день. На следующее утро, сев в автобус, он навсегда оставит позади город, зовущий к любовным приключениям. Как вернуться на родину без воспоминания хотя бы об одной женщине? Даже приятели Риверо с пятого этажа сумели что-то ухватить. Пожалуй, они представали скорее в комичном свете; но, поданная как следует, их история заставила бы слушателей от души посмеяться. А он, Риверо, с чем приедет он? С пустыми руками. Что услышат от него товарищи по клубу? Обычный рассказ туриста, без пикантных подробностей. Подавленный, он уставился в одно из окон, сквозь которое просматривалась сырая, темная, угрюмая лавка чучельника. В витрине стояло чучело волка. Риверо прочел на табличке, прикрепленной к деревянной подставке: Сибирский волк. Поистине, он сам в точности напоминает этого хищника, вечно одинокого и голодного. Взволнованный сходством, Риверо продолжил прогулку и вышел на площадь Сен-Филипп-дю-Рюль.

Стоя напротив церкви, он собрался было перейти улицу, но не смог из-за непрерывного потока машин. Взгляд его упал на магазин одежды, где шла сезонная распродажа. Если бы наш волк поддался соблазну, то окончательно смирился бы с поражением. И тут в метре от его плеча возникла девушка, свеженькая и хорошенькая, настоящая парижская штучка. Случайно – но может быть, здесь вмешался инстинкт? – Риверо увидел ее краем глаза, когда уже готовился устремиться к рубашкам и галстукам; но вовремя заметил какое-то движение сбоку и с уверенностью опытного ловца посмотрел вокруг. С чисто женской скромностью парижаночка опустила глаза – после краткого, но многозначительного скрещения взглядов.

– Мадемуазель, не проехаться ли нам в Булонский лес? – наклонился к ней Риверо.

Ответ последовал мгновенно:

– В лес – нет.

Риверо почувствовал, как в нем проснулся старый охотник: отрицание содержало долю утверждения. Чтобы не дать девушке опомниться, в порыве вдохновения он предложил:

– Позавтракаем вместе?

Согласие доставило ему нескрываемую радость, а сознание собственной ошибки (простительной в такой час) – тревогу: девушка приняла приглашение на обед! Это дало Риверо повод – пока он, уже через силу, во второй раз поглощал кофе с молоком, булочки и круассаны, – поразмышлять о полной превратностей жизни своей спутницы. Ее правило – всегда быть одетой с иголочки: иначе на нее перестанут обращать внимание. Все стоит денег, каждый проглоченный кусок ведет к ожирению, современная независимая женщина бросила устаревшую привычку питаться. Конечно, она живет впроголодь, в вечной спешке, пользуясь тем, что ее время от времени кормят мужчины… Риверо растрогался: судьба этой женщины, вместе с регулярным приемом пищи отказавшейся от нормального существования, тронула его. Бедные женщины – промелькнуло у него в голове, – столько усилий, чтобы казаться хрупкими! Представить только, что из-за мужской жадности, хищности и жестокости эти создания сейчас наконец-то отвечают романтическому представлению о них.

Беседа получилась легкой и приятной. Тем для разговора было в изобилии: загадочное ТУСА на значке у Риверо; описание (преувеличенное) Буэнос-Айреса и Темперлея; перевернутые в другом полушарии времена года. Риверо как-то незаметно позабыл о своем плохом французском и обнаружил – без всякой задней мысли, – что впервые за долгое время ему не было скучно. «Только женщины способны на такое», – отметил он про себя.

Что делать теперь? Для недвусмысленных предложений слишком рано, предложить пообедать сразу после завтрака – невозможно, идти по магазинам опасно, по музеям – скучно. Риверо подозвал такси и, несмотря на необъяснимо упорное сопротивление девушки, дал команду:

– В Булонский лес.

Они спустились к озеру. Немного прошлись.

– Как вас зовут? – спросил Риверо.

В хорошем расположении духа, он ожидал чего-то вроде Моники, Денизы, Одетты, Иветты, Шанталь, – подлинно французские имена, которые можно без смущения произнести в кругу приятелей. Риверо увидел себя в знакомом кафе: «За всю поездку только одна. Шанталь. Парижанка. Не женщина – огонь!»

– Мими,[5]5
  Мими – это также имя героини рассказа Альфреда де Мюссе «Мими Пенсон».


[Закрыть] – ответила девушка.

Риверо понравилось имя, хотя в клубе «Ломас» уже имелась одна Мими.

Они сидели на железных стульях у самой воды, смотрели друг другу в глаза, смеялись, болтали. Так подошло время обедать. Снова взяв такси, они подъехали к павильону с большим окном неправильной формы и разноцветными тентами: ресторану у водопада. Здесь девушка запротестовала:

– Это слишком дорого.

Риверо отмел возражения широким и небрежным движением руки, призванным сказать: неважно! Движением, свободным от неискренности: тот, кто день за днем швыряет деньги направо и налево, осматривая достопримечательности, не скупится, если обедает с женщиной.

Он доверил ей нелегкую задачу разобраться в длиннейшем меню, а затем, боясь наткнуться на какую-нибудь престижную марку, в не менее длинном списке вин. Внимание Риверо вдруг привлекла – пока он отдался во власть температурных ощущений, рассуждая примерно так: «Если честно, то мой костюм рассчитан на другую погоду. Для обеда под открытым небом не мешало бы прибавить три-четыре градуса. Здесь все попрятались внутрь. Но пусть видят, что аргентинцы могут быть так же выносливы, как и все», – так вот, внимание Риверо вдруг привлекла сценка из тех, что навечно врезаются в память: на соседнем столике доверчивые воробьи клевали кусочки засахаренной дыни. Так у Риверо в мозгу возник первый набросок одной из самых известных его фраз: «Во Франции даже птицы наслаждаются атмосферой всеобщей учтивости». Внезапно он подумал о том, что ждет его вечером, но отвел эту мысль, считая, что любая попытка предвидеть будущее оборачивается плохим предзнаменованием. Храня спокойствие, он решил положиться на случай: перспектива не менее волнующая, чем любовная победа. А что касается последней, то стоит ли она затраченных усилий? В первый раз с тех пор, как они оказались вместе, Риверо приступил к беспристрастному исследованию. Судьба проявила благосклонность, девушка была миловидной. «Жаль, – вздохнул Риверо, – что она не похожа на светловолосых француженок, как их представляют в Темперлее. Больше напоминает ту модницу из кондитерской „Идеал"“.

Обед удался на славу. Зная, что вскоре его охватит дремота, Риверо приподнялся, тяжело отдуваясь, бросил на стол скатанную в шарик салфетку и предложил:

– Не размяться ли нам теперь?

Взявшись под руку, они пошли между деревьев, срывая и тут же выбрасывая тонкие веточки. Спустились в небольшую ложбинку у берега. Улыбки и смех моментально прекратились; взгляд у обоих стал серьезным, почти напряженным; последовали бурные объятия, у Риверо вырвалось против воли:

– Проведем вечер вместе?

Отказ в такой момент означал бы полное равнодушие к чуду любви, объединившему два желания и (как уже грезилось Риверо) две души. Мими поняла это. С замечательным чистосердечием (свойство лишь избранных натур, по определению Риверо) она прошептала:

– Хорошо.

Поистине, такой девушкой надо было дорожить. Риверо повел ее к перекрестку, где с барским видом остановил такси, уже третье за день. Посадив Мими в машину, он с помощью жестов дал объяснения шоферу, залез в такси сам и обнял девушку, погрузившись надолго – слишком надолго – в глубокое молчание. Поездка пришла к концу возле церкви Св. Магдалины. Бедные женщины, верные подруги, чего только не терпите вы из-за нашей неуклюжести! Шофер, человек грубый, подкатил к отвратнейшей гостинице в квартале отвратных гостиниц. Вокруг толпились бабенки, выслеживая прохожих, помахивая сумочками. Предупреждая законные попытки сопротивления, Риверо manu militari[6]6
  Силой (лат.).


[Закрыть] ввел свою возлюбленную внутрь. В самом деле, вообразить что-то хуже было сложно. Пока горничная выбирала один из двух-трех ключей, висевших на доске, из клетушки у подножия винтовой лестницы женщины малопочтенного вида бесстыдно разглядывали Мими. Риверо испытал желание попросить прощения и закричать: «Идем отсюда!»; но, призвав на помощь всю свою смелость, удержался. Мими не позволила себе ни единой жалобы. А несколько мгновений спустя они были вдвоем в комнате: остальное потеряло значение.

После всего она мирно заснула. Риверо, лежа рядом с ней, смотрел в потолок, курил «Голуаз» – столь презираемый им еще недавно, но о котором он скоро будет упоминать с ностальгией, – и представлял, что он расскажет приятелям. «Свободная от хитроумного кокетства, – родилась у него фраза, – необходимого, если ты подчинена главе семьи, европейская женщина завоевала независимость и благодаря своей душевной щедрости заслуживает преклонения». Риверо понял, что до этого вечера (и, наверное, с момента отлета из аэропорта Эсейса[7]7
  Эсейса – главный аэропорт аргентинской столицы.


[Закрыть]) он ни разу не чувствовал себя счастливым. Почему? И сам себе ответил: потому что жил, оторвавшись от всех, не открывая сердца друзьям с пятого этажа. Теперь, поклялся Риверо, он не будет избегать признаний.

Мими проснулась. Оба захотели есть. Подергали за веревочку звонка. Появилась горничная. Заказали ужин. Осторожно усевшись на край постели, с подносами на коленях, они выпили по огромной чашке какао в сопровождении булочек и круассанов. Известно, что еда придает сил и возбуждает любовное чувство. Во время второй передышки началась беседа, замечательная в своей неторопливости, – о детстве, о родных местах. Девушка вздохнула:

– Как они далеко.

– Только не твои, – уточнил Риверо.

– Не так, как Буэнос-Айрес, но далеко для моего сердца.

– Не понимаю.

– Я из Германии, романтической страны, – объяснила Мими.

Риверо не стал говорить – в каждом мужчине таится предатель – о компании друзей, ждущей его сегодня. Вместо этого он выдумал банкет у консула. Бедная Мими никогда не осмелилась бы просить, чтобы ради нее беспокоили настолько важную персону. Легко солгав, Риверо не колеблясь умолчал о завтрашнем отъезде, но заставил Мими записать номер телефона в отеле – который она благоговейно занесла в растрепанный блокнотик – на случай, если вдруг вечером ей придет охота позвонить. Мими записала номер доверчиво – доказательство того, что мы не стеклянные и что ни один человек не проникает в наши мысли; а также того, что Риверо довольно-таки медленно постигал происходившее в его душе. Правда, тем вечером, излагая свое приключение Тарантино, Сарконе и Эскобару, он ощутил приток бодрящей самоуверенности, не сравнимого ни с чем ликования, которого невозможно достичь во время происходящего – но лишь впоследствии, когда человек распускает свой павлиний хвост в дружеском кругу. И все же утром, вжатый в сиденье автобуса, навсегда уносившего его от Парижа (теперь его Парижа), он задавал себе вопросы. Не закончилась ли идиллия до срока? Сможет ли он когда-нибудь встретить такую же девушку, как Мими? И не знак ли это злосчастной судьбы, преследующей всех аргентинцев, – за сутки до отъезда повстречать женщину, о которой мечтал годы и годы, но, рабски следуя своим обязательствам перед ТУСА, вновь пуститься в путь, как неутомимый цыган? Здесь Риверо сравнил себя – что немного утешило его – с моряком, встречающим свою любовь в каждом порту.

От посещения Бретани наши соотечественники запомнили больше всего вечер, когда возле стен средневекового города автобусное радио тронуло их до слез таким родным мотивом танго «Моя печальная ночь». Между Динаном[8]8
  Динан – город на полуострове Бретань, на реке Ранс.


[Закрыть] и Динаром[9]9
  Динар – курортный город на побережье полуострова Бретань, неподалеку от Сен-Мало.


[Закрыть] сопровождающий сделал объявление. Приятели восприняли его как первый сбой в безукоризненном до того обслуживании: Тарантино, Сарконе и Эскобара поселят в «Принтании», а одинокого Риверо – в «Паласе». Оплошность не была велика, но, допущенная компанией ТУСА, – и в какой момент! – у Риверо она вызвала больше чем разочарование: глубокий упадок духа.

Когда мы находим в супе волос, то вслед за тем вылавливаем и скальп. Только наша четверка ознакомилась с бездушным указанием насчет отелей, как тот же господин, попытавшись завлечь этим друзей, выдал новость: большое достоинство Динара заключается в тишине.

– Для современного человека, живущего будто в пчелином улье, одиночество – роскошь.

– Мы, – обрушился на него Тарантино, в сущности не питавший уважения к туристической фирме, – не для того приехали из Америки, чтобы нас поселили в пустыне.

Уже в тихом Динаре Риверо не сдержался:

– Город окружен стенами. Никакого сравнения с Мирамаром. И к тому же глазу не за что зацепиться до самого горизонта.

Приятели умолкли, так как видели Мирамар исключительно на фотографиях. Вот вам аргентинец: знает Европу как собственный дом, но осмотреть достопримечательности собственной страны – ни за что! Ведь каждый километр – это удушье, любой вагон – Божье наказание.

Состояние, в котором находился Риверо, сделало для него заключение в «Паласе» тягостным. Пожалуй, выпивка развязала бы ему язык: он без конца смог бы разговаривать о Мими, снова и снова переживать сладостные мгновения… Бесповоротно отделенный от товарищей, он не видел выхода для своей тоски. Даже возвращение в Париж, – вообще-то недостойное истинного аргентинца, – не вернуло бы ему девушку. Ни фамилии, ни адреса, тем более ничего остального о Мими ему не было известно.

Комната в «Паласе», с видом на бухту и на Сен-Мало,[10]10
  Сен-Мало – город-порт на полуострове Бретань, на берегу одноименного залива.


[Закрыть] обернулась настоящей тюремной камерой. Даже не открыв чемодана, он вышел прогуляться. Оказавшись в лифте, нажал на кнопку первого этажа. Спускаясь, Риверо изучал табличку с инструкциями для пассажира. Потом медленно сошел вниз по лестнице.

Однако выходить на улицу не было никакого желания. Он посидел в холле, заглянул в салоны. Попробовал крепиться, повторяя, что не следует делать из всего трагедию: «Главное – это победа, а не расставание», и еще: «Успехи в любви украшают мужчину». Так он вступил в светлый, отделанный в бело-золотых тонах ресторан отеля. Время – так называется горькое лекарство от безнадежности.

Его провели к столу, положили между ним и салфеткой чудовищных размеров листок из плотной бумаги – меню. Только чтобы не попасть в глупое положение, он посмотрел пустыми глазами в меню, затем вокруг себя. Невдалеке сидела, нежничая с мужем, полноватая и, видимо, низенькая, но привлекательная блондинка. Получив свой ужин, Риверо рассмотрел ее как следует: бледная кожа, явно краснеющая при малейшей возможности; белокурые, слегка подкрашенные волосы. Такой веселой, яркой, говорливой женщиной можно было только восхищаться.

Семейная пара сначала перекидывалась словами с метрдотелем, после него – с сонливым человеком в зеленом фартуке, раздававшим карту вин, наконец, с официантом. Зная до тонкостей все о продукции местных виноградников, они завязывали беседу с каждым, кто подходил к столику. Стоило собеседнику удалиться, как нежности продолжались.

Когда муж склонил над супом лысину, окруженную седыми волосами, блондинка устремила взгляд на Риверо. Наш герой подумал: «Я приметил ее от скуки, желая развлечься. И вот взгляд, посланный в наказание». Но, по-прежнему скучая и желая развлечься, Риверо опять посмотрел в ее сторону. Блондинка поглаживала лысину мужа. Голова мужа под ее рукой почти опускалась в суп. Голубые глаза искали Риверо. Как бы управляемые ловким фокусником, зрачки совершали виртуозные движения, взгляд то и дело задерживался на аргентинце. Это продолжалось доли секунды, и Риверо даже засомневался: а было ли в самом деле что-нибудь?

«Показалось», – пришел он к выводу. Но все повторилось: супружеские ласки, голова над тарелкой, искательный взгляд, супружеские ласки. «Неверная жена», – заключил Риверо, словно обнаружив подлинную вещь в мире подделок или, скажем, ангела или единорога.

Когда Риверо выходил из ресторана, блондинка вновь поглядела на него и совершенно точно ему подмигнула. Немного растерявшись, – так как не составил пока плана действий, – Риверо прошел в холл. Заняться было нечем, даже для вида. Пара-другая витрин с мундштуками, бумажниками, украшениями; объявления о давно состоявшихся киносеансах и вечере в казино «High life». Прочтя их, Риверо повалился в кресло.

Появились старик и блондинка. Что-то в их поведении – возможно, непринужденное веселье, – показывало, что пара ни в ком больше не нуждается. Оба смеялись, болтали с возрастающей живостью, но никто третий не участвовал в игре, – ни швейцар, ни официант из бара, ни мрачный господин за стойкой администратора. «Ах, супруги, супруги», – издал нравоучительный вздох Риверо, благодушно покачивая головой. Прекрасная изменница оказалась немного приземистой. Но с каким изяществом она подмигнула ему из-за плеча, обмениваясь ласками с мужем! А тот увлекал жену к лифту – доставить ее в один из альковов «Паласа», как в некий романтический приют.

Итак, любые действия откладывались до следующего дня. Риверо также возвратился в свой номер.

Его разбудило горловое пение Сарконе:

До чего же это здорово – растянуться на кровати…

Риверо прорычал в ярости:

– Майсани поет гораздо лучше.

– Уже почти полдень, – сообщил Эскобар.

– Он и во сне не забывает о своем вдовстве, – заметил Тарантино.

– Вовсе нет, – возразил Риверо и принялся подогревать воду для мате.

Затем, старательно бреясь, он расписал покорение блондинки.

– Обстоятельства были против меня, – разглагольствовал он, – решительно против. Попробуйте подобраться к дружной семейной паре, где муж все время начеку: вот в чем проблема! Но я добился своего, не спрашивайте как. Говорю вам откровенно. Не считайте меня волшебником или кем-нибудь в этом роде. Каждый из вас способен на такое. Хотите знать секрет? Лезьте напролом с закрытыми глазами. За границей аргентинец неотразим!

Все выпили мате. Риверо оделся.

– Как выглядит блондинка? – спросил Сарконе.

– Невысокая, бойкая на язык. Хорошо одета, с розовым лицом.

– Мы видели ее внизу, – заявил Эскобар.

– Одну?

– Одну.

– Это, должно быть, другая, – не согласился Тарантино, чье лицо с прозрачными детскими глазами потемнело от зависти. – Такие женщины не интересуются залетными птицами, то есть скромными туристами.

– Ждите меня здесь, – приказал Риверо.

В нетерпении он не вызвал лифт, а сбежал по лестнице. Он перепрыгивал через две, три ступеньки, но невозмутимый лифт, вероятно, все же выиграл бы гонку, как черепаха из притчи.[11]11
  …как черепаха из притчи. – Имеется в виду притча (апория) Зенона Элейского о черепахе и Ахилле.


[Закрыть]

Блондинки не было ни в холле, ни в коридорах, ни в зимнем саду. В ресторане не было почти никого. Единственный посетитель, священник, по виду – англичанин, бурно объяснял что-то официанту, слушавшему его с безразличием. Риверо закончил осмотр у входа в отель, выглянул наружу. Блондинка стояла на противоположной стороне улицы. Прислонившись к каменной ограде, она созерцала то, что находилось за ней.

Риверо твердым шагом направился к женщине. Инстинкт подсказывал ему, что в подобных случаях оригинальность значит меньше откровенности, и потому незамедлительно приступил к делу: