Текст книги "Лес. Как устроена лесная экосистема"

Романтическое уединение в лесной глуши

Лес не должен быть отравлен горьким послевкусием нацизма. Как и на многом, что население тогда воспринимало положительно, на нем теперь стоит клеймо нацистской пропаганды. Отчасти утешает, что эмоциональная связь немцев с лесом установилась значительно раньше. Миф о лесе вдохновлял живописцев и литераторов, особенно в эпоху романтизма. В 1797 году писатель Людвиг Тик в сказке «Белокурый Экберт» (Der Blonde Eckbert) говорит о лесном уединении – позднее это понятие стало ключевым в движении романтизма. В сказке Тика супруга рыцаря Экберта, Берта, рассказывает, что ее вырастила в лесу старуха. В лесной хижине прекрасная птица поет песенку:

 
Уединенье —
Мне наслажденье,
Сегодня, завтра,
Всегда одно
Мне наслажденье —
Уединенье[21]21
  Здесь и далее стихи и цитаты из сказки приведены в пер. А.А. Шишкова.


[Закрыть].
 

Берта живет в идиллическом месте на лоне природы, но читает книги о мире людей, рыцарях и принцах, прекрасных платьях и драгоценностях. Любопытство заставляет ее сбежать из леса. Она берет с собой птичку, потому что та откладывает яйца с драгоценными камнями. Берта снимает домик в городе, но не чувствует себя счастливой. Теперь птица поет другую песню:

 
Уединенье,
Ты в отдаленье.
Жди сожаленья,
О преступленье!
Ах, наслажденье —
В уединенье.
 

Берту преследуют угрызения совести, и в конце концов она душит птичку – это убийство часто трактуют как потерю невинности и отход человека от природы. Берта выходит замуж за рыцаря Экберта, но через несколько лет умирает от болезни. Обезумевший Экберт, блуждая по лесу, слышит следующий куплет песни:

 
В уединенье!
Вновь наслажденье,
Здесь нет мучений,
Нет подозрений.
Наслажденье
В уединенье.
 

Рыцарь уже не понимает, явь перед ним или сон. Ему является старуха из рассказа Берты и объясняет, что жизнь девушки в лесном уединении была испытанием. Оно почти подошло к концу, когда Берта предательски сбежала. В сказке старуха призывает к добродетели: «Но худо бывает тем, которые уклоняются от прямого пути, не избежать им наказанья, хотя, быть может, и позднего». Аскетическая уединенная жизнь в лесной глуши здесь противопоставлена людским порокам.

Может быть, писателя Людвига Тика на сказку вдохновила поездка верхом через Муггендорфское нагорье. Сегодня этот скалистый уголок Северной Баварии называется Франконская Швейцария. В 1793 году, за пять лет до публикации «Белокурого Экберта», Тик вместе с однокурсником Вильгельмом Генрихом Ваккенродером выехал из Эрлангена, чтобы исследовать «места, где рождаются тысячи фантазий, несколько мрачные и меланхоличные и при этом все же полные дружелюбия». В одном из многочисленных писем родителям и друзьям в Берлин Тик пишет: «Когда человек настроен на поэзию, вся природа служит ему лишь зеркалом, где он из раза в раз видит самого себя».

Такие классики, как Гёте и Шиллер, тоже любили лирические прогулки по лесу, но романтики пошли немного дальше. Для них границы между фантазией и реальностью были размыты. Не стоит путать романтику, как ее понимали Людвиг Тик, Новалис, Эрнст Теодор Амадей Гофман или Йозеф Эйхендорф, с современным значением слова. Романтика XVIII века не имеет отношения к прогулкам на закате и ужинам при свечах. Она родилась из грез, страсти и меланхолии. «Романтическим» называли «то, что бывает в романах», то есть все порожденное искусством, нереальное.

Эпоха романтизма возникла на фоне французской революции 1789 года, в условиях сопровождавшего ее перехода от феодального общества к буржуазному. Прусские реформы 1807–1814 годов касались образования, свободы торговли и освобождения крестьян. В это время крупные части Германии находились под контролем Наполеона, что не вызывало у местного населения большой радости. Так в обстановке антифранцузских настроений сформировалась национальная идентичность. Историк Йоханнес Цехнер, внештатный преподаватель Института Фридриха Майнеке в Свободном университете Берлина, пишет в своем труде «Природа нации. “Немецкий лес” как образ мысли и мировоззрение» (Natur der Nation. Der ‘deutsche Wald’ als Denkmuster und Weltanschauung):

В свете произошедших перемен они (поэты, филологи и публицисты) четко отграничивались от западных соседей и отчаянно искали то, что могло бы составить их историческую и культурную идентичность. При этом «немецкий лес» они видели как удачный символ традиции и нераздельности: якобы присущие лесу принципы иерархичности и неравенства противопоставлялись общественному строю, который принесла Франции революция с ее ценностями liberté и égalité (свободы и равенства). Так что можно считать, что «освободительные войны» породили мировоззрение, давшее почву немецкому лесному патриотизму, где сплелись идеологии национальной природы и природной нации, и это привело к серьезным последствиям.

Одним из самых значительных художников эпохи романтизма был Каспар Давид Фридрих. Он родился в 1774 году в Грайфсвальде в семье мыловара и в возрасте 20 лет поступил в Датскую королевскую академию изящных искусств в Копенгагене, одно из самых свободных заведений того времени. Тем не менее он восставал против авторитета своих учителей:

Не всему можно научить, не всему научиться и не всего добиться простой безжизненной тренировкой, потому что то, что стоило бы назвать чисто духовной природой искусства, выходит за узкие рамки ремесла.

В 1798 году Фридрих перешел в Академию изящных искусств в Дрездене. Его меланхоличные полотна, часть которых была создана в периоды, когда он переживал тяжелую депрессию, пришлись как раз ко времени. Тогдашним корифеям, таким как Иоганн Вольфганг фон Гёте и Генрих фон Клейст, нравились новаторские работы Фридриха, нарушавшие традицию пейзажной живописи барокко и классицизма. Фридрих использовал природные мотивы, чтобы раскрывать такие темы, как одиночество, смерть и надежда на избавление. Он не изображал то, что видел, один в один, а составлял собственные, хотя и реалистичные пейзажи, добавлял тут и там немного веток или располагал на заднем плане воображаемые горные цепи. Благодаря такому художественному «усовершенствованию» реальности работы Фридриха как будто становились ближе к природе. Художник писал:

Искусство – посредник между природой и людьми. Прообраз слишком широк, слишком величественен, чтобы его можно было объять.

На картине «Стрелок в лесу» 1813 года мы видим вдали одинокого, потерянного французского солдата в заснеженном еловом лесу – политический намек на падение наполеоновской армии. Вместе с тем полотно стало классическим изображением меланхолии лесного уединения.

Лес как сакральное место, куда стремится душа, много лет спустя изобразил дрезденский художник Людвиг Рихтер. Картина «Женевьева Брабантская в лесу» основана на легенде о Женевьеве из Брабанта, супруге некоего пфальцграфа. Она была приговорена к смерти по ложному обвинению в супружеской измене, но палач пощадил и отпустил ее. Женевьева с новорожденным сыном забрела в лесную пещеру. Они прожили там шесть лет. Вряд ли это была очень уж комфортная жизнь, но на картине Рихтера Женевьева, сидящая на полянке с ребенком и ручной оленихой, выглядит довольной. Священная идиллия вызывает у зрителя чуть ли не зависть.

Романтическая эпоха – это еще и время братьев Гримм. Так называли себя лингвисты Якоб и Вильгельм Гриммы, которые превратили лес в один из сказочных мотивов, сидя за письменным столом. В 1812 и 1815 годах вышли два тома «Детских и семейных сказок» (Kinder– und Hausmärchen), где есть как авторские сказки, так и сильно измененные народные, и не только немецкие. Сказочный лес братьев Гримм преувеличенно глухой, эта глушь резко контрастирует с безопасностью человеческого селения. В лесу происходит что-то опасное, здесь живут звери и разбойники, здесь заблудились Гензель и Гретель, а Красная Шапочка встретила злого волка. У братьев Гримм лес – это метафора зловещего, неизвестного и фантастического, чего-то, что расширяет границы понимания.

Так сложился миф о лесе, где соединились побег от реальности, патриотизм, религиозное озарение и творческий процесс в искусстве. В книге «Ландшафт и память» (Landscape and Memory) Саймон Шама спрашивает: «Сколько мифов нужно людям?» Ведь у образа леса в культуре XVIII века нет ничего общего с реальностью лесных хозяйств. В разделе, посвященном немецкому лесу[22]22
  Книга написана на английском языке, но раздел о немецком лесе озаглавлен немецким словом Holzweg, которое, с одной стороны, означает лесовозную дорогу, а с другой – может быть частью фразеологизма auf dem Holzweg sein – «заблуждаться» (так как лесовозные дороги не обязательно соединяли два населенных пункта и могли вести «в никуда»).


[Закрыть], Шама замечает: «Пока в сердце германского леса подрастали пихты и лиственницы с ценной древесиной, культурную фантазию немцев активно заселяли дубовые рощи далекого прошлого».

Изобретение устойчивости

Местные жители называют Нюрнбергский имперский лес «Штекерласвальд»[23]23
  Неофициальное название Нюрнбергского имперского леса можно перевести как «натыканный» или «штепсельный лес».


[Закрыть] – кажется, в нем кто-то аккуратно воткнул сосны в песок, как палочки. Этот лес близ городка Альтдорф выглядит необычно для юга Германии. Во время последнего оледенения ветром и реками сюда несло песок. Образовались песчаные дюны высотой до 40 метров – ландшафт, напоминающий пустыню. На этой сухой, бедной питательными веществами почве прекрасно растут сосны, булавоносец и около 30 различных видов лишайника. Также здесь нашла пристанище ныне редкая голубокрылая кобылка[24]24
  Голубокрылая кобылка (Oedipoda caerulescens) – насекомое семейства настоящие саранчовые.


[Закрыть]. Сегодня Нюрнбергский имперский лес площадью 27 000 гектаров частично охраняется как экологически ценная природная зона и служит старейшим в Германии образцом искусственного леса, созданного человеком.

Слово Forst появилось в немецком языке в VII веке и обозначало господские леса. Оно родственно английскому forest и французскому forêt (оба слова означают «лес»), которые также происходят от латинского forestis – слова-новообразования, древним римлянам неизвестного. Хансйорг Кюстер считает, что оно могло быть образовано от латинского foris – «вне», «снаружи».

Нюрнбергский имперский лес возник задолго до того, как в 1050 году официально был основан сам Нюрнберг. Как и большинство лесов, в раннем Средневековье он, скорее всего, имел статус res nullius, то есть никому не принадлежал. Затем образовалось Франкское государство, которое при Карле Великом в VIII веке простиралось от побережья Северного моря до Рима. Хансйорг Кюстер пишет в книге «История леса. Взгляд из Германии»:

Однако в цивилизованном государственном образовании не могло быть «ничьих» земель. Так что право верховной власти над этими территориями взяла на себя знать. Бесхозные леса таким образом стали собственностью Империи; первыми владельцами многих лесов Центральной и Западной Европы были франкские короли.

Вероятно, это коснулось и той лесистой области, где позднее будет стоять Нюрнберг. Ее причислили к лесам государства.

В Средние века Нюрнберг был вторым по величине городом Германии после Кёльна. В XIII веке он перешел на самоуправление и получил статус имперского города, то есть отныне подчинялся непосредственно правителю Священной Римской империи. Благодаря связям влиятельного высшего слоя общества, который по римскому образцу назывался патрициатом, Нюрнберг вырос в один из важнейших торговых центров на север от Альп. Здесь расцвело мастерство ковки и литья. Чудовищные количества древесины перерабатывали в качестве дров и строительного материала. Так исчезли старые леса вокруг города, где дубы и буки сочетались с другими видами деревьев, а с лесами исчезло и ценное сырье.

Повторно высаживать деревья на больших площадях первым придумал в 1368 году патриций и предприниматель-металлург Петер Штромер. Подробные инструкции, как сажать деревья, можно найти, например, в 66-м томе документов и каталогов Франконского музея под открытым небом в Бад-Виндсхайме «Имперский лес – дерево для Нюрнберга и его деревень» (Der Reichswald – Holz für Nürnberg und seine Dörfer):

Сперва следовало собрать семена в еще закрытых шишках, до созревания, с верхушек деревьев. Семена пихты нужно было собирать через восемь дней после Рождества, семена ели – на Сретение, а сосны – в канун Великого поста. Такой порядок позволял разделять семена по сортам. Если бы шишки собирали с земли, семена бы уже давно развеяло и не было бы возможности получить их в полусухом виде. Затем клали еще не раскрытые шишки в помещение с равномерной температурой и ждали их открытия. Когда шишки вскрываются и семена высвобождаются, их можно вылущивать. Богатые жирами ароматные семена зимой нужно защищать от вредителей, особенно мышей. Можно предположить, что существовали особые постройки или помещения, где можно было поддерживать температуру и хранить шишки. Третий, последний, этап сева хвойных деревьев состоял в том, чтобы вырастить семя. Требовалось вспахать плугом лесную почву, а для этого нужны были дополнительные работники и тягловые животные.

Штромер знал, что хвойные деревья растут быстрее лиственных, поэтому сажал почти исключительно сосны, пихты и ели. Поскольку среднестатистический житель Германии в Средние века (в отличие от германцев древних времен и Античности) едва ли различал между собой виды деревьев и все хвойные называл словом Tanne[25]25
  Пихта (нем.). Похожим образом в бытовом русском языке сейчас «елками» могут называть различные виды и елей, и пихт.


[Закрыть], Штромер снискал себе прозвище «сеятеля пихт из Нюрнберга». Его лесные семена стали популярным экспортным продуктом. Есть письменные свидетельства о том, что их сажали во Франкфурте, в Штайнфельде близ Вены и в Бадене.

Хотя концепция Штромера уже была шагом в верном направлении, ее еще нельзя назвать устойчивым лесопользованием. Для этого нюрнбергским властям следовало бы вычислить соотношение между потреблением древесины и годовым количеством выращенных деревьев. Несмотря на то что появились первые лесопосадки, дефицит дерева оказался распространенной проблемой средневековых городов. Ценное сырье стали перевозить на большие расстояния. Образовались лесосплавы. Связывая стволы, дерево спускали по течению, например из Шпессарта, Франконского леса и Северного Шварцвальда до самых Нидерландов. В результате исчезли и леса в сельской местности. Крестьяне пасли скот на голой земле, где все было вырублено. Образовались пустоши, и естественным образом лес восстановиться уже не мог.

В XVIII веке, незадолго до того, как романтики принялись с тоской воспевать древнегерманские леса, дефицит древесины достиг пика. Кюстер пишет:

Высокий уровень потребления древесины, вызванный перестройкой стратегии поселений в Средние века, казалось, прямым путем вел к экологической катастрофе, к превращению леса в степь, что – а это было хорошо известно в Европе с ее опытом классического гуманизма! – внесло когда-то серьезный вклад в гибель многих античных культур.

В 1713 году, почти через 400 лет после Петера Штромера, саксонский дворянин и инспектор горного дела Ганс Карл фон Карловиц столкнулся с огромным дефицитом древесины в Рудных горах. Расширение шахт и добыча железной руды, а особенно печи для производства древесного угля сделали свое дело. Чтобы поддержать сырьевое обеспечение, фон Карловиц создал первый труд, полностью посвященный лесоразведению – «Лесоводство и экономика, или Экономические известия и указания по естественному выращиванию диких деревьев» (Sylvicultura oeconomica, oder haußwirthliche Nachricht und Naturmäßige Anweisung zur wilden Baum-Zucht). В этой работе он ввел понятие устойчивого лесоводства:

Потому величайшее мастерство, наука, а также усилия и средства данной земли должны быть сосредоточены на том, чтобы наладить сохранение и разведение дерева и обеспечить возможность использовать его постоянным, устойчивым и надежным образом, поскольку это необходимо, а иначе место это не сможет оставаться в своем нынешнем виде.

Весь XVIII век прошел под знаком посадки деревьев, ей содействовал даже Фридрих Великий. Посев леса стал вопросом высшего уровня, о котором пеклись сами князья. Им было важно сохранить лесное хозяйственное имущество, особенно престижные охотничьи угодья. Господская охота была значительным светским событием, в ходе которого нередко принимались серьезные политические решения. На волне культуры посадки деревьев не только восстанавливались леса, но и возникали многочисленные парки и аллеи. Аграрная реформа увела из лесов скот и отправила его на огороженные выгоны. Лес стал возрождаться, хоть и под действием экономической мысли человека. Хвойные деревья не только росли быстрее лиственных, но и оказались более пригодны для сплава и строительства. Так что леса совершенно сознательно засаживали экономически полезными видами – монокультурами – насколько хватало глаз.

За прошедшие века человек, конечно, усвоил кое-какие уроки. Вкратце: корчевать лес на больших площадях – почти всегда все равно что стрелять себе же в ногу. Это ведет к эрозии почвы, в результате может засыпать целые населенные пункты. Если валить деревья и не сажать новые, будет дефицит древесины, и тогда придется мерзнуть зимой, есть холодную пищу, жить без крыши над головой и терпеть прочие неудобства. К этому добавился еще один урок: с монокультурами связаны все те же проблемы. «Вернитесь на старт, не берите купюру 4000 марок» – инструкция на карте события из старой игры в «Монополию», кажется, точно описывает эту ситуацию, потому что монокультура может сравнительно быстро исчезнуть, и тогда вся работа пропадет даром. Такие леса более уязвимы по отношению к стихийным бедствиям и вредителям. Например, ветровал в насаждении елей – праздник для елового короеда. Из-за этого в 1990-е годы большие участки Баварского леса превратились в кладбище деревьев. В Нюрнбергском имперском лесу по сей день вспоминают, какое бедствие вызвали сосновые пяденицы в 1892–1896 годах, когда третья часть леса пала их жертвой. Восстанавливая имперский лес под Нюрнбергом, его опять засеивали соснами, так что сегодня он на 70 % состоит из сосен, на 20 % – из елей и всего на 10 % – из лиственных деревьев.

На протяжении нескольких сотен лет к лесу применяли понятие устойчивости, введенное Карлом Карловицем: вырубай не больше деревьев, чем растет новых, или, наоборот, сажай столько, сколько хочешь вырубить. Затем стало понятно, что этого уже недостаточно.

В 1993 году в столице Финляндии Хельсинки прошла Конференция министров по защите лесов Европы. В одноименной декларации дано определение устойчивости, которое далеко не ограничивается вопросом, как обеспечить достаточно древесины для экономики. Устойчивое лесопользование – это: «управление лесами и лесными площадями и их использование таким образом и с такой интенсивностью, которые обеспечивают их биологическое разнообразие, продуктивность, способность к возобновлению, жизнеспособность, а также способность выполнять в настоящее время и в будущем соответствующие экологические, экономические и социальные функции на местном, национальном и глобальном уровнях, без ущерба для других экосистем»[26]26
  Цит. по: Петкау В.В. Гибкое и превентивное лесопользование в России // Вестник Челябинского государственного университета. Экономика. Вып. 1. 2009. № 19. С. 157.


[Закрыть].

В настоящий момент в лесоводстве наблюдается тренд на разнообразие. Леса из разных пород более устойчивы к колебаниям климата, стихийным бедствиям и вредителям, чем насаждения монокультур. В Нюрнбергском имперском лесу среди сосен и елей теперь вновь сажают дубы.

Лес: новая волна

Сегодня в Германии лес снова занимает умы людей. Что произошло? Может быть, можно объяснить это так: для взрыва нужны и динамит, и детонатор, и если динамитом считать общество, которое все глубже погружается в стресс и выгорание и тянется к природе в той же мере, в которой оказалось отчуждено от нее, то детонатор сработал в 2015 году, когда лесничий Петер Вольлебен выпустил книгу «Тайная жизнь деревьев». Его «признание лесу в любви» стало бестселлером за одну ночь – не без оснований, поскольку книга написана революционным образом. Никто никогда не говорил о лесе с таких позиций. Чего стоит одна аннотация на суперобложке немецкого издания:

В лесу происходят удивительные вещи. Деревья общаются друг с другом. Они с любовью заботятся не только о подрастающем поколении, но и ухаживают за старыми и больными соседями. У них есть ощущения, чувства, память. Невероятно? Но факт!

У деревьев есть чувства – вот так сенсация! Красочно интерпретируя результаты научных исследований, Вольлебен сумел увлечь широкого читателя. Лесу это пошло на пользу, потому что им вновь заинтересовались. В свете вымирания видов и изменения климата время поджимает, а Вольлебен задел людей за живое. Вскоре стало понятно, что такой новый прекрасный взгляд на природу весьма востребован. Теперь у VIP-лесника выходит собственный журнал, Wohllebens Welt («Планета Вольлебена»), ни много ни мало в знаменитой серии GEO издательства Gruner + Jahr. В Лесной академии Вольлебена можно выучиться на лесного экскурсовода, пройти курсы, посвященные грибам и травам, узнать, как спасти древние буковые леса или вести экологическое лесное хозяйство.

Большинство лесоводов наблюдает успех VIP-лесника с горькой усмешкой. Никогда еще широкая общественность так не интересовалась предметом их труда. В то же время подход Вольлебена и особенно его формулировки у специалистов вызывают вопросы. Большой успех «Тайной жизни деревьев» объясняется в том числе сильными эмоциями, которые возникают в ответ на очеловечивание природы. Многочисленные аналогии с дружбой, любовью и болью делают книгу Вольлебена очень увлекательной, но, как и в эпоху романтизма XVIII века, взгляд на природу здесь получается идеализированным. Некоторые исследователи леса видят в этом такую опасность, что пишут книги-опровержения: «Истинная жизнь деревьев» (Das wahre Leben der Bäume) биолога Торбена Хальбе вышла с подзаголовком «Книга против мнимых защитников природы». В предисловии слово берет Николаус Амрейн, почетный профессор ботаники в Швейцарской высшей технической школе Цюриха:

Вольлебен не просто говорит о деревьях языком межчеловеческих отношений, он приписывает растениям восприятие, чувства и действия, свойственные человеку. С научной точки зрения это безосновательно…

Об авторе книги, Торбене Хальбе, Амрайн замечает: «Как ученый, он разоблачает “альтернативные факты” Вольлебена и опровергает необоснованные выводы. Он пишет с искренним юношеским негодованием, борется с иллюзиями и призывает критически и непредвзято смотреть на научные данные».

Хальбе, специалист-референт в Германском лесном совете, выполнил работу на совесть. Он указывает на многочисленные опасные места в тексте книги Вольлебена, ссылаясь на соответствующие страницы, и ясно и подробно объясняет, как в действительности у деревьев обстоит дело с сознанием, языком и моралью. Для надежности автор также добавил главу «Фундаментальные отличия между животными и растениями» (Die fundamentalen Unterschiede zwischen Tieren und Pflanzen), хотя можно было бы надеяться, что школьная система достаточно подробно освещает этот основополагающий вопрос. Хальбе считает, что «единственная настоящая связь между человеком и деревом» – это их взаимодействие в системе «человек – лес», которая сложилась в процессе лесопользования. Поскольку леса были необходимы человеку на протяжении многих веков вплоть до сегодняшнего дня и будут необходимы и впредь, люди поддерживают их, сажают новые деревья и борются с вредителями. С точки зрения эволюционной биологии можно сказать, что деревья используют человека. Хальбе пишет:

Итак, для человечества губительна идея, которую поддерживают некоторые защитники природы: полностью изолироваться от окружающей среды и почти по-монашески оставаться наедине с собственными мыслями, все глубже погружаясь в безумие, которое мы сами навлекаем на себя, вместо того чтобы активно взаимодействовать с миром и живой природой. Ведь когда мы используем живые существа, они тоже используют нас. А вот отгораживаясь от природы, мы никому ничего не несем, в том числе себе.

По тиражам книга Торбена Хальбе и близко не подошла к труду Петера Вольлебена. В научных фактах, даже изложенных с такой ясностью, попросту нет магии. А ее нам хочется больше, чем когда-либо. Сегодня все больше людей отходят от традиционной религиозности, потому что Церковь не смогла приспособиться к потребностям современного общества. Утратив старую духовность, человек тянется к новой и надеется обрести ее в природе. Возможно, это не так уж и неоправданно. «В каждой вещи спит струна», – цитирует биолог и философ Андреас Вебер строчку стихотворения Йозефа фон Эйхендорфа «Волшебная лоза»:

 
Мир всего лишь заколдован:
В каждой вещи спит струна.
Разбуди волшебным словом —
Будет музыка слышна[27]27
  Пер. А. Герасимовой.


[Закрыть].
 

В заметке «В каждой вещи спит струна» (Schläft ein Lied in allen Dingen), вышедшей в газете ZEIT в феврале 2018 года, Вебер пишет о новом мировоззрении, согласно которому у всех живых существ есть чувства:

За фантазиями о природе проглядывает нечто, возможно, очень серьезное: картина мира, в которой человек снова нашел бы свое место. Не отдаваясь пошлой идиллии, а вступив в радикальный вид взаимообмена…

Этим новый взгляд на природу отличается от подхода романтиков XVIII века. Вебер утверждает, что научные факты и эмоциональное мировоззрение не обязательно исключают друг друга, а вполне могут идти рука об руку:

Биология стоит на пороге квантового скачка – не технического, а чувственного.

Человеку хорошо было бы отойти от механистичной модели мира и осознать уязвимость природы. Тогда он смог бы проявлять к другим существам больше понимания и чуткости, не теряя контакта с реальностью:

Здесь вырисовывается не рай, где мать даст нам припасть к груди, если мы будем исправно защищать биотопы. Это мир страстных желаний, в котором каждое рождение означает чью-то смерть, а все, что мы получаем, кто-то другой сначала должен отпустить.

Как ни крути, нельзя забывать вот что: дерево – это дерево, животное – это животное, а человек – это человек и все они живые, хоть и разные. Всех нужно уважать, пусть каждого по-своему, но на равных. Дикое животное страдает, когда его гладят, потому что испытывает страх смерти. Милого зайчонка, который так одиноко и беспомощно сидит на полянке, не надо спасать и нести к ближайшему ветеринару. Зайцы-русаки растут выводками, как правило, мать где-то рядом. И даже если зайчонка найдет и принесет на обед собственным детенышам лиса – так устроено в природе, пусть это и кажется жестоким. Один гибнет, чтобы жил другой. Вытаскивая из земли морковку, вы тоже обрываете жизнь, а когда при пневмонии пьете антибиотик, обрываете тысячи жизней, потому что, согласно биологическому определению, бактерии такие же живые, как и растения, животные и люди.

В очеловечивании природы всегда есть риск двойных стандартов. Мясо не растет на полке в магазине, а туалетную бумагу делают из деревьев. Когда в одной стране отказываются от эксплуатации лесов, не сокращая потребление древесины, это значит только, что в какой-то другой стране вырубят больше леса. Лишь осознавая это, можно с чистой совестью пойти в лес и обнять там любимое дерево.