Текст книги "Неповторимые. Сказ о родных людях, об односельчанах, сокурсниках, сослуживцах, друзьях; об услышанном, увиденном"

Глава 8

Мама наша, Агафья Асалхановна, держала нас, своих сыновей, в ежовых рукавицах. Шаг влево, шаг вправо – расстрел. Умом то, она может и согласна была тогда с дедом, но порядок есть порядок. Блюсти его кому-то надо.

Родом она тоже с Бозоя, улус – Бумбалай. Была у своего отца единственным и любимым ребенком. Об этом свидетельствует, то, с какой нежностью она вспоминала своего отца на протяжении всей своей жизни.

Мать всегда в семье поддерживала культ нашего отца. Все в семье, благодаря ее стараниям, подчинялось воле отца. Ему – лучший кусок; ему – первая чашка чая, или тарелка супа.

У отца было свое, господствующее, положение за столом. Садиться на его место запрещалось категорически, даже в его отсутствие. Бывало, мы зашумим чересчур за обедом, как мать тут же всех нас урезонит. «Чапай» думает, надо полагать, не мешайте ему!

После сытного обеда у него был, годами выработанный, ритуал – прилечь на часок, другой. Опять же, блюстителем его послеобеденного отдыха, выступала мать. Понятное дело, поведение наше должно было соответствовать моменту…

Отцу с женщинами в жизни повезло дважды. Во-первых, он был любимым сыном у своей матери; во-вторых, он на протяжении всей своей жизни оставался взрослым ребенком для своей жены, нашей матери, Агафьи Асалхановны.

Не рисуясь, никоим образом, мать всегда для него оставалась человеком, готовым пожертвовать собой, ради благополучия Отца большой семьи.

Никогда в жизни не познавшая прелестей, санаторно – курортного лечения, тем не менее, она регулярно направляла туда отца. Отдохнуть, здоровье подправить.

– Ему нужнее, а я… как-нибудь, – так рассуждала она.

Отец любил модно и красиво приодеться. В этом ему всегда потворствовала мать. По меркам того времени, он всегда выглядел элегантно. Но помимо внешних атрибутов, мать делала все, чтобы он всегда был в тепле.

Контора отделения совхоза, в которой располагался кабинет отца, находилась рядом с домом. Однако мать его собирала на работу, как будто тот собирается пробыть на открытом воздухе в течение всего светового дня.

На ногах вязанные из натуральной шерсти чулки в белоснежных валенках, «тесанках», как их именовали в ту пору. На хрена козе баян, спрашивается? Ведь контора—то находилась в десяти шагах от дома.

На теле – толстенное китайское белье, теплая кофта поверх рубашки, и в обязательном порядке, костюм. А если, не дай Бог, кашлянет, или чихнет, то внутри этой капусты – теплый прошитый ватой пояс, а поверх него «оренбургский пуховый платок».

Эти «тесанки», язви их, имели свойство вбирать в себя всю конторскую грязь, чернели, не спросясь ничьего разрешения. Кому из нас чистить и натирать их отрубями для придания им первозданного вида – отдельный разговор.

Тому, кто придумал, такой экзотический вид обуви, семейства катанок, – большое, человеческое спасибо от меня. Никто их в деревне не носил, в силу практической непригодности. Никто, кроме нашего отца и тети Дуси Михахановой.

Кому на сей раз выпадет честь натирать отцовы чуни, на то была воля матери. Для всех нас, детей, она была несомненным лидером и духовным наставником. Сама заводная, она и остальным не давала спокойной жизни. Все вокруг нее шевелилось и двигалось со скоростью необыкновенной. Не любила она праздно болтающихся людей.

Захочешь, бывало, в детстве погреть уши рядом с взрослыми дядями и тетями, как тут же получишь от матери целый букет поручений. Не дозволялось нам слушать, а уж тем более, участвовать в разговорах старших. Работы в хозяйстве было предостаточно, так что трудотерапия была самым излюбленным методом воспитания нашей матери.

Отец же, в этой цепочке каждодневных забот, стоял на особом счету, так сказать на высшей ступени иерархической лестницы. Ему не дозволялось даже прикасаться к «черной» работе.

– Не для того отец рожал вас, чтобы ходить за скотом и делать за вас вашу работу, – так нас воспитывала мать.

На штурм любого, наиболее значимого, крестьянского дела она неизменно шла в авангарде своего «войска». Вот лишь малая толика нескончаемых дел, где она, несомненно, выступала в роли ведущего звена.

Это заготовка дров; сенокос; посадка, прополка, уборка овощей в огороде; покраска – побелка дома и т. д. и т. п.

Таким образом, она вдохновляла нас, поднимала дух и вселяла в нас надежду на скорое взятие очередного бастиона поставленных задач.

Действительно рядом с матерью любая работа кипела в руках. Хотя она сама же приучила нас к работе, и многое мы умели и справлялись без нее, но ее присутствие всегда скрашивало любой малопривлекательный крестьянский труд.

Вовремя подоспевший командир, всегда вселяет веру и придает дополнительные силы подуставшим своим бойцам. И они, приободренные его присутствием, без тени страха поднимаются в атаку.

Так же и мы, были готовы преодолеть любые барьеры под руководством своей матери, Агафьи Асалхановны.

Она была и швец, и жнец… могла и в избу зайти, и коня на скаку… Как хозяйке большого дома, ей кроме сугубо мужской работы, нужно было заниматься и делами «шитейскими». Одних только варежек сколько нужно было сшить, не говоря о большем.

Была у нее машинка с ножным управлением, производства подольского завода Незалежной Украины. Уж как она ее берегла, как холила и лелеяла! Весь технический осмотр, она проводила сама, хотя с легкостью могла привлечь к этому занятию своих мужчин. Но, предпочитала сама.

Всегда просила нас не трогать ее машинку. Когда человеку акцентируют внимание на то, чего нельзя делать, то обязательно получается с точностью до наоборот. Приходилось, несмотря на ее запреты, все же эксплуатировать ее тайком.

Очень модными в то время были клеши, брюки-клеш. Мы, пацаны, чтобы получить широкие с колен брюки, вшивали в обе штанины, так называемые, клинья.

А так, как не всегда можно было получить на то разрешение у матери, то приходилось колдовать над своим «творением» украдкой. Не единожды сослужила нам, та машинка, добрую службу.

Мать, конечно, догадывалась о нашем несанкционированном вторжении в ее святая святых, но старалась не показывать вида. Несмотря на строгие нравы, она видела и где-то соглашалась, с нашими, детскими тогда, желаниями соответствовать веяниям моды.

Напрасно дети полагают, что родители, в силу прожитых лет, не всегда порою понимают своих детей. Все-то они видят и все понимают. Видели они, что мы, дети той поры, взрослели рано. Нам разрешалось, иногда, совершать такие вещи, которые мы вряд ли позволили бы своим детям.

Жизнь в деревне кипела. В дни великих празднеств, вся молодежь съезжалась в родные пенаты. В такие дни в сельском клубе яблоку некуда было упасть. В летнее время, казалось, жизнь не замолкала ни днем, ни ночью.

А ночью, быть может, начиналось все интересное в жизни каждого из нас. Собирались все большими компаниями, ходили в лес, жгли костры, делали «вечерки». Для того, чтобы эти вечера проходили на должном уровне, каждый должен был извернуться и явиться «во всеоружии».

Крепкие напитки, в силу разных причин, не приветствовались, а вот дешевые вина и тарасун – продукт самый востребованный. Насчет вина – тут все понятно, скинулись и отоварились в сельпо. А вот тарасун – это особь статья.

Первый раз я насмелился испросить у матери сей благородный напиток после девятого класса. Это было в августе, в самую горячую пору заготовки сена. Мы с моим другом, Альфредом, что называется «наломались» за весь день на вывозке сена. А вечером, в нашем кругу, намечалось очередное событие.

Хочешь-не хочешь, пришлось просить мать о выделении нам, из ее запасов, вожделенного напитка. Она сказала:

– В данный момент тарасуна в доме нет. Если вам нужно для дела (это мы с моим другом стояли перед ней с повинной головой), то можете сами его перегнать, я вам покажу.

Вот так, по-житейски просто, она разрубила этот гордиев узел. Мать видела, как мы с другом целый день, без устали возим и стогуем сено. Ну, просто – мужики, в ее глазах! И разрешила нашу просьбу спокойно без всяких театральных сцен. Моему счастью не было предела.

Сама она любила привечать людей в своем доме. Кого только не было в нашем доме, кто только не прошел через гостеприимные руки нашей матери. И всегда гостям все самое лучшее, самое вкусное. Инспектирующий, проверяющий люд – завсегдатаи нашего дома. Друзья и приятели отцовы, также не брезговали гостеприимством Агафьи Асалхановны.

Глава 9

Отец всегда с сожалением смотрел на людей обделенных мужской дружбой, простым человеческим общением.

– Ну что за жизнь у Викентия Хамнушкеева, – бывало, скажет отец.

– Ни нормально, хотя бы в праздники, одеться; ни посидеть с друзьями; ни поесть досыта – для чего нужна такая жизнь? – частенько вопрошал он.

У него же, говоря современным языком, в офисе нет—нет, да и собирался местный бомонд: Николай Хадеевич, Кирилл Богомолович, Борис Батуевич и примкнувший к ним дядя Балдык.

Чуть позднее, были замечены Виктор Кириллович и Валерий Борисович – второе поколение, допущенное к обществу, по всей вероятности, открытым и честным голосованием.

Позднее, Виктор Кириллович долгие годы возглавлял отделение нашего совхоза. По роду службы они с отцом были коллегами и близкими по духу людьми. Но это случилось уже после смерти его отца, Кирилла Богомоловича.

С большим уважением и теплотой отец относился к начинающему тогда, молодому руководителю. Главным достоинством Виктора Кирилловича, отец считал – его умение ладить с подчиненными. В умении, что называется, разрегулировать ситуацию.

На протяжении долгих лет, несмотря на разницу в возрасте, они оставались друзьями. Частенько Виктор Кириллович, захаживал к отцу домой на огонек, когда тот был на пенсии.

Завсегдатаями отцовских посиделок были Борис Батуевич и дядя Балдык. Но, перед «посиделками» всегда кипела напряженная работа.

Я не знаю, какую они работу делали втроем, но всегда сидели страшно серьезные дядечки со счетами по правую руку, с бумагами по левую руку и главное все… в очках. (Атрибут ума по моим детским понятиям)

Мать, чувствуя странное затишье перед генеральным сражением, отправляла нас в разведку: выведать огневые позиции наших войск и пути их возможного отступления, в случае непосильного возлияния фронтовых граммов.

Исходя из этого, она выносила вердикт – насколько долго затянется оборона наших тыловых соединений.

То, что отцу временами помогает Борис Батуевич, у меня вопросов никогда не возникало. Тот всю жизнь пробыл на руководящей работе, и после состоял при бумагах. Грамотный человек, как тогда говорили.

А вот дядя Балдык, сколько себя помню, никогда не был замечен в сфере, так сказать, умственного труда. Может быть, он был прирожденным счетоводом, раз отец привлекал его в помощь к себе?

Знаю одно – где бы он не находился, всегда при нем была книга, толстенный роман (ударение я делаю на первом слоге).

Едет с двухсотлитровой бочкой ключевой воды – читает; едет верхом на коне – читает; лежит в тенечке под березой – один глаз устремлен на стадо, второй в книгу; зайдешь к нему домой, коня попросить, или еще по каким делам, дядя Балдык опять читает.

Никто из взрослых мужчин того периода не брал в руки книгу. Считали это занятие блажью. Если кому приходило в голову критикнуть иного, ретивого книголюба, то в качестве примера приводили дядю Балдыка – чего нельзя делать взрослому, серьезному человеку.

Все же любовь к чтению сослужила ему добрую службу. Однажды, 23 февраля 1974 года, он выступал перед учениками нашей школы. Была военно-патриотическая игра «Зарница». Перед началом этого, грандиозного для нас события, ему, как фронтовику, было предоставлено напутственное слово.

Дядя Балдык рассказывал нам про форсирование Днепра, участником которого он был. Более грамотной и содержательной речи я не слышал. Говорил он на очень хорошем русском языке. Тогда в бурятских деревнях на русском говорили единицы. И держался он так просто, как будто всю жизнь «толкал» речи, перед обомлевшей публикой.

Глава 10

Совершенным антиподом дяди Балдыка был другой фронтовик нашего села – дядя Бата Добосов. Скромный человек по жизни, он таким же скромнягой оставался и в рассказах о своем фронтовом прошлом.

Как то так получилось, что мое детство и юность были тесно переплетены с этим необыкновенно простым и проникновенным человеком. Совхозный гурт крупнорогатого скота и отары овец, в то время, становались, или в Бакше, или в Куяде.

Нас школьников, на летние каникулы, отправляли на подмогу старшим товарищам «сакманить». Было нам в то пору от силы по 12, 13 годков. И вот мы, преисполненные шелухой социалистического соревнования, мальцы, изо всех своих сил старались соответствовать «оказанному нам, партией и правительством, высокому доверию».

В первое свое единоборство с блеющей отарой очумевших овец и ягнят, я попал под патронаж дяди Баты. Это было первое знакомство неоперившегося отрока со славным ветераном ВОВ.

Каким бы муторным и тошнотворным не казалось это занятие, но на следующий год я вновь, на летних каникулах, поступил на службу.

На сей раз не «сакманом», а полноправным пастухом и не пешим, как год назад, а верхом на лошади. К лошадям у нас было особое отношение. Лошадей мы тогда любили все, и всяк из нас знал в них толк с самого детства.

Наши кони были одними из лучших во всем округе. На Сур-Харбан ходили только ради того, чтобы посмотреть на конные скачки. Бессменным лидером соревнований, на протяжении ряда лет, был наш гнедой рысак по кличке – «Хатар».

В обычной жизни, нельзя было представить лошади ленивее и тупее нашего всеобщего любимца.

Но с приближением конных состязаний, а он это чувствовал загодя, он весь преображался, делался резвым и беспокойным; подтягивал отвислый живот, вытягивался в струнку, дугой выгибал шею.

Глаза у него загорались бешеным огнем, и из вчерашней одры он превращался, в парящего над Землей, пегаса. За свою долгую жизнь, он принес нашему отделению бесчисленное количество наград.

Не всякому удавалось совладать с ним во время состязаний. Только лишь один человек умел находить с ним общий язык – это дядя Леня Хандархаев, бессменный жокей нашего неповторимого рысака.

Был в нашем отделении хороший табун лошадей. Обучать необъезженных жеребцов и кобылиц считалось верхом конного мастерства. В каждом поколении были свои искусители этого рискованного и опасного занятия.

Одни мастера, повзрослев, сменялись другими. На смену уходящему поколению приходило молодое пополнение 12 – 13-тилетних мальцов, которые без видимого страха, смело садились на молодого, извивающегося всем корпусом, скакуна.

Среди моих сверстников, лучшим в этом опасном деле считался мой друг Альфред Хантаев. До того, как оседлать коня, прежде нужно было, ловким движением рук закинуть аркан ему на шею. И в этом деле мой друг слыл непревзойденным мастером.

Период объездки мог растянуться на месяц, иногда, на два. И все это время конь принадлежал тому, кто взялся его обучать. Не было для ребятишек большего счастья, чем быть хозяином, хоть и временным, быстроногого красавца.

А человек, единожды познавший норов горячего скакуна, вряд ли в последующем пересядет на старую клячу. Это все равно, что с мерседеса пересесть на наши «Жигули».

Он будет вновь и вновь повторять свои действия по кругу: обучил – передал конюху; выловил из табуна свежую лошадку, опять обучил – передал конюху.

Да-а-а, лошадей мы любили. «Любили» до такой степени, что не давали им отдыха даже в ночное время. Была в то пору всеобщая лихорадка, устраивать конные скачки в ночное время.

Поколение чуть постарше нас вояжи свои направляло в сторону Кукунутов; мы же избрали пунктом ночных скачек Идыгу. Как правило, на одного коня садились попарно.

Большим везением считалось, если напарник умел держаться на лошади. А если нет – беда, впереди сидящий всадник вмиг оказывался на шее у лошади. А скакать на спине лошади, или на ее шее – две разные вещи.

Так, что к потенциальному напарнику предъявлялись повышенные требования. А лошади у нас были хорошие, поднявшись на Гэрын-хада, мы пускали их вскачь до самой Идыги.

Отметившись в деревне, покружив по пустынным улицам мы, с чувством исполненного долга, пускали разгоряченных коней, во весь опор, домой. Летели с диким гиканьем, не разбирая дороги, не видя перед собой, не слыша рядом с собой – всецело полагаясь на верного друга – коня.

Так вот, на таком быстрокрылом, молодом и резвом жеребце и явился я, на втором году пастьбы, пред ясны очи взрослых и многоопытных предводителей, блеющих и мукающих братьев наших меньших.

Главнокомандующим при штабе наших «пастушьих» дел состоял все тот же дядя Бата. После «непосильного» рабочего дня, поздними вечерами, при свете лампы все мы, как полагается, вели нескончаемые беседы.

Как бы мы не приставали к дяде Бате, с расспросами о том, чтобы он нам рассказал «сколько немцев убил на войне «он никогда ничего не говорил.

– А – а – а! – скажет,

– Байгамдоо, юуншье байжа байгаа!

И так каждый год, вплоть до призвания в ряды СА, я работал бок о бок с героем минувшей войны, и всякий раз удивлялся его безудержному «красноречию».

А после, повзрослев и став семейным человеком, мне опять же приходилось поддерживать с ним дружбу и обращаться к нему с просьбами по другим делам, по-божеским.

Обычно мать сама договаривалась с известными на селе старцами, но к дяде Бате отправляла договариваться самому. Чего греха таить, не любил я кого-то просить, но к нему всегда ходил с легким сердцем, знал, что дядя Бата всегда проявит чуткость.

Он молча выслушает суть вопроса и только спросит:

– В котором часу мне нужно быть на месте?

– Бата худа, я за тобой приеду, – скажешь ему. А он:

– Не надо ехать за мной, я сам приду. Скажи только, в котором часу.

А после завершения обряда, далеко за полночь, скажешь ему:

– Бата худа, садись в машину, я тебя отвезу домой!

Нет же, он опять будет стоять на своем:

– Я пешком уйду домой.

Убеждать его, что мне было бы приятно прокатиться с таким необыкновенным человеком, бесполезно. Только лишь улыбнется, махнет рукой:

– Я пошел домой!

И пошагал… ночь не ночь… снег ли, дождь ли…

Двадцатилетним пареньком он был, когда штурмом брал Берлин и расписывался на стенах Рейхстага. Богатейший опыт, кладезь информации о событиях второй мировой войны.

В мае текущего года, в честь 70-летия Великой Победы, по телевидению Бурятии транслировали много познавательных программ. В частности, рассказывали устами самих жителей историю происхождения улиц Улан-Удэ, названных в честь героев ВОВ. Мне передача очень понравилась.

В череде этих передач промелькнула история об одном солдате, встречающем юбилей в полном здравии и при заслуженных орденах.

– Сколько же ему лет? – подумалось мне.

Это был – Сахаровский, к сожалению, имя и отчество моя память не успела ухватить. Я был поглощен другой информацией, полученной об этом сыне бурятского народа.

Удивительно не то, что я не запомнил его имени. От того и не запомнил, что обалдел с первых же слов диктора, когда он представил сего уважаемого фронтовика, как участника сталинградской битвы. Командир саперной роты.

Сталинградская битва, инженерно – саперный батальон, командир роты… как он смог выжить?

Каждый из нас знает, что такое сталинградская битва. Это то место, где «земля горела, и металл растекался расплавленной лавой». Выжить в таком аду не многим удавалось.

Инженерно—саперный батальон – это авангард наступающих частей. В функции инженерных частей входит решение военных задач для успешного наступления, следующих за ними, основных ударных сил фронта.

Это, во-первых, разведка. Во-вторых, обезвреживание мин. В третьих, строительство инженерно-фортификационных сооружений – мосты, плоты, понтоны, т.е. обеспечение переправы через водную преграду.

И все это под шквальным огнем противника, который пытается всеми силами сорвать готовящийся инженерными войсками плацдарм для последующего наступление частей.

И только после решения всего этого комплекса задач дается отмашка на вступление в театр боевых действий основных сил фронта.

Выше было упомянуто о форсировании Днепра. Сколько за 4 года войны было преодолено рек и речушек – больших и малых? И все это дело рук бесстрашных инженерных частей – бригад, батальонов.

Кто хоть немного знаком с азами военного искусства, тот понимает роль боевого командира. Командиры взводов и рот погибали первыми вместе со своими бойцами. Жизнь их ценилась во время ВОВ на один хороший бой, как бы цинично это не звучало.

Я не зря утомительно перечислял все эти прописные истины. И если сложить все перечисленные составляющие в один кубик, то не должен был остаться в живых славный солдат ВОВ Сахаровский. Только за один такой подвиг, как участие в сталинградской битве, он достоин звезды Героя.

Возвращаясь к дяде Бате, так же хочется отметить заслуги этого скромного бойца Красной Армии. Ведь не в штабе он штаны протирал; не в интендантской роте прислуживал офицерам и не при обозе состоял – а был он на пике военных сражений с верным другом – пулеметом в руках.

Уж никак не мог отсидеться в сторонке, простой труженик войны, дядя Бата Добосов. Пулеметчик есть пулеметчик – всегда впереди, всегда на самом острие смертельной опасности; и так все четыре года.

Разве ж он, и миллионы таких же трудяг войны, не достойны звания Героя Советского Союза? На кого ложатся все тяготы войны? На таких простых парнях, как дядя Бата, не осознающих порою того, что они и есть настоящие герои.

Есть в песне Людмилы Зыкиной такие слова:

– Поклонимся великим тем годам, тем славным командирам и бойцам…

Больше всего мне хотелось бы поклониться тому безвестному пехотному солдату, принесшему Победу народам Европы.

Наш земляк – сибиряк, Виктор Астафьев никогда не любил вспоминать войну. Он говорил, что война – это тяжелый и изнурительный труд.

– Сколько я земли перекопал за время войны…, – вспоминал Виктор Петрович.

Фронт никогда не стоит на месте. Он, или наступает, или отступает. И в тех, и в других случаях нужно окапываться.

Сегодня, скажем, стоим мы на одном месте, а завтра должны занять пункт «А». Заняв его, первым делом должны окапываться. Окапывать не только самого себя, но и вверенные орудия, имущество подразделения. Строить блиндажи, штабы, опорные пункты…

Заняв пункт «А», командование ставит задачу занять пункт «B»… И опять все по кругу… копать, копать, копать… Прав Виктор Петрович, война – это не бирюльки, это труд – тяжелый и изматывающий. А иначе нельзя. Иначе – погибнешь.

И все это – показывать чудеса героизма с автоматом ли, с пулеметом ли в руках, или же заниматься самоокапыванием, не менее важным делом военных будней, – есть удел простого рядового «пахаря» войны. Вечная память и слава ему!

Коснувшись темы войны нельзя не упомянуть о феномене русского солдата. Казалось бы, здоровый, двухметровый, холенный немецкий солдат и наш простой крестьянский парень с «немытой харей». И все же, немчура, на протяжении всей истории, всегда оставался битым.

Еще Александр Васильевич Суворов говаривал:

– Пруссак против русака не воин!

А он знал толк в военном искусстве, ему ли не выносить столь уничижительный вердикт.

Не менее значимая историческая фигура, канцлер объединенной Германии – фон Бисмарк, Христом-богом молил потомков не лезть войной на Россию.

Не послушались.

Не только не вняли мольбам великого соотечественника потомки, а опутали, впоследствии, весь мир демагогией нацизма. «Очистили» Землю посредством своих концентрационных лагерей.