Текст книги "Неповторимые. Сказ о родных людях, об односельчанах, сокурсниках, сослуживцах, друзьях; об услышанном, увиденном"

Секретное задание

Итак, в конце августа 1980г, большая колонна военной техники вышла из начальной точки «А». Конечный пункт – это север дружественной Монголии, на границе с нашим Союзом нерушимым…

Колонна была очень большая и растянулась на многие километры.

Машина разведчиков, как и говорил Ахромеев, впереди колонны. Сам он, как главнокомандующий, в кабине, рядом с водителем, парнишкой-первогодком. Лёха с Емелей вдвоем занимали апартаменты в будке. Будка была рассчитана на четыре персоны, с нарами и печкой-буржуйкой.

Небольшой запас провианта, на весь период странствования, был при них в будке, а кроме этого они еще были приписаны к общей полевой кухне. В первый раз, зайдя в будку, Лёха облюбовал место на одной из полок возле окна, однако Емеле это дюже не понравилось.

Он стал оспаривать его, причем, в очень агрессивной форме. – Ваша техника, ваши законы, – подумав так, Лёха перекинул свои манатки на соседнюю полку, которая ничем не отличалась от той, которую он облюбовал минутой раньше. Мельком глянул на Емелю, а тот цветет от радости, весь улыбается и тон заметно поубавил.

Колонна берет старт, впереди «планеты всей» они, бригада Ахромеева. Все водители помаленьку начинают привыкать к общему строю, и ведут свои машины в строгом соответствии предписанному Регламенту.

Машину, в которой расположились Емеля с Лёхой, трясет неимоверно, бросает в разные стороны – чай не асфальт, приходится терпеть. Лежать на полке при такой езде неудобно, то скатываешься назад, то упираешься головой о переднюю стенку будки, то валишься в бок.

Постепенно, Лехино тело само, без его участия, нашло между полками, тюками разными весьма пикантное и удобное место. Вокруг полки, а в середине свободное место, сплошь заваленное вещами. Среди этих вещей нашлось вполне приличное место для езды в полулежачем положении.

Зажатый со всех сторон мягкими тюками, Леха чувствовал себя вполне комфортно, не надо было упираться ногами, хвататься руками, дабы не слететь со своего места. Едут дальше, согласно намеченному курсу. Командир решает свои служебные вопросы: то оторвется от колонны далеко вперед, то остановится, ведет с кем-то переговоры, то возвращается назад, кого-то вытаскивает из грязи, сам где-то буксует, в общем, весь при деле.

Остановились на короткий привал, вышли на перекур, походили, по размяли бока. После перекура, рассаживаются по местам и двигают дальше. Емеля зашел чуть раньше Лёхи в будку, попробовал его место, на предмет удобства, и завопил возмущенным тоном:

– А-а-а, ни х… себе, какой ты хитрый, здесь же лучше ехать!

Лёха ему:

– Извини, Емеля, но это мое место. Ты хотел там, возле окна, ехать. Ну и ехай дальше, а здесь мое место, и рот свой не разевай! – таков был ему ответ.

Водитель целый день за рулем маслает, командир решает свои стратегические задачи, Лёха же с Емелей блаженствуют, спят сутки напролет ни о чем не беспокоясь, в твердой уверенности, что дембель неизбежен.

Чем больше спишь – тем ближе дембель. В самом начале их странствования Ахромеев, не стал разъяснять своим дембелям самой сути поставленной задачи перед автоколонной. Они не проявляли любопытства, да и зачем им знать то, чего знать не положено, а Ахромеев тоже не стал говорить лишнего.

Лишь спустя некоторое время, когда колонна, по тем, или иным причинам, останавливалась на длительное время и проводила какие-то погрузочно-разгрузочные работы, до ребят, наконец, начал доходить смысл всей стратегической операции.

Внутренняя ломка

Колонна шла с юга Монголии на север. По пути следования она раскидывала мостовые конструкции на случай войны. Солдаты срочной службы, под руководством военных инженеров, складировали эти конструкции в местах назначения не абы – кабы, а искусно их маскировали.

Если смотреть на них сверху, то они напоминали овечьи кошары. Основное помещение для содержания отары, односкатная кровля, элементы ограждения, помещение для выгула овец все было сооружено из мостовых конструкций.

Никогда не подумаешь, что это обманка. Внутри этой колонны, растянувшейся на многие километры, шла своя жизнь. Хоть и объединились временно военные люди из разных подразделений, но это была единая команда, боевая единица со своим внутренним обустройством и отцами-командирами.

Останавливались лагерем в определенных местах для отдыха, приема пищи, ремонтных работ и в случае непредвиденных ситуаций. Была своя полевая кухня, также занимала свое достойное место и походная баня.

При первом привале, в маленьком коллективе старшего лейтенанта Ахромеева, стал вопрос, кто пойдет за обедом. По логике вещей это должен был сделать кто-то из дембелей: или Емеля, или Лёха, которые к такому повороту событий готовы не были. Водитель хоть и был моложе их по службе, но в данном конкретном случае все их детские игры в «стариков» и «молодых» ничего не значили.

Человек весь день был занят серьезным делом, управлял машиной, а где надо, то и дело брался за ремонт, – это понимали и Лёха с Емелей, поэтому водителя они в расчет не брали. Им же обоим, в первое время, казалось слишком унизительным заниматься хозяйством – не царское это дело.

Но они находились не в казарме, где свои законы, а в полевых условиях, где все немножко по-другому. Здесь, своего рода, маленькая войнушка и каждый должен сам для себя рыть окопчик и ухаживать за собой, не привлекая дополнительные силы.

Вот такая внутренняя ломка происходила у Лёхи с Емелей, ну нет рядом с ними молодых бойцов, которыми можно было помыкать. Оценив, таким образом, ситуацию Лёха пришел к мнению, что им с Емелей придется брать на свои плечи груз хозяйственных забот, а иначе, зачем они нужны командиру? Он предложил:

– Емеля, я пошел за обедом, а ты потом моешь посуду и наводишь порядок в наших пенатах. Емеля в штыки:

– А ч-о-о это ты должен ходить за обедом, а я убираться?

Лёха ему:

– Хорошо, иди ты, а все остальное сделаю я.

Емеля ушел с котелками за обедом и потерялся. Оставшиеся члены их дружного коллектива, ничуть не заметив потери бойца, за то время пока Емеля ходил с котелками, сварили чай, перекусили из собственных запасов, перебросились в картишки и ждали, между делом, более существенной пищи.

Емеля вернулся весь не в себе от злости и начал крыть всех на всю округу пятиэтажным матом. Он, дурачок, думал, что его, как заслуженного «дедушку» все будут упрашивать пройти к полевой кухне без очереди. Но, не тут-то было!

Все посмеялись слегка над ним, и принялись за обед. А после приема пищи отдохнули часок-другой и не торопясь продолжили остатний путь. Начало полевой жизни нашим дембелям шибко пришлось по душе. Царский обед, сон-час после приема оного. Красота.

Конечно, эта военная затея была запланирована на длительное время по многим причинам. Например, колонна пока встанет на привал, пока поест, пока с техникой разберется, а она то тут взбрыкнет, то там подведет; проходит немало времени.

Бывало, случались простои протяженностью и в целый день, иногда и в два, и три дня. В штабах, видимо, знают об этом и не планируют планов «Барбароссы», а учитывают реальные сроки, принимая во внимание все непредвиденные ситуации, могущие существенным образом повлиять на сроки выполнения поставленной задачи.

А когда случались те самые непредвиденные ситуации, чем же занимались бойцы подразделения товарища Ахромеева, спрашивается?

Ну, водитель, понятное дело, всегда отирался возле машины: то тут подотрет, то там подтянет. Хороший попался мальчишка, старательный. А Лёха с Емелей вместе со своим командиром отдыхали: ели, пили, возлежали, как баре на своих мягких постелях. Вели долгие беседы за жизнь, в клочья обтрепали игральные карты, бесконечно предаваясь пагубной привычке играть на щелбаны.

Командир их вел себя очень демократично. Однако, вернемся к их первому дню полевой жизни, к тому негласному договору между Лёхой и Емелей. Так вот, пока Емеля дожидался своего часа с котелками в руках, оставшиеся в будке его собратья, червячка уже заморили и ждали Емелю не такими уж голодными глазами.

После того, как вторично поели уже из полевой кухни, убраться в будке, и помыть четыре котелка – было делом пяти минут. Когда остановились на ночной привал, Емеля, опередив Леху, сразу же поставил задачу, видимо всю дорогу шевелил мозгами:

– Куренков, ты иди за ужином. А я потом помою посуду и уберусь в помещении.

Емелины хотелки

Емеля представлял собой одно сплошное противоречие. Парень из глухой деревни, не блиставший интеллектом, простодушный, прямой в суждениях и оценках, громогласный по жизни, словом, фрукт, каких еще поискать.

В ответ на любое предложение ему нужно было сначала прокричаться, не думая о том выгодна ли ему та, или иная сделка. Только спустя некоторое время, до него доходила сущность вопроса. Лёха, например, предлагает ему вполне приемлемый для него вариант любого начинания:

– Емеля, я сегодня первым дежурю, а дальше будешь ты. Он сходу:

– А чо это ты должен первым дежурить, я хочу первым.

– Ну ладно, давай ты первым начинай дежурство, я буду вторым, – заключал Лёха, тем более он и хотел, именно, сегодня после него заступить на дежурство.

Все ночное дежурство заключалось в том, чтобы изредка ночью подкидывать дрова в буржуйку. Пока не наступили настоящие холода, достаточно было одного раза, для того чтобы забросить дрова в печку. В следующий раз, когда Лёхе снова хочется во вторую смену, он ему говорит:

– Емеля, ты вчера первым дежурил, сегодня буду я. Он опять за свое:

– A-а-а, я вчера дежурил первым, и сегодня буду первым!

В сущности, разницы не было никакой. В любом случае, во время стоянки, они дружной компанией проводили все свое время в разговорах. Разговаривали до глубокой ночи, выспаться они могли в течение всего светового дня. Зная его слабые стороны, Ахромеев частенько над ним подтрунивал:

– Значит, первым сегодня дежурит Емеля, а вторым будет Куренков. Емеля, потеряв всякое чувство субординации, кричит:

– А чо я должен все время первым дежурить, пускай Куренков дежурит!

Порой, наговорившись вдоволь, повалявшись на нарах до неприятных признаков боли в боках, Ахромеев начинал, видимо для разнообразия, пускать иногда в ход запрещенные приемы:

– Емеля, спорим – Куренков тебе п… лей навешает. Емеля вскакивает с кулаками:

– Он, что ли мне навешает!!!

Роста он был небольшого, но просторный в плечах и плотный телосложением; огромный шнобель посередине лица и толстенные губы – два отличительных фактора, если не учитывать скромный интеллект.

Вскочит весь всклокоченный, после ахромеевского подзуживания, и начинает трепать языком:

– Я-я-я, да Я-я-я покажу!!! – и бестолково махать руками.

Прицельный Лехин удар кулаком по одному из приметных частей морды лица, и Емеля – само спокойствие. После таких стычек в их хозяйстве на определенное время устанавливалась непривычная тишина и внутренний покой.

Разговаривали, после очередной ссоры, почти на классическом литературном языке и на полтона ниже обычного. Скучно. Становилось скучно без емелиных выходок. Первым это замечал, как ни странно, сам Ахромеев. Начинал издалека, Емеле невдомек, не доходят еще до его сознания ахромеевские тонкие уловки. Тот приближается на несколько шагов вперед к своей затее и изрекает:

– Емеля, скажи честно, ты же боишься Куренкова!

Емеля в лучших своих традициях вскакивает с ором и все заканчивается, как всегда – резкий, хлесткий удар и сукровица с его шнобеля, или чувственных губ.

Интересный человек Ахромеев, зачем ему нужно было натравливать одного охламона против другого? Сам он был небольшого росточка, щупловатым в теле. Если бы Лёха с Емелей разошлись по настоящему, ему бы их обоих не удержать в тесной будке.

Тем не менее, он снова и снова возвращался к излюбленному приему и продолжал играть в свою опасную игру. Но только с каждым прожитым днем, необузданность Емели сходила на «нет». Он становился вполне воспитанным малым. К концу командировки они с Лехой даже немного сдружились.

С Мокшиным

Ехать вслепую и валяться целыми днями в замкнутом пространстве Лёхе с Емелей порядком надоело. К тому времени, во время стоянок и других непредвиденных обстоятельств, когда последние затягивались, они стали искать земляков и возможных друзей по всей автоколонне.

Лёха нашел своего земляка, Гармуха Мокшин, из Джидинского района «таежной и озерной…» Он был водителем УРАЛа и возил на кузове бочки с ГСМ и всякий хлам в виде некондиционного пиломатериала.

С этого дня, он стал напарником Мокшина. Ахромеев не противился его решению, ведь столовались и жили они все равно вчетвером. Их вечерние посиделки, затягивающиеся иной раз до рассвета, все одно никто не отменял.

Ехать в кабине большегрузного автомобиля и лицезреть окружающий мир было гораздо приятнее. Да и напарнику Лехиному, Гармухе, тоже было интереснее ехать вдвоем. Словом, в тягость друг другу они не были.

Автоколонна двигалась с небольшой скоростью, и они с Гармухой на ходу, не останавливая машины, успевали подменивать друг друга за рулем. Емеля заскучал один в будке и стал проситься у Ахромеева, чтобы присоединиться к ним.

Тот был не против, но заставить Гармуху взять еще одного пассажира, было не в его компетенции. Он так и сказал Емеле:

– Ехать с ними ты можешь, но заставить водителя я не могу. Проси Куренкова пусть он уговорит своего земляка взять тебя с собой.

Так они с Емелей вновь оказались в кабине одной машины, отказать «лучшему другу» Леха, естественно, не мог. К тому времени Емеля стал вполне приличным парнем и вел себя почти, как та курсистка из Института благородных девиц.

Три человека это уже личный состав и по армейским законам один из них назначается старшим. На эту роль Ахромеев определил Леху. Едут дальше: Мокшин за рулем, Емеля по серёдке, а Леха на правах старшего возле окна.

К тому времени зима уже вступила в свои законные права, и все они перешли на зимнюю форму одежды. Так как ребята были в полевых условиях, то были одеты в ватные штаны и обуты в валенки. Из-за определенных неудобств, т. к. Емеля сидел в середине, Леха с Гармухой перестали подменивать друг друга за рулем.

Майор с бабьим задом

Много дней прошло после того, как Емеля стал членом нового коллектива. В один из солнечных дней, после ночных заморозков, ехали ребята втроем по асфальтированной дороге, в пределах Улан-Батора, во всяком случае, до него оставались считанные километры.

В кабине было тепло, на улице хоть и морозно, но светло до рези в глазах, от ярких солнечных лучей. Лехе тогда показалось, что от двери сильно несет холодом. Спросил у Емели:

– Емеля, хочешь сесть на мое место? Что-то я подмерз слегка, дует от дверей. Емеля с радостью:

– Конечно! Давай поменяемся.

Поменялись они с ним местами, Емеля рад до ж…, едут дальше. Проехали всего каких-то километра полтора, два и Мокшин допустил непоправимую ошибку. То ли он устал от монотонной езды, то ли не обратил внимания на тонкую корку льда на асфальте, но многотонный грузовик начало крутить и вращать на дороге.

Правильно вырулить и выровнять машину Гармуха не успел, скорость была приличной, да и дорога для таких маневров явно не годилась, была узковата. Их, на очень хорошей скорости, выкинуло с высокого бруствера дороги.

Машина начала переворачиваться.

– Раз! Два! Три! – как в замедленных кадрах киносъемки, Леха начал считать, находясь в кабине автомобиля.

Его, какая-то неведомая сила, кинула под приборную доску, и он чувствовал себя там вполне безопасно. После третьего переворота машина встала на колеса. В мозгу у Лехи тукает одна мысль: – Сейчас рванет! Сейчас рванет! Сейчас рванет!

Выползая из своего убежища, обратил внимание на Емелю. – Сидел рядом, а сейчас его не видно, куда же он делся? – разговаривая сам с собой, Леха выполз из покореженной машины. После того, как он выбрался из кабины, навязчивая мысль, как засела в его мозгу, так и начала отстукивать свое:

– Где Емеля, где… где… где…?

Вышел из машины, обошел вокруг нее: ни Мокшина, ни Емели не видно. Машина стоит вся покореженная – кабина стала вровень с моторным отсеком; бочки с ГСМ, взрыва которых так остерегался Леха, валяются по всему склону.

Как можно было остаться в живых в такой машине, одному Богу известно. Видать не обошлось без Его помощи, тем более, Леха чувствует, что нигде не болит, нигде не саднит, не кровит и не сочится. А ребят его не видно…

Ходит он так вокруг машины, ходит, как заторможенный. Не помнил уже, сколько кругов навернул вокруг машины, видать, легкое сотрясение мозгов, все-таки имело место быть. И тут, ковыляя, и хватаясь за спину, весь окровавленный является на свет божий Емеля. Первым делом он спросил:

– Где Мокшин?

Леха пожал плечами и как сомнамбула продолжает наворачивать круги вокруг машины. Емеля догадался заглянуть внутрь смятой кабины. Сидит в кабине Мокшин, зажатый рулем, как живой… со лба его хлещет кровь в три ручья. Не понятно как, но удалось-таки им с Емелей вытащить Мокшина из покореженной кабины. Растормошили его, он открыл мутные глаза – живой, курилка, живой!

Тут подлетел Ахромеев. Мгновенно оценив ситуацию, бросил:

– Куренков тебя с ними не было. Емеля, ты старший!

А Емелю выбросило из кабины при первом же перевороте. От сильного удара, он отбил почки, сломал несколько ребер, в кровь разбил лицо, получил многочисленные ушибы.

Самым тяжелым оказался Мокшин, больше всех досталось ему. Внешне он был очень плох, глаза так же смотрели мутно, ничего вокруг не видели. Были ли внутренние травмы, никто не знал в тот момент. Медики оказали ему первичную помощь, забинтовали ему голову, наложили гипс на руки, перебинтовали ноги.

Так получилось, что из всей троицы только Лехе удалось выйти с наименьшими потерями. Не было, ни крови, ни ссадин, ни ушибов: может быть, из-за этого Ахромеев правильно отвел удар от себя, решив, что в кабине было двое, и старшим был тот, на ком видны следы аварии.

К приезду начальника колонны успели навести порядок: собрали раскиданные бочки с ГСМ, убрали мусор, складировали доски и бревна в одном месте. Начальник колонны, детина под два метра ростом, с огромным брюхом и одной извилиной в мозгу, но с кулаками в детскую голову, с ходу начал визжать, будто шило воткнули ему в толстую задницу:

– Все живы, кто водитель?!

Указали ему на Мокшина, начальник набросился на него:

– Почему я проехал по тому месту, и ничего со мной не случилось, почему ты не справился с управлением?!

И не размахиваясь, едва державшемуся на ногах Мокшину, впечатал свой пудовый кулак в перебинтованное его лицо. Мокшин рухнул, как подрезанный сноп.

– Кто старший?!

Емеля сделал робкий шаг вперед. Это, контуженное дитя природы, развернув на 90 градусов свой толстый, бабий зад – Бац! да по шнобелю Емели, тот с брызгами крови и соплей отлетел в кювет и долго еще не мог прийти в себя от страшного удара.

Мокшина увезли, хорошо, что они были в районе Улан-Батора. Дальше путь продолжили уже без него и Леха его больше не видел. Емеля очухался от контузии, пришел в себя, но не забыл про страшный «обман» и вероломство Лехи.

Емелина обида

Они вдвоем вернулись, после этого события, в свою машину и больше уже ее не покидали. Командировка подходила к концу. Теперь они были на севере Монголии, где все вокруг напоминало Лехе его родные места.

Природа здесь была такая же, как на берегах Байкала. Тихий, безмолвный лес: сосны, лиственницы, березы, осины и очень глубокий, до боли в глазах, белый снег. Этот снег доставил колонне очень много хлопот на последнем отрезке их боевой задачи.

Казалось, колонна окончательно расстроилась; вся техника сидела по «уши» в снегу и растянулась на многие километры. Понадобилось много дней, чтобы откопать всех и собрать в единую команду. Ахромеевцы тоже сидели с недельку без дела.

Но сидели они на Базе, ждали, когда соберут остальных. Пока они сидели, ожидая сбора всей команды, много времени проводили за прослушиванием радио. За годы службы они порядком отвыкли от радио, и теперь оно было им в диковинку. Передачи шли из Союза. Там, сидя в снежном плену, Леха впервые услышал от Николая Гнатюка «Барабан был плох, барабанщик…»

В стране происходили перемены: умер Алексей Николаевич Косыгин; премьером советского правительства назначили престарелого Тихонова, о котором до его назначения, вообще никто, ничего не слышал.

Команда Ахромеева также проводила все дни и долгие вечера, в ставшей им родной, будке. Емеля так и не смог простить Лехе того, что он его так жестоко обманул, и отдал на растерзание тому дуболому с погонами майора Советской Армии.

Нет, нет, да и всплывет в его памяти тот несчастный случай, когда он поменялся с Лехой местами. И ни за что принял на себя гнев того майора, получив физические страдания и душевную боль. С ненадуманной злостью и с самыми настоящими слезами на глазах передразнивал Леху:

– Емеля, хочешь, поменяемся местами? Я что-то замерз, дует с дверей!

На что Ахромеев всегда давился безудержным смехом. А Емеля никак не мог забыть тот злополучный день. В его душе вновь и вновь, поднималась буря негодования, от чего у него всегда наворачивались на глаза настоящие слезы.

Объяснить ему, что это было сделано не специально, и что он подчинился команде с Небес, – Леха не смог, да и не пытался его переубедить. Ему, как будто в ухо сказали – пересядь.

Он и себе не мог объяснить, почему столько времени сидел возле окна, как старший команды, и вдруг ни с того, ни с чего поменялся с ним местами. Показалось – дует, что, как будто бы замерз. – А раньше тебе не дуло, а раньше ты не замерзал!!! Б… дь ты, сука – хитрый бурят!

Так, праведным гневом, бесновался Емеля. Наверное, он был где-то прав. Леха, в силу своей порядочности, чувствовал себя не очень уютно в такие минуты, и всегда ему казалось, что он его подставил. Действительно казалось странным – не успели поменяться местами и двух километров не проехать, как приключилась та злополучная авария.

Хорошо себя чувствовал только их командир, Ахромеев. Он восторгался тем, что Емеля всегда воспринимал это событие очень живо и в разных интонациях, с обильными слезами на глазах, изображал его диалог с Лехой:

– Емеля, хочешь, поменяемся…

Ахромеев буквально визжал от хохота. И при каждом удобном случае подталкивал Емелю вновь вспомнить тот печальный день, на что Емеля всегда заводился с пол-оборота и как даровитый актер моментально входил в роль. В роль человека незаслуженно обиженного судьбой.

Пока они продолжали сидеть в снежном плену, один из офицеров подстрелил сохатого. Подстрелить-то, подстрелил, а надо ведь еще и тушу тащить на себе до лагеря. Не знал он того чукчу, иначе не стал бы стрелять.

В то время гулял по стране такой анекдот: Пошел чукча с одним геологом на медведя. Дело было зимой, подошли к берлоге и стали будить его. Когда разъяренный хозяин тайги с диким ревом выскочил из своего лежбища, чукча не стал стрелять; он побежал.

Геолог по инерции увязался за ним, забыв про свое ружье. Бегут, значит, втроем: впереди чукча, за ним геолог и замыкает троицу Михайло Потапыч. Долго ли, коротко ли длился их забег, но геолог вдруг вспомнил про ружье и всадил в мишку заряд из крупной картечи, специально приготовленный, именно, для него.

Услыхав выстрел, чукча обернулся, увидел, что мишка уже не живой, подошел к месту убивства и спросил у геолога:

– Ты зачем стреляла? Однако, сама теперь таскай мясо к чуму.

Тому офицеру не пристало к лицу таскать тушу на себе, он для этого дела привлек солдат. Те приволокли тушу к Базе, а как разделать его не знают. Долго искали по всему лагерю охотника, который бы освежевал им тушу. Таковых не нашлось, и они не придумали ничего лучшего, как разрубить тушу на четыре части вместе со шкурой и внутренностями. Ахромеев, как-то заикнулся было:

– Куренков, может ты вместе с Емелей попробуешь взяться за это дело, глядишь, свеженинки притаранил бы в нашу обитель.

На что он получил категорический отказ. В те годы Лехины познания в анатомии строения организма животных были более, чем скромные, да и не любитель он этого дела, как оказалось опосля. Он так и сказал Ахромееву:

– Даже и не подумаю! Пусть Емеля, он деревенский парень, если хочет пусть идет и свежует.

А Емеля менжевался, все никак не мог определиться и ничего вразумительного из себя выдавить не мог. Чувствовалось – надави на него Ахромеев, он бы побежал. Но тот не стал отсылать Емелю одного.