Текст книги "Неповторимые. Сказ о родных людях, об односельчанах, сокурсниках, сослуживцах, друзьях; об услышанном, увиденном"

По весне надо помочь с огородом: мать у меня биолог по образованию, поэтому высаживает в огороде все, начиная от картошки, заканчивая всякой зеленью. Так что, работы с огородом хватает!

Мать уже старенькая, не может, как раньше высаживать сама. Сейчас она больше показывает да учит, а всю черновую работу приходится делать мне, правда, под ее руководством.

Чувствуя, что его внимательно слушают, Сашка с упоением продолжает нести:

– Не успеешь после весенних работ отдышаться путем, приходит пора прополки огорода. Так как, огород у матери большой – 2 гектара с небольшим, работы хватает на все лето.

Окончательно слетев с катушек Сашка продолжает:

– А там глядишь, и ягода входит в рост. Опять же надо для родителей ягоду собрать, варений всяких на зиму приготовить. У нас места богатые земляникой. Нигде я столько земляники не собирал, как у себя на Родине.

Валентин Гафт, в свое время, изрек такую эпиграмму:

– Как нельзя остановить бегущего бизона, так нельзя остановить поющего Кобзона.

Сашку несло, и он продолжал петь без удержу, не хуже Кобзона:

– А в июле, в августе наступает пора сенокоса. Коров родители содержат много, так что весь июль и август у меня уходят на покос.

Бабушка, умиленная рассказами Сашки, начинает проявлять к разговору живой и неподдельный интерес:

– И со всей этой работой вы справляетесь один?

Сашка, вздохнув тяжко, продолжает:

– А что делать, не бросишь же родителей. А переезжать в город они не хотят, вот и приходится мне мотаться из города в деревню. А осенью надо все собрать, что посадили по весне. Солить, мариновать и закладывать все это хозяйство в закрома.

Не успеешь разделаться с этой работой, как к середине октября наступает пора кошения зеленки. Хоть я и заготавливаю сенажа впрок, но зеленая масса, по словам матери, очень плодотворно сказывается на удоях.

Бабушка, растроганная пением Сашки, успевает вставлять, в образовавшуюся брешь его красочного монолога, свое:

– И как же вы справляетесь один? А жена…, а жена что вам не помогает?

На что Сашка, скромно потупив «ясны свои глазыньки»:

– Жена моя тоже деревенская. Но сейчас она мне не помощник. Сидит с детьми. Дети у меня еще маленькие – сын и дочь. Кстати, я им обоим дал имена своих родителей.

Тем самым окончательно разбив сердце пожилого человека, Сашка в ответной речи слышит, приятно ласкающую его слух слова, которые отдаются в его душе сладкой музыкой.

Та, безвозвратно потеряв контроль над своими эмоциями, восклицает:

– Какой же вы молодчина! Передайте своим родителям мое материнское спасибо, за то, что они воспитали такого замечательного сына.

Был тут один перед вами… так тот, вместо того, чтобы помогать своим родителям, все только тянет с них!

Экзамен Сашка сдал на очень «хорошо». Позже он не раз поминал, своего прелестного учителя, добрым словом. Хохотал, по своему обыкновению, до слез и все повторял свое любимое:

– Ужас, ой ужас…

В тот момент Сашка почти сам поверил своим россказням. Удивлялся только потом – откуда и что взялось, и как у него так буйно разыгралась фантазия?

А что касается его родителей, то они были связаны с деревней только по факту своего рождения. И жили они по-стариковски тихо, мирно, во вполне приличном доме и, не менее, приличной и благоустроенной квартире, в стольном граде Улан-Удэ.

_{Октябрь 2016 г.}

Солдатские будни

Емеля

Леха Куренков и Емеля служили в Переправочно-десантной роте. Емеля – это «партийная» кличка, производная от фамилии Емельянов. Про существование у него фамилии, как таковой, благополучно забыли, и все, включая и офицеров, называли его не иначе, как «Емеля».

Впрочем, никто особо не вдавался и насчет его настоящего имени. Что и говорить, редко военнослужащие срочной службы знаются друг с другом по именам.

В основном обращаются, по фамилии, кличке, прозвищу. Порой доходило до абсурда: служишь с человеком бок о бок, а потом оказывается, что ты его не знаешь его имени. Знаешь его, к примеру, как Иванов, что, в общем, не плохо. А другого на протяжении всей службы знаешь, как Синичка, что обидно должно бы быть тому. Синичка – это не самое худшее прозвище, хотя и эта кличка есть не что иное, как производная от фамилии.

Бывало, некоторые получали совсем уж непристойные клички. И приходилось им мириться с этим. А по именам ребята знавали только тех, с кем их связывала настоящая, мужская дружба.

Так вот, этот самый Емеля нес службу во взводе разведки, а Леха во взводе плавающих транспортеров. Были они с одного призыва. Вместе с остальными ребятами плечо в плечо прошли все «прелести» молодого пополнения в войсках, после окончания учебных подразделений. Учебки заканчивали разные, Леха в Чите, а Емеля из других, более отдаленных мест.

Но по воле случая оказались в одной роте. Друзьями они не были, но и врагами представить их было трудно. В одной ведь роте служили, а там шила в мешке не утаишь. Родом Емеля был из Чувашии. Являлся ли лицом титульной национальности – не известно, он особо по этому поводу не распространялся.

Может быть, стеснялся, хотя чего тут стесняться. Но, было заметно, были у него на сей счет, какие-то комплексы. В то время в рядах Советской Армии был настоящий интернационализм.

Во взводе Лехи было 14 человек и одиннадцать национальностей. Это по-первости, когда они были молодыми «шнурками», были какие-то трения на национальной почве, а дальше все как-то утряслось. В части, где проходил службу Леха, основная масса новобранцев была либо из Кавказа, либо из Средней Азии.

Скажем, если весенний призыв состоял из представителей Средней Азии, то на замену к ним прибывал состав из Кавказа, а потом все наоборот. Остальные же нации и народности лишь чуть разбавляли этот костяк. В Лехину роту, например, пригнали одних узбеков. А он сам прибыл в составе русских ребят.

Скорее, это были молодые люди славянской внешности; европейской, если хотите, потому, что среди них были немцы, а также представители российской глубинки Предуралья. Но в условиях сурового солдатского быта все подразделялись на «русских» и «узбеков». Среди русских попадались и не совсем русские, а среди узбеков – не очень узбеки.

По этому случаю припоминается очень показательный пример. После того, как всех новобранцев собрали в одну команду, сержанты – зам комвзвода вместе с командирами отделений, начали повзводно обучать их ротному песнопению.

Идет, значит, взвод строем по плацу и горланит ротную песню, а она у них, хоть тресни, не получается. Замок (заместитель командира взвода) пускает взвод по кругу снова. И снова все надрывают свои глотки, а песня не получается. И так раз за разом и никак они не могут сдвинуться с мертвой точки.

А на улице конец ноября, жуткие ветра, холод собачий, а у ребят из взвода ПТС ничего не получается. Хоть они и были тогда молодыми солдатами, всё же понимали сержантов – пока не будет песни, покоя не будет. Это тот редкий случай, когда вечные антагонисты – молодые и старослужащие, приходят к единому знаменателю. Надо!

Начали ребята уже сами внутри коллектива искать виновных, но все тщетно. А ларчик-то просто открывался. Наконец, до сознания замка дошла одна, весьма интригующая, мысль и он решил поэкспериментировать: – Русские, три шага вперед!

Ребята, как полагается, выполнили команду командира, и вышли вперед. Лёха сориентировался не сразу, и остался стоять на месте, среди узбеков. Замок орет:

– Куренков, а ты, какого х… стоишь!

Он подошел, взял за шиворот и поставил Лёху в строй рядом с друзьями. Надо было ему сказать – русскоговорящие, но не нашелся, видимо, сразу. Он тоже человек, замерз с ними, салагами, до соплей. После таких манипуляций те ребята, русскоговорящие, впятером прошлись с песней по плацу на пять баллов с небольшим плюсом.

После них пошли узбеки и понятно, что песней там и не пахло. «Русские» ребята, наконец, убыли в расположение роты, а бедные узбеки вместе с отцами-командирами разучивали ротную песню до седьмых петухов.

Впоследствии, «русские» немножко хитрили. Пели в зимнюю стужу вполголоса, а то и вовсе просто открывали рты. Ведь виноватыми все едино сделают узбеков. Это, конечно, не очень хороший поступок, но из песни, как говорится, слов не выкинешь.

Внутренние терки

Старослужащие – «деды» тоже вносили посильную лепту во взаимоотношения русских с узбеками. Старались, так или иначе, столкнуть их лбами. И все же, удалось им однажды внедрить в практику свои коварные планы; сошлись-таки, они в честном кулачном бою.

«Русских» было мало, всего пять человек, но битыми они не были. Удачно держали оборону – спина к спине и даже в некоторых моментах имели временное преимущество. Хотя не обошлось без казусов.

Рядом с их расположением роты, прямо в земле была залита красная пятиконечная звезда. Обязательная символика могущества нашей советской системы. Вся она была ребристая, и эти ребра венчали в середине остроконечный шпиль.

В пылу не шуточной потасовки ребята не раз забегали на нее и также легко сбегали с нее. Не повезло лишь Вовке Лобанову, он поскользнулся и всем своим весом сел прямо на эту злополучную звезду, на самый ее кончик.

В горячке он еще бегал, махал руками, дрыгал ногами. Весь ужас и вся боль пришли позже. Больничных листов в Армии не давали, и бедный Вовка свою беду перенес на ногах. Было ему очень тяжело, это видели все, но ничем помочь не могли.

В той стычке узбеки больше суетились, махали впустую кулаками, мешали друг другу. Пытались давить массой, но это их преимущество обернулось против них же самих. В общем, как оказалось, узбеки – не бойцы, не умеют нормально ни удар нанести, ни держать удар.

Если предоставлялся случай им ударить кого-нибудь, то они не умели этого делать: кричали, хорохорились, кудахтали наподобие куриц, а вместо того, чтобы хорошо приложиться, коль собрался бить, они все больше ладошками елозили по лицу.

По-бабски, как, впоследствии, говорили ребята из другого лагеря, русскоговорящего. Когда ситуация была противоположной сказанному выше, и им по статусу молодого бойца доставалось от старослужащих, то они не умели держать удар. Плакали и распускали нюни, практически, все и не считали это, каким-то постыдным делом.

По настоящему, по-мужски могли приложиться лишь русский Ваня, да бурятский Бадмаха. Все же остальные так себе бойцы, возят, как по п…е ладошкой. Если, какой-то разошедшийся, так называемый «дедушка», машет ручонками перед носом салаги – еще не факт, что он способен на крепкий, мужской удар. Бояться его особо не следует.

Побаиваться надо Вани. Если у него есть какие-то претензии, он не будет петушиться, а подойдет и просто въедет в рыло – мало не покажется. А Бадмах в роте было мало, раз-два, и обчелся, следовательно, опасаться их не стоило.

Так, что узбеки это плохие вояки. Была у Лёхи стычка с ними, в самом начале периода всеобщей притирки друг к другу. Им не нравилось, что он лицом азиат, а в друзьях состоит с русскими ребятами и решили проучить его.

Давно, видимо, в них накапливалось это непонимание, а объяснить им, почему это так происходит, Лёха не смог, не хватило слов, да и желания тоже. Они всем своим роем накинулись на него, начали кусаться, царапаться, гладить ладошками по лицу.

В общем, ничего существенного, как дети малые, – подумал Лёха. Если взять во внимание то обстоятельство, что вдесятером они не могут нормально наподдать одному человеку, то какие же они к черту бойцы. В разведку с ними опасно соваться. Напоследок они пообещали Лёхе:

– Вечером придем в роту – мы тебя убьем.

Молодой был тогда Леха, не знал психологии людей, думал, после отбоя придется ему держать оборону. Приготовился, подговорил своих ребят, а они, – вояки, противники Лехины, даже и не вспомнили о своем обещании.

Дружбаны-узбеки

А потом, когда прослужили цельный год и стали «котлами», Лёха с узбеками, напрочь, забыли свои мелочные обиды и стали лучшими друзьями. Все узбеки потом, по поводу и без обращались к нему со всякими вопросами типа: «Куренков, о-бя-сни то, скажи это, переведи пятое…»

Неожиданностью для всех явилось то, что командир роты двоих из них назначил командирами отделений. Потом, после принятия им неправильного решения, мучились все: и они, новоиспеченные командиры, и взводные, и сам ротный.

В гневе своем, он не раз обещал разжаловать их, но в силу своей природной доброты, так и не сделал этого. А дальше наступили другие времена, их роту расформировали, и ротному уже было не до узбеков, новоявленных командиров отделений.

Но это было чуть позже. Бедные узбеки, они до самого дембеля так и не научились подавать команды. Идет, скажем, строевая подготовка на плацу, а он, горе-командир, не знает, как правильно скомандовать. Ротный ходит, проверяет; подходит то к одному отделению, то к другому. Слушает, как грамотно подаются команды и как правильно они исполняются.

Завидев издалека ротного, Якуб, один из командиров отделения, узбек, умоляет:

– Куренков, Скажи! Подскажи! Чо мене гаварить!

Не бросать же его на растерзание ротному, поломавшись для виду, испытав его нервы на прочность и дождавшись, когда ротный не дойдет еще до расстояния слышимости, он тихонько подсказывает товарищу, какая от него должна последовать команда. А потом, когда ротный отойдет, он от души:

– Куренков, балшой тэбе спасыба!

Ближе к дембелю, Якуб все приглашал Лёху к себе в гости. Обещал, что будем пить водку, а потом поедем в Андижон к этому, в Фергану к тому, в Наманган третьему – все они были нашими сослуживцами и выходцами из тех мест. У меня, мол, есть собственная машина. И так постоянно:

– Будем пить водка…

А Лёха в ответ ему говорит, что он бы предпочел ваше вино. И все удивлялся, почему Якуб все время упоминает водку. По мнению Лёхи, водку он бы и дома мог выпить, зачем из-за этого ехать в Узбекистан. После очередных словесных баталий, Якуб сказал однажды:

– У нас вино дэти пьют, а мы взрослый мужик и будэм пить водка.

А Лёха опять ему, что никогда, мол, не пил чисто домашнего виноградного вина. Якуб в сердцах:

– А-а-а, пиржай, я тэбе шланга положу в рот, пэй это вино-мино сколко хочешь!

Вот такие они простые и душевные ребята оказались, временами наивные, как дети. Могли в беседах, с глазу на глаз, сказать Лёхе самую свою сокровенную тайну. Один из них рассказывал, что перед самой Армией поцеловал девочку, и теперь обязан на ней жениться. Анекдот, да и только.

У Лёхи хватило, слава богу, ума не говорить об этом остальным ребятам, не то бы они подняли того рассказчика на смех. А второй считал себя уже женатым человеком. По их обычаям, если умирает старший брат, то младший обязан жениться на ней и воспитывать его детей.

Как-то Лёха спрашивает своего узбекского друга мимоходом, не ради любопытства, а просто ради продолжения разговора, и для того, чтобы заполнить образовавшуюся паузу, о том много ли у его брата детей, и какого они возраста.

О том, что большинство узбеков многодетные люди – это не было для него большой новостью. А то, что племянники его товарища – почти ровесники с ним самим, и что он обязан был жениться на их матери – это было за гранью Лехиного понимания.

Сей факт его молодые мозги не были в состоянии переварить. И еще у них была, и есть, наверное, по сию пору, одна примечательная черта. Все они, как правило, не сильны в технике и никогда не скрывали этого.

Пришли они с Песчанки, танковой учебки, механики-водители. В то советское время Песчанка была флагманом образцовых учебных подразделений, потому как, именно, в Песчанке проходил службу Ильич II, Брежнев, генеральный секретарь наших коммунистов, а по факту – глава государства.

Один из них рассказывал, как инструктор учил его водить боевую машину.

– Сержант-а, говорит, ехать сюда, а я еду туда;

– Он кричит ехать туда, а я еду сюда;

– Он снова кричит ехать сюда, я совсем не знаю, куда ехать…

– Ой – ёй – ёй, как сержант-а голова моя пиналь, как пиналь.

При этом он сильно жестикулировал руками, показывал туда – это вправо, сюда – это влево, и как он все делал наоборот. Сказали вправо, а он едет влево. И сам же больше всех смеялся, как сержант бил его ногой по голове.

Всегда подчеркивал:

– Я пекарь, на х… мне нужна ваша танк-а!

А другой Лёхин товарищ мечтал, что после Армии пойдет торговать мороженым. Все спрашивают у него, а кто же будет хлопок-то выращивать? А он в ответ самым серьезным тоном:

– В поле работают бабы и дэт-т-и, а мужики сидят чайхана, чай пьют и разговоры разговаривают.

Ребята их сослуживцы, конечно, со свойственным их возрасту юношеским максимализмом, возмущались, и доказывали, что так нельзя, и что они неправильно живут, надо так делать…, надо эдак и много всякой чепухи. Но они молча слушали остальных ребят да улыбались, словно хотели сказать: – Что с вас возьмешь, детей неразумных.

Ахромеев

Ну, а что же Емеля? Наверняка он заждался нас. Пока всё про узбеков распинались, что же случилось с ним и какие события приключились в его солдатской жизни?

А он все так же тянул солдатскую лямку, готовился к отправке со своим командиром в дальнюю командировку и мечтал, естественно, о скором дембеле. Командиром его взвода, взвода разведки, был некто Ахромеев, старший лейтенант, своеобразный и очень неглупый человек.

К тому времени он прослужил в Монголии не первый год и по негласному рейтингу среди командиров взводов роты занимал доминирующее положение. Это была Лёхина оценка, и коли она ошибочна, тогда уместно привести такой факт.

Во время отсутствия командира роты всегда, временно исполнял его обязанности, именно, старший лейтенант Ахромеев. А такое положение вещей явно указывало на то, что ему доверяет вышестоящий командир, а значит, можно делать вывод о том, что среди равных он был немного выше равных.

Да и общаться с ним было легко и по-житейски просто. Если другие офицеры разговаривали с солдатами только по службе, как командир с подчиненным, то Ахромеев мог запросто заговорить о чем-то постороннем. Был проще других, человечнее, да и умом, наверное, был выше своих коллег.

Солдаты к нему тянулись. К концу лета, где-то в августе, Ахромеев пригласил Леху ехать с ним в командировку. С какой стати Лёха должен куда-то ехать, да еще с командиром чуждого ему взвода? Об этом он и спросил, естественно, у Ахромеева. Он ответил, что ему нужен переводчик с монгольского языка.

Лёха с, присущей девятнадцати летнему молодому человеку, горячностью начал ему доказывать, что никаким монгольским языком он не владеет и что у них, даже среди бурят, бывают определенные трудности в понимании друг друга, и т.д., и т.д., и т. д.

Ахромеев выслушал его молча и сказал: – Но ты подумай еще, я тебя не тороплю. Разговор закончен, Лёха про него уже забыл, посчитал, что они с Ахромеевым друг друга поняли. Ан нет, это он так думал, Ахромеев же считал по-другому и вновь приступил к нему со своим вопросом. Лёха сказал ему категоричное – «Нет»!

К тому времени он прослужил уже больше года, был махровым «котлом», по солдатской иерархии. Выше них были только «деды», которые увольнялись через считанные дни и они, после них, плавно перенимали их статус. «Дедов» в их роте было мало и Лехины сослуживцы с ними были на равных, а временами ставили себя по положению даже выше них.

В общем, не считались с ними, так как вся полнота власти была сосредоточена в руках котлов. Так как Лёха состоял при канцелярии, то вся жизнь роты и его служба шли параллельными курсами. То есть полное освобождение от всех ротных занятий, и полная же его личная свобода.

Если он и ходил один раз в месяц в караул, то только по своей личной и настойчивой просьбе. Командиры с трудом его отпускали, не любили они оголять ту сторону службы, за которую отвечал Лёха. А так в остальном у него была полная свобода, что называется, хочешь – сиди, а не захочешь – ложись.

И зачем, спрашивается, ему менять свою устоявшуюся и свободную жизнь на жизнь в полевых условиях? В чистой казарме, в «чистых одеждах», в чистых, до блеска начищенных, юфтевых сапогах – красота, а не служба. Конечно же, нет! Никогда!

Есть мудрое изречение:

– Никогда не говори «Никогда».

Ахромеев пришел на переговоры еще раз, и в третий свой визит, этот хитрый хант (это не кличка, это его национальность) нашел те самые слова, которые тронули сердце Лёхи. Он сказал, что никакой переводчик ему не нужен, и что все монголы довольно сносно изъясняются по-русски.

– А тогда зачем я вам нужен, у вас взвод солдат – бери любого, не спрашивая никакого согласия? – cпросил Лёха.

Ахромеев с ухмылкой и хитрецой в голосе продолжает доказывать свою мысль:

– Вот сидишь ты постоянно в канцелярии, не надоело? А если согласишься, мы проедем по всей Монголии, ты хоть немного развеешься, отдохнешь от бумаг. Покатаемся месяца три, приедем к концу ноября, что ты теряешь от этого? Да и дембель твой станет ближе на целых три месяца.

Вполне резонный вопрос:

– А что должен делать я, в этой вашей командировке? – спросил у него Лёха, – вы разведчики и, безусловно, без вашей службы там – никак. А я там, с какого боку?

Ахромеев вкрадчиво так:

– Да ничего особенного. Будем ехать на 66-м: (грузовой военный автомобиль ГАЗ 66) ты, c Емелей в будке, мы с водителем Карповым в кабине. Будем ехать впереди колонны, наша задача – это разведка, так что ничего особенного ты делать не будешь.

– Вы командир взвода разведки, Емеля боец вашего взвода, водитель тоже из вашего взвода и без него никуда, это понятно. На кой ляд я вам сдался? – все еще не сдавался Лёха.

На что Ахромеев терпеливо:

– Мы с водителем будем в кабине ехать, а вы с Емелей в будке, ну так положено. Будете просто отдыхать, ехать и наслаждаться жизнью. Ничего делать не надо.

Уломал-таки Ахромеев, Лёха согласился с ним сходить на прогулку, точнее, в разведку.

– А что, покатаюсь месяца три, все какое-то разнообразие, а там глядишь и дембель не за горами, что я теряю от этого, да ничего, – так сам с собой размышлял Лёха.

Зачем нужно было Ахромееву уговаривать его, солдата-срочника, из другого подразделения – понять Лёхе было сложно. Ну, были они с ним в дружеских отношениях, частенько предавались вдвоем, так сказать, философским измышлениям, но это не повод, для того чтобы ставить себя в такое неловкое положение перед солдафоном, уговаривать его.

Ведь Лёха был все-таки молодым парнем, резковатым в суждениях, быстрым в делах, разговаривал с ним исключительно на солдатском сленге:

– А на кой я вам сдался, у меня и так служба – мед! Ради чего я три месяца должен в грязи, в полевых условиях болтаться? Нет, мне и в прохладной казарме не плохо.

Если учитывать, что летом в пустыне средняя температуры +45 в тени – на улицу не сунешься, настоящее пекло; то условия прохладной казармы это факт, с которым нельзя не считаться.

А, вообще-то, он, Ахромеев, был очень интересным человеком. Никогда не страдал от отсутствия чувства юмора. Как то поздним вечером после отбоя, Лёха и еще несколько его друзей, чересчур уж долго заговорились.

Все вокруг спали, а они все разговоры свои никак не могут закончить. Рядом с ними спал Амирханов, их сослуживец, узбек. Хоть и славился он на всю роты своим храпом, который стал для всех притчей во языцех, но на этот раз он был особенно хорош.

Его переливчатый храп от самых низких частот с бульканьем переходил до самых высоких. Затем он замирал на некоторое время, казалось, что и дыхание у него в такие моменты останавливается, а затем его рулады повторялись вновь с оттенками еще более ярких вкраплений могучего храпа.

Такого великолепного храпа Лёха более не слыхивал никогда. Что они только с ним не делали: и крутили, и переворачивали, и рот подушкой затыкали – все ему нипочем. Оставался еще один метод усмирения – это не самые свежие портянки бросить ему на нос и хорошо прикрепить.

Но из уважения к его статусу и прожитым в Армии дням, они не стали этого делать. Зато Ленину голову посетила замечательная идея – раздеть его догола. Сказано – сделано, сообща, чтобы не тревожить его «чуткий» сон, Леха снял со спящего Амирхана его солдатские портки и закинул, куда подальше с глаз.

Утром, не обнаружив на своих телесах исподнего, Амирхан подбежал, сверкая голой задницей, к дневальному и давай на него орать:

– Денвальный, денвальный, где, сука, мой турсэк?! Где мой турсэк?! Найди мой турсэк!

И бац! бац! сует тычки в лицо дневальному. Вообще то, в обязанности последнего не входит пункт об обеспечении сохранности личного имущества солдат и сержантов, например, трусов.

Об этом и хотели сказать Амирхану, но не смогли: все валялись на полу от дикого смеха. Конечно, есть на тебе исподнее белье, или нет, об этом должен думать, прежде всего, сам солдат. Странно, проснувшись утром и не обнаружив на своем теле трусов, искать виновных на стороне.

Оказывается, дневальный должен был об этом знать. При этом спектакле присутствовал и Ахромеев. Хотя он сам лично лицезрел голую задницу Амирхана и видел его претензии к дневальному, однако, голоса не подал.

Он так же, как и остальные солдаты не был в состоянии, что-либо сказать Амирхану в тот момент: он, подобно им, хватался за живот и неудержимо хохотал. Хотя, как офицер при исполнении обязанностей дежурного по части, должен был пресечь такое проявление «дедовщины».

А в последующем, мог бы получить поощрение от командования части, за своевременное выявление и пресечение актов насилия. Попал бы в нужную струю, так как в то время кампания по выявлению фактов дембелизма в частях СА разворачивалась вовсю. Но он отнесся к этому по-философски просто и без всякой шумихи.

В последующие разы, он, заступая дежурным по части, обязательно приходил в свою роту перед отбоем. После того, как старшина роты скомандует отбой, Ахромеев обязательно напутствовал:

– После отбоя всем без лишнего шума лечь в свои постели. Повернуться на левый (правый) бочок, взяться за правое (левое) яичко и всем бай – бай. Дембелям ночью не шарахаться по казарме, дневальному не спать, службу нести бдительно, Амирханову трусов больше не терять.