Текст книги "Лёгохонькое тепло"

К сожалению, мы не имеем права навязываться. Если такова позиция, то ничего не поделаешь. Невозможно размышлять о причинах бытия со стеной, пока она хотя бы не заговорит с тобой. Таких стенок очень легко отличить, им можно задать любой вопрос, и вы не получите логично оконченный ответ. В определённый момент человек начнёт шутить / передразнивать вас, делать вид как будто думает, что вы шутите, применяя один из способов для избавления от вас. Хотя самый лучший – простая просьба, но такой способ в обществе не используют.

Когда причины его поступков упрутся в тупик, и человек не будет знать, что отвечать, тогда начнёт он говорить: «потому что»; или «ну, это же понятно». Так же они могут войти в цикл, опираясь на уже озвученные факты пояснений. Но как оказались они в этом цикле и как из него выбраться, никто не думает. Обычно их "потому что" начинаются из-за банальной лени в разбирательстве. Они никогда не задавались вопросами по поводу причин собственного существования и не желают этого делать. Делают делаемое, оно приносит удовольствие и всё. Текут по течению, ложно считая, что хоть как-то управляют своей жизнью, и якобы осознанно совершая выбор.

У таких стенок ужаснейшая непробиваемая проблема. Она заключается в убеждении отсутствия проблемы. (Но проблема есть у всех, даже у не стенок) С ними никогда не поговорить, ничего не обсудить, ничего не узнать. Они самые отчётливые пирамидообразные.

За ними следуют хоть немного копающиеся в себе стеночки. Хотя это уже не стенки. Может, стёкла или с прозрачным болотом их можно сравнить. Потому что они вязнут сами в себе и, не выбираясь оттуда, продолжают рыться. Они пытаются докопаться до истины, но разбиваются об устоявшиеся обычаи. Даже у них есть, не подвергаемая сомнению, основа. Именно она останавливает от дальнейшего пробивания, и из-за неё не выходит развитие. Стенки такие думают, что всё делают верно, и не понимают, почему не получается. Их основы могут быть предельно малы или взаимоисключающие. Например: то самое сомнение во всём и даже в самом сомнении. Это один из самых свободных способов существования, но всё же, также с каким-то, хоть и маленьким, но основанием.

Последние же – прозрачные, не осязаемые и не воспринимаемые ничем, стенки. Правда, тогда это и не стенки вообще. У них не существует понятия, чем они живут и как к этому прийти, это невозможно донести логически до предыдущих стенок. Логика держится на каких-либо основах, а это понятие небытия не выводится, оно есть.

Мы не способны воспринять пятимерное пространство, но мы можем его описать со всех сторон и иметь отдельные представления. Так же, как и об определённых, не оставшихся у нас, органах чувств, которые есть у животных. Мы лишь можем воспринимать данные явления отрешённо, но не способны жить ими. Даже это описание: оно не способно внушить природу рассматриваемого явления, но нацелено максимально приблизить к нему. Однако повествовательная нить возвращается на своё место:

Следующим ответом на вопрос о причинах уверенности существования часто слышится: «я видел». То есть, если человек воспринял какой-либо объект визуально и как-то у себя его интерпретировал, то данный объект считается реально существующим. Ты не знаешь, существует ли у тебя сосед, но если ты его увидишь (допустим, как он одевается в своей квартире), то поймёшь, что он существует. Такое же суждение вытекает, если ты его услышишь сквозь стену. Если в темноте ты кого-нибудь нащупаешь с лицом, с руками и телом, то также воспримешь существование этого человека. То же самое, но в меньшей мере и с другими органами восприятия. Значит, если брать начальное утверждение за истину, существование человека определяет только другой человек посредствам одного или нескольких чувств восприятия.

Тогда возникает вопрос: существует ли Дед Мороз? Дети скажут: «да». Люди постарше воспримут как шутку этот очевидный вопрос. Серьёзно намеренные остальные, без любого проявления чувства юмора в столь ответственном деле, ответят: «нет». Тем не менее мы видели его. Мы знаем, как он выглядит, что у него борода есть, шуба. Многие слышали его: «Хо – Хо – Хо!» Почти все воспринимали его поступки в виде подарков. Деда Мороза можно потрогать на детском утреннике. В общем, сделать всё, что и с любым другим существующим объектом. Но почему-то пирамидообразные продолжают утверждать, что его не существует. Парадокс: я вижу человека, и он существует, я вижу Деда Мороза, и его не существует. Верно ли утверждение, загнавшее нас в тупик?

Примерно на такой же уровень "существования" сейчас выходит общее представление о религиях. Люди говорят, что верят в бога, а точнее: что там что-то есть, и всё не просто так. Можно отбросить волшебные сказки дебатов про великое предназначение, потому что в так называемую судьбу утыкаются, не желающие оправдывать человеческие поступки, люди, хотя всё свершаемое является причинно-следственным сложившихся до этого условий, и взять за рассмотрение суть созданного ими образа Бога.

Пропустим шутку про то, как всё создавшее всевышнее существо, желающее, лишь чтобы в него верили, просит, чтобы его пустили люди в свои сердца. Чтобы он мог спасти этих же самых людей от того, что он сам с ними сделает, если они его не впустят.

Также не будем упоминать шутку, как человек долгое время хотел мотоцикл и просил своего Бога об этом. Но потом понял, что это не так работает. Он украл мотоцикл и попросил за содеянное прощение. С какой-то стороны, его бог дал ему сил и решительность не просто говорить с воображаемым эльфом, а действовать. Причём потом ещё и перестать терзать себя угрызениями совести. Мысль о том, что в итоге, раскаявшись, ему всё простится, успокоила того парня.

Первое моё сомнение в религиях появилось из-за вечного рая и спасения, куда в итоге обещалось проводить всех усопших. К сожалению, все известные мне люди были воспитаны, как и я: с чётким указом добра и зла. Я не мог понять, как возможно, чтобы одни люди всю жизнь грешили, не думали об остальных, потребляли, уничтожали окружение, а находясь на пороге гибели и испугавшись неизвестности, попросили прощения и их простили. Другие же, всю жизнь живущие по совести, ассертивно разделяющие людей, помогающие и служащие на благо народу, не критикующие, но не верующие в существование какой-то божественной силы, вынуждены вечно скитаться в аду.

И что за рамки? Почему человек обязан за такой короткий срок избрать всю свою остальную загробную жизнь? Разве он не поменяется десять раз после? Разве искреннее раскаяние не доведёт человека до осознания своего не прощения? Дело совершено, ничего не исправишь, можно замазывать сколько угодно раны, но они есть. Совсем по-другому, если человек, осознав это, изменится и поймёт, что он уже не тот, который свершал те мерзости. Тогда с чего его судить за то, что делал не он? В детском садике я девочку однажды стукнул, сомневаюсь, что за этот грех я всё ещё в ответе. Другое дело, когда человек осознанно идёт на тот или иной поступок, понимая суть и последствия намеренного, тогда и отвечать он будет за дело осознанно.

И вообще зачем религия требует, чтобы в неё верили? Какая разница во что верит человек, если делать он может совсем разные вещи? Разве это не эгоистично, с точки зрения сидящего в облаках мужика, требовать, чтобы его ценили? Не превыше ли суть и смысл доносимой им мысли? Если важнее только осознание наличия всевышнего творца, а не того, что это за собой несёт, тогда религия совершенно бессмысленна.

Следующее сомнение образовалось из-за правила, обязывающего истинно верить в правоту слова. Тогда вопрос: откуда такая уверенность в истинности проповедующей мысли? Ладно, у служителей – у раба воли своей нет, стул не спрашивают, куда его поставить. Но почему у самой религии нет развития и совершенствования? Если это её твёрдая уверенность в своей истинности, тогда к чему трепет? Зачем отстаивать свою позицию и говорить, где она верная, если она в любом случае верная?

На все эти вопросы мне отвечали: просто поверь, просто продолжай верить и всё поймёшь. И я попробовал, я пренебрегал внутренним рационализмом и пытался убрать размышления из головы. Тяжело не думать, когда думается. Всё же на мысли свои я не обращал внимания и вскоре заметил, что я из человека превращаюсь в объект без имени, без воли / мнения. По сути, религия меня просто использует. Она не позволяет мне разобраться в ней. Я не имею права задавать вопросов, так как это противоречит религии, я не имею права сомневаться, у меня вообще нет прав. И почему, и зачем мне так же никто не сказал. Очень похоже на совок.

Закрытая система, подобна тоталитарному режиму или рабовладельчеству, причём добровольному. Человек хочет, чтобы им управляли. Чтобы его направляли. Это чистой воды слабость. Человек хочет, чтобы за него решили тяжёлую задачу, хочет быть зрителем в чьей-то игре. Он не хочет участвовать, чтобы не навредить. Он выполняет чужое поручение, в котором в любом случае будет так, как задумал творец. Это беспроигрышная лотерея. Проиграешь – воля Бога. Выиграешь – воля Бога! То есть можно было вообще не выполнять, ничего бы ни изменилось, свой страх / лень списать на волю господа.

И это те люди, что ещё даже не знают, существует ли он. Они просто верят. Кто-то просто листочек с дерева отрывает, кто-то просто человека ночью ножичком режет, а они просто верят в Бога. Они не знают: есть он или его нет. Так же, как и не знают: победит их команда в футбольном матче или проиграет; однако верят в победу своих. Они не видели будущего и не сравнивают рационально данные каждого игрока, чтобы просчитать вероятность победы, однако продолжают верить. Эта вера – залог сомнения. Само понятие веры похоже на на столько сильно стремящийся к сотне процент, что разница уже не заметна, однако она никогда не будет на цифре 100. Всегда будет 99 и девять в периоде. Максимально далеко, бесконечно далеко, но будет.

Другое дело, с человеком, который только что подменил патроны противника в дуэли на холостые. Он не верит в то, что выживет, он знает точно, что не умрёт. Могут остаться остальные остережения, обычные повседневные, что у врага может быть другой пистолет или ножи, но в данной замкнутой системе он спокоен. Он не уверен, он знает, что не умрёт.

Вера даёт нам надежду, она создаёт саспенс, интригу и интерес жизни. Тогда как знание успокаивает нас. Игра не была бы нам интересна, если бы мы знали, что точно победим или проиграем. Мы бы просто ждали известного исхода. Подобно тому как люди ждут на остановке вывернувший из-за угла автобус. В этот момент они не задумываются: попадут ли они домой или нет. Они видят его, и предыдущий момент жизни в ожидании совершенно их оставил. Они его перешагнули. Они идут дальше. Он уже им неинтересен. Интересно то, что будет дальше. В свою очередь, если бы автобус не пришёл. Они бы и думать бы не смогли про то, как будут дома заниматься последующими делами. Потому что перед последующими делами им ещё надо было добраться до дома. Именно знание дало им возможность двигаться дальше.

Из этой мысли вырастает моё непонимание причин веры людей. Вера даёт им силы надеяться на желанный конец, но останавливает от того, чтобы они его сами создали. Знание успокаивает, позволяет не терзаться в сомнениях, а приступать к следующей проблеме.

Теперь вопрос: так существует ли Бог? Существует ли то существо, которое заставляет миллиарды людей менять свою жизнь, которое дарит им надежду на следующий день, осознание защиты, избавляет от одиночества и спасает их? И разве существуют пьяные мужики в западной Океании, которые родились в своей деревне, работали там и загнулись в районе тридцати, никак не повлияв на окружающий мир?

Так что нельзя путать: он есть на самом деле, и я верю, что он есть на самом деле. Я, как кое-как рациональное существо, не согласен с богом, но кто-то должен быть, чтобы я с ним не соглашался. Если я, вообще, есть.

В конце концов, мы никогда не можем быть уверенными в том, что воспринимается нашими органами чувств. Зрение – это отражённый, не поглощённый фотон света далёких звёзд, донёсшийся до нас. По пути к нам с ним могло случиться что угодно. Гравитация могла изменить его направление, радиация снизить или повысить длину волны, и шёл он не моментально. Хоть и предельно быстро, но движение объекта всё равно остаётся в прошлом по сравнению с твоей апперцепцией. Не говоря уже о скорости нервных связей. Ни один человек не издаёт звук, люди только трепещут определённую среду, вибрации которой мы уже воспринимаем. Даже осязая, мы никогда не дотронемся напрямую до человека. Межатомные отталкивающие силы никогда не дадут соприкоснуться с чем-либо. Даже с самим собой.

Если мы пренебрегаем такими дотошными подробностями, значит, существует всё воспринимаемое – соответственно всё, любым образом оказывающееся в поле нашего восприятия. Рассказ, мысли, мельчайшая идея. Если же физика превыше всего, тогда в мире ничего не существует. Либо всё, либо ничего. (Кто всё возносит в абсолют?)

Так же можно добавить, что несуществующие объекты выдуманы, но если истинность изречений нет возможности проверить, то нам остаётся действовать исходя из поставленных рамок. Я, допустим, могу почти с полной уверенностью сказать, что и Марго, и Клевер произвели на меня огромное влияние. Причём это влияние произошло после того, как я их создал. Сначала появилась какая-то мысль о них. Потом уже это произведение, и только затем, описанные мной идеи, я перевёл на себя. Теперь я совершенно не тот человек, каким был до написания сих строк. Клевер поменял меня. Можно сказать, он создал нового человека из прошлого существующего.

Так существует ли Клевер, будучи возможно мной выдуманным? Или я настоящий стал таким, каким являюсь лишь благодаря Маргарите, созданной в моей голове, у которой уже и появилась идея этого молодого человека? Решать не мне. Одно знаю неточно: у Клевера были свои планы и намерения, которые он долгое время планировал исполнить. План его был чрезвычайно скрытен, может даже на подсознательном уровне для него же самого.

«Мне плохо и с этим что-то нужно делать». – Так начиналась история Клевера. Маргарита написала эти слова первыми, хотя перед ними ещё стояла мысль о предстоящем действии. Мысль в свою очередь родилась из-за противоречия с тем образовавшимся «плохо». Изначальное «плохо» не может быть априори. Вообще понятия плохо и хорошо лишь сравнительные. И то «плохо» являлось сравнением с тем, чего хотелось. Однако у девочки никогда не было желанного и сравнивать ей было не с чем. Получается, то «плохо», из которого родились последующие размышления, являлось нормой, серединой отсчёта. Значит, девочка начинала бороться не для стремления к лучшему или не допуская худшего, а ради избавления от нынешнего. Неважно было ей к чему это приведёт, только пускай хоть что-то поменяется.

В моменты поглощения меня одиночеством, я становлюсь настолько озлоблен и подавлен разочарованием, что малейший просвет кажется ярчайшим лучом. Я сразу же хвастаюсь за него, не в силах остановиться. Тело же в свою очередь помнит, оно помнит, как было мерзко и ужасно до этого. Помнит, что это секундное отвлечение – фикция. Это временно, а нужное спасение ещё далеко. Но оно не может сдерживаться и утопает в неприемлемой ему грязи. Потому что если бы сдержалось, то грязь превратилась бы в лаву, в гнев, отодвигающий от нужного глотка воды ещё на сотни километров.

Искупавшись в грязи и выжав из неё все соки, меня опять выбрасывает на сухой берег. И нужно вновь наворачивать круги по пустыне в поисках другой грязи или ожидании, когда прежняя меня примет. Дальше всё повторится заново. Но эти циклы не остаются просто так. Каждое отряхивание и истощение оставляют след. Эти шрамы накапливаются и должны выстрелить, дав сил добежать до настоящей, чистой воды. Нужно только немного подождать. Чуть-чуть потерпеть. Да, минутная слабость сладка и завлекает, но нельзя обращать на неё внимания, как бы эти уговоры не замазывали раны.

В то время и дорогу стали строить в сторону леса, где сидела Марго. Они проводили объездную к коттеджному посёлку. Сначала вырубали деревья, потом вспахали землю, засыпали, а к середине осени положили асфальт. Вроде бы всё способствовало удобству, но пошли дожди, ручеёк разверзся, чернозём превратился в жижу, и Марго на сезон оставила свою скрытую от всех картину.

Прошла зима, а весной Маргарита уже мчалась на велосипеде по старым тропам. Стоп! Для нас, как наблюдателей, может, ничего не произошло за полгода. Мы просто открыли новую главу или перешли на новый абзац, а девочка жила. Каждый день. Я ненавижу, когда от нас вырезают какие-то временные куски в произведениях. Да, может быть, для общего сюжета и идеи книги, это неважно, но человек-то жил. Это всё равно, что дожидаться кого-то из долгой дороги. Пока ты занят, у тебя время летит, и приехавший прибывает неожиданно, но вспомни себя в дороге. Сколько происходило в момент ожидания, какие мысли летали, что менялось, придумывалось.

Наверняка, кто-то из нас лежал в больнице с тянущимися одинаковыми днями. Некоторые перебирались пару дней в поезде, или многие отслужили. Даже банальное ожидание в очереди – это тоже маленькая жизнь. И Марго прожила каждый из тех дней. Шесть месяцев – сто восемьдесят два дня. Треть можно вычеркнуть на сон, хотя спала она куда больше. Сон – это та мерзкая грязь, в которую можно уткнуться. Хоть это состояние и знакомо многим из нас, но можно провести эксперимент. Поставьте будильник, чтобы он через час зазвонил, а сами сядьте лицом к стене. На стене не должно быть ничего изображено, желательно с обоями без рисунков. И сидите. Нельзя спать, стихотворения наговаривать или считать интегралы в голове. Нужно просто сидеть.

Примерно так и проходили оставшиеся две трети времени Марго. Созерцала она потолок и стены, долго и мёртво вглядываясь в пустоту. Но человек не способен по своей физиологии утыкаться в никуда. Зрение, всё равно, зацепит что-то интересное, мысль от чего-то поотталкивается, иногда сбивая саму себя же, и любая прострация закончится тем, что человек будет оценивать то, как он залипает в этой прострации.

Марго заново открывала для себя чтение книг, переосмысливала их. Построение поделок, её усидчивость развивалась. Экономия средств не заканчивалась ожидаемыми балованиями, а вкладывалась в ремонтные работы / бытовые неожиданности. Единственными новыми покупками оказались ручка и очередной блокнот. Вторая тетрадь заполнялась жизнью Клевера. Иногда девочка вклеивала разные истории или дополнения с пометками в предыдущие записи, украшала блокнот, даже зарисовывала Клевера.

Я не имел в виду, что нужно расписывать ежесекундное изменение главного героя за полгода заточения, но плавные переходы были бы приемлемы. Со стороны девочка превратилась в какого-то домовёнка, вечно прячущего от прохожих лицо и желающего стать полностью невидимым.

Так вот, по весне, возвращаясь из лесу, глиняная тропа выровнялась и не сворачивала до самой новоотстроенной дороги. Маргарита поднялась с сиденья, повысив передачу. Тело подалось вперёд, а плечи прильнули к рулю. Она ускорялась. Земля быстрее мелькала, велосипед гулял влево-право при каждом обороте педали. Скорость требовала внимания, и взгляд всё дальше отдалялся от несущегося переднего колеса. Картинка дрожала, мгновенно сменяясь, и Марго дёргала руль в стороны от любого сучка / камня. Ноги вращали цепь, не думая о нарастающей усталости, и воздух теперь спазмами вырывался изо рта. Небольшой пригорок, щебёнка, мостик. Всё это Марго видела периферийным зрением, смотря перед собой. Весь механизм велосипеда дрожал с её щеками. Костяшки тряслись с рулём, а рюкзак вскидывался на каждой яме. И вот перед ней пронеслись последние стволы, и открылась дорога, как вдруг сзади что-то щёлкнуло, заскрежетало и взорвалось. Марго вжала оба тормоза, но велосипед уже её не слушал и не вошёл в поворот. Она пролетела через всю дорогу и с криком нырнула в мягкую лесную почву.

Полчаса спустя улыбающаяся шла она по этой дороге домой. Сухие ветки приняли на себя падение, но слегка поцарапали ей лоб. Она отряхнулась, пропустив в волосах торчащие незаметные листки. Как оказалось, механизм от пригорка дёрнуло к спицам, и он зацепился. Колесо вращалось и потянуло всё это железо на звёзды. Напряжение не выдержало и вырвалось, сорвав колесо, а с ним тормозной диск. И Марго улыбалась, растянув всю кожу на лице. Она после падения разобрала поломку, разложила болтающиеся части, осмотрела, достала инструменты и начала выправлять детали. Всё можно было бы поставить на место, если бы осевые болты не переломило пополам. Значит, она лишилась задней передачи, но есть передняя. Но нет балансировки длины цепи. И разболтанная цепь на ходу раскачивается в стороны и слетает. Тогда она укоротила цепь, сделав из скоростника обычный велосипед. Заодно поняла, как работает ключ для укорочения цепи. Но расстояние между передней и задней звездой всегда было не подходящим: цепь или была длинной, или запрыгивала в натяг. Промучившись ещё лишние десять минут, решила пойти Марго пешком.

Сидя на обрыве, там, на окраине леса, ты не чем не занята. И, что бы ни привлекло твой взгляд, голова постоянно забита мыслями и рассуждениями. Проблема в том, что они никогда ни к чему не приводят. Человек любит думать, рассуждать, сомневаться, капаться до истины, но не делать. Практика очернена бытом. В мыслях можно опустить банальные, как говорится, понятные вещи. А на деле придётся и на них тратить своё время. За это время может появиться и другая идея, и наскучить прежняя, да и всё то, чем занимаешься.

Вот и она просто идёт. Можно было сразу сказать, что пришла она в веломастерскую, но она же ещё шла. Была же дорога с камнями какими-то. Мелкие, не нужные для рассказа не– или интересности, подробности и удивительности. Есть Марго, а есть рассказ, как мне кажется, нужно разделять эти две истории, как бы смазаны они у меня не были.

– Мне ролик натяжителя нужен и втулка. – Начала она с порога. – Здравствуйте.

– День добрый. – Ответил удивлённый мужчина.

– На тринадцать звеньев, спасибо. – Марго завезла велосипед в магазин и прятала его за собой, скрывая смущение.

– Установка бесплатно. – Сказал продавец, увидев её измазанные пальцы. Марго, с момента входа, так и не подняла на него глаз. – Так вам что нужно-то?

– Ролик натяжителя и вту…

– Это я слышал, лясопед воротите, посмотрим. – Ухмыльнулся он и наклонился, чтобы заглянуть ей в лицо.

Она стояла что-то мялась, стояла мялась что-то всё. У неё всплыла в голове ещё одна веломастерская на другом краю города и магазин спортивный и дорогой. А он всё смотрел. Прямо, яро, дерзко заглядывая в лицо, которое девочка отводила. Она пришла всего лишь купить вещь, что ему надо?

– Эй! – Сказал он и откровенно сел на корточки перед ней. – Тебе чего надо-то? – Марго покраснела, и её бросило в пот. Визуально ещё верхняя часть шеи к ушам слегка раздулась, а ноздри жаром запышали. – Да стойте же! – Ринулся он ей наперерез, когда она самоуверенно зашагала прочь. – Я здесь, чтобы помочь тебе. – Сказано было в рамках обслуживания, но имело роковое значение для рассказа. И зачем я это вам поясняю…

Девочка подняла глаза и увидела совершенно обыкновенное лицо. Без каких бы то ни было запоминающихся черт, что бы врезались ей на всю жизнь в сознание. Или чего-то располагающего, доброго, или злого и отталкивающего не было. Просто светлый парень, со слегка перекошенной челюстью в рыжей щетине, горбатым носом и свисающим над ним лбом. Она не поверила ему тогда, это он заставил её поверить себе.

– Всё очень просто: чего вы хотите? – Спросил он у неё это уже в третий раз.

Марго каждое слово аккуратно подбирала, вопросы выпытывал он, да так, чтобы ответы не получались односложными, но девочка всё юлила и обрезала разговор. Мужчина старался шутить, чтобы разбавить напряжение. Через минут пять обсуждения деталей, он, наконец, понял, что ей нужно было починить велосипед. Размышлять дальше о том, зачем и почему, сейчас он не стал. Но Марго сразу поняла, что это был его способ существования. Он всегда задавался и задавал этот вопрос. Бывало, идёт и тормозит прямо на дороге, не обдумывая то, как он выглядит со стороны. Глаза его пару раз моргали, осматривая пустоту, и он двигался дальше, кивая самому себе. Таким образом, объяснял он, решается любая проблема. Таким образом существует весь мир. Но из-за каких-то навязанных сложностей процесс решения постоянно стопорится, а исправить всё можно, задав один простой вопрос. Не стесняясь, не пренебрегая или забывая, а просто задав его.

Мужчина показал девочке тогда, где и что не подлежит починки в задней передаче. По цене оказалось выгодней купить целую новую. Маргарита долго спорила, когда разошлась, всё чаще упоминая незнакомые обычному человеку технические термины. В споре и доказательствах девочка всё же забылась, и защитный барьер пал. Они начали менять механизм, чередуя способы. Потом он подумал и предложил ей работу. Тогда она вмиг поняла, что совсем не прячется от него. Что голова задрана, руки не сложены на груди, говорит не через посторонние предметы, а прямо в лицо человека. В глаза другого человека.

Мастерская была его бизнесом, который он собирал долгие годы с помоек. Сначала в гараже друга, потом, под процентную выручку, снялось помещение. Когда парк к лесу, в который зачастила Марго, отремонтировали и поставили велодорожки, мужчина и вовсе перестал справляться в одиночку. Звали его Алексеем. Или Александром, Марго не запомнила сразу. Когда-то он, кажется, представлялся Арсением, а по паспорту был вроде Артёмом. Это было не совсем важно, ведь её имя он тоже запомнил только когда готовил отчётную смету. Общение у них начиналось в первое время с вводного слова или «как бы между тем». Ссылались на друг друга только местоимениями и подбирали слова, чтобы не выйти на имена. Потому что оба думали, что моё-то имя второй знает.

Марго работала на условиях полного отсутствия контактов с клиентом. (Удивительно, как она условия смогла выставить) Только Артём мог оставить ей деталь и сказать, что с ней нужно сделать. И только ему она сдавала готовую деталь. У неё не должно было быть никаких сроков или обязанностей, она могла бы, если бы захотела, в любое время уйти без каких-либо объяснений. Так же она не несла никакой ответственности за проделанную работу (хотя делала её безукоризненно). Это были её условия, чтобы избавить себя от какой-либо обременённости. Просто девочка не могла переносить чувство обязанности, боялась подвести или навредить.

– Чего же ты боишься? – Не сказал однажды Клевер ей же самой. Тогда этот же вопрос адресовал и я девочке, но Марго не слышала и меня. Жизнь слишком долго учила её слушать только себя. Соглашаться со всеми, не перечить, но делать только то, что самой нужно. Тогда я предположил, что бы предположила Марго, если бы, предположительно, персонаж её мог бы задать ей этот вопрос. Клевер, кажется, не против, Марго тоже, да и я вроде.

– Он же человек, живой человек, я не знаю, чего ему нужно, что он хочет. Я могу навредить ему. Я точно помешаю ему, что-то сделаю не так и всё испорчу. – Не ответила бы своему персонажу (а, следовательно, и мне) Марго. Потому что молчала бы, как всегда. Максимум, что она бы изрекла – это ничего. Так что Клевер оставил её в покое. Правильно бы поступил, мы не имеем право навязываться. – Подумала Марго. – Я для того и создавала его таким… умным, что ли. Умный – подумала Марго. (Хотя наличие ума, не означает рассудочное его использование) Клевер бы поступил по-умному и отстал бы от меня. Это моё право не открываться. Это моё дело, только моё.

Правда, напоследок, Клевер бы узнал, какое именно дело, почему и зачем. Марго бы не сказала, и он бы её оставил. Не столь важная проблема. – Подумал бы он. – Была бы важной – она нашла бы в себе силы рассказать. Так Марго окончательно отделилась от Клевера. Она знала их различия и просто использовала созданного ею человека для решения своих проблем, зачастую даже не посвящая его в них.

Записи накапливались. Человек тот жил. У него складывалась своя судьба. Одно Марго решила точно: созданное однажды (то есть – достанное из глубин себя) никогда не менять. Люди же не способны изменить то, что уже совершено. А было бы так удобно… Не понравилось, и всё по-другому. Тогда Марго решила, что у Клевера всё всегда будет так, как он захочет. Фантастики никакой, просто нужно было не ошибаться. Нужно было за всем следить, всё предугадывать и держать под контролем. Не позволять миру решать за тебя. А всё, что от Клевера изначально не зависит, исправлять. Всегда решать проблему, какой бы она не была. Всё подстраивать под себя.

Если её оскорбляли, она хваталась за ручку и отвечала своим персонажем. Если она что-либо теряла, её персонаж, вдавленный в те же обстоятельства, мог разнести всё кругом. Он мог докопаться до каждого, пока не найдёт виновного. Потому что у них (у Марго и Клевера) не могло ничего просто так пропасть. Они же всегда следили за собой. Обязательно должен был быть тот, кто это забрал. Пока Марго бродила и думала, где она ошиблась и как впредь избежать таких промахов, Клевер находил вора. Завязывалась перепалка, ругань, он всегда знал, что сказать. Его ответ был последним. Нет, он не был самым сильным. Может его и били неоднократно, но это не значит, что он просто так с этим смирялся. Как бы плохо ему не было, он поднимался и вновь шёл в атаку.

Клевер не стеснялся идти на новую работу, как это делала Маргарита. Он проявлял инициативу, сам предлагал и вставлял своё слово. Прежняя лояльность эволюционировала в убеждение. Он допускал, что может оказаться не прав, но это не было поводом не стараться. Нужно действовать исходя из предложенных обстоятельств. Говорить громко и чётко: Я не прав, хорошо, что делать будем с этим? Или: Я не знаю, я хочу знать, скажите мне, что делать!?

Марго это так сильно понравилось, что она даже постаралась однажды поступить похожим образом. Ей Артём принёс педальную втулку для замены подшипников. Необязательно было менять всё звено, можно было вставить другой сепаратор, их было предостаточно. Работа заняла бы такое же количество времени. Тем не менее девочка промолчала. Всю следующую беседу с блокнотом она рассуждала о том, что, возможно, Артёму выгодней было бы снять с клиента лишние двадцать рублей за новые подшипники. Или качество старого сепаратора не было бы надёжным. Но Клевер не заморачивался. Он подошёл бы к Артёму и обсудил бы с ним. Может, это было бы и не его дело: ему сказали, он просто должен сделать. И если бы ему и указали на непрекословную исполнительность, то он бы так бы и сделал. Впредь же и не подумал бы, улучшать и предлагать свои идеи для такого отчуждённого и самоуверенного бизнеса.