Текст книги "Убийство в доме викария"

Глава 3

– Гадкая старая сплетница! – сказала Гризельда, как только за ней затворилась дверь.

Она скорчила гримаску вслед уходящим гостьям, взглянула на меня и рассмеялась.

– Лен, неужели ты и вправду думаешь, что у меня роман с Лоуренсом Реддингом?

– Что ты, милая, конечно, нет!

– Но ты же подумал, что мисс Марпл намекает на это. И ринулся меня защищать – это было великолепно! Ты был похож на разъяренного тигра!

Я на минуту почувствовал себя крайне смущенным. Служителю англиканской церкви отнюдь не подобает подавать повод к тому, чтобы его сравнивали с разъяренным тигром.

– Я почувствовал, что в этом случае просто обязан выразить протест, – ответил я. – Но, Гризельда, мне бы хотелось, чтобы ты все же выбирала слова и думала, о чем говоришь.

– Это ты про историю с людоедами? – спросила она. – Или про то, что Лоуренс рисует меня нагишом? Знали бы они, что он пишет меня в теплом плаще с высоченным меховым воротником – в таком одеянии можно с чистой совестью идти в гости к самому папе римскому: не видно ни кусочка грешной плоти! Честно говоря, все у нас так чисто, что просто диву даешься. Лоуренс ни разу не попытался за мной поухаживать – никак не пойму, в чем тут дело.

– Он знал, что ты замужняя женщина, вот и...

– Лен, только не притворяйся, что ты только что вылез из Ноева ковчега![10]10
  Ноев ковчег – согласно Библии (Ветхий Завет, Книга Бытия, 5—10), судно, которое по велению Бога построил патриарх Ной и в котором он с семьей и животными спасся от Всемирного потопа, чтобы заселить мир заново.


[Закрыть] Ты отлично знаешь, что очаровательная молодая женщина, у которой пожилой муженек, для молодого человека просто дар небесный. Тут есть какая-то особая причина, а вовсе не недостаток привлекательности – чего-чего, а этого мне не занимать.

– Но разве ты хочешь, чтобы он соблазнил тебя?

– Н-н-нет, – сказала она, помедлив чуть дольше, чем мне бы хотелось.

– Если он влюблен в Летицию Протеро...

– Мисс Марпл в это не верит.

– Мисс Марпл могла и ошибиться.

– Она всегда права. Такие закоренелые старые сплетницы никогда не ошибаются. – Гризельда на минуту умолкла, потом спросила, взглянув на меня искоса: – Ты мне веришь, правда? То есть что у нас с Лоуренсом ничего нет?

– Моя милая Гризельда, – ответил я. – Верю, как самому себе.

Моя жена подбежала и поцеловала меня.

– Если бы только ты не был таким простачком! Тебя же ничего не стоит обвести вокруг пальца! Ты готов поверить всему, что бы я ни сказала.

– А как же иначе? Только, милая, постарайся следить за тем, что ты говоришь, не давай воли своему язычку. У этих дам нет ни малейшего чувства юмора, помни об этом, они все принимают всерьез.

– Я знаю, чего им не хватает, – сказала Гризельда. – Надо бы им самим обзавестись какими-нибудь грешками, тогда у них не останется времени вынюхивать повсюду чужие.

С этими словами она вышла из комнаты, а я взглянул на часы и без промедления отправился с визитами, которые должен был нанести еще утром.

Вечерняя служба в среду, как всегда, собрала немного прихожан, но когда я, разоблачившись в ризнице, вышел в опустевшую церковь, то у одного из витражей приметил одинокую женскую фигуру. У нас замечательные старинные цветные витражи в окнах, да и сам храм заслуживает того, чтобы на него посмотреть. Заслышав мои шаги, женщина обернулась, и я узнал миссис Лестрэндж.

Мы оба молчали, пока я не сказал:

– Надеюсь, вам понравилась наша церковь.

– Я любовалась витражом, – ответила она.

Она говорила приятным, низким, хорошо поставленным голосом, четко произнося слова.

– Очень жаль, что я вчера не застала вашу жену, – добавила она.

Мы еще несколько минут поговорили о нашей церкви. Было очевидно, что она человек высокой культуры, знакомый с историей церкви и церковной архитектурой. Мы вместе вышли и пошли по дороге, которая проходила мимо ее коттеджа и вела к моему дому. Когда мы подошли к ее калитке, она приветливо сказала:

– Не хотите ли зайти? Мне интересно, что вы скажете о том, как я все здесь устроила.

Я принял приглашение. Коттедж «Маленькая калитка» принадлежал раньше полковнику, служившему в Индии, и я поневоле почувствовал облегчение, увидев, что медные столики и бирманские идолы исчезли. Теперь домик был обставлен просто, но с самым изысканным вкусом. В нем воцарился дух гармонии и покоя.

Но я никак не мог взять в толк, что привело такую женщину, как миссис Лестрэндж, в Сент-Мэри-Мид. Этот вопрос с каждым днем мучил меня все больше. Она была светской женщиной до мозга костей и тем не менее решилась похоронить себя в нашей деревенской глуши.

При ясном свете, озарявшем гостиную, я смог впервые рассмотреть ее как следует.

Она была очень высокого роста. Волосы золотистые, с рыжеватым оттенком. Брови и ресницы темные – то ли от природы, то ли подкрашены – об этом мне трудно судить. Если она и подкрашивала их слегка, как мне показалось, то делала это артистически. В ее лице, когда оно было спокойно, было что-то от сфинкса[11]11
  Сфинкс – человек, чье поведение или облик указывает на загадочность и глубину его характера; в Древнем Египте сфинкс – каменное изваяние лежащего льва с человеческой головой; в древнегреческой мифологии – крылатое существо с туловищем льва или собаки и головой и грудью женщины.


[Закрыть], а глаза у нее были совершенно необыкновенные, я ни у кого таких не видел – они казались почти золотыми.

Одета она была безукоризненно и держалась с непринужденностью, обнаруживавшей отличное воспитание, но все же в ней сквозило что-то, не совпадавшее с этим образом, и это меня смущало. Сразу чувствовалось, что она окружена тайной. Мне вспомнилось слово, которое сказала Гризельда: роковая. Глупость, конечно, и все же – так ли уж это глупо? Мне пришла в голову непрошеная мысль: «Эта женщина ни перед чем не остановится».

Мы беседовали о самых обычных вещах – о картинах, книгах, старых соборах. Но я никак не мог отделаться от ощущения, что миссис Лестрэндж хотела сказать мне что-то еще – не то, о чем мы говорили.

Несколько раз я ловил ее взгляд, устремленный на меня со странной робостью, как будто она никак не могла собраться с духом и решиться на что-то. Она старалась вести беседу только на отвлеченные темы. Ни разу не упомянула мужа, друзей или родных. Но из ее глаз ни на минуту не исчезало странное выражение, словно мольба о помощи. Казалось, ее глаза вопрошают: «Можно ли вам все сказать? Я так этого хочу. Неужели вы не поможете мне?»

Но это выражение постепенно угасло – быть может, я просто вообразил себе все это. Я почувствовал, что мной начинают тяготиться. Встал и распрощался. Выходя из комнаты, я оглянулся и поймал ее пристальный, недоуменный, мучительный взгляд. Повинуясь внезапному наитию, я вернулся:

– Если я могу вам чем-то помочь...

Она нерешительно проговорила:

– Вы очень добры...

Мы оба смолкли. Потом она сказала:

– Я сама не знаю. Это очень сложно. Нет, я думаю, что мне уже никто не поможет. Но благодарю вас за участие.

Видимо, она приняла окончательное решение, и мне оставалось только одно – уйти. Но, уходя, я не мог отделаться от сомнений. Здесь, в Сент-Мэри-Мид, мы не привыкли к роковым тайнам.

В подтверждение тому я подвергся нападению, едва успел затворить калитку. Мисс Хартнелл умеет мастерски налетать на вас и отрезать все пути к отступлению.

– Я вас видела! – возопила она с тяжеловесной игривостью. – И я просто вне себя от любопытства. Теперь-то вы нам все откроете!

– О чем это?

– О загадочной особе! Она вдова или у нее есть муж?

– Простите, ничего не могу сказать. Она мне не говорила.

– Что за странность! Она непременно должна была об этом упомянуть, хотя бы ненароком. Можно подумать, будто что-то заставляет ее молчать, вам не кажется?

– Честно говоря, нет.

– Ах! Милая мисс Марпл верно сказала, что вы человек не от мира сего, дорогой викарий. Скажите, а с доктором Хэйдоком она давно знакома?

– Она об этом не говорила, ничего не могу сказать.

– Вот как? А о чем же вы вообще разговаривали, если не секрет?

– О картинах, музыке, книгах, – честно перечислил я.

Мисс Хартнелл, для которой любой разговор ограничивается перемыванием чужих косточек, взглянула на меня подозрительно и недоверчиво. Пока она собиралась с мыслями, я воспользовался этой паузой, пожелал ей доброй ночи и быстро зашагал прочь.

Я навестил прихожан в деревне и вернулся домой через садовую калитку, пробравшись мимо опасной засады, которая могла поджидать меня в саду мисс Марпл, хотя и не представлял себе, как до нее могли бы дойти новости о моем посещении миссис Лестрэндж – это было выше человеческих возможностей.

Запирая калитку, я подумал, что надо бы заглянуть в сарайчик, который использовал молодой Лоуренс Реддинг за неимением мастерской, и поглядеть своими глазами на портрет Гризельды.

Я и представить себе не мог, что в мастерской кто-то есть. Оттуда не доносилось ни звука, а мои шаги заглушала трава.

Я открыл дверь и застыл на пороге, совершенно огорошенный. В мастерской оказались двое: мужчина, обняв женщину, страстно ее целовал.

Эти двое были художник Лоуренс Реддинг и миссис Протеро.

Я поспешно отступил и скрылся в своем кабинете. Там я уселся в кресло, вытащил свою трубку и принялся обдумывать увиденное. Это открытие поразило меня как гром с ясного неба. Особенно после сегодняшнего разговора с Летицией: я был в полной уверенности, что между ней и молодым человеком зародились какие-то отношения. Более того, я был убежден, что она и сама так думает. И я готов был дать голову на отсечение, что она не догадывается о чувствах художника к ее мачехе.

Пренеприятнейший переплет! Я поневоле отдал должное мисс Марпл. Она-то не дала себя провести и достаточно точно представляла истинное положение вещей. Я абсолютно неверно истолковал красноречивый взгляд, который она бросила на Гризельду.

Мне самому и в голову бы не пришло подозревать миссис Протеро. Было в ней что-то от жены Цезаря, которая выше подозрений[12]12
  Пословица «Жена Цезаря должна быть выше подозрений» восходит к фразе, приписываемой римскому политическому деятелю, полководцу и писателю Гаю Юлию Цезарю (100—44 до н. э.), который развелся со своей женой Помпеей, оказавшейся замешанной в скандале.


[Закрыть], – спокойная, очень замкнутая. В такой женщине ни за что не заподозришь склонности к сильным чувствам.

Когда мои размышления дошли до этого места, в дверь кабинета постучали. Я встал и подошел к двери. За ней стояла миссис Протеро. Я отворил дверь, и она вошла, не дожидаясь приглашения. Миссис Протеро прошла через комнату и без сил опустилась на диван: ей явно не хватало воздуха.

Было такое впечатление, что передо мной сидел совершенно незнакомый мне человек. Спокойная, замкнутая женщина исчезла. На ее месте было загнанное, задыхающееся существо. Впервые я оценил ее красоту.

Она была шатенка с бледным лицом и очень глубоко посаженными серыми глазами. Сейчас она раскраснелась, грудь ее вздымалась. Казалось, статуя внезапно стала живой женщиной. Я даже заморгал от этого превращения, как от яркого света.

– Я решила, что мне лучше к вам зайти, – сказала она. – Вы... вы сейчас видели?

Я кивнул. Она сказала тихо и спокойно:

– Мы любим друг друга...

Даже сейчас, в минуту растерянности и отчаяния, она не смогла сдержать легкую улыбку. Улыбку женщины, которая видит нечто чудесное, преисполненное красоты.

Я молча ждал, и она поспешила спросить:

– Должно быть, вам это кажется страшным грехом?

– Как вы думаете, миссис Протеро, разве может быть иначе?

– Нет-нет, я другого и не ждала.

Я продолжал, стараясь говорить как можно мягче:

– Вы замужняя женщина...

Она прервала меня:

– О! Я знаю, знаю. Неужели вы думаете, что я не говорила себе это сотни раз! Я же совсем не безнравственная женщина, нет. И у нас все не так – не так, как вы могли бы подумать.

– Рад это слышать, – строго сказал я.

Она спросила с некоторой опаской:

– Вы собираетесь сказать моему мужу?

Я довольно сухо ответил:

– Почему-то принято считать, что служитель церкви не способен вести себя как джентльмен. Это не соответствует истине.

Она поблагодарила меня взглядом.

– Я так несчастна. О, я бесконечно несчастна! Я так больше жить не могу. Просто не могу! И я не знаю, что мне делать. – Голос ее зазвенел, словно она боролась с истерикой. – Вы себе не представляете, как я живу. С Люциусом я была несчастна с самого начала. Ни одна женщина не может быть счастливой с таким человеком. Я хочу, чтобы он умер... Это ужасно, но я желаю ему смерти... Я в полном отчаянии... Говорю вам, я готова на все...

Она вздрогнула и посмотрела в сторону двери.

– Что это? Мне показалось или там кто-то есть? Наверно, это Лоуренс.

Я прошел к двери, которую, как оказалось, позабыл затворить. Вышел, выглянул в сад, но там никого не было. Но я был почти уверен, что тоже слышал чьи-то шаги. Хотя, может быть, она мне это внушила.

Когда я вошел в кабинет, она сидела, наклонившись вперед и уронив голову на руки. Это было воплощение отчаяния и безнадежности. Она еще раз повторила:

– Я не знаю, что мне делать. Что делать?

Я подошел и сел рядом. Я говорил то, что мне подсказывал долг, и пытался произносить эти слова убедительно, но все время чувствовал, что моя совесть нечиста: я же сам этим утром объявил своим домашним, что мир станет лучше без полковника Протеро.

Но я больше всего настаивал на том, чтобы она не принимала поспешных решений. Оставить дом, оставить мужа – это слишком серьезный шаг.

Едва ли мне тогда удалось ее убедить. Я прожил достаточно долго и знал, что уговаривать влюбленных практически бессмысленно, но думаю, что мои увещевания хоть немного ее утешили и приободрили.

Собравшись уходить, она поблагодарила меня и пообещала подумать над моими словами.

И все же после ее ухода я чувствовал большое беспокойство. Я понял, что до сих пор совершенно не знал характера Анны Протеро. Теперь я видел воочию женщину, доведенную до крайности; такие, как правило, не знают удержу, когда ими владеет сильное чувство. А она была отчаянно, безумно влюблена в Лоуренса Реддинга, который на несколько лет моложе ее. Мне это не нравилось.

Глава 4

У меня совершенно вылетело из головы, что мы пригласили к обеду Лоуренса Реддинга. Когда вечером Гризельда прибежала и отчитала меня за то, что до обеда всего две минуты, а я не готов, я, по правде сказать, сильно растерялся.

– Я думаю, все пройдет хорошо, – сказала Гризельда мне вслед, когда я поднимался наверх. – Я подумала над тем, что ты сказал за завтраком, и постаралась сочинить что-нибудь вкусненькое.

Кстати, позволю себе заметить, что наша вечерняя трапеза подтвердила самым наглядным образом печальное открытие Гризельды: когда она старается заниматься хозяйством, все действительно идет гораздо хуже. Меню было составлено роскошное, и Мэри, казалось, получала какое-то нездоровое удовольствие, со злостной изобретательностью чередуя полусырые блюда с безбожно пережаренными. Правда, Гризельда заказала устрицы, которые, как могло показаться, находятся вне досягаемости любой неумехи – ведь их подают сырыми, – но их нам тоже не довелось отведать, потому что в доме не оказалось никакого прибора, чтобы их открыть, и мы заметили это упущение только в ту минуту, когда настала пора попробовать устриц.

Я был почти уверен, что Лоуренс Реддинг не явится к обеду. Нет ничего легче, чем прислать отказ с подобающими извинениями.

Однако он явился без опоздания, и мы вчетвером сели за стол.

Спору нет – Лоуренс Реддинг чрезвычайно привлекателен. Ему, насколько я могу судить, около тридцати. Волосы у него темные, а глаза ярко-синие, сверкающие так, что иногда просто оторопь берет. Он из тех молодых людей, у которых всякое дело спорится. В спортивных играх он всегда среди первых, отменный стрелок, обладает незаурядными актерскими способностями, да еще и первоклассный рассказчик. Он сразу становится душой любого общества. Мне кажется, в его жилах есть ирландская кровь. И он совершенно не похож на типичного художника. Но, как я понимаю, художник он тоже изысканный, модернист[13]13
  Модернизм – направление в изобразительном и прикладном искусстве и архитектуре конца XIX – начала XX века, противопоставившее себя искусству прошлого.


[Закрыть]. Сам я в живописи смыслю мало.

Вполне естественно, что в этот вечер он казался несколько distrait. Но в общем вел себя вполне непринужденно. Не думаю, чтобы Гризельда или Деннис заметили что-нибудь. Я и сам бы, пожалуй, ничего не заметил, если бы не знал о случившемся.

Гризельда и Деннис веселились вовсю – шутки по поводу доктора Стоуна и мисс Крэм так и сыпались – что поделаешь, это же Местная Сплетня! И вдруг я подумал, что Деннис по возрасту гораздо ближе к Гризельде, чем я, и у меня больно сжалось сердце. Меня он зовет дядя Лен, а ее просто Гризельда. Я почему-то почувствовал себя очень одиноким.

Наверно, меня расстроила миссис Протеро, подумал я. Предаваться столь безотрадным размышлениям вовсе не в моем характере.

Гризельда и Деннис порой заходили довольно далеко в своих остротах, но у меня не хватало духу сделать им замечание. И без того, к сожалению, одно только присутствие священника обычно оказывает на окружающих угнетающее воздействие.

Лоуренс болтал и веселился с ними как ни в чем не бывало. И все же я заметил, что он то и дело поглядывает в мою сторону, поэтому совсем не удивился, когда после обеда он незаметно устроил так, что мы оказались одни в моем кабинете.

Как только мы остались с глазу на глаз, он совершенно переменился.

– Вы застали нас врасплох, сэр, и все поняли. Что вы намерены предпринять?

С Реддингом я мог говорить более откровенно, чем с миссис Протеро. Я высказал ему все напрямик. Он выслушал меня внимательно.

– Само собой, вы не могли сказать ничего другого, – сказал он. – Вы же священник, не в обиду будь сказано. По правде говоря, я с вами даже готов согласиться. Но у нас с Анной совсем необычные отношения.

Я ответил, что подобными фразами люди оправдывались еще на заре человечества, и на его губах появилась странная полуулыбка.

– Хотите сказать, что каждый считает свой случай единственным в своем роде? Может быть, так оно и есть. Но вы должны мне поверить только в одном.

Он начал доказывать мне, что между ними «нет ничего недозволенного». По его словам, Анна – одна из самых преданных и верных женщин на всем белом свете. И что с ними будет, он просто не знает.

– Если бы все это было написано в романе, – сумрачно сказал он, – старик умер бы, а для остальных это было бы счастливым избавлением. Туда ему и дорога.

Я ответил строгим упреком.

– Да нет, я вовсе не собираюсь воткнуть ему нож в спину, хотя любому, кто это сделает, я принес бы глубокую благодарность. Ни одна живая душа не скажет о нем доброго слова. Право, не понимаю, как это первая миссис Протеро его не прикончила. Я ее один раз видел, много лет назад, и мне показалось, что она вполне на это способна. Она из тех сдержанных женщин, которые способны на все. Протеро повсюду бахвалится, затевает скандалы, скуп как черт, а характер у него отвратительный, хуже некуда. Вы представить себе не можете, что Анне пришлось от него вытерпеть. Не будь я нищ как церковная крыса, я бы увез ее не задумываясь.

Я призвал на помощь все свое красноречие. Я упрашивал его покинуть Сент-Мэри-Мид. Оставаясь здесь, он причинил бы Анне Протеро еще больше горя, чем и без того выпало ей на долю. Люди станут болтать, дело дойдет до полковника Протеро – и для нее настанут поистине черные дни.

Лоуренс возразил мне:

– Никто ничего не знает, кроме вас, падре[14]14
  Падре (ит.) – отец, титул священнослужителя католической церкви в романских странах.


[Закрыть].

– Дорогой юноша, вы недооцениваете рвение наших доморощенных детективов. В Сент-Мэри-Мид всем известны самые интимные отношения между людьми. Во всей Англии ни один сыщик не сравнится с незамужней дамой неопределенного возраста, у которой бездна свободного времени.

Он спокойно сказал, что с этим все в порядке. Все думают, что он неравнодушен к Летиции.

– А вам не приходило в голову, – спросил я, – что и сама Летиция может так подумать?

Он искренне удивился. Летиция, по его словам, на него даже внимания не обращает. Он был в этом твердо уверен.

– Странная девушка, – сказал он. – Кажется, что она все время во сне или в трансе, но я-то думаю, что за всем этим кроется вполне практичный ум. По-моему, напускная мечтательность и рассеянность – только маска. Летиция отлично знает, что делает. И есть в ней какая-то непонятная мстительность, что ли. Ненавидит почему-то Анну. Просто видеть ее не может. А ведь Анна всю жизнь вела себя с ней как истинный ангел.

Последние его слова я, разумеется, не принял всерьез. Влюбленному молодому человеку его возлюбленная всегда кажется истинным ангелом. Однако, насколько я мог судить, Анна действительно всегда была добра и справедлива к падчерице. Меня поразило, с какой неприязнью и горечью говорила о ней Летиция сегодня.

На этом нам пришлось прервать разговор – Гризельда и Деннис влетели в кабинет и заявили, что очень нехорошо с моей стороны делать из Лоуренса скучного старика.

– Ох, ну и тоска! – сказала Гризельда, бросаясь в кресло. – Хоть бы случилось что-нибудь интересное! Убийство или грабеж, на худой конец!

– По-моему, тут и грабить-то некого, – сказал Лоуренс, подлаживаясь под ее настроение. – Разве что пойти стащить у мисс Хартнелл вставные челюсти?

– Как они жутко щелкают! – сказала Гризельда. – А вот насчет того, что некого грабить, вы ошибаетесь. В Старой Усадьбе есть потрясающее старинное серебро. Прибор для специй и чаша Карла Второго[15]15
  Карл II (1630—1685) – король Англии, Шотландии и Ирландии, отец которого Карл I был казнен в эпоху гражданской войны; после смерти Кромвеля в 1660 году был объявлен королем Великобритании.


[Закрыть] – и еще много редкостей. Все это стоит не одну тысячу фунтов, я уверена.

– А старик возьмет да подстрелит тебя из своего армейского пистолета! – вставил Деннис. – И сделает это с превеликим удовольствием. Он бы тут всех перестрелял за милую душу!

– Вот еще! Мы бы ворвались и приставили ему дуло к виску! – отвечала Гризельда. – У кого нам найти пистолет?

– У меня есть пистолет системы «маузер», – сказал Лоуренс.

– Правда? Как здорово! А как он к вам попал?

– Сувенир военных лет, – коротко ответил Лоуренс.

– Старик Протеро сегодня хвастался своим серебром перед доктором Стоуном, – сообщил Деннис. – Старина Стоун делал вид, что в полном восторге от этих финтифлюшек.

– А я думала, они повздорили из-за раскопа, – сказала Гризельда.

– Да нет, они договорились в конце концов, – сказал Деннис. – Никак не пойму, чего ради люди роются в этих раскопах.

– А мне непонятно, что за птица этот Стоун, – сказал Лоуренс. – Сдается мне, что он чересчур рассеянный. Иногда я готов поклясться, что для него собственная специальность – темный лес и он в археологии ни черта не смыслит.

– Виной всему любовь, – подхватил Деннис. – О Глэдис прекрасная Крэм, приятна ужасно ты всем! В зубах белоснежных твоих предел наслаждений земных. И там, в «Кабане Голубом», где спишь ты невиннейшим сном...

– Достаточно, Деннис, – сказал я.

– Однако мне пора, – сказал Лоуренс Реддинг. – Большое спасибо за приятнейший вечер, миссис Клемент.

Гризельда с Деннисом пошли его проводить. Деннис вернулся в кабинет один. Видимо, что-то сильно рассердило мальчика – он принялся слоняться по кабинету, хмурясь и время от времени награждая пинками ни в чем не повинную мебель.

Наша мебель находится в столь бедственном состоянии, что ей вряд ли можно нанести дальнейший ущерб, но я все же счел себя обязанным вступиться за нее.

– Прости, – буркнул Деннис.

Он с минуту помолчал, а потом вдруг взорвался:

– Черт бы побрал эти подлые, гнусные сплетни!

Я был слегка удивлен.

– В чем дело? – спросил я его.

– Не знаю, стоит ли тебе говорить.

Я удивился еще больше.

– Такая жуткая низость, – заговорил Деннис. – Ходят тут и болтают всякие гадости. Вернее, даже не болтают. Намекают. Нет, будь я проклят – извини, пожалуйста, – если я смогу тебе сказать! Слишком гнусная гадость, честное слово.

Я смотрел на него с интересом, но ни о чем не расспрашивал. Стоило, однако, над этим призадуматься – Деннису вообще-то не свойственно принимать что-либо близко к сердцу.

В эту минуту вошла Гризельда.

– Только что звонила мисс Уэзерби, – сказала она. – Миссис Лестрэндж ушла из дому в четверть девятого и до сих пор не вернулась. И никто не знает, куда она пошла.

– А почему они должны это знать?

– У доктора Хэйдока ее нет. Мисс Уэзерби знает точно – она созвонилась с мисс Хартнелл, которая живет в соседнем доме и непременно увидела бы ее.

– Для меня остается тайной, – сказал я, – как у нас тут люди успевают поесть. Должно быть, едят стоя, только бы не пропустить что-нибудь.

– Это еще не все, – доложила Гризельда, сияя от радости. – Они уже произвели разведку в «Голубом Кабане». Доктор Стоун и мисс Крэм занимают смежные спальни, но, – она подняла указательный палец и помахала им, – двери между ними нет!

– Представляю себе всеобщее разочарование, – заметил я.

Гризельда расхохоталась.

* * *

Четверг начался с неприятностей. Две почтенные пожилые дамы из моего прихода решили обсудить убранство храма и поссорились. Мне пришлось выступить арбитром в их споре. Они буквально тряслись от ярости. Не будь все это столь тягостно, я не без интереса наблюдал бы это явление природы.

Затем пришлось сделать выговор двум мальчуганам из хора за то, что они непрерывно сосали леденцы во время богослужения, но я поймал себя на том, что делаю это без должной убедительности, и мне стало как-то неловко.

Потом пришлось уговаривать нашего органиста, который на что-то разобиделся – он у нас обидчив до крайности.

К тому же беднейшие из прихожан подняли форменный бунт против мисс Хартнелл, которая прибежала ко мне, задыхаясь от возмущения.

Я как раз шел домой, когда мне повстречался полковник Протеро. Он был в отменном настроении – как мировой судья[16]16
  Мировой судья – должностное лицо, обычно не имеющее специального юридического образования и не получающее денежного вознаграждения, уполномоченное рассматривать мелкие уголовные и гражданские дела.


[Закрыть], он только что осудил троих браконьеров.

– В наше время нужно только одно – твердость! Для острастки! Этот негодяй, Арчер, вчера вышел из тюрьмы и обещает свести со мной счеты, мне уже доложили. Наглый бандит. Есть такое присловье: кому грозят смертью, тот проживет долго. Я ему покажу счеты – пусть только тронет моих фазанов! Распустились! Мы стали чересчур мягкотелы, вот что! По мне, так надо каждому показать, чего он стоит. И вечно они просят пожалеть жену и малых ребятишек, эти бандиты. Чушь собачья! Чепуха! Каждый должен отвечать за свои делишки, и нечего хныкать про жену и детишек! Для меня все равны! Кто бы ты ни был: доктор, законник, священник, браконьер, пьяный бродяга, – попался на темном деле – отвечай по закону! Уверен, что тут вы со мной согласны.

– Вы забываете, – сказал я, – что мое призвание обязывает меня ставить превыше всех одну добродетель – милосердие.

– Я человек справедливый. Это все знают.

Я не отвечал, и он сердито спросил:

– Почему вы молчите? Выкладывайте, что у вас на уме!

Я немного помедлил, потом решил высказаться.

– Я подумал о том, – сказал я, – что, когда настанет мой час, мне будет очень грустно, если единственным доводом в мое оправдание будет то, что я был справедлив. Ведь тогда и ко мне отнесутся только справедливо...

– Ба! Чего нам не хватает – это боевого духа в христианстве. Я свой долг всегда выполнял неукоснительно. Ладно, хватит об этом. Я зайду сегодня вечером, как договорено. Давайте отложим с шести на четверть седьмого, если не возражаете. Мне надо повидать кое-кого тут, в деревне.

– Мне вполне удобно и в четверть седьмого.

Полковник зашагал прочь, размахивая палкой. Я обернулся и столкнулся нос к носу с Хоузом. Я собирался как можно мягче указать ему на некоторые упущения в порученных делах, но, увидев его бледное напряженное лицо, решил, что он заболел.

Я так ему и сказал, но он стал уверять меня, хотя и без особой горячности, что совершенно здоров. Потом все же признался, что чувствует себя неважно, и с готовностью последовал моему совету пойти домой и лечь в постель.

Я наспех проглотил ленч и пошел навестить некоторых прихожан. Гризельда уехала в Лондон – по четвергам билет на поезд стоит дешевле.

Вернулся я примерно без четверти четыре, собираясь набросать план воскресной проповеди, но Мэри сказала, что мистер Реддинг ожидает меня в кабинете.

Когда я вошел, он расхаживал взад-вперед, лицо у него было озабоченное. Он был бледен и как-то осунулся.

Услышав мои шаги, он резко обернулся.

– Послушайте, сэр. Я думал о том, что вы мне сказали вчера. Всю ночь не спал. Вы правы. Я должен бежать отсюда.

– Дорогой мой мальчик! – сказал я.

– И то, что вы про Анну сказали, – чистая правда. Если я здесь останусь, ей несдобровать. Она – она слишком хорошая, ей это не подходит. Я вижу, что должен уйти. Я и так уже причинил ей много зла, да простит меня Бог.

– По-моему, вы приняли единственно возможное решение, – сказал я. – Понимаю, как вам было тяжело, но, в конце концов, все к лучшему.

Такие слова легко говорить только тому, кто понятия не имеет, о чем идет речь, – вот что было написано у него на лице.

– Вы позаботитесь об Анне? Ей необходим друг.

– Можете быть спокойны – сделаю все, что в моих силах.

– Благодарю вас, сэр! – Лоуренс крепко пожал мне руку. – Вы славный, падре. Сегодня вечером я в последний раз с ней повидаюсь, чтобы попрощаться, а завтра, может, соберусь и исчезну. Не стоит продлевать агонию. Спасибо, что позволили мне работать в вашем сарайчике. Жаль, что я не успел закончить портрет миссис Клемент.

– Об этом можете не беспокоиться, мой дорогой мальчик. Прощайте, и да благословит вас Бог!

Когда он ушел, я попытался сосредоточиться на проповеди, но у меня ничего не получалось. Мои мысли все время возвращались к Лоуренсу и Анне Протеро.

Я выпил чашку довольно невкусного, холодного черного чая, а в половине шестого зазвонил телефон. Мне сообщили, что мистер Аббот с Нижней фермы умирает и меня просят немедленно прийти.

Я тут же позвонил в Старую Усадьбу – до Нижней фермы добрых две мили, так что я никак не смогу быть дома к четверти седьмого. Искусством ездить на велосипеде я так и не овладел...

Но мне ответили, что полковник Протеро только сейчас уехал на автомобиле, и я отправился в путь, наказав Мэри передать ему, что меня срочно вызвали, но я попытаюсь вернуться в половине седьмого или немного позже.