Текст книги "Гончая смерти (сборник)"

Вернувшись в спальню, Дермот медленно разделся. Чувство опасности оставалось таким же острым, как и раньше. Он подошел к комоду взять носовой платок и вдруг остановился как вкопанный. Посреди ящика поднимался покатый холмик – видимо, лежало что-то твердое. Дрожащими пальцами Дермот откинул носовые платки и достал то, что было под ними, – револьвер.

Вконец удивленный, Дермот внимательно осмотрел револьвер. Он был незнакомого ему образца, и из него недавно был сделан выстрел. Кроме этого, ничего установить Дермоту не удалось. Положили его в ящик только сегодня вечером. Он был уверен, что, когда одевался к обеду, револьвера там еще не было.

Только Дермот собрался положить оружие обратно в ящик, как прозвучал звонок в дверь, и все звонил и звонил – необычайно громко в тишине пустой квартиры. Кто мог прийти в такое время? На этот вопрос был только один, инстинктивный и неотступный ответ: «Опасность!.. Опасность!.. Опасность!..»

Ведомый инстинктом, который он никак не мог объяснить, Дермот выключил свет, накинул пальто, лежавшее на стуле, и открыл дверь.

Снаружи стояли двое мужчин, сзади них Дермот заметил третьего в голубой униформе. Полисмен!

– Мистер Уэст? – спросил стоявший ближе к нему.

Дермоту показалось, что прошла вечность, прежде чем он ответил. На самом деле промелькнуло только несколько секунд, и он, старательно копируя невыразительный голос своего слуги, проговорил:

– Мистер Уэст еще не пришел. Зачем он вам нужен в такое время?

– Он еще не пришел? Ну что ж, тогда, я думаю, нам лучше войти и подождать его.

– Нет, вы не сделаете этого.

– Слушайте, любезный, я инспектор Веролл из Скотленд-Ярда, и у меня ордер на арест вашего хозяина. Можете посмотреть, если хотите.

Дермот внимательно читал или делал вид, что читает поданную ему бумагу, потом ошеломленно спросил:

– За что? Что он такое совершил?

– Убийство. Сэра Эйлингтона Уэста на Харли-стрит.

В голове у Дермота закружилось. Он отступил перед грозными гостями в гостиную и включил свет. Следом за ним в комнату вошел инспектор.

– Все обыскать! – приказал он другому мужчине, затем повернулся к Дермоту: – Вы остаетесь здесь, дружище. И не пытайтесь выскользнуть, чтобы предупредить вашего хозяина. Кстати, как вас зовут?

– Милсон, сэр.

– Как вы думаете, когда ваш хозяин возвратится домой?

– Не знаю, сэр. Он, кажется, собирался на танцы. В галерею Графтон.

– Он уехал оттуда почти час назад. Вы уверены, что он сюда не приходил?

– Не думаю, сэр. Если бы приходил, я, наверно, услышал бы.

В эту минуту из соседней комнаты появился возбужденный второй мужчина. В его руке был зажат револьвер. Он с волнением протянул его инспектору. На лице инспектора промелькнуло чувство удовлетворения.

– Все понятно, – сказал инспектор. – Наверное, проскользнул и вышел так, что вы не слышали. Значит, он скрылся. Я лучше пойду, Каули, а вы оставайтесь тут на случай, если он вернется. И наблюдайте за этим парнем. Он может знать о своем хозяине больше, чем говорит.

Инспектор быстро вышел. Дермот сделал попытку выяснить у Каули подробности. Тот оказался разговорчивым.

– Абсолютно ясное дело, – сказал он снисходительно. – Убийство было обнаружено почти тотчас же. Джонсон, слуга, только собрался лечь спать, как ему показалось, будто прозвучал выстрел. Он спустился вниз и нашел сэра Эйлингтона мертвым. Пуля попала в сердце. Джонсон сразу же позвонил нам, мы приехали и выслушали его рассказ.

– Который и представил это дело абсолютно ясным? – осмелился спросить Дермот.

– Вот именно. Молодой Уэст приехал со своим дядей, и они ссорились, когда Джонсон принес виски. Старик угрожал составить новое завещание, а ваш хозяин заявил, что убьет его. Не прошло и пяти минут, как громыхнул выстрел. Вот так! Все яснее ясного. Круглый болван…

Значит, дело ясное. Сердце у Дермота оборвалось, когда он осознал неопровержимость доказательств против него. Опасность! Ужасная опасность! Единственный выход – бегство. Он напряженно обдумывал положение и вскоре предложил приготовить чай. Каули охотно согласился. Он делал в квартире обыск и знал, что черного хода нет.

Получив разрешение, Дермот пошел на кухню, поставил на огонь чайник и начал намеренно бренчать посудой, а потом быстро прокрался к окну и поднял раму. Квартира была на третьем этаже, и снаружи находился стальной трос с маленьким подъемником, которым пользовались развозчики товаров.

Дермот мгновенно оказался за окном и начал спускаться вниз. Трос до крови врезался в руки, но ему было не до того. Через несколько минут, осторожно свернув за угол, Дермот наткнулся на человека, который стоял на тротуаре. К своему превеликому удивлению, он узнал в нем Джека Трента. Тренту уже все было известно об опасности, которая нависла над другом.

– О боже! Ты, Дермот? Быстрее! Не будем терять времени!

Схватив приятеля за руку, Джек повел его переулком, потом другим, а когда они остановили такси, вскочил в него и назвал свой адрес.

– Это теперь самое безопасное место. Там мы поразмышляем, что делать дальше и как сбить этих дураков со следа. Я пришел в надежде предупредить тебя, прежде чем появится полиция, но опоздал.

– Но откуда тебе известно, Джек? Ты же не поверил…

– Конечно нет, дружище, ни на секунду. Я слишком хорошо знаю тебя. И все же твои дела скверные. Они приехали и начали расспрашивать, когда ты пришел в Графтон, когда ушел и так далее. Дермот, кто же мог убить старика?

– Не могу себе представить. Наверно, тот, кто положил револьвер в ящик моего комода. Нет сомнений, он достаточно внимательно следил за нами.

– Эта затея со спиритическим сеансом была очень подозрительной: «Не ходите домой!» Предостережение, выходит, касалось бедняги старого Уэста. Он пошел домой и был убит.

– Меня оно тоже касалось, – отозвался Дермот. – Я пошел домой и нашел подброшенный револьвер, а потом и полиция появилась.

– Ну, надеюсь, меня оно не касалось, – сказал Трент. – Мы приехали.

Он заплатил шоферу, открыл дверь, провел Дермота темной лестницей, толчком распахнул еще одну дверь и впустил его в свой кабинет – маленькую комнатку на втором этаже. Потом включил свет и вошел следом за ним.

– Пока тут совершенно безопасно. А теперь мы в две головы подумаем, как быть дальше.

– Я поставил себя в глупое положение, – вдруг сказал Дермот. – Мне нечего было бояться. Теперь я это ясно вижу. Тут очевидный заговор. Какого черта ты смеешься?

Трент откинулся на спинку стула, трясясь от неудержимого смеха. В его смехе было что-то жуткое, что-то жуткое было и в нем самом. В его глазах появился странный блеск.

– Необычайно хитрый заговор, – подтвердил он, задыхаясь от смеха. – Дермот, дружище, тебе конец.

Он пододвинул к себе телефон.

– Что ты собираешься делать? – спросил Дермот.

– Звонить в Скотленд-Ярд. Сказать им, что птичка здесь, в надежном месте, и под замком. Да, я запер дверь, когда вошел, а ключ положил в карман. Ты напрасно смотришь на ту дверь, что у меня за спиной. Она ведет в комнату Клер, а она всегда закрывает ее изнутри. Понимаешь, она боится меня. Давно боится и всегда знает, когда я начинаю думать о ноже – о длинном и остром ноже. Оставь, ничего у тебя не выйдет…

Дермот уже хотел прыгнуть на него, но Джек достал из кармана ужасного вида револьвер.

– Это второй, – довольно засмеялся он. – Первый я положил в ящик твоего комода, сразу же после того, как застрелил из него старого Уэста. На что ты там смотришь через мою голову? На ту дверь? Напрасно. Даже если бы Клер открыла ее, а для тебя она могла бы это сделать, я подстрелил бы тебя прежде, чем ты до нее добрался. Не в сердце. Чтобы не убить, а только ранить, чтобы ты не смог убежать. Я стреляю метко, ты знаешь. Когда-то я спас тебе жизнь. Дурак был. Нет, нет, я хочу, чтобы тебя повесили, именно повесили. А нож мне нужен не для тебя. Он для Клер, очаровательной Клер, такой белой и нежной. Старый Уэст об этом знал. Он для того и приходил сегодня, чтобы убедиться, сумасшедший я или нет. Он хотел запрятать меня за решетку, чтобы я не накинулся с ножом на Клер. Я был очень осторожным. Я взял его ключ и твой тоже, выскользнул из танцевального зала, только мы вошли туда. Поехал к его дому, зашел туда сразу после тебя, выстрелил и сразу вышел… Потом приехал к тебе, оставил револьвер, вернулся в Графтон почти одновременно с тобой, а когда мы с тобой прощались, положил ключ назад в карман твоего пальто. Я не боюсь тебе в этом признаться. Больше никто не слышит, а я хотел бы, чтобы ты, когда тебя будут вешать, знал: это сделал я… Боже, как мне смешно! О чем ты думаешь? Что ты, черт тебя побери, там видишь?

– Я думаю, что лучше бы тебе, Трент, не возвращаться домой.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Оглянись.

Трент быстро оглянулся. В двери соседней комнаты стояли Клер и инспектор Веролл…

Трент отреагировал молниеносно. Прозвучал выстрел – и попал в цель. Он упал поперек стола. Инспектор подскочил к нему, а Дермот, словно во сне, смотрел на Клер. Целый рой мыслей, без видимой связи между собой, промелькнул у него в голове: дядя, ссора с ним, страшное недоразумение – английский закон о разводе никогда бы не освободил Клер от сумасшедшего мужа, – «всем нам, известное дело, жаль ее», договоренность между нею и сэром Эйлингтоном, которую хитрый Трент разгадал, ее слова: «Ужасно! Ужасно! Ужасно!» Да, но теперь…

Инспектор выпрямился.

– Мертв, – сказал он с досадой.

– Конечно, – услышал свой голос Дермот. – Он всегда метко стрелял…

Четвертый человек

Отдышавшись, каноник Парфитт обтер лицо и шею большим клетчатым платком. Да, в его возрасте бегать за поездами становилось трудно. С годами он погрузнел и начал страдать одышкой даже от быстрой ходьбы, не говоря уже о беге. Объясняя это новое для него явление, он всегда с достоинством повторял: «Сердечко пошаливает, знаете ли…»

Найдя свое купе в вагоне первого класса, каноник устроился в углу и с облегчением вздохнул. Блаженно вытянув ноги, он почувствовал, как тепло жарко натопленного вагона разливается по его изрядно закоченевшему телу. Теперь валивший снаружи снег был ему не страшен. «Удобное местечко, особенно для такой долгой ночной поездки, – подумал он. – Когда наконец они додумаются цеплять к поезду спальные вагоны?»

Три остальных угла купе были уже заняты. Оглядывая своих попутчиков, каноник Парфитт обнаружил, что человек в дальнем углу приветливо улыбается, явно желая показать, что узнал его. Это был гладко выбритый мужчина с живым насмешливым лицом и седеющими на висках темными волосами. По его виду можно было понять, что он принадлежит к юридическому сословию. И действительно, сэр Джордж Дюран был известным адвокатом.

– Вы здорово бегаете, Парфитт, – заметил он с добродушной улыбкой. – Наблюдал через окно ваш рывок.

– Иногда приходится, хотя это очень вредно для моего сердца, сэр Джордж, – ответил священник. – Какая удача, что мы едем в одном купе. Приятно иметь умного собеседника во время такого долгого пути. Далеко направляетесь?

– До Ньюкасла, – коротко ответил сэр Джордж. – Да, вы знакомы с доктором Кэмпбеллом Кларком?

Человек, сидевший в соседнем углу по одной стороне с каноником, любезно поклонился.

– Мы с ним столкнулись на платформе. Еще одна приятная случайность.

Каноник Парфитт с нескрываемым интересом посмотрел на доктора Кэмпбелла Кларка, имя которого было ему хорошо знакомо. Доктор Кларк был известным врачом-психиатром, его последняя книга «Проблемы подсознания» имела шумный успех и была у всех на устах.

Перед каноником Парфиттом предстал человек с квадратной челюстью, властными голубыми глазами и рыжеватыми редеющими волосами. Он производил впечатление человека с очень сильной волей.

По инерции священник перевел взгляд в противоположный угол, подсознательно надеясь и там встретить знакомую личность, но четвертый попутчик оказался совершенно незнакомым, к тому же, по всей видимости, иностранцем. Это был худощавый темноволосый человек довольно невзрачного вида. Казалось, он дремал, закутавшись в широкое пальто и надвинув на лоб шляпу.

– Каноник Парфитт из Брэдчестера? – спросил доктор Кэмпбелл Кларк приятным низким баритоном.

Каноник был польщен. Его последние «научные проповеди» произвели настоящий фурор, особенно после того, как их подхватила пресса. Да, он оказался прав. Теперь, как никогда, церковь нуждалась в отвечающей духу времени модернизации.

– Я с огромным интересом прочитал вашу последнюю книгу, доктор Кларк, – ответил он любезностью на любезность. – Хотя некоторые места мне показались сугубо научными, не совсем понятными для нас, простых смертных.

Тут в разговор вмешался Дюран:

– К чему вы склоняетесь больше, каноник, к беседе или ко сну? Должен вам сразу признаться, что у меня бессонница и я бы предпочел побеседовать.

– О, конечно! Непременно! – воскликнул каноник. – Мне очень редко удается заснуть во время ночных поездок, а книга, которую я захватил с собой, очень уж скучна.

– У нас здесь собрался довольно необычный триумвират: церковь, закон и медицина, – с улыбкой заметил доктор.

– Однако это ни в коей мере не мешает нам обменяться мнениями, – усмехнулся Дюран, – несмотря на то, что церковь, несомненно, будет придерживаться духовной точки зрения, я – обыденной, мирской, выраженной в юриспруденции, ну а у вас, доктор, самый широкий диапазон суждений – от строго научных до парапсихологических. Представляя такие профессии, мы можем говорить практически обо всех сторонах человеческого бытия и сознания.

– Положим, в этом вы не совсем правы, – осадил его доктор Кларк. – Существует еще одна очень важная точка зрения.

– Что вы имеете в виду? – спросил адвокат.

– Точку зрения человека с улицы.

– Разве она столь уж важна? Человек с улицы, как правило, пользуется понятиями и представлениями, которые ему навязываем мы.

– Почти, но не совсем! У него есть одно огромное преимущество перед всеми нами – личный жизненный опыт, всегда сугубо индивидуальный. В конечном итоге, никто не может освободиться от взаимных связей с другими людьми. Я часто с этим сталкиваюсь в моей профессии. На каждого действительно больного, обращающегося ко мне, приходится пять мнимых пациентов, единственной причиной неврозов у которых является их неспособность ужиться с окружающими, будь то дома, на службе или в обществе. В результате сеансов психоанализа я обнаруживал самые нелепейшие причины нервных расстройств – от аппетитной коленки служанки до замешанной на тщеславии графомании. Но всегда главная причина крылась в психической несовместимости, когда в результате столкновения различных образов мышления, мнений, восприятия жизни наружу вылезает дикая человеческая природа.

– Видно, вам пришлось повозиться с множеством людей с расшатанной нервной системой, – сочувственно проговорил каноник, у которого нервы были в полном порядке.

– Вот и вы говорите: «нервы, нервы», – взвился доктор Кларк. – Многие мои пациенты вот так же произносят это слово, а потом смеются, утверждая, что у них, наверное, просто расшалились нервы. Современная медицина лечит не причины, о которых мы знаем не больше, чем во времена королевы Елизаветы, а следствия нервных расстройств!

– Боже праведный! – пробормотал каноник Парфитт, несколько ошеломленный такой бурной реакцией доктора на его невинное замечание. – Неужели это правда?

– Да! И это мы еще выдаем за достижение цивилизации, – с горечью произнес доктор Кэмпбелл Кларк. – В недалеком прошлом человека считали просто устроенным, примитивным животным, некоей комбинацией тела души, причем «ученые мужи» полагали, что перегрузкам подвергается первое, а душа – так, витает беззаботной легкой птичкой.

– Человек включает в себя три субстанции – тело, душу и дух, – мягко проговорил священник.

– Дух? А это еще что такое? Ну, с душой еще более или менее все понятно, это психика, а что вы, священники, подразумеваете под духом? Вы и сами этого толком не знаете. Уже столько столетий вы бьетесь над точным определением духа, но до сих пор этот термин нельзя понять умом, так же как и пощупать душу руками.

Каноник уже откашлялся для того, чтобы произнести свою «научную речь», но, к немалому его огорчению, доктор не дал ему этого сделать. Он напористо продолжал:

– Уверены ли вы, что правильно выбрали само слово «дух»: может быть, «духи»?

– Духи? – спросил сэр Джордж Дюран, насмешливо вздернув вверх брови.

– Да! – перевел на него горящий взгляд Кэмпбелл Кларк. Он наклонился и легонько хлопнул адвоката по груди. – А вы уверены в том, что в этом бренном каркасе лишь один постоялец? Кто знает наверное… Через семь, десять или семьдесят лет разрушится это вместилище, и жилец соберет свои пожитки и улизнет, оставив его на съедение червям. Настоящий хозяин дома – вы, и только вы, но не приходило ли вам в голову, что могут быть другие – бесшумные, бессловесные, незаметные слуги, делающие свою работу, о которой вы и не подозреваете? А может быть, и не слуги, а друзья, определяющие настроение, овладевающие вами и делающие вас на время «другим человеком»? Да, на время вы – король этого замка, но не забывайте и о негодяе, который тут живет.

– Мой дорогой Кларк, – нараспев проговорил адвокат, – вы вселили в мою душу, или как вы там это называете, какой-то дискомфорт. Неужели действительно моя душа является полем брани двух враждующих сторон? Что, таковы последние данные науки?

Теперь настала очередь доктора пожать плечами.

– То, что им является ваше тело, могу сказать точно. Что же касается сознания, то… почему бы и нет?

– Очень интересно, – без особого энтузиазма произнес каноник Парфитт. – О да! Прекрасная наука психиатрия.

Про себя же он отметил: «Из всего этого можно сделать великолепную проповедь».

Но доктор Кэмпбелл Кларк замолчал, как бы внезапно выдохшись, и откинулся на своем сиденье.

– Дело в том, – продолжал он после паузы, – что в Ньюкасле меня как раз и ждет такой интересный случай – неврастеник, страдающий раздвоением личности.

– Раздвоение личности, – задумчиво повторил сэр Джордж Дюран. – Подобные случаи не столь уж редки. Наверное, к тому же и временная потеря памяти? Мне на ум приходит дело, которое несколько лет назад разбиралось в Верховном суде.

Доктор Кларк кивнул:

– Я помню классический случай Фелиции Болт. О нем еще много писали в газетах.

– Ну конечно! – подхватил каноник Парфитт. – Я с интересом следил за этим делом. Но это было довольно давно, лет семь назад.

Доктор Кларк вновь кивнул:

– Эта девушка вмиг стала самой большой знаменитостью. Понаблюдать за ней приезжали виднейшие ученые со всего мира. В ней уживались четыре совершенно разные личности. Их так и классифицировали: Фелиция Первая, Фелиция Вторая и так далее.

– И ни у кого не возникло сомнений на этот счет и подозрений, что их просто надувают? – бдительно спросил сэр Джордж.

– Вы правы. Фелицию Третью и Четвертую можно было заподозрить в неискренности. У врачей на их счет были кое-какие сомнения, – признал доктор. – Но основные факты опровергнуть не удалось. Фелиция Болт была простой крестьянской девушкой из народа, или с улицы, как вы изволили выразиться. Она была третьим ребенком в семье, в которой было пятеро детей, дочерью пьяницы отца и умственно ущербной матери. В конце концов во время одного из очередных запоев отец в порыве безудержной ярости задушил ее мать и был препровожден на пожизненное заключение в рудниках в Австралии. Фелиции в ту пору было пять лет. Ее взяла на попечение одна из благотворительных организаций. Фелицию воспитала и дала ей начальное образование добрая старая дева, содержавшая что-то вроде сиротского приюта. Однако ей не удалось вылепить из Фелиции что-либо путное. Она отзывалась о девочке как об удивительно глупом и медлительном ребенке с заторможенным развитием. С огромным трудом ей удалось научить Фелицию читать и писать. Девочка была неуклюжей, и у нее все валилось из рук. Ее попечительница, мисс Слейтер, пыталась пристроить свою воспитанницу служанкой в некоторые благопристойные дома, но она нигде не задерживалась долго по причине своей поразительной тупости и лени.

Доктор на минуту замолчал, и каноник воспользовался этой паузой для того, чтобы поменять положение и поплотнее укутаться в свой дорожный плед. Во время этой процедуры он неожиданно заметил, что дремавший напротив него человек едва заметно пошевелился. Он открыл глаза, и его насмешливо-иронический взгляд не укрылся от наблюдательного каноника. Казалось, что четвертый пассажир внимательно слушал и подсмеивался над всем, о чем здесь говорилось.

– В деле фигурировала фотография Фелиции Болт в семнадцать лет, – продолжал доктор. – Судя по ней, это была неотесанная крестьянская девушка крепкого телосложения. По этой фотографии никак нельзя предположить, что эта серая посредственность вскоре станет одной из самых известных личностей.

Спустя пять лет, когда ей было двадцать два, Фелиция перенесла тяжелое нервное заболевание, и по выздоровлении у нее начали проявляться очень странные симптомы, изучение которых произвело настоящую сенсацию в науке.

Личность, названная Фелиция Первая, была первым «я» Фелиции Болт, какой ее знали в последние годы. Она с ошибками и ужасным почерком писала по-английски, не знала никаких других языков и, уж конечно, с ее-то руками, не могла играть ни на одном музыкальном инструменте.

В отличие от нее Фелиция Вторая бегло говорила по-итальянски и довольно сносно по-немецки. Она прекрасно писала по-французски, разбиралась в политике и искусстве и страстно любила играть на пианино.

Фелиция Третья во многом была похожа на Фелицию Вторую. Это была умная и довольно хорошо образованная девушка, но что касается ее моральных качеств, то она была полной противоположностью Фелиции Второй. Это было в высшей степени развязное создание, усвоившее низкие нравы, но, что удивительно, не деревенской глубинки, а столичного полусвета. Эта до невозможности «расслабленная» девица говорила на таком отборном арго, что у исследовавших ее медиков уши сворачивались трубочкой. Она с ненавистью и презрением костерила религию и так называемых добропорядочных людей, называя представителей их мужской половины «скотами из скотов».

И, наконец, была еще Фелиция Четвертая – мечтательное, потустороннее существо, очень набожное, обладавшее наклонностями медиума. Но эта четвертая личность Фелиции Болт была какая-то более шаткая и иллюзорная, что наталкивало на мысль, что все это – проделки Фелиции Третьей, ее насмешливый протест против порядочной, доверчивой публики, искусная попытка одурачить ее. Что касается трех других личностей, то они были выражены очень отчетливо и проявлялись независимо друг от друга. Доминирующей, несомненно, была Фелиция Вторая, и ею Фелиция Болт, как правило, оставалась в течение двух недель, затем на день-два ей на смену приходила Фелиция Первая, а потом Третья или Четвертая, но последние господствовали не более нескольких часов. Каждое такое перевоплощение сопровождалось сильными головными болями, и за ними следовал продолжительный сон. После него девушка напрочь забывала о состоянии, в котором пребывала, и возвращалась к жизни в предшествующем состоянии точно с того момента, с которого происходил этот резкий переход. Она полностью утрачивала чувство времени и реальности.

– Поразительно! Просто поразительно, до чего мы мало знаем о чудесах Вселенной! – не удержался от восклицания священник.

– Зато прекрасно знаем, сколько в этом мире мошенников и шарлатанов, – охладил его пыл адвокат.

– Феномен Фелиции Болт изучался не только врачами и учеными, но и представителями вашей профессии, сэр Джордж, – быстро отреагировал доктор. – Если вы помните, мэтр Квимбельер провел самое тщательное исследование и полностью подтвердил точку зрения ученых. Да и чему тут особенно удивляться? Сплошь и рядом встречаются яйца с двумя желтками или бананы-двойняшки. Почему же не быть двойной душе или, как в данном случае, четырем душам в одном теле?

– Двойная душа? Ну это уж слишком! – запротестовал каноник.

Доктор Кэмпбелл вперил в него свои пронзительные голубые глаза.

– Ну а как это еще можно назвать? Ведь по религиозным понятиям именно душа определяет человеческую личность.

– Еще хорошо, что такие явления наблюдаются только у психически больных людей, – заметил сэр Джордж. – Представьте себе, что бы началось, если бы этот феномен распространился и на нас с вами.

– Конечно, случай был совершенно уникальный, – согласился доктор. – Жаль только, что более глубокие исследования прервала неожиданная смерть Фелиции.

– Ее смерть была не совсем обычной, насколько я помню, – медленно произнес адвокат.

Доктор Кэмпбелл молча кивнул:

– Даже совсем необычной. Однажды утром девушку обнаружили в постели мертвой. Несомненно, она была задушена. Но, ко всеобщему удивлению, следствие установило совершенно точно, что она задушилась. Следы на ее шее оказались отпечатками ее собственных пальцев. Согласитесь, несколько необычный способ самоубийства. Хотя физически он выполним, но требует неимоверного усилия и сверхъестественной силы воли. Что заставило Фелицию сделать это, остается загадкой. Конечно, состояние ее психики всегда вызывало опасения. Таковы факты. Все остальное покрыто мраком неизвестности.

В этот момент человек в дальнем углу издал легкий смешок.

Трое его спутников подскочили от неожиданности. Увлекшись беседой, они совсем забыли о его существовании. Видя их изумленные лица, четвертый человек поежился в своем широченном пальто и опять засмеялся.

– Ради бога, извините меня, джентльмены, – сказал он на безупречном английском языке, выдававшем, однако, в нем иностранца.

Он сел поудобнее, опустил воротник пальто и сдвинул шляпу на затылок, открыв бледное лицо с небольшими черными усиками.

– Да, еще раз прошу прощения, господа, – повторил он, отвесив насмешливый поклон. – Итак, вы утверждаете, что наука так и не сказала своего последнего слова?

– А вы что, что-то знаете о предмете нашего разговора? – осторожно осведомился доктор Кларк.

– Об этом деле? Нет, но я знаю девушку, о которой вы только что говорили.

– Фелицию Болт?

– Да, а также Аннет Равель. О ней вы, конечно, не слыхали? А ведь судьба одной тесно переплетена с судьбой другой. Смею утверждать, что вы ничего не знаете о Фелиции Болт, если вам неизвестна история Аннет Равель. – Он вытащил из кармана часы и взглянул на них. – До следующей остановки еще полчаса. Вполне хватит, чтобы рассказать вам о том, что мне известно, если вас это интересует.

– Конечно, мы с удовольствием вас послушаем, молодой человек, – с достоинством произнес доктор.

– С превеликим удовольствием и огромным интересом, – подхватил каноник.

Сэр Джордж лишь удобнее устроился на своем сиденье, весь внимание.

– Меня зовут Рауль Летардо, – начал свой рассказ странный незнакомец. – Вы только что говорили об одной английской леди, мисс Слейтер, которая занималась благотворительностью. Я родился в рыбацкой деревушке в Бретани, и, когда мои родители погибли в железнодорожной катастрофе, мисс Слейтер пришла мне на выручку и спасла от французского эквивалента вашего работного дома, так прекрасно описанного Чарльзом Диккенсом. На попечении этой доброй женщины находилось около двадцати круглых сирот, мальчиков и девочек. Среди них были Фелиция Болт и Аннет Равель. Если я вам не объясню, что собой представляла последняя, то, боюсь, вы ничего не поймете. Аннет была дочерью одной, как мы их иногда называем, «птички певчей», которая, однако, была танцовщицей. Брошенная любовником, она вскоре умерла от туберкулеза, и малышка осталась совсем одна. Когда я ее впервые увидел, ей было лет одиннадцать. Это было живое, полное огня и задора, непоседливое создание с насмешливо-кокетливым взглядом. Больше всего на свете она любила танцевать и… подчинять себе своих сверстников. Я сразу же стал ее рабом. «Рауль, сделай то, Рауль, принеси это», – и я покорялся этому маленькому чертенку. Уже тогда я обожал ее, и она прекрасно знала это.

Мы вместе бегали на берег моря, все трое, так как Фелиция неизменно привязывалась к нам. Там Аннет сбрасывала башмачки, стягивала простые, грубые чулки и танцевала на песке. Вволю набесившись, мы садились на берегу, и она рассказывала о том, какой она однажды станет.

– Вот увидите, я стану знаменитой танцовщицей. Самой, самой известной. У меня будут сотни, нет, тысячи прекрасных шелковых чулок. Я буду жить в изысканном доме с прислугой. Все мои любовники будут красивые и молодые, не говоря уже о том, что они будут сказочно богаты. А зимой я танцевать не буду. Я буду уезжать на юг, к солнцу, к теплу. Там прекрасные виллы с апельсиновыми деревьями. Я куплю себе одну из них. Буду валяться на солнышке на розовых шелковых подушках и есть апельсины. Не хмурься, Рауль. Я никогда не забуду тебя, дурачок, какой бы знаменитой и богатой я ни стала. Я буду защищать тебя и следить за твоей успешной карьерой. А Фелиция будет моей служанкой… Хотя нет, у нее руки-крюки. Только посмотрите, какие они большие и грубые…

Слыша такие слова, Фелиция всегда страшно сердилась, а Аннет продолжала дразнить ее:

– Наша Фелиция – истинная леди, такая элегантная, такая утонченная. Она – принцесса на маскараде, переодетая Золушкой. Ха-ха-ха!

– Мои отец и мать были женаты. Не то что твои, – злобно огрызалась Фелиция.

– Совершенно верно, и твой любящий папочка придушил свою жену. Это, наверное, очень забавно – быть дочерью убийцы.

– А твой бросил свою возлюбленную гнить на больничной койке, – парировала Фелиция.

– Ну конечно… – Тут Аннет задумывалась. – Бедная мамочка… Человек должен быть сильным и здоровым.

– А я сильна и вынослива, как лошадь, – хвасталась Фелиция.

И в самом деле, такой она и была. Она была вдвое сильнее любой другой девочки нашего приюта и никогда не болела. Но она была глупа как пробка. Я часто спрашивал себя, почему она повсюду бродила за Аннет как привязанная, как… послушная собачонка. Иногда я был совершенно убежден в том, что она люто ненавидела Аннет, которая была необъяснимо злой по отношению к ней. Она постоянно высмеивала медлительность и лень Фелиции, выставляла ее круглой дурой перед другими. Я замечал, каким белым от гнева становилось лицо бедной девушки, и в такие минуты я всерьез опасался, что она схватит Аннет за горло своими железными пальцами и… И хотя Фелиции, с ее тяжело ворочавшимися мозгами, редко удавалось парировать едкие и колкие выпады Аннет, со временем она нащупала слабое место в броне своей мучительницы и не преминула им воспользоваться. Интуитивно она узнала то, что я давно знал, а именно, что Аннет страшно завидует ее физической силе и лошадиному здоровью. В критические моменты она называла Аннет «хилячкой» и демонстрировала свои физические данные. Однажды Аннет прибежала ко мне в крайнем возбуждении.