Текст книги "Мор. (Роман о воровской жизни, резне и Воровском законе)"

Сук принял с поезда конвой, их повели по таежной дороге, но многокилометровые марши никому не сахар, в том числе и конвоирам, тащившимся вежливо, как всегда, сзади. Наконец открылась им Тринадцатая зона, которая по внешнему виду не отличалась от большинства архитектурных шедевров подобного типа.

Усталые и пыльные, хриплые от лая, провонявшие потом, подошли они к воротам своей цитадели. Конвой расположился в отдалении с таким расчетом, чтобы суки были надежно отгорожены от возможности «заблудиться» в тайге. Из вахтенного сооружения вышел «хозяин» со свитою принимать прибывших; вышли и рядовые мусора, которых некоторые величают надзирателями.

В который раз за всю дорогу прибывшие должны перечислить все свои данные, пока наконец им разрешат вытряхнуть из своих мешков содержимое, дабы эти подлые мусора могли его получше рассмотреть. Самих же их попросили раздеться догола и заняться художественной гимнастикой: поднять руки, расставить ноги, нагибаться, выгибаться и прыгать выше собственного члена, хотя известно, что это еще никому не удавалось; мусора придирчиво заглядывали им в зад в надежде увидеть добавку к зарплате в виде премиальных – и кому может прийти в голову искать премию в таком месте…

Глава восьмая

Относительно сук в сравнении с ворами можно сказать, что хрен редьки не слаще. Разумеется, это дело вкуса. Одному больше нравится хрен, другому предпочтительнее редька. Скиталец уже имел контакты с суками: до фронта в лагерях с ним расправлялись именно суки, хотя и они назывались не везде еще так и их еще не резали. Гуталинщик не разрешал.

Если воры не должны работать и им не положено, то сукам – положено. Ворам не позволяет их закон, сукам не запрещает.

Политические законы часто подвергаются, как известно, реформации по разным причинам. Воровской неписаный закон тоже видоизменялся в течение многих столетий, оставаясь неизменным лишь в основных положениях. Но в любом виде по отношению к общественным законам он беззаконие. Сучьи законы по отношению к воровским – тоже беззаконие. За сучьим беззаконием последовали другие «законы» беззаконий, в конце которых оказались «Один на льдине». У этих был один-единственный закон: сберечь жизнь свою. В будущем это могло бы наверняка назваться политикой невмешательства.

По признаку своей природы и воры и суки – одна шуба, только в последнем варианте наизнанку. Вор по закону не работал сам и не заставлял мужика, но делал так, чтобы тот работал на вора добровольно; суки принуждали мужика работать насильно и сами становились бригадирами, десятниками, нарядчиками, комендантами, что ворам тоже было заказано их законом.

А «гражданину начальнику» суки нравились больше, чем воры. Скиталец знал, что заработная плата, даже мизерная, ему у сук не светит – в этом суки тоже отличались от воров: те оставляли мужику столько, чтобы у него не пропадала охота работать, суки отнимали же всё, оставляя только пайку. Наиболее доходчиво разницу между суками и ворами объяснил Мор: у капиталистов разбой называется разбоем, у социалистов – благотворительностью.

Лесоповал – кедры, сосны, березы, зелень, запахи, птицы, ягоды, родниковая вода… красота. Но Скиталец не любил лесоповал: здесь царила неописуемая каторга, от которой выматывались до изнеможения и люди, и животные – лошади. Люди и животные находились здесь в одинаковом положении.

Однажды в оцеплении (примерно квадратный километр леса для вырубки, отделенный просеками и вышками от большой тайги – А.Л.) он случайно набрел на компанию мужиков, сидевших на бревнах. Они курили махорку, травили анекдоты. Присмотревшись, он понял, что это «живая очередь», словно на прием к зубному врачу: каждый, вновь подошедший, устанавливал, кто последний. Скит хотел стрельнуть у кого-нибудь покурить, затянуться, если не больше.

– Что дают? – пошутил он, наблюдая маневры бурундучка на сосне, удивляясь сходству зверька с белкой.

Из-за штабеля бревен вышел мужик и быстро удалился. Кто-то, из сидевших крикнул вдогонку: – Как она? – Мужик даже не обернулся, пропал в кустах.

На вопрос Скита мужики рассмеялись.

– Первый раз что ли?.. Пусть пойдет без очереди… хоть посмотреть.

Сначала он увидел лошадиную морду, зарывшуюся в кучу свежей травы. Она жадно хватала ее губами, изредка пофыркивая. Затем осознал остальное: кобыла оказалась загнанной между бревнами так, что ни туда ни сюда, у ее зада трудился мужик, держащий в одной руке хвост кобылы.

– Че стоишь, – крикнул он Скиту, – поди, поцелуй ее, а то мне отсюда не достать! – и заржал.

Позже Скит наблюдал трелевку бревен из болотистого участка и в очередной раз убедился в неимоверной тяжести женской доли: на повозки нагружалось столько леса, что бедные лошади не в силах были их тянуть, а любовники избивали их толстыми дрынами смертным боем, несчастные животные рвались изо всех сил, опустив морды до самой земли, кропили ее кровавой пеной из ноздрей. И кто здесь человек, а кто животное – решить не просто. Какая несправедливость: ведь потом их опять… за штабеля! Обессиленных, голодных. К тому же любовники отбирали из их рациона немало овса, который варили себе на костре для укрепления сексуального потенциала.

Итак, самоуничтожение в преступном мире…

Да, примерно в эти же дни в далекой Америке, в Нью-Йорке, пять крупнейших гангстерских «семей» уничтожали друг друга: у них тоже своего рода «большая резня», хотя ножи там применялись редко.

Вряд ли работники Института промывания мозгов сами верили в то, будто Лениным действительно было сказано, что преступный мир сам себя уничтожит, но допускаю. Со временем они, однако, разочаровались: слишком уж малыми порциями происходило у преступников их самоуничтожение. Так что они уже начали сомневаться в предсказании Ленина и, надо отдать им должное, среди них оказалось достаточно здравомыслящих, не изучавших Ленина. Они пришли к пониманию, что медленное развитие данного процесса объясняется безучастностью, бездеятельностью самих же работников системы. Привыкли бездумно пользоваться благами в лице дармовой рабочей силы, которая им и дровишки на зиму заготавливала, и развлекала театральными представлениями. А чтобы содействовать передовому процессу самоуничтожения преступников – и не шевелились. Только и занимались – на партийных собраниях лясы точили, да и то неохотно.

Обязали всех создать проект ускорения самоуничтожения преступников.

На места промывания мозгов были направлены представители для изучения условий масштабного самоуничтожения преступников: необходимо было понять причины возникновения резни. Несмотря на существование в столице институтов, докторов наук и профессоров, получавших высокие оклады за изучение настроения в среде преступников, они эту механику не понимали, потому что, как уже объяснял Иван Заграничный, их основная работа до сих пор состояла в обязанности докладывать верховному усатому командованию об отсутствии преступного мира.

Прибыв на место, осмотревшись, представители схватились за лысые головы. Они сделали открытие, опровергающее напрочь бытующее в идеологических анналах утверждение об отсутствии в государстве организованной преступности, которое считалось до сего времени исключительно веским доказательством преимущества социалистического строя. Оказывается, эта треклятая организованность у этих подлецов все же есть! Именно сам факт резни не отрицал этого, а доказывал. Схватились представители министерства за башки и зачесались: что-то надо решать. Но как? Если организованности не должно быть, но она все-таки есть? Как доложить Верховному командованию, что обнаружено то, чего нет?

Ведь порядок такой: чего быть не должно – того нет, а если они все-таки что-то там обнаружили, значит, мозги у них барахлят, и надо их выпотрошить или промыть. Лысые, наверное, потому и лысые, что понимают. Но усатые понимать не желают, они – постановляют.

Тогда представители додумались: уж коли эта организованность существует и благодаря ей началась резня, тем более необходимо ее ускорить во имя искоренения организованности, чтобы самоуничтожилась она с такой скоростью, при которой отпадет необходимость докладывать о ее существовании. Потом можно утверждать во всеуслышание: да, была, но вся вышла, потому что у нас нет того, чего быть не должно.

Результатом таких умозаключений ведущих мыслителей системы промывания мозгов стало то, что однажды на воровском спецу, Девятке, примерно с полсотни воров были отправлены в этап, а куда – не сказали; об этом редко говорят и к подобной невежливости здесь не привыкать. А доставили партию к воротам 13-й сучьей зоны.

Воры старались расспросить вольных бесконвойных, идущих мимо: какая зона, чья? Воровская или, не дай бог, сучья? Ничего не узнали, все как воды в рот набрали. Единственно, конвоиры намекнули, что в зоне де воры, этак по секрету намекнули, чтоб не волновались честняги. Да и то: для конвоиров уголовники всех мастей все одно – воры. Сквозь щели в заборе воры видели в зоне мелькавшие тени и стали кричать – выяснять обстановку:

– Эй! В зоне! Воры есть? – традиционный вопрос.

– Есть! – отвечали в зоне, воры даже не уловили в ответе глумливости. – Есть воры, есть!

Прибывшим этого недостаточно: надо, чтобы крикнули оттуда поименно, кто есть из известных, авторитетных воров.

– Россомаха здесь! – орали из зоны.

Конвою эти крики надоели:

– Не орите, не положено!

Как полагается, прибывших вышел приветствовать Хозяин (начальник лагеря – жарг.) со свитою: тут и кум (оперуполномоченный – жарг.), и KBЧ (начальник культурно-воспитательной части – А.Л.), и Режим (начальник по режиму – А.Л.), и Спецчасть. Как и полагается, воры должны опять вспомнить свои фамилии, даже имена-отчества, даже срок и, как полагается, надзиратели разденут их догола, заставят прыгать выше собственного члена и заглянут в «то место» в поиске премиальных. Наконец гостеприимно распахиваются ворота – пожалуйте в зону. Но почему не видно встречающих? Такой уж с давних пор обычай: когда воры в зоне знают, что этапом прибыли их однопартийцы, то все, кто в данное время присутствует, спешат к воротам встречать: вдруг знакомый приехал или товарищ по воле. Да и просто это признак воспитанности – встретить своих единомышленников, пригласить к себе в барак чифирком побаловаться. Но на этот раз что-то не видать приветливых морд, лишь издали процессию воров наблюдали серые личности, прижавшиеся к стенкам бараков.

Зато тут же объявился комендант, одарил прибывших радужным блеском золотых зубов, и вообще радость от встречи с ворами его буквально переполняла. Из каскада его приветственных речей ворам становится ясно, что воров сейчас в зоне нет – они в лесу, на пикнике, на природе, слушают пение птичек, а прибывшим сейчас первым делом надо в баню, погреться-попариться, смыть дорожную пыль, а там и хлопцы все соберутся. И приглашает он воров следовать за ним.

Воры зашагали за золотозубым комендантом по деревянному настилу лагерных тротуаров в сторону бани, расположенной, как почти во всех зонах без исключения, в одном из углов территории недалеко от вышки.

Воры во главе с комендантом подошли к бане, но дверь в нее оказалась запертой. Комендант постучал кулаком по двери, открывать ее никто не спешил. Выругавшись, комендант отправился искать банщика – так он сказал ворам, которые расселись и закурили, одни на траве, где она была, другие – на корточках. Оживленность сменилась настороженностью. Из всех прибывших воров заметно выделялись двое: Кнур – авторитетный вор сорока лет солидной комплекции, славившийся своей свирепостью и физической силой; второму и двадцати, наверное, не было, воры обращались к нему ласково: «пацан». Остальные воры – середняк. Клички здесь были и известные в воровской среде, и не очень.

Еще невидимые ворами у бани, закрытые их взору бараком, уже подходили толпою суки. Их насчитывалось более ста человек, в руках у кого что: ломы, палки, колуны, швабры, пики (ножи), кирки, цепи, лопаты. Среди сук тоже выделялись центровые во главе с Россомахой, высоким, кряжистым мужиком – на плоском лице безжалостные глаза убийцы. Были и здесь разные клички, смешные и хищные; вместе с суками шли и мужики – их амбалы и придурки, которым суки велели идти к бане в качестве толпы, чтобы внушить ворам ложное представление о численности сук. Но и без них сук было вдвое больше воров, даже втрое. Толпа шагала тяжелой поступью, старались не шуметь; шли молча, во взглядах злорадство, зубы хищно обнажены, дыхание затаенное – идут убивать.

Но не физическая смерть воров важна для сук – им важнее моральное их падение, духовное поражение; сукам необходимо «согнуть» воров, заставить отказаться от воровского закона; сукам выгоднее, если воры предадут свой закон так же, как сделали они сами, и станут тогда с ними, с суками, на одном уровне. И вот они идут, достопримечательные суки, на убийства тела и духа, ибо, если кто из воров не захочет согнуться – тому смерть. Сукам уже нечего терять, они уже не могут кичиться воровской честью. У воров же что-то еще осталось, и это необходимо у них отнять – таков сучий закон.

Когда толпа сук окружила воров, открылась изнутри и дверь бани, из нее выходили тоже вооруженные суки. Воры застыли потрясенные, понимая, что попали в ловушку. В зоне – суки!

Суки окружили их плотно со всех сторон, воцарилось молчание. Воры понимали ситуацию: предстоит испытание на прочность – станут гнуть.

– Кнур! – крикнул, наконец, Россомаха главному здесь из воров. – Тебе конец пришел. Или пойдем перекинемся в терса (карточная игра – жарг.)? Почифирим, а?

Это было предложение отказаться от прежней жизни. Кнур стоял, сопел, озирался вокруг, как затравленный кабан. Он был не из робкого десятка, прикидывал, может удастся выпрыгнуть через проволочное заграждение на запретную полосу у забора, там с вышки его положат, он будет лежать, пока не выведут, но… для этого надо пробиться через кольцо сук. Остальные воры сгруппировались вокруг Кнура. Пацан держался рядом со своим лагерным другом по кличке Щербатый – не тот, который Ташкентский, а Читинский. Щербатых вообще-то много. Щербатый и Пацан вместе жрали.

– Нет, Россомаха, – Кнур его знал, Россомаха ведь когда-то был вором, хорошим вором, – наши дороги не сойдутся, канай сам с этой своей блядской компанией. – Кнур проговорил это глухим голосом, спокойно, а суки продолжали молчать, лишь всматривались в своих врагов. Они наслаждались этим мгновением ясного понимания предстоящего безнаказанного кровопролития, выбирали жертв, не боялись ничего: ведь воров, прежде чем впустить в зону, тщательно обыскивали, так что Суки знали – воры безоружные. Обычно, будучи изолированы друг от друга заборами, решетками, они затевали лай. Теперь же никому и в голову не приходило начать лаяться, теперь другое…

– Что ж… – проговорил зловеще Россомаха, – тебе виднее, Кнур. – Воры! – крикнул, обращаясь ко всем. – Кто хочет остаться живым – выходи сюда! – Россомаха показал рукою, куда надобно встать тем из воров, кто согласится уйти от своих.

Над толпою нависло тягостное ожидание. Воры плотнее сжимались вокруг Кнура, но вот… на указанное Россомахой место шагнул Щербатый, оттуда уже крикнул Пацану:

– Давай сюда! Тебе что, жить надоело?

Пацан, бледный и трясущийся, стоял неподвижно, из глаз лились слезы.

– Ты уже не вор? – спросил Щербатого Россомаха. – Тогда скажи… громко скажи: «Я больше не вор, я – сука».

– Я больше не вор, я – сука, – повторил Щербатый за Россомахой.

Тогда Россомаха сунул к лицу Щербатого нож и велел:

– Целуй нож сучий! В знак клятвы…

Щербатый поцеловал лезвие ножа в руке Россомахи. Тут к нему подскочил еще один из сук, сунул в руки кочергу и приказал:

– А теперь бей этого сопляка, пока не откажется, – он показал на плачущего Пацана. – Ты дал клятву сучьему ножу, выполняй! Бей Пацана!

– Витек! Ну, откажись! – умолял Щербатый своего друга, подходя к нему. На шаг приблизились к ворам и остальные суки.

– Бей! – орали суки на Щербатого, и тот поднял кочергу. Еще мгновение, и удар, не очень сильный, обрушился на плечо Пацана. Теперь заорали, залаяли все воры. Нет, никто не просил пощады, просто начался привычный лай, но еще несколько воров отскочили от своих на указанную Россомахой точку спасения. Щербатый же готовился избить своего друга насмерть. Он и сам пришел в ярость от глупости того, во имя чего этот дурак дает себя изуродовать… Тут случилось неожиданное.

Ошиблись суки, считая, что воры безоружные. Ножи у воров были и прятали они их не там, где искали надзиратели. Надзиратели и не искали особенно, ими не было предусмотрено обнаружить у воров ножи… Поэтому-то и случилось, что у Пацана в руке оказался нож, который он, плача и умоляя: «Не бей меня»! – легко воткнул себе в сердце. Возможно, на него подействовал ажиотаж воровского энтузиазма, которым он, живя с ворами, пропитывался, – он ведь был наслышан о подвигах воров, пожертвовавших жизнью во имя воровской идеи. Возможно, он умом-то и не понимал, что исполнили его руки. Он упал замертво к ногам друга… И пошла резня. Уже проткнули насмерть двух воров. Других оттеснили и страшно били до тех пор, пока еще наблюдались признаки жизни – цепями, ломами. Некоторых хватали за руки-ноги и подбрасывали вверх – они падали плашмя на землю, трещали сломанные кости; некоторым выкалывали глаза; одному вору отрубили руку. Люди обезумели, воздух над зоной наполнился криком, небо над зоной выло и рычало, а на вышках часовые спокойно покуривали. Мусорам было все равно, кто кого больше зарежет – воры сук или наоборот.

Кнур успел повалить многих сук, прежде чем в него угодила брошенная кирка, воткнувшись острием в живот. На еще живого Кнура бросились несколько сук и кромсали его, уже мертвого, остервенело. Постепенно бой затихал, суки выиграли сражение. Мужики, пригнанные для массовости, воспользовавшись суматохой, давно потихоньку ушли.

Когда со всеми ворами было покончено, у бани 13-й зоны на земле, пропитанной кровью, остались убитые. Оставшихся в живых, теперь уже бывших воров, согнутых, впустили милостиво в баню вместе с победителями: надо же освежиться, помыться после ударного труда. Смыв с себя старую «веру», новоиспеченные суки вышли из бани со всеми, чтобы продолжать ту же самую в сущности воровскую жизнь, но уже без права жрать из «воровского котла».

И что тут выяснилось! Что открыли они, бывшие честные воры, сукам? Оказывается, они давно уже относились критически к положениям воровского закона, уже давно пришли к заключению, что котлом и другими воровскими привилегиями, в том числе «подогревами», пользуются главным образом одни центровые, словно какая-нибудь партийная элита в большом обществе. Так что они рады, что суки вроде освободили их от воровской несправедливости…

Суки праздновали победу. Назавтра кому-то предстоит взять эти убийства на себя, но не страшно, больше чем двадцать пять лет не дадут. Убил ты одного или десяток – все равно двадцать пять. Кум, конечно, отлично знает, кого именно надо будет «дергать» на допросы: блатные – как воры, так и суки – сами в сознанку не шли, дело брали на себя амбалы и те, кому терять особенно нечего, у кого и так сроки по двадцать и двадцать пять.

А ночью вывезут на подводах убиенных, и все это «мясо» свалят с бирками на ногах где-нибудь недалеко за зоной, вместо крестов воткнут колы с номерами их личных, наблюдательных дел.

Живые же празднуют победу, пьют чифир, с воодушевлением и, привирая как обычно, пересказывают, как, кто и кому перерезал горло, как рубанул топором, шандарахнул ломом, изображают, как сопротивлялись жертвы, демонстрируя все в позах, многочисленных вариантах, не подозревая, что уже составляются списки тех сук, которых однажды отправят на этап… в воровскую зону. Во имя ускорения самоуничтожения уголовников.

На другой день, едва убрали из зоны порезанных воров, кум начал дергать на допрос подозреваемых убийц. Допрос не занимал и трех минут. Он задавал лишь один вопрос: «Кого убил лично ты?» После этого допрошенного закрывали в изолятор. Как можно было предвидеть, кум выбирал подозреваемых по некоторому расчету. Они были, конечно же, из шестерок, амбалов или фраеров, зарекомендовавших себя строптивыми. Скита кум тоже допросил.

– Ты кого укокошил?

– Никого, – ответил Скит, и его тоже закрыли в изоляторе.

Кум, конечно, знал, что Скит не являлся амбалом сук. Амбалы – удивительная народность! Амбала не надо сравнивать с идиотом – тот более распространенная разновидность нового человека или просто человекообразных. Амбалы в данном мире встречаются двух и более сортов, но основные – амбалы воровские и сучьи. Амбалов можно сравнить с партийными функционерами районного масштаба. В мире честных и нечестных воров амбал всегда отвечает за глупости тех, кому верно служит. Амбал не есть личность, но жаждет быть ею, и не просто шестерка, он – телохранитель той или другой личности, исполнитель ее воли, адъютант, оруженосец и мальчик для побоев. Он искренне преклоняется перед личностью, восхищается ею. Когда же рядом с ним нет личности – сам воображает себя ею и даже становится способен принимать самостоятельные решения. Амбал холуйствует осознанной гордостью.

Из кого образуются амбалы? Амбалы и есть те самые неудачники и в школе, и в жизни, из которых, по выражению великих криминалистических мыслителей, происходят преступники. Они не столько преступники – очень тупы, – сколько всеядные, жаждущие удовольствий, но не способные их себе создавать сами. Это про них сказано: сила есть – ума не надо.

Именно амбалы и оттерли Скита из среды подследственных, чтобы не примазывался к их амбальной славе. Отныне – после того, как амбалов осудят на двадцать пять лет – отныне их будут везде считать фигурами, матерыми бесстрашными убийцами, они станут личностями. Потому и орали амбалы единодушно про Скита, чтоб не путался под ногами настоящих мужчин: «Долой эту мразь!»

– Что же ты не сказал, что тебя у бани и не было, когда убивали воров? – упрекнул Скита опер.

– Я сказал, – объяснил Скит, – но мне не поверили.

– Суки сами доказали, – засмеялся опер. Он, похоже, испытывал расположение к Скитальцу. – Что же, обратно на 13-ю?

Скит не хотел больше к сукам.

– Тогда к ворам? – предложил опер. – Или к Беспределу?

– Шутишь? – закричал Скит. – К ворам, конечно! – с радостью согласился он. И был отправлен в транзитные бараки.