Текст книги "Синопсис о сапиенсах"

Аксана Халвицкая
Синопсис о сапиенсах

© А. Халвицкая, текст, 2021

© О. Редькина, дизайн обложки, 2021

© Формаслов, 2021

* * *

Книга издана при финансовой поддержке Министерства культуры Российской Федерации и техническом содействии Союза российских писателей

Предисловие

Дорогие читатели, настоятельно советую приготовиться и пристегнуть ремни! Потому что в этой с виду совсем небольшой книге вам скоро встретится целый Клондайк жанров, экспериментов и смелых авторских решений. Лаконичные рассказы, прозопоэтические миниатюры, классические и свободные стихи не просто чередуются, но составляют удивительную мозаику единого замысла. Первая часть книги задумана как более социальная, а местами даже сатирическая поэзия и проза, во второй же куда более важными становятся любовные отношения и поиск себя в этом бушующем мире. Неустанное стремление к порой странному, непривычному, но такому долгожданному счастью.

С первой страницы становится очевидно, что Аксане Халвицкой интересна современность и в культурном, и в историческом контексте. Она пристально вглядывается в нее, стремясь в краткой форме обнаружить и зафиксировать все самое важное. Автор тяготеет к иронической стилизации, видит и показывает комичные стороны своих персонажей – маленьких людей (порой и не только людей: здесь действуют, например, неписи, которые наряду с «героями» вынесены в заголовок первой части книги), затерянных в огромном городе или в интернет – пространстве. Находится здесь место и самоиронии:

«– Голая на пикет не пойду! – на всякий случай предупредила я революционерку.

– Слабачка! – констатировала Марьяшка. – Тащи скорей фломастеры.

Следующий час я провела, склеивая провокационные плакаты».

Но при этом писательский взгляд Аксаны Халвицкой способен проникать куда глубже, чем привычные юмор или сарказм:

«Мартышка как будто все время этого ждала, и прямо в глаза ему заглянула своими блестящими карими глазками, и не просто посмотрела, а будто теплым одеялом укутала, совсем не звериный-то взгляд был, а человеческий, женский даже». Вот всего один из целого ряда точных, ярких и самобытных образов. Уверен, что эта книга станет не только важным этапом для автора, но и запомнится всем читателям чередой увлекательнейших художественных открытий.

Александр Евсюков,

прозаик, критик

Часть первая,
повествующая о нéписях и героях

Игроки

– Всамделишный игрок – зверь диковатый, редкостный. Что там чужих – близких к себе не подпускает. Понимает собака, кто ее хочет съесть, понимает и тех, кто пришел любоваться процессом съедения, – бродяга почесал седеющую бороду и глотнул зелья. Ягоды барбариса бросились врассыпную, увертываясь – кто быстрей – от дрейфующих по кружке лимонных долек. Бергамотный дух перетек на мой край стола. – Ты игроков-то встречала?

– Еще б не встречала! – Я жадно втянула запах вызревающей истории. – С месяц назад приезжал один такой зверь в клешах. С гитарой по сцене прыгал.

– Музыкант, значит?

– Виртуоз!

– А почем знаешь, может, непись?[1]1
  Нéпись (сокр. NPC от англ. Non-Player Character – «персонаж, управляемый не игроком») – персонаж в играх, который не находится под контролем игрока. В компьютерных играх поведение таких персонажей определяется программно.


[Закрыть] – Едва уловимое движение, и тяжелые стальные браслеты расползлись в стороны, обнажая скалящуюся на предплечье тигриную морду.

Я улыбнулась шедевру татуировщика, но тему не перевела.

– И что же это за существа такие – неписи?

Он дождался, пока вопрос отскочит от полированной поверхности стола, от пола, покрытого пеплом и жухлыми листьями, дождался, пока последнее неуловимое эхо растворится в клубящихся выдохах кальянов, в шепотках случайных посетителей бара, в наступающем за окном сентябре и рокоте далекой трассы. Я не свела с него глаз.

– Неписи – это не существа, это программы, профессионально выполняющие предназначенный для них набор действий. Могут быть кем угодно – бизнесменами, поварами, поэтами, водителями троллейбусов, финансовыми аналитиками, троллями в интернете, даже нищими или ворами. Судьба неписи предопределена, ему не нужно мучиться с выбором и что-то решать. Все сложится легко, и, что самое главное, непись будет ощущать себя живым игроком.

– Но это несправедливо…

– Почему же несправедливо? Как раз наоборот. Быть неписью легко: знай свое дело и получай вознаграждение. В то время как игроки проходят жизненные уроки, наращивают скиллы, повышают уровни. Или не проходят и не повышают…

– Получается, если ты родился неписью, то поменять уже ничего нельзя?

На этот раз бродяга молчал так долго, что я решила, что разговор окончен и подошло время выхода из игры. Но стоило шелохнуться – две кружки дымящегося зелья плюхнулись на стол. Одна из них, пахнущая апельсином и мятой, тягуче запела «A Kind of Magic». Вторая высыпала на стол карты Таро.

– Для неписи ты задаешь довольно странные вопросы. – Бродяга взял одну из карт и придвинул ко мне. – Это звезда, в прямом положении означает духовность и творчество, а еще дарит надежду.

Подождав несколько секунд, он добавил:

– Разумеется, это аванс. Чтобы что-то изменить, нужно стать настоящим героем.

Неписи

 
Володька ваш – непись,
лицо зловредное, редкостное хамло;
в полтретьего пьянствовал на вокзале —
еле отмазали;
пазл, говорил, сложился,
схлопнулся бензобак.
ПАЗик свой к лешему бросил,
до Нового пешим лóсался[2]2
  Лóсаться – передвигаться быстро или беспорядочно, мотаться, носиться; слоняться, шляться. (Словарь вологодских говоров.)


[Закрыть],
лясы точил с неизвестным селу лицом —
песенку отщепенец впаривал.
 
 
А Маринка его – что ли, лучше?
Тощая краля, к тому же крашеная,
шмотки всякий раз новые,
говорит, мол, хэнд-мэйд,
а деньги откуда ль?
Всю ночь электричество жжет, не экономит,
играет инди,
и весь Инстаграм в куклах вуду —
сама видала.
 
 
Да ладно тебе заливать, вот Диана —
на каждой неделе в городе зависает:
хахаль у ней москвич да хахаль замкадыш,
первый криповый[3]3
  Крипóвый – на сленге: стремный, страшный.


[Закрыть]и пьющий,
второй дважды женатый,
а она никого не любит —
прошмандовка она и непись.
 
 
Ну а кто же сейчас не непись?
Вот и я, например, такая:
завистью изошлась —
до мозолей сердце стерла
и от ревности безысходной
неживую себя пустила
рисковать, становясь живою.
 
 
Вот и ты точно так сможешь.
 

Просто игра

Выпавшая карта оказалась «подорожником» – проездным на Питерское метро. Это значило – настал мой черед уезжать из города «насовсем». Твоя очередь ухаживать за Ромочкой. Ему почти семь, и он хочет кораблик, шоколад и тираннозавра. Ты, неделю проездивший блаблакаром, смотришь на меня с завистью. А я согласна на что угодно, лишь бы не лезть на воздушный шар, не трогать руками деревья и не смотреть, как новенький палантин наматывается на облака. Я чертовски боюсь высоты. Зато, в отличие от тебя, не боюсь динозавров.

Вот сейчас подойду к самому огромному и зеленому и скажу ему все, что думаю об отечественной медицине и ее современных методиках. У каждой семьи своя психосоматика, свое бессознательное и свой лечащий врач. Наш вздумал лечить психические расстройства Игрой.

Я луплю игрушечным динозавром по уродливой лапе динозавроподобного, брызгаю во все стороны шоколадом, купленным у метро, и рву в клочья обратный билет на теплоходик. «Мама меня обманула! Он ненастоящий!» – горечь разочарования обжигает меня изнутри. «Мама пошутила, – я пытаюсь себя успокоить. – Ромочка, это просто Игра». «Ты врешь!» – я бью себя по руке и размазываю по щекам слезы.

«Я больше не могу!» – кричу в наступающую темноту, скрывающую в себе чьи-то голоса и лица. «Не могу!» – прижимаю к себе игрушечного динозавра и ложусь на пол, ожидая, когда пройдет приступ. Как ни странно, охрана меня не задерживает, и через неделю мы снова встречаемся за игровым столом.

«Доктор сказал, динамика положительная, – ты улыбаешься, несмотря на бледный вид, приобретенный в ходе палеонтологической экспедиции. – Скоро станет легче.

Смотри: я привез коготь Ти-рекса».

«Спасибо, любимый!» – я не глядя беру карту, уже зная, что на ней нарисовано.

В этой игре нет правил, кроме одного: пока мы играем, Ромочка будет счастлив. Это значит, я влезу в корзину, сплетенную из заклинаний и лозы, и не буду закрывать глаза до тех пор, пока оранжевый шар полностью не растворится в весеннем небе.

Предсказание

– Не своей вы живете жизнью, Алексей Альбертович.

– А чьей же?..

Предсказание стиснуло его, словно неудобное пальто, сдавило грудь и горло, забилось в висках. Вдохнуть стало невозможно, и от нехватки воздуха Алексей Альбертович разом осунулся и постарел.

– Не волнуйтесь вы так, вот, выпейте.

Астролог накапал валосердина, растворяя в рюмке прошлую жизнь Алексея Альбертовича. Вот же она глядит, растопырив пальцы, губы навыкате – теща тещей. «Кудыть, говорит, собрался?» А он собрался: у подъезда Павел Константинович экипирован удочками и самогоном. Надо же отдыхать. Ирине – жене – торт купил вафельный, как любит, дочке – куклу. Удивлялся еще, зачем Оленьке чернокожий мужик понадобился. «Пап, ну ты что – телевизор не смотришь? Кино буду снимать на Оскар!» А ведь он смотрел, каждый вечер смотрел как проклятый – и не замечал.

– Алексей Альбертович, там отчетик…

– Потом, Пашка, потом. Хватит с меня отчетиков, не моя это жизнь, чужая, выдуманная. Да что же ты мотыляешься? Давай на червя, я этого червя с детства знаю!

– Что-то ты, Алексей Альбертович, сам не свой! Али не здоровы?

– Свой я, Пашка, свой! Жизнь не моя. И все этот твой астролог… с предсказаниями.

– Алексей Альбертович, да вы что? Мы ж пошутили! Это же розыгрыш, трюк! Он это всем говорит, вот и вы клюнули… Алексей Альбертович, вам плохо?

Хорошо мне, Пашка! Хорошо. Дышу наконец. Как это необыкновенно – дышать… Ивушки вокруг, камыши, кувшинки. Речка стремительная, аж кружится все. Того и гляди сунется в воду губастая морда. «Кудыть это ты запрятался?» А мне хорошо! Я счастлив!

Погружаюсь на дно, распугиваю мальков. Подводное течение мнет мне бока, полирует чешую, гладит спинку. У коряги вкусные линяющие рачки, хрустящие на зубах перловицы. Зарываюсь в ил, заглатываю черные икринки. А это что? Чую запах нездешнего лакомства. Где ты? Рассекаю воду, прицеливаюсь, щупаю усами. Вот же! Жирный извивающийся червяк! Как аппетитно изгибается! Как манит! Скорей! Хватаю его, кусаю, заглатываю. Что это? Острый предмет застревает в горле. Выплюнуть. Освободиться. Уплыть. Ничего не получается. Предмет застревает в жабрах. Неведомая сила тянет меня из воды. Слепит солнце. Нечем дышать. Страшное существо хватает меня. Встряхивает. Бьет по голове. «Какая была жизнь!» – думаю я. И умираю.

– Алексей Альбертович, нам с вами фартит! Какой карп мощный! Королевский! Закоптим, а?!

– Отпусти ты его!

– Что?!

– Отпусти, кому сказал! Он жить хочет!

Блестящая тушка скрывается в толще воды. Алексей Альбертович провожает карпа взглядом и ежится. Он и сам не заметил, что замерз. Что солнце скрылось за тучами, и накрапывает мерзкий дождик.

– Давай-ка, Пашка, выпьем по глотку! Да собираться. Дома нас ждут, любимые ждут, свои.

Кукла

Синдром второстепенного персонажа открылся у Леночки в детском садике, когда голубоглазую Мальвину отдали Катюше – обладательнице белокурых кудряшек и лилового в кружевах платьишка. Фотограф четко обозначил позицию «куклу самой красивой девочке», воспитательница послушалась, всучив Леночке утешительного медведя, а обещанная птичка оказалась вспышкой слепящего света, озарившей изумленный ротик и глаза, полные слез.

«Я так не играю, – уже в школе говорила Катюша, тасуя неудачно выпавшие карты. – Я рождена побеждать!» Леночке победа не полагалась, зато полагалась двойная порция тестов по английскому, ведь Катюша в английском не сильна, зато, в отличие от Леночки, умеет знакомиться с мальчиками.

«Ты не переживай, – говорила Катюша. – Мы потом все вместе пойдем гулять! Главное – бирюзовое платье не надевай, лучше то – серенькое!»

 
И Леночка надевала серенькое,
пекла вкусненькое,
заканчивала второе высшее,
вязала шарфы и кофты,
собирала автографы, монографии,
шедевры кинематографа,
вытирала Катюшке слезки, дарила серьги,
писала в Whatsapp и Messenger —
преображая минусы второстепенного
персонажа
в несгибаемый нрав главного антагониста.
 

«Да что же это такое! – кричала Катюша, обращаясь к новенькому айфону. – Что ты со мной делаешь?»

«Отвечаю», – сказала Леночка, забирая айфон и ответственность, набирая смс и теряя при этом совесть. Повинуясь Леночкиному воображению, осуществлялась Катюшкина реальность: ссоры сменялись примирениями, нежные переписки скандалами, страстные встречи расставаниями. Катюшка теряла нервы и красоту, превращаясь в экзальтированную особу с потрепанной внешностью и скверным характером, и в конце концов растворилась в тени своей подруги.

«Я устала. Научи меня проигрывать», – однажды взмолилась Катюша, протягивая дремавшую в коробке на антресолях голубоглазую Мальвину. Тогда Леночка сжалилась и выдала Катюшу замуж за человека, умеющего превращать любую женщину в красавицу с помощью искусно расставленного света.

«Сейчас вылетит птичка», – подмигнул фотограф Леночке и пригласил ее танцевать.

Леночка подмигнула в ответ – на веки вечные останется кукла у самой умной девочки.

Принцип меньшего зла

– Это называется принцип меньшего зла, – объясняла Наташа, – лучше плохо сделать домашнее задание, чем не делать вообще.

– Зачем же делать задание плохо? – Настя с недоумением уставилась на сестру. – Это ведь так приятно, когда домашка сделана хорошо и учительница ставит в дневник пятерку.

– Приятно, конечно, но в жизни есть и другие заманчивые вещи. Скажем, захочется тебе посмотреть «Маленькую ведьму» или пойти гулять с Лешей из пятого «Б».

– Не захочется, – отрезала Настя, однако слушать начала с удвоенным интересом.

– Значит, захочется покататься на каруселях или пойти к Верочке – ей как раз щенка далматинца привезли, а у тебя математика не готова. Что сделаешь в таком случае?

– Быстренько решу математику.

– Правильно. Быстренько, поспешно, невнимательно, но тем не менее решишь, а если в школе тебя на следующий день спросят, то двойку ты уже не получишь.

– Но и пятерку не получу.

– Пятерка зависит от твоего везения, это правда. Но, скажем, четверку можно получить сравнительно легко, а уж тройку – ту в любом случае поставят.

Настя задумалась – так и впрямь получалось гораздо легче. Не нужно столько усилий прикладывать, чтобы делать задания лучше всех. Не нужно через голову прыгать, живи себе и живи – на троечку.

Вот она и приучилась – вслед за сестрой – спустя рукава все дела делать. После девятого класса в училище пошла, за однокурсника замуж вышла. Работать устроилась в магазин «Пятерочка», в котором Наташа уже несколько лет трудилась кассиром.

Одно лишь несчастье: не ладилась у старшей сестры личная жизнь, и та начала постоянно капать на нервы. Все чаще после смены в магазине задерживалась, говорила, муж пьет так, что дома сидеть невыносимо. Однажды и вовсе подсобку для хранения овощей слезами залила. Не хочу, мол, жить с этим неудачником – и все тут.

– Терпи ради детей. – Настя строго посмотрела на сестру. – Или ты хочешь, чтобы они росли без отца?

– Не хочу! Но разве это можно назвать жизнью?

– Нет. – Настя вздохнула, удивляясь, что сестра отказывается понимать очевидные вещи. – Это называется принцип меньшего зла.

Машина времени

 
Среди девочек, рождавшихся в девяностые,
похожих на куклу Барби,
влюбленных в Луку Барбаросса,
росли
Марианна, собирающая жуков,
Жанна, читавшая книги для взрослых,
и Александр Михайлович Иванов,
раз за разом изобретавший машину времени.
«Ты же помнишь приставку Dendy,
вкладыши Turbo, Yupi и Juicy Fruit?
Вот туда нас отвези!»
И рассекает время авто из Lego,
и тамагочи снова живет на даче —
божьей коровкой в Сашином кулаке,
папиной книжкой, спрятанной под матрасом, —
сколько ни ждал девочек возле школы,
так и не выменял, глупый,
на поцелуй.
 

Мама

 
Мама моя – инженер, изучала водоснабжение —
карандаши, чертежи, наглаженные рубашки —
по специальности ровно год.
А потом – девяносто первый,
и кто говорит о работе,
когда и страна пропала в небытии.
Мама моя – кружевница: белые лошади,
цветущие орхидеи, птицы,
летящие в объединенную Германию.
Кто говорит о зрении,
когда дочери три и ей снятся
летучие корабли, крыши Стокгольма
и Изумрудный город.
Мама моя – хореограф,
полководец танцующих второклассников
ко Дню Победы и Дню учителя.
Днем ритмика, вечером шейпинг —
кассетный магнитофон, родинка Синди Кроуфорд.
Кто говорит о детях, росших в дефолт:
мама моя – принцесса,
платье из тюля, корона из мишуры —
открытку от Деда Мороза
графическим почерком растерянно
подписала.
 

Белые паруса, черное море

Очки у дяди Вани были совершенно кошачьи – круглые и зеленые, для пущего сходства подклеенные изолентой. Короткий рукав летней рубахи являл миру поплывший от времени рыбий хвост. На голени красовался белесый шрам, оставшийся от когтей амурского тигра. А главное – у дяди Вани была гитара. И если все встречавшиеся в то время гитары носили банты, дяди Ванин уж точно был самый красивый.

– Полный вперед! – объявлял он, выходя из подъезда. И все окрестные бабульки тотчас же принимались на пироги зазывать. Вот только на чужие пироги дядя Ваня не велся, сам пек и местных ребятишек подкармливал. Особенно хорошо удавались рыбники. Их тетя Катя пуще прочих любила, вот он и старался. Говорил еще:

– Палтуса давай, а то уж больно красота моя стала костлява!

– Ты ж, старый, небось, как всегда, с гитарой уснул, – смеялась тетя Катя да календарь настенный вешала.

Вот как у них водилось – две тысячи третий год, значит, белые паруса, черное море.

Сама тетя Катя вышивкой увлекалась, могла и осьминога, и медузу, и мавку какую вышить. Говорила еще, что изнаночная лицевой главней – всю правду о человеке показывает. Говорила: как стежок шьешь – так и замуж пойдешь. Говорила: чужие дети, зато внуки свои.

И Маринушка своя. Даром что в самый темный час приехала – сумеречная дяди Ванина дочка. Все к тюрьме городской бегала. По ночам от любви кричала, не ела ни черта. Тетя Катя уж ей и щи, и кулебяку, и шарлотку с яблоками – ни в какую. Умом ехала девка, лицом темнела. Думали, сгинет. Ан нет.

Пришла однажды расфуфыренная как павлин и говорит: «Рыбников хочу папиных!» Ну, дядя Ваня рад был стараться. Тесто замесил, начинки целую гору. В палтуса она ножовку и спрятала. В газетах писали – побег, мол, из городской тюрьмы, покушение на сотрудников, сообщница в розыске. Словом, так метко Маринушку расписали, что дядю Ваню удар хватил. Отпели его потом по всем статьям, как полагается, заодно и хвост – как выяснилось, русалочий – отпели.

Маринушка потом крашеная вернулась, почуяла, как пришло время квартиру оформлять. Ваня-то с Катей по-простому, без росписи жили, все думали: зачем роспись, коль внуки свои? Так Катя в монастыре оказалась.

Маринушка, впрочем, тоже не больно праздновала – года не прошло, как у ней в животе нашлась та самая ножовка, что была в рыбнике. Тетя Катя на поминки приехала, говорит, вещи нужно забрать. А сама только настенный календарь и забрала. Белые паруса были на том календаре, черное море.

Алевтина Павловна и море

В воскресенье Алевтина Павловна почувствовала легкое недомогание и позвонила любезному другу Иннокентию Юрьевичу.

– Иннокентий Юрьевич, – несколько смущаясь, проговорила пожилая женщина в трубку, комкая цветастый шейный платок, – не могли бы вы навестить меня вечером?

Любезный друг смущенно закашлялся и чем-то напряженно зашуршал, должно быть, газетой.

– Алевтинушка, – нежно произнес Иннокентий Юрьевич, – мы же ведь только что с вами виделись, вы, должно быть, запамятовали? В четверг ходили в театр на новую интерпретацию Лермонтова.

– Да, но…

– И за два дня перед тем сидели в кофейне на Цветном, помните, рядом с нами прятался маленький динамик – пела виолончель, вы говорили, изумительно.

– Иннокентий Юрьевич, – робко перебила его пожилая женщина, – в кофейне мы были в начале месяца.

– Да?! – любезный друг снова смущенно зашуршал. – Ах, Алевтинушка, старею, путаться стал. Но спектакль же точно был в четверг, стало быть, всего-навсего два дня прошло.

– Видите ли, Иннокентий Юрьевич, мне с вами нужно поговорить об одном неотложном деле.

– Алевтинушка, дорогая моя, но у меня же шахматный клуб! А об этом неотложном мы непременно, стало быть, поговорим, но, ради бога, давайте, как планировали, в следующую субботу?

– В субботу? – робко переспросила Алевтина Павловна и украдкой смахнула слезинку, притаившуюся в уголке глаза. Волнуясь, что Иннокентий Юрьевич – тонкая душа – невиданным образом почует этот невинный жест и растревожится, Алевтина Павловна так сильно скрутила платок руками, что нечаянно порвала на две половины.

– В субботу, дорогая, непременно в субботу! Но вы знаете, в честь нашей давней дружбы предлагаю поговорить сейчас, по телефону.

Выходит, Иннокентий Юрьевич и впрямь был смущен ее поведением, раз согласился поговорить по телефону. Но горечь по поводу порванного платка, подаренного любезным другом еще в две тысячи пятом, так сжала горло, что она и слова вымолвить не могла.

– В субботу, Иннокентий Юрьевич, я вам все расскажу. Удачи вам в шахматном клубе.

Алевтина Павловна опустилась на пол рядом с телефоном. Невысказанные слова теснились в груди, и оттого дышать было тяжело. Остатки смелости прозрачными солеными каплями вытекали из серо-голубых глаз, и, прижав к себе лоскутки, пожилая женщина тихо всхлипывала.

«Переезжайте ко мне жить, Иннокентий Юрьевич», – бормотала она себе под нос, чувствуя, что никогда ей не хватит отваги произнести заветную фразу вслух. Сколько же лет они так с ним встречаются? Около пятнадцати? У обоих – ни семьи, ни детей. В молодости все казалось – успеется, важнее карьеру сделать, диссертацию защитить. А потом ее и замуж звать перестали. Алевтина Павловна с трудом встала с пола и заковыляла в гостиную.

Там она несколько раз недоуменно огляделась по сторонам, пытаясь определить, что именно переменилось в комнате. Казалось бы, все вещи покоятся на привычных, годами не меняющихся местах, и все же, пока она разговаривала с Иннокентием Юрьевичем, в гостиной появилось нечто новое. Совсем растерявшись, Алевтина Павловна надела очки, которые обычно носила на улице, и только тогда увидела его.

Прямо на вязаной вручную скатерти, покрывавшей круглый журнальный столик, прислонившись спиной к щербатой чашке, сидел голенький глиняный мальчик. Сделан он был так искусно, что казался живым. Алевтина Павловна подошла ближе, не веря своим глазам, не понимая, откуда в ее квартире могло взяться такое чудо. Она нагнулась к игрушке, чтобы рассмотреть выражение лица, и в ужасе отшатнулась – на ангельском детском личике отсутствовали губы, а глаза выражали такую боль и отчаянье, что волосы вставали дыбом. На глиняных висках выступали тоненькие голубые жилки, и было видно, что они пульсируют.

– Как же это, почему? – растерянно спросила сама у себя Алевтина Павловна и поправила очки, съехавшие на кончик носа.

Неожиданно она заметила, что мальчик внимательно ее разглядывает. К выражению отчаянья в голубых глазах добавилось нечто новое – ледяной упрек. Алевтина Павловна поежилась: ей стало тревожно и неловко под этим взглядом; она попыталась отвернуться, но не смогла: эти глаза приковывали ее к себе, погружая в волны осуждения и ненависти.

«Да ведь я сама его сделала!» – ни с того ни с сего вспомнила Алевтина Павловна.

Много лет назад, в юности, когда она ходила в художественную школу, на одном из занятий делали кукол. Ах, как не по душе ей были размалеванные хохочущие блондинки, что выходили из рук ее одноклассниц. Ей хотелось слепить необыкновенного мальчика – мятежника, томившегося где-то глубоко внутри и рвущегося на свободу. А потом… Алевтину Павловну все глубже уносила волна воспоминаний. Однажды она пришла домой, и мать сказала ей, что отец больше не будет жить с ними. На все вопросы Алевтины она лишь угрюмо молчала и смотрела в стену. А потом исчезла. Никто из знакомых не мог сказать – куда. Вот только в художественную школу Алевтина ходить перестала, и глиняный мальчик навсегда остался без губ.

«Рисуй, девочка!» – говорила Алевтине воспитывающая ее бабушка. «Рисуй, у тебя же море наружу рвется». Но Алевтина молчала, угрюмо сжимая губы, и смотрела в стену. Так она становилась похожей на мать.

Море… Рыдания сдавливали грудную клетку Алевтины Павловны, ей казалось, что глиняный мальчик шевелится, что он тянет к ней тонюсенькие паутинки ручек и силится что-то сказать несуществующими губами. Море…

Повинуясь его взгляду, Алевтина Павловна взяла лист бумаги и ручку. Ни красок, ни карандашей в ее доме не водилось. Положила листок на колено и стала выводить чернильные волны. Да разве же это море? Первоклассницы рисуют лучше. Она посмотрела на куклу. Мальчик с глазами революционера переместился на край стола и теперь смотрел вниз, изучая, что же это такое Алевтина Павловна рисует. Он недовольно сморщился: «Совсем не похоже на море».

«И впрямь не похоже!» – Алевтина Павловна знала это. Хотя ни разу за всю свою жизнь на море не была. Она, кряхтя, встала и еще раз внимательно вгляделась в глиняное лицо. «Я создам для тебя море, но сперва нужна лодка». Пожилая женщина взяла мальчика в руки и заглянула на кухню за маленькой деревянной хлебницей. Затем прошла в ванную комнату, медленно разделась, оставив лишь очки и медный крестик, легла в ванную и открыла краны. Вода полилась сильной струей и стала быстро заполнять маленький чугунный бассейн.

«Гораздо лучше!» – решила Алевтина Павловна и посадила глиняного мальчика в лодку. Вода поднималась все выше. Воспоминания теснились в ее груди, не давая вздохнуть, а вода была такой успокаивающе теплой, как объятия близкого человека. Человек по имени Море обнял ее сильными руками, поцеловал теплыми, нежными губами, открыл ей всю глубину своего сердца. Море наружу рвется, изнутри плещется. Алевтина Павловна подождала, пока наберется побольше воды, закрыла глаза и легла на дно.

Когда соседи снизу вызвали МЧС и взломали дверь, Алевтина Павловна была уже мертва. В воде обнаружили два цветных лоскутка, бывших когда-то шейным платком, потерпевшую кораблекрушение хлебницу и маленького глиняного мальчика. Вода смыла следы отчаянья и ненависти с детского лица, ангельский взгляд выражал безмятежность и свободу.