Текст книги "Дерево манго"

Аль-Язия Халифа
Дерево манго

Моим родным:

Саре Бинт Рашид,

Шамсе Бинт Хузейм,

Амине Бинт Абдалла

«Да возложит Всевышний всё то, что моею рукою начертано, на весы ваших добродетелей»

ا ليا زية خليغة – شيرة ا لهمبا

Arabic Copyright © 2017 by AlFulk Translation and Publishing

Russian Copyright © 2021 by Job For Arabists

Перевод с арабского Вячеслава Елисеева

© Аль-Язия Халифа, текст, иллюстрации, 2021

© Вячеслав Елисеев, перевод с арабского на русский язык, 2021

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

1

«Дззззззззззззззз!»

«Дзззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззззз!» Лето у нас обычно выдаётся очень жарким, особенно в полдень, когда, кажется, ни одно живое существо не может двинуться под палящим солнцем. Удивительно всё же, однако дети, по-видимому, совершенно не страдают от палящего летнего зноя, обжигающего их босые ноги, и в этом на самом деле состоит то незаурядное преимущество, которое и отличает детей: босоногие, они легко вскарабкиваются на деревья и занимают себя важной задачей – поиском и поимкой цикад с манговых деревьев. Причём дети совершенно и даже принципиально не считают цель достигнутой, если находят лишь кожицу цикады! Нет, отнюдь, это не считается цикадой. Цикада должна своим бесцеремонным свистом всем им в лицо объявить о пришествии знойного лета!

Дети отличаются безграничной фантазией: нет, это не дети в поисках цикад на листве манговых зарослей, это как бы обезьянки, перепрыгивающие с ветки на ветки!

– Поймааал!

Услышав этот полный радости вопль, дети запрыгали в тени манговой рощи и поспешно ринулись к тому месту, откуда раздался победный клич о поимке первой цикады за сегодняшний день. Некоторые из детей, словно зрелые плоды манго, посыпались с соcедних деревьев: падая и не замечая боли, поднимая ступнями столб пыли, сорванцы понеслись наперегонки, соревнуясь друг с другом в попытке добежать до цикады первым, и при этом крича другу другу: «Таам! Тааам!»

И вдруг стремглав несущаяся ватага детей неожиданно остановилась, услышав голос: «Ещё одна, большааая!!!»

Лица детей засветились радостью, и они вновь c тем же нетерпением помчались, толкая друг друга, туда, где цикада побольше!

Только одна маленькая девочка, остановившись, застыла на месте. Перед ней, сорвавшись с ветки и упав на землю, покатился прямо в её сторону жёлтый плод манго. Не имея сил противиться такому волшебству, девочка остановилась, задумавшись о чём-то своём. Теперь ей не оставалось ничего другого, как подобрать манго с земли и поспешить с ним назад, к дому, уже не волнуя себя заботами о том, чтобы увидеть живую цикаду.

2

Дверь дома обычно весь день остаётся открытой, кроме полудня, когда её закрывают, чтобы сохранить прохладную свежесть кондиционера и не дать ей уйти наружу.

Я резко открыла дверь дома, и солнечный свет в компании с палящим зноем с силой ворвались внутрь, опередив меня.

Дом моей бабушки представляет собой очень скромное жилище. Зала для гостей в центре объединяет все остальные комнаты. Нет ни коридоров, ни перекрытий и потому, если вдруг открывается дверь дома, то сразу попадаешь в центр залы – и тут ощущаешь ароматы тлеющего угля, парящие в воздухе, и тянущиеся за ними тонкие ароматы горящих угольков, проникающие везде и оседающие на одежде.

В углу залы лежат четыре подушки и коврик для сидения, перед ними на полу покоится посеребрённый металлический поднос, на нём стоит кофейник, чашечки для кофе, чаша с водой для мытья рук и угощение для гостей, а также нож и рядом с ним ещё финики особенно сладкого сорта «халас».

Однако моей бабушки не было в этот раз там, где я ожидала её увидеть: обычно она сидит в этой части дома, чтобы доброжелательно приветствовать каждого прохожего.

– Баабушка! Баабушкаа! – я стала звать её, мелкими шажками направляясь в её комнату. Мне показалось необычным, что после полуденной молитвы бабушки в доме не было. Тут я подумала, что, возможно, она в ванной комнате готовится к молитве, и даже показалось, что я услышала её голос, дающий указания водителю положить все покупки у входа в дом. Я остановилась перед дверью её комнаты и, повернувшись налево, увидела её, несмотря на некоторую сутулость, стройно стоящую снаружи перед открытой дверью и заслоняющей собой вход, словно преграждая жаркому свету вход в дом.

Оперевшись правой рукой на деревянную палку и подобрав левой рукой подол абайи, она словно поторопилась в направлении двери, пытаясь собрать все свои силы после утомительного утреннего визита к родственникам и соседям, а затем и похода к портовым торговцам за продуктами и мелочами для дома.

– Мир вам! – как и всегда, бабушка приветствовала родной дом независимо от того, был ли там кто-то внутри или дом был пуст. Я стояла и наблюдала за каждым движением её глаз, пристально вглядывающихся во все углы дома. Войдя внутрь, бабушка стала звать служанку, крича ей:

– Сарруд! Саррууд!

Сама того не желая, повинуясь её зову, я встрепенулась ей навстречу и, растеряв все свои мысли, совсем забыла о своём подарке ей.

– Это ты, малышка? Что случилось?

Я протянула правую руку, желая снять пакет, подвешенный на её палке, однако бабушка опередила меня, перехватив руку и подтянув меня к себе, затем наклонилась и обняла меня, окутав меня нежностью и приятным смешанным ароматом амбры и шафрана, которым пропиталась её одежда и накидка на голове. Затем одной рукой немного подправив платок на лице, она снова наклонилась ко мне, чтобы одарить мою растрёпанную голову своими поцелуями. Я подняла на неё глаза, желая ответить ей моим полным любви взглядом, но тут бабушка неожиданно сказала, вернув меня из фантазий:

– А что это там у тебя в руке?

Я посмотрела на свою ладонь и вспомнила о подарке, и, взяв его двумя руками, подняла выше, глядя бабушке прямо в лицо, со словами:

– Я принесла тебе манго, бабушка! Понюхай, как сладко пахнет!

Я так обрадовалась бабушкиной улыбке из-под накидки – и это тоже отличительная особенность и преимущество детей, ведь они ниже ростом и видят всё! Бабушка, слегка повернувшись, стала кричать:

– Гулям! Гулям! Принеси сюда коробки!

Подняв свою палку и, сняв с неё синий пластиковый пакет, всё ещё продолжая держать палку под мышкой, взяла правой рукой у меня манго, не произнеся ни слова. И вдруг целые коробки, полные оманского манго, открылись передо мной…

– Это всё тебе! – отметила бабушка. Да, это истинно её способ дарить благодарность другим, и, пожалуй, никто не способен преподносить подарки бабушке подобным же щедрым образом, она всегда опережает, одаривая всех, кто вокруг, и тот, кто дарит ей подарок, получает в ответ в разы больше.

«Да, это моя бабушка!» – подумала я.

– Сарруд! Сарруд! Эту коробку отнеси Фатиме Бинт Султан, а вторую – положи на кухне! – заходя в залу, приказала бабушка. Проводив её взглядом перед тем, как выхватить манго из ящика, я попрыгала вслед за ней.

Оставив сумку и палку на полу в зале рядом с подносом с угощениями для гостей, бабушка присела на ковёр, придвинула к себе чашу с водой и, бросив в него подаренное мною манго, правой рукой принялась его мыть, в то время, как вытянутой левой она уже дотянулась до кофейника. Бульканье воды и последовавший за ним стук чашечек для кофе – и бабушка уже достала одну из них чистой, чтобы налить себе кофе. Поправив подушку и облокотившись на неё левой рукой, она стала маленькими глотками пить кофе, ароматом которого теперь была овеяна вся зала. Я стала следить за каждым её движением, и, о как же мне захотелось выпить этого кофе вместе с ней! Но бабушка уже давно объяснила мне, что кофе не для детей.

Выпив чашечку, она положила её в чашу с характерным бульканьем и крикнула:

– Сарруд! Сарруд! Принеси уголёк! Огонь уже погас в курильнице.

Бабушка принялась ворошить угольки, пристально вглядываясь в них, будто желая отыскать в огоньках остатки потухающей жизни. Затем она вытащила нож и погрузила его в чашу для мытья, и нож булькнул так же, как и чашечка. Манго же тем временем оказывалось то в правой, то в левой её руке. Вытащив правой рукой нож из воды, бабушка перекинула манго в левую руку и принялась разрезать его: при первом же прикосновении её ножа к кожуре плода свежий яркий манговый аромат вырвался на свободу, а оранжевый сок просачивался сквозь её пальцы. Она нарезала мякоть продольными кусками, оставляя длинные и широкие борозды. Каждый раз, когда я видела эту картину, мне на память всегда приходила игра «крестики-нолики».

Закончив, бабушка повернула манго так, что мне стали видны сладкие кубики, от одного вида которых у меня всегда текли слюнки.

Обычно первый кусочек вручался мне, и сегодня бабушка не изменила традиции: одарив меня им, она той же рукой, которой держала нож, передала мне всё манго. Я, стоя перед ней, правой рукой схватила кусочек, а левой заполучила само манго.

Я подошла к чаше с посудой и бросила в неё манго и присела, чтобы насладиться сладким первым кусочком с ровно высеченными кубиками, откусив квадратик в самом центре – потому что самый большой, конечно! Всё моё лицо и руки покрылись сладкой мякотью: все десять пальцев рук словно соучаствовали в нападении на манго!

Ещё до того момента, когда мои губы коснулись жёлтых кубиков, нос уже погружался в мякоть. И пока я пыталась разобраться с кубиками, мой язык вдруг сам по себе решил сначала опробовать их первым, в то время как мои челюсти словно сопротивлялись тому, чтобы откусить кусочек полностью!

Моим зубам ничего не оставалось, как послушаться – и погрузиться в сок манго, обильными потоками вырывающийся наружу, cбегая по шее и рукам. Однако же я совершенно не обращала на это никакого внимания, просто не желая испортить себе всё удовольствие!

В это время бабушка, приподняв накидку, покрывавшую её лицо, зацепила её выше и, чуть вытянув шею и наклонившись над тарелкой, попробовала кусочек манго, не пачкая при этом ни покрывало, ни одежду, и спросила:

– А где ты его взяла?

– У дома дяди Сейфа, – ответила я, пояснив: – Мы там ловили цикад!

Я отвечала, медленно поедая манго, уминая кусочек за кусочком так, чтобы каждый заполнял мой рот и словно таааял в нём, даря мне напоследок неповторимую сладость наслаждения вкусным соком!

– И зачем вам эти цикады? – поинтересовалась у меня бабушка, даже не ради моего ответа, а просто наслаждаясь беседой с маленькой девочкой.

– А я и не знаю, цикады – это насекомые, и все дети их ловят… Даже Фаттум и Хамду, и Муззу, и Аффари бинт Саид! А вот я боюсь цикад, но иду, просто чтобы поиграть с детьми.

Бабушка погрузила руки в чашу, и вода в ней стала окрашиваться в жёлтый манговый цвет, обтекая её пальцы. Вытащив моё оманское манго, которое я бросила в чашу, и не разрезая его на кусочки, как первое, она взяла его в руки вертикально и, приложив нож поперёк, стала поворачивать манго, и его сок засочился ей на руку. Не прошло и нескольких мгновений, как она разрезала манго по кругу пополам так, что одна из половинок стала похожа на стакан, наполненный соком, а вторая – на чашу, из которой торчит косточка, словно ожидая того момента, когда дети примутся лизать её и вытаскивать из сочной мякоти.

Я смотрела на разрезанное манго так, как будто ничего другого в этом мире больше не осталось. И пусть да, правда, что покрасневшие пальцы бабушки были также частью этой картины, но мне кажется, я не могла думать больше ни о чём другом!

– Какую часть ты бы хотела? – словно издалека до меня донеслись отзвуки голоса бабушки, силой вернувшие меня в реальность. Я подняла свои глаза и встретилась взглядом с бабушкой: её маленькие добрые глаза, прикрытые нависшими, словно года, постаревшими веками, из-под которых, не переставая, сочились слёзы, – наверно, чтобы глазам не было больно в сухую погоду. Поэтому чёрные, подведённые сурьмой глаза бабушки оставались влажными даже в самые жаркие дни лета.

– Или хочешь обе половинки? – расслышала я, словно в пояснение первого вопроса. Я отвела свой взгляд, сосредоточив его теперь на кусочке манго, который только что почти доела сама, высосав из него все соки, оставив висеть только тонкие волокна. Я снова положила этот кусок в рот, так и не ответив на вопрос бабушки, и стала жевать кожуру плода. Бабушка улыбнулась и сказала:

– Иди возьми себе ложку на кухне.

Я стараюсь беспрекословно исполнять команды бабушки. Я поспешила на кухню, совсем забыв о самом манго.

На кухне я увидела Сурейду (именно таким было её настоящее имя, которое бабушка несколько переиначила, следуя своей манере изменять имена или названия вещей, которые ей было сложно произносить: она переделывала имя так, чтобы оно стало похожим на что-то ей хорошо известное, и то, чего бы она не забыла. А «сарруд» – это небольшой круглый коврик, сделанный из пальмовых листьев). Она стояла перед зажжённой газовой плитой. Аромат горящих угольков царил повсюду, и Сурейда уже почти взяла щипцами горящий камушек, чтобы поднять и положить его в курильницу для благовоний, и тут я подбежала к ней, чтобы выдвинуть ящик тумбочки, всё ещё продолжая пережёвывать манговую кожицу. Но тут я остановилась.

– Сурейда! Открой дверцу, пожалуйста, мне нужна маленькая ложка.

– Разве ты не видишь, что я занята?!

Я ненавидела просить что-либо у этой Сурейды! Она не слушала или даже не пыталась вникнуть в то, что я ей говорила.

Взглянув на неё, я ответила ей:

– У меня руки грязные.

Она искоса посмотрела на меня, и что-то непонятно пробормотала на филиппинском языке. Я знала точно, что она не выполняет указания в принципе, и потому никак не могла понять, как же она жила с моей бабушкой, любая из фраз которой всегда звучала в повелительном приказном тоне. Но Сурейда послушала меня и, приоткрыв шкафчик и вытащив из него большую столовую ложку, протянула её мне… но я отказалась! Мне самой уже удалось втиснуть голову между нею и открытым ящиком, да и времени объяснять у меня, собственно говоря, уже и не было вовсе, потому я просто схватила маленькую чайную ложку и вырвала вторую ложку из руки Сурейды, всё ещё продолжающей что-то привычно ворчать. Но я не обращала никакого внимания на то, что она говорила, я понимала главное: манго ждёт меня!

Два лёгких прыжка, и я оказалась снова у бабушки. Но вдруг… Казалось, что большего ужаса я и не могла испытать: мои ноги остановились, как вкопанные, я застыла на месте, мою голову захватили чёрные мысли… Как?! Как могла моя бабушка есть то, что так хотела съесть я, – пусть даже я и не сказала, как сильно мечтала об этом манго!

– Это манго немного кисловатое… Да и косточка мягковата ещё, – c этими словами бабушка посмотрела на меня, держа косточку в руках, и добавила:

– Вот тебе, – произнесла она, потянувшись за тарелкой и передав её мне: у меня в руках теперь оказалась тарелка с двумя полными половинками манго.

Глубоко выдохнув, я перевела дух и улыбнулась ей такой широкой улыыыбкой: и как это мне показалось, что бабушка съела манго вместо меня?.. И я набросилась на манго! Начав с той половинки, что похожа на маленький стаканчик, я стала поедать мякоть манго, упиваясь соком, подобно тому, как пьют сок из стакана, быстрыми жадными глотками, ведь самое вкусное было ещё впереди! Затем, повернувшись, я принялась за вторую половинку фрукта с торчащей из него косточкой. Двумя движениями я облизала косточку, как мороженое, и затем стала чайной ложкой вынимать мякоть вокруг косточки. Так, прорыв ложкой несколько борозд, я бросила ложку на тарелку и стала лизать косточку, упиваясь её сладостью… Я переживала самые чудесные моменты, представляя себе, что у меня в руках не просто манго, а манговое мороженое!

Бабушка подобрала маленький кусочек манго, который я не заметила, и одним движением забросила его себе в рот, пережевывая, но вдруг остановилась, будто вспомнив о чём-то важном:

– На, держи. И сохрани косточку. Уж очень хороший вкус у этого манго.

Я продолжала наслаждаться манго, однако после того, как поняла, что бабушка сказала, спросила её:

– А зачем оставлять косточку, бабушка?

Она не ответила мне, но её взгляд был проникнут бесконечной нежностью. Улыбнувшись, она ополоснула руки, взяла свою палку и перед тем, как опереться на неё, вытянула её и подхватила ею синий пластиковый пакет. Взяв его левой рукой, она ухитрилась той же рукой схватить палку, опираясь на подушку, затем приподнялась, и, придерживаясь правой рукой за стену, полностью выпрямилась и встала.

– Ну, с Божьей помощью! – тихо сказала бабушка, словно говорила сама с собой.

Я продолжала наблюдать, как бабушка поднимается и выпрямляется во весь рост. Она раскрыла пакет и всмотрелась в него, и, я не знаю, о чём она подумала в эти секунды: она несла его, держа левой рукой, а затем взялась правой рукой за палку, опёрлась на неё, бросила пакет недалеко от меня со словами:

– Вот, возьми. Отдай это Ахмаду, когда он придёт. Пойду помолюсь… Ты уже молилась?

Я, с лицом, перепачканным манго, утвердительно закивала ей. Это было самым быстрым и лучшим способом ответить на любой вопрос, касающийся молитвы, чтобы избежать гнева бабушки. Я открыла пакет и обнаружила его полным сахарных леденцов, которые бабушка обычно покупала нам каждый раз, когда ездила на рынок в порт за овощами и фруктами. Мне показалось, что леденцов было очень много, что означало, что я могла бы взять немного и моим сёстрам Мире и Майсе.

Обратив внимание, что пакет весь испачкался манго от моих рук, я оставила пакет и вернулась, чтобы окончательно разделаться с косточкой, и попробовала найти причину, по которой бабушка хотела бы сохранить что-то такое, как эта косточка. Я поспешила к ней в ванную комнату и быстро вымыла руки и косточку. Возвратившись назад за пакетом, с косточкой в руке, испугавшись просто оставить её на тарелке, чтобы Сурейда не выкинула её вдруг в мусор, я последовала за бабушкой в её комнату. Сейчас дверь её была открыта как обычно, и бабушка ещё была в ванной комнате, поэтому я просто положила косточку на столик рядом с её кроватью.

3

Обычно бабушка днём не зажигала лампу в своей комнате, большое окно всегда пропускало внутрь дома достаточно солнечного света. Взглянув в окно, я вскочила на кровать, чтобы открыть его, и попыталась, насколько смогла, взобраться повыше. У меня получилось вскарабкаться на окно, и это на самом деле не потребовало от меня особых усилий.

Иии..

Хоп! – и я уже на окне.

Меня всегда охватывало особенное чувство от таких побед, когда удавалось залезть на окно, не побоявшись с него упасть. За стеклянным окном была металлическая решётка, чтобы никто не мог забраться внутрь дома – или сбежать из него, чтобы гулять без спросу. Решётка состояла из многих ячеек, легко вмещающих часто наведывающихся сюда небольших птичек, прилетающих, наверное, чтобы почирикать и стремительно улететь прочь. А после одной птички всегда прилетает другая и садится в другую ячейку и так далее…

А уж окно в комнате моей бабушки могло вместить даже не одну, а много птиц сразу, и даже пчелиный рой, который старательно производил мёд, почти всегда вытекавший, оставляя за собой сладкие следы на стекле. Размера ячейки хватало и для кошки, спящей со своими котятками, и конечно же, в эти ячейки, как казалось, могла пролезть и я!

Чтобы удостовериться, что этого пространства мне точно хватит, я должна была закрыть окно за собой и оказаться зажатой между стеклом и чёрной металлической решёткой. Однако в тот момент, когда я уже было начала закрывать окно за собой, мне помешал пакет с леденцами. Он стучал по стеклу, будто напоминая о своём присутствии, и я, управившись с окном, открыла пакет и вытащила один леденец. Обёртка была такой блестящей, и я бросила леденец в рот, наслаждаясь его вкусом, и затем развернулась лицом к саду перед домом.

Стоя в таком изолированном от всего внешнего мира положении между оконными рамами, я стала прислушиваться к звукам природы снаружи, даже не отвлекаясь на звуки, доносящиеся из дома, вроде бормотания, громыхания или бульканья… Тут, внутри окна, я могла различать и едва уловимый свист цикад, и кудахтанье куриц, наперегонки носящихся повсюду, и рычанье автомобилей, проезжающих мимо дома.

Ухватившись руками за чёрную решётку, я попыталась протиснуться лицом внутрь, однако это оказалось невозможным, и на моём лице появилось пятнистое грязное круглое кольцо с носом посередине!

Тут я увидела нашего работника Абдуррахмана, возвращающегося с молитвы, и поспешила вытянуть правую руку через одно из отверстий, но та застряла из-за болтающегося на ней пакета. Тогда я, выдернув одну руку обратно, вместо неё просунула в отверстие левую руку и стала махать ею Абдуррахману, зовя его по имени. Он увидел меня и, помахав в ответ, улыбнулся.

Но тут мне вдруг почудилось, будто на правой руке Абдуррахмана… шесть пальцев вместо пяти! И они все машут мне! Я поспешила вытащить руку, ужасно испугавшись… Эта страшная рука – казалось, что к ней я испытывала гораздо больший страх, чем, пожалуй, к самому Абдуррахману, ведь этот шестой палец на его правой руке… Это действительно выглядело устрашающе! Казалось, что добавочный палец, будто выросший из сустава большого пальца, торчал, словно какой-то зреющий плод… Я сильно-сильно зажмурилась, закрыв глаза, и затем быстро раскрыла их, чтобы пересчитать собственные пальцы и убедиться, что их всего пять, как и должно быть на самом деле, и у меня нет лишнего пальца или каких-либо признаков его появления из любого из суставов!

И вдруг!!!

Окно раскрылось позади меня, и бабушка с криками стала прогонять меня:

– Слезай давай! Слезай же!.. Сколько раз я говорила тебе – не влезать на это окно и не втискиваться туда?! А если бы оно захлопнулось совсем, и ты бы не смогла его открыть?.. Да что же это такое-то, Господи Боже мой..!

В тот же момент я по-настоящему осознала, что моя бабушка, с засученными после омовения рукавами, c хмурым выражением лица, просто-напросто лишила меня любой возможности побега или спасения. Я была похожа на кошку, которая не понимает, куда ей прыгать, чтобы сбежать – вправо или влево, будучи пойманной мной вчера на углу задней стены дома.

– Слезай же, говорю тебе. Не сбежишь! – стояла на своём бабушка.

Тогда я, спрыгнув с окна на кровать, скатилась на пол. Бабушка совершенно никаким образом не могла наклониться, чтобы меня схватить, и я со всех ног ринулась из её комнаты, чуть не проглотив со страху леденец. Но, остановившись посреди залы, подумала:

«Ааах! Я не помолилась!..»

Вбежав в ванную комнату, я открыла кран с водой, и наскоро принялась омывать руки и лицо перед молитвой, не зная, как нужно это делать правильно, но всё же старалась делать это так, как делает моя мама или кто-то из её сестер. Я в совершенстве владела мастерством имитации, и, быстро омыв руки, лицо, вытерев голову, закрыла кран и направилась к ванне, приподняв полы своей синей c розовыми полосками одежды с подбоем, испачканным от прыжков босиком, игр и уличной беготни. Я присела на край ванны рядом с краном и повернула его: вода полилась водопадом мне на ноги, будто стараясь их поглотить.

– Что ж это за напасть-то?! – закричала я в лицо бурлящему потоку передо мной. Однако он всё не иссякал. Я быстро повернула кран, однако вода продолжала извергаться из жерла крана, бурля и шипя! Я поспешила исправить ситуацию и, лишь услышав звук последних нескольких падающих капель, посмотрела на себя и, всхлипнув, сказала:

– Ах! Ну, теперь мама точно будет меня бранить!

Я увидела, что мои тонкие белые панталоны с серыми краями, промокнув, на правой ноге прилипли к коленке, сейчас я отчётливо могла различить тот недельной давности синяк, который получила, поскользнувшись и покатившись с каменного уступа, когда убегала от баклана на берегу.

Я уже было решилась умыться, но затем передумала: какой смысл в этом сейчас, ведь я у бабушки, и меня никто тут не накажет!

Повернувшись и вынув мокрые ноги из ванны, всё ещё сидя на месте, я посмотрела на стены ванной комнаты, выложенные рядами импортного нильского кирпича c белыми цветами, однако меня совершенно не волновали эти цветы. Что мне на самом деле было важно в этот момент, – это угол между боковой частью ванны и нижней частью раковины, где три кирпича были выложены, пожалуй, не так ровно, как другие (возможно, ввиду узости этого места). Кирпичи, разделённые на неравные кусочки, были выложены не пропорционально другим участкам, да ещё и с каплями краски или клея между друг другом. Я не видела в этом никакой нелепости, мне всегда это место казалось «предметом искусства». Моё воображение дополняло то, что видели там мои глаза: передо мной представал музыкант в красивом фраке, сидящий перед большим роялем, вместо человеческой головы у него – голова волка, а внизу прятался кто-то, похожий на маленького медведя, а ещё там был будто бы человек с большой тенью, пытающийся вырваться из этого угла…

– Так, мне нужно пойти помолиться! Вспомнила!

Я вернулась в комнату бабушки, которая всё ещё лежала, полусогнувшись, на молельном коврике: я не знала, она уже завершает молитву или только начала её. С самого детства я помню бабушку сидящей на полу: на её голове всегда был молельный платок, который она использовала как покрывало, накрывая им ноги, сидя, хотя долго сидеть ей было очень трудно. Голос бабушки по природе своей всегда был очень звонким, поэтому, если даже она пыталась произносить слова молитв шёпотом, я всё равно отчётливо слышала, как она читает их нараспев:

– «Он думает, что богатство увековечит его».

Услышав, я поняла, что она всё ещё молится (на самом деле, мне было достаточно легко выучить наизусть суру «Аль-Хамза», которую бабушка читала постоянно). Обернувшись, я увидела перед собой открытое окно, но, даже оказавшись вблизи него, не смела запрыгнуть на кровать и затем взобраться на стену, чтобы добраться до окна, потому что этим я могла бы вызвать гнев бабушки, – что уже было сродни наказанию, даже если бабушка была обращена лицом во время молитвы в направлении киблы (то есть, в сторону Священной Каабы в саудовском городе Мекка).

Тут до моих ушей донесся звук чьих-то шагов.

– Наверно, это Абдуррахман! – догадалась я, а затем услышала, как он поставил блюда с едой перед нашей дверью.

– Кошки! – неожиданно подумалось мне, и я вспомнила, что мы должны успеть занести тарелки в дом всегда до того момента, как уличные кошки добегут до них! Охх, уж они-то знают время обеда!

В спешной попытке заполучить блюда с едой и забрать их внутрь дома до того, как до них доберётся Сурейда, я побежала, но, лишь открыв дверь и сильно зажмурившись от ослепивших меня солнечных лучей, отражающихся от поверхности двора перед домом, и заслонив лицо левой рукой, я остановилась у лестницы, где Абдуррахман оставил большое блюдо, под крышкой которого я ожидала увидеть белый рис, в то время как на маленьком блюде, как мне казалось, должна была оказаться копчёная белая рыба бадах, потому что моя бабушка никак не могла обойтись без этого яства, что бы ни происходило.

На последней тарелке, закрытой фольгой – и в этом я была полностью уверена – лежала рыба, приготовленная на огне.

«Это рыба нессер, точно!» – сказала я про себя уверенно, так как издалека уловила её приятный вкусный аромат. Остановившись у тарелки, молча и не двигаясь, не дотронувшись до неё (хотя хотела это сделать изначально), я смотрела теперь только на большую кошку: эта самая кошка жила в нашем районе с самого её рождения.

Но кошка, даже не обратив особого внимания на моё присутствие и смерив меня взглядом, полным безразличия и пренебрежения, двинулась мне навстречу. Несмотря на её размер и даже некую полноту, шла она так, что шаги её казались очень лёгкими, размеренными и плавно продолжающими друг друга – как по высоте, так и мерности.

Улыбнувшись ей, я спросила:

– Откуда ты знаешь, когда нужно приходить?!

Тут мне вдруг пришло на ум, что у неё ведь даже нет часов, на которые бы она могла взглянуть и понять: «Вот оно! Пришёл тот самый час!». Однако я вовсе не была уверена и в том, что она единственная из всех кошек в нашем районе, которая чувствует запах «вкусного часа», в чём я, конечно, её нисколько не виню, ведь все жители нашего квартала – выходцы из рыбацких семей, а мы, дети, всё время играем во дворе, забывая о пустоте наших желудков, лишь до того момента, как в воздухе подвиснет едва уловимый аромат приготовленной на огне рыбы, заполняя собой всей углы и переулки квартала.

«Кис-кис-кис-кис! Кис! Приходи кушать! Ну ей-богу, этой кошке не нравится жареная рыба! Чего же ты ждёшь?!»

Тут бабушка стала кричать мне из окна. Я наклонилась к кошке и придвинула тарелку с рыбой внутрь со всей силы так, что она оказалась в доме.

Вцепившись руками в маленькую тарелку и приподняв её, я начала толкать большую тарелку пальцами своих босых ног, чтобы разом всё затащить в дом, но тут я остановилась и ещё раз взглянула на кошку, которая уже не двигалась. Я поняла пронзившее её чувство горя от потери сегодняшнего ужина!..

И в то самое мгновение мне вдруг представилось, как могла бы я взять эту жареную рыбу и кинуть её ей. Но я боялась, что бабушка увидит это и снова станет кричать на меня.

Я не могла зайти в дом, чувствуя пристальный взгляд кошки, однако вскоре она, изобразив недовольство и скуку, сладостно зевая – причём так широко, что её голова и нижняя челюсть, казалось, вот-вот отделятся друга от друга, – прыгнула в самую глубь тени лимонных деревьев, росших перед входом в бабушкин дом.

И как же быстро она смогла задремать там в прохладной тени! Мне тотчас же представилось, как если бы я была кошкой и могла засыпать где хочу, и когда хочу! Сурейда же, как обычно, вырвала тарелку из моих рук и, недовольно ворча, взяла всю еду и унесла её в кухню, – чего я даже и не заметила…

Ах, бедняжка Сурейда, она работает и всегда недовольна тем, чем занята. Иногда мне даже казалось, что ей не нравится ничего из того, что приходилось делать… Оставив её, я вернулась в комнату бабушки.