Текст книги "Сорняк, обвивший сумку палача"

7

Голубятня представляла собой произведение искусства. По-другому не скажешь, и я совершенно не удивлюсь, если услышу, что «Национальный Трест»[30]30
  «Национальный трест» – организация по защите и охране природных и культурных памятников в Англии, Уэльсе и Северной Ирландии.


[Закрыть] положил на нее глаз.

Именно от этого выдающегося образчика архитектуры ферма «Голубятня» получила свое название. Это высокая круглая башня из древних кирпичей оттенка увядшей розы, но при этом среди них нет двух одинаковых. Построенная в эпоху королевы Анны, некогда она использовалась для разведения голубей к фермерскому столу. В те дни ножки маленьких голубей ломали, чтобы они оставались в гнездах и толстели (этот факт почерпнут из кухонной болтовни миссис Мюллет). Но времена изменились. Гордон Ингльби был алчным любителем голубей, и птиц, обитавших в башне в этом столетии, скорее пестовали, чем окунали в кипяток. По уикендам он отправлял их железной дорогой куда-то в отдаленные места Англии, где их отпускали, и они сразу же летели обратно на ферму «Голубятня». Здесь их встречали тиканье замысловатых механических часов, много ласки и нежных слов и изобилие зерна.

Во всяком случае, так шли дела, пока крошку Робина Ингльби не нашли повешенным за шею на виселице в лесу Джиббет. С тех пор, за исключением нескольких диких экземпляров, на ферме «Голубятня» больше не осталось голубей.

Бедняжка Робин, он был моим ровесником, и мне было трудно поверить, что кто-то настолько юный может на самом деле умереть. Тем не менее это факт.

В деревне чем больше замалчивают, тем больше слухов ходит, и я помнила тайные разговоры, захватившие в то время Бишоп-Лейси, накатывавшиеся, словно прилив на деревянный пирс.

«Говорят, малыш Робин покончил с собой». «Робина Ингльби убили его родители». «Паренька прикончили сатанисты. Помяните мои слова…»

Большинство этих предположений доносились ко мне со слов миссис Мюллет, и сейчас я думала о них, приближаясь к башне и изумленно разглядывая множество отверстий в ней.

Подобно монаху, который именовался лектором в средневековых монастырях, Даффи часто читала нам вслух за едой. Недавно нас угощали описаниями из книги Генри Сэвиджа Лэндора[31]31
  Генри Сэвидж Лэндор (1865–1924) – известный английский путешественник и художник, прославившийся путешествиями по экзотическим странам. Он бывал в Персии, России, Японии, Корее, Тибете, Китае, Африке и т. д.


[Закрыть] «Через земли обетованные» – башен молчания в Персии, на вершинах которых парсы[32]32
  Парсы – этноконфессиональная группа последователей зороастризма иранского происхождения, обитающая в Южной Азии.


[Закрыть] хоронили своих умерших в положении сидя, подпирая палкой подбородок, чтобы сохранить вертикальное положение. Когда вороны, бранясь, собирались над телом, считалось билетом в рай, если сначала выклевывали правый глаз. Если левый – это было не настолько благоприятным.

Я не могла не думать сейчас об этом и о рассказе автора о любопытных круглых голубиных башнях Персии, в центре которых располагалась глубокая яма для сбора гуано, производство которого было единственной причиной для разведения птиц.

Может ли существовать, задумалась я, некая странная связь между башнями, птицами, смертью и разложением? Когда я на миг остановилась поразмышлять на эту тему, из башни донесся специфический звук.

Сначала я приняла его за клекотание и перекличку голубей высоко над моей головой. Или это ветер?

Звук казался слишком монотонным для того или другого, усиливаясь и затихая, словно призрачная авиационная сирена, почти на грани слышимости.

Покосившаяся деревянная дверь была приоткрыта, и я обнаружила, что легко могу пройти в пустую середину башни. Сорока потерлась о мои щиколотки и скрылась в темноте в поисках мышей.

Сильное зловоние этого места ударило меня по лицу: безошибочный химический запах голубиного помета, из которого великий Хамфри Дейви путем дистилляции выделил углекислую соль аммиака с осадком карбоната извести и поваренной соли, открытие, которое я как-то подтвердила опытом в своей химической лаборатории в Букшоу.

Высоко над моей головой бесчисленные лучи солнца, проникавшие сквозь отверстия, испещряли изогнутые стены пятнами желтого света. Как будто я вступила в дуршлаг, через который какой-то гигант процеживал бульон.

Здесь, внутри, звук шагов был еще громче – водоворот шума, усиленного закругляющимися стенами, центром которого была я. Я не смогла никого дозваться, даже если б осмелилась.

В середине помещения, насаженные на древний столб, были передвижные леса, что-то вроде библиотечной лестницы, должно быть, когда-то это приспособление использовали, чтобы подниматься под купол к птичкам.

Эта штука ужасающе застонала, когда я ступила на нее.

Я поднималась вверх дюйм за дюймом, цепляясь за жизнь, расставив руки и ноги и делая невозможно гигантские шаги с одной поперечины на другую. Я взглянула вниз только один раз, и у меня закружилась голова.

Чем выше я взбиралась, тем громче становился причитающий звук, его эхо сливалось в хор голосов, казалось, объединившийся в каком-то безумном высоком плаче.

Надо мной, слева, находилось сводчатое отверстие, выходившее в нишу, бóльшую, чем остальные. Поднявшись на цыпочки и ухватившись за каменный выступ, я смогла подтянуться вверх до того, что мои глаза оказались на уровне пола этого грота.

Внутри, спиной ко мне, на коленях стояла женщина. Она пела. Ее тонкий голос отражался от кирпичей и кружился вокруг моей головы:

 
The robin’s gone afloat.
The wind that rocks him to and fro
With a soft cradle-song and slow
Pleases him in the ebb ans flow,
Rocking him in a boat[33]33
Дрозд уплыл.Ветер, укачивавший егоНежной колыбельной, медленно,Радует его приливом и отливом,Укачивая его в лодке.Стихи Кэтрин Тайнон

[Закрыть].
 

Миссис Ингльби!

Перед ней на перевернутой коробке горела свеча, добавляя запах дыма к удушающей жаре маленькой каменной пещерки. Справа стояла черно-белая фотография ребенка – ее мертвого сына Робина, счастливо улыбавшегося в камеру, с гривой светлых волос, выгоревших почти добела на солнце давно минувших летних дней. Слева, на боку, словно ее вытащили на пляж, чтобы почистить от налипшей грязи, лежала игрушечная лодка.

Я задержала дыхание. Она не должна знать, что я здесь. Я медленно спущусь и…

Мои ноги задрожали. Мне особо не за что было зацепиться, и кожаные подметки плохо держались на разрушающейся деревянной перекладине. Когда я начала соскальзывать назад, миссис Ингльби снова завела свой плач, на этот раз другую песню и, странно, другим голосом: грубым, хулиганским, пиратским бульканьем:

 
So, though bold Robin’s gone,
Ye t his heart lives on,
And we drink to him with three times three[34]34
Итак, хотя смелый Робин покинул нас,Его сердце продолжает жить,И мы выпьем за него три раза по три.Автор неизвестен

[Закрыть].
 

И она издала жуткий гнусавый смешок.

Я снова поднялась на цыпочки, как раз вовремя, чтобы увидеть, как она вынимает пробку из высокой прозрачной бутылки и делает быстрый резкий глоток.

С длинным вздохом, содрогнувшись, она засунула бутылку под кучу соломы и зажгла новую свечу от слабого огонька той, что уже догорала. Капая воском, она поставила ее рядом с ее использованной компаньонкой.

Теперь она затянула новую песню, на этот раз более минорную; пела медленнее, как будто это заупокойная месса, произнося каждое слово с ужасной, преувеличенной отчетливостью:

 
Robin-Bad-fellow, wanting such a supper,
Shall have his breakfast with a rope and butter
To which let all his fellows be invited
That with such deeds of darkness are delighted[35]35
Робин Плохой парень, так хотевший поужинать,Получит завтрак с веревкой и маслом,На который пригласим всех его друзей,Радующихся таким темным делишкам.Английская народная баллада

[Закрыть].
 

Веревка и масло? Темные делишки?

Я вдруг осознала, что у меня волосы встали дыбом, как произошло, когда Фели провела черной эбонитовой расческой по своему кашемировому свитеру и затем поднесла ее к моему затылку. Но пока я пыталась прикинуть, как быстро сумею спуститься по деревянным лесам и убежать, женщина проговорила:

– Входи, Флавия. Входи и присоединяйся к моему маленькому реквиему.

Реквиему? – подумала я. Я действительно хочу вскарабкаться в каменную клетку к женщине, которая в лучшем случае слегка пьяна, а в худшем – маньячка с манией убийства?

Я подтянулась внутрь во мрак.

Когда мои глаза привыкли к свету свечей, я увидела, что она одета в белую хлопчатобумажную блузку с короткими пышными рукавами и по-крестьянски глубоким вырезом. С иссиня-черными волосами и яркой широкой юбкой в складку ее легко можно было принять за гадалку-цыганку.

– Робин покинул нас, – сказала она.

Эти три слова чуть не разбили мое сердце. Как остальные в Бишоп-Лейси, я всегда думала, что Грейс Ингльби живет в собственном изолированном мире, мире, где Робин все еще играет на грязном дворе, преследуя наседок от забора до забора и время от времени забегая на кухню выпросить конфету.

Но это неправда: она стояла, как и я, рядом с маленьким надгробием на церковном кладбище Святого Танкреда и читала простую надпись: «Робин Теннисон Ингльби, 1939–1945, покойся с Богом».

– Робина больше нет, – снова сказала она, и теперь это прозвучало словно стон.

– Да, – ответила я, – я знаю.

Частицы пыли парили, словно крошечные миры, в тонких лучах солнечного света, пронизывавших темноту помещения. Я уселась на солому.

Стоило мне это сделать, как голубь сорвался из гнезда и вылетел сквозь маленькое сводчатое окно. У меня чуть сердце не остановилось. Я думала, голубей давно нет, и чуть не села на глупое создание.

– Я повезла его на берег моря, – продолжала Грейс, поглаживая лодочку и не обратив внимания на птицу. – Робин любил море, видишь ли.

Я подтянула колени под подбородок и обвила ноги руками.

– Он играл в песке. Построил песчаный замок.

Повисло долгое молчание, и я увидела, что она уплыла куда-то в своих мыслях.

– У вас есть мороженое? – спросила я, как будто это самый важный вопрос в мире. Я не могла думать больше ни о чем.

– Мороженое? – Она кивнула. – Оно продавалось в бумажных стаканчиках… маленьких заостренных бумажных стаканчиках. Мы хотели ванильное – мы оба любили ванильное, Робин и я. Забавно, хотя… – Она вздохнула. – Когда мы ели его, чувствовался привкус шоколада… как будто они плохо сполоснули ложку.

Я кивнула с умным видом.

– Такое иногда случается, – заметила я.

Она протянула руку и снова коснулась кораблика, проведя пальцами по его гладкому раскрашенному корпусу. И затем задула свечу.

Мы немного посидели в молчании посреди капелек света, просачивавшегося в красную кирпичную пещеру. Должно быть, так выглядит утроба, подумала я.

Горячо. В ожидании чего-то, что должно случиться.

– Зачем ты здесь? – наконец спросила она. Я заметила, что она больше не глотала звуки так, как раньше.

– Викарий прислал пару человек разбить лагерь на поле Джубили. Попросил меня показать им дорогу.

Она сдавила мою руку.

– Гордон знает? – требовательно спросила она.

– Думаю, да, – ответила я. – Он сказал викарию, чтобы они обосновались в конце тропинки.

– В конце тропинки… – Она издала длинный медленный вздох. – Да, это будет хорошо, не так ли?

– Это странствующий кукольный театр, – сказала я. – «Куклы Порсона». Они ставят спектакль в субботу. Викарий их попросил. Их фургон сломался, понимаете, и… – Меня охватил внезапный приступ вдохновения. – Почему бы вам не прийти? – предложила я. – Вся деревня будет там. Вы могли бы сесть рядом со мной и…

Миссис Ингльби в ужасе уставилась на меня.

– Нет! – сказала она. – Нет! Я не могу.

– Возможно, вы и мистер Ингльби придете вместе и…

– Нет!

Она вскочила на ноги, подняв густое облако пыли, и несколько секунд, пока оно не улеглось, мы не шевелились, словно фигурки в стеклянном шаре.

– Тебе лучше уйти, – внезапно сказала она хриплым голосом. – Пожалуйста, уходи.

Не говоря ни слова, я на ощупь пробралась к отверстию, глаза слезились от пыли. С удивительной легкостью я спустилась на деревянную перекладину и продолжила длинный путь вниз.

Должна признаться, что мне в голову пришла мысль о Джеке и бобовом зернышке.

Двор фермы был пуст. Дитер ушел к реке вместе с Рупертом и Ниаллой, сейчас они, должно быть, уже разбили лагерь. Если мне повезет, я как раз успею на чашку чаю. У меня было такое ощущение, будто я была на ногах всю ночь.

Который час, кстати?

Господи, ослепи меня вилкой для рыбы! Поезд тети Фелисити прибывает в пять минут одиннадцатого, и я совершенно забыла о ней! Отец отдаст мои кишки на подвязки!

Даже если тетушка Фелисити еще не дымится на платформе с пеной у рта, каким же образом я попаду в Доддингсли? От фермы «Голубятня» это добрых шесть миль птичьего полета, а у меня, насколько я знаю, крылья пока не отросли.

Я неслась по тропинке, размахивая руками, словно мельница, как будто это могло добавить мне скорости. К счастью, дорога все время шла под гору, и внизу я видела фургон Руперта, припаркованный под ивами.

Дитер открыл капот «остина» и копался в его внутренностях. Ниалла развешивала рубашку на кустах для просушки. Гордона Ингльби нигде не было видно, Салли Строу тоже.

– Первый шанс вырваться на солнышко, который мне подвернулся, – сообщила мне Ниалла. – Дитер занимается мотором. Что тебя так задержало?

– Который час? – взмолилась я.

– Откуда мне знать, – ответила она. – Только у Руперта есть часы, а он куда-то ушел.

Как он вечно делает. В действительности она не произнесла эти слова, но подтекст был так ясен, словно она прокричала это с верхушки Биг-Бена.

– Дитер? – позвала я.

Дитер покачал головой.

– Извините. Мне так долго запрещалось иметь часы…

– Простите, – перебила его я, – но мне надо встретить поезд.

Не успели они ответить, как я уже неслась по бечевнику на полной скорости. Легкая пробежка вдоль старой насыпи, окаймлявшей южный край поля Джубили, – и, удивительно, через несколько минут я уже прыгала по каменной дорожке к церковному кладбищу.

Часы на церковной башне показывали двадцать минут четвертого, что было невозможно. Чертова штука, вероятно, остановилась еще во времена правления Генриха VIII, и никому не было дела до того, чтобы снова ее завести.

«Глэдис», мой верный бойскаут, была точно на том месте, где я оставила ее, рядом с приходским залом. Я рванула в Букшоу.

Когда я проезжала угол Спиндл-лейн, часы, вмонтированные в стену «Тринадцати селезней», показали, что сейчас либо полдень, либо полночь. Боюсь, что я не сдержала ругательства.

Выехав из деревни, я летела как ветер на юго-запад к Букшоу, пока не достигла Малфордских ворот, где меня ждал Кларенс Мунди, опираясь на крыло автомобиля и жадно затягиваясь сигаретой. Судя по снегопаду окурков на дороге, это явно была не первая.

– Привет, Кларенс, – поздоровалась я. – Который час?

– Десять сотен часов, – ответил он, глянув на затейливые военные наручные часы. – Скорее садись.

Он включил сцепление, пока я усаживалась, и мы рванули, как ракета.

Пока мы неслись по дорогам вдоль изгородей, Кларенс работал с рычагом переключения скоростей, словно заклинатель змей с упрямой коброй, каждые несколько секунд сжимая головку рычага и переводя ее в новое положение. За окном пейзаж превращался во все ускоряющееся расплывчатое зеленое пятно, пока мне не захотелось крикнуть: «Ура!», но я сдержалась.

Во время войны Кларенс управлял гигантскими аэропланами «Сандерленд», бесконечно патрулируя обширную Атлантику в поисках немецких подводных лодок, и, когда мы практически летели между теснящимися изгородями, он, кажется, все еще представлял, что управляет одним из этих бегемотов. В любой момент, думала я, он может наклонить руль на себя, и мы поднимемся в воздух. Возможно, на пути в летнее небо мы даже заметим Харриет.

До того как выйти замуж за отца, Харриет пилотировала свой собственный хэвилендовский двухместный самолет, который она назвала «Голубым призраком», и я иногда представляла, как она летит одна в солнечном свете, ныряя в облака и выныривая из них, в компании одного лишь ветра.

Кларенс затормозил юзом у одного края платформы Доддингсли в тот момент, когда поезд приблизился к другому.

– Пять минут одиннадцатого, – сказал он, взглянув на часы. – Минута в минуту.

Как я и предвидела, первым пассажиром, вышедшим из вагона, оказалась тетушка Фелисити. Несмотря на жару, она была одета в длинную светлую автомобильную куртку и большой шлем от солнца, завязанный под подбородком широкой голубой лентой. Разные предметы топорщились от нее во всех направлениях: шляпные булавки, ручки зонтов, свернутые в трубочку журналы, газеты, трости-сиденья и тому подобное. Она напоминала ходячее птичье гнездо или, скорее, передвижной стог сена.

– Возьми мой багаж, Кларенс, – сказала она, – и осторожнее с крокодилом.

– С крокодилом? – уточнил Кларенс, подняв брови.

– С сумкой, – пояснила тетя Фелисити. – Новой, из «Хэрродс», и я не хочу, чтобы ее испортил неуклюжий сельский житель на какой-то забытой богом железнодорожной станции. Флавия, – добавила она, – ты можешь понести мою грелку.

8

Доггер встретил нас у парадного входа. Он выудил тряпичный кошелек для монет из кармана и вопросительно поднял брови в адрес Кларенса.

– Два шиллинга, – сказал Кларенс, – дорога туда и обратно плюс ожидание.

Пока Доггер отсчитывал деньги, тетушка Фелисити откинулась назад, рассматривая фасад дома.

– Шокирует, – заметила она. – Это место становится все более запущенным прямо на глазах.

Я не была в настроении говорить ей, что, когда дело касается расходов, отец заходит в тупик. Дом принадлежал Харриет, которая умерла молодой, неожиданно, не позаботившись оставить завещание. Теперь, из-за того, что отец именовал «затруднениями», маловероятно, что мы сможем еще долго оставаться в Букшоу.

– Отнеси сумки в мою комнату, Доггер, – распорядилась тетушка Фелисити, возвращая взор на землю, – и осторожно с крокодилом.

– Да, мисс Фелисити, – сказал Доггер, уже взяв по ивовой корзине под мышки и по чемодану в каждую руку. – «Хэрродс», полагаю.

– Тетя Фелисити приехала, – сказала я, проскользнув на кухню. – Почему-то мне не очень хочется есть. Думаю, я сделаю себе сэндвич с латуком и перекушу в комнате.

– Вы не сделаете ничего подобного, мисс, – заявила миссис Мюллет. – Я сделала чудесный заливной салат со свеклой и тому подобным.

Я скорчила жуткую гримасу, но, когда она неожиданно взглянула на меня, я припомнила уловку Ниаллы и умно превратила гримасу в зевок, прикрыв рот ладонью.

– Извините. Я рано встала сегодня, – сказала я.

– Я тоже. Сочувствую.

– Я была на ферме Ингльби, – поделилась я.

– Я слышала, – заметила она.

Чтоб ей в камень превратиться! Хоть что-то ускользает от ушей этой женщины?

– Миссис Ричардсон сказала, что ты помогала этим кукольникам, женщине с иудиными волосами[36]36
  У Иуды Искариота были рыжие волосы.


[Закрыть] и мужчине с негнущейся ногой.

Синтия Ричардсон. Мне следовало догадаться. Присутствие кукольников явно развязало этот поджатый рот-кошелек.

– Ее зовут Ниалла, – сказала я, – а его Руперт. Она довольно милая, вообще-то. Она собирает альбомы с вырезками, во всяком случае когда-то собирала.

– Это все очень хорошо, я уверена, дорогая, но вам следовало бы…

– Еще я видела миссис Ингльби, – продолжила я. – И мы интересно поболтали.

Движения миссис Мюллет замедлились – и вовсе остановились. Она заглотнула наживку.

– Поболтали? С ней? Ха! После дождичка в четверг. Бедняжка, – добавила она запоздало.

– Она говорила о Робине, своем сыне, – сказала я с толикой правды.

– Да ладно!

– Она сказала, что Робина больше нет.

Это было чересчур даже для миссис Мюллет.

– Больше нет? Еще бы, должна я сказать. Он мертв, как дверная ручка, уже лет пять, если не больше. Мертв и похоронен. Припоминаю день, когда его нашли, повешенного за шею в лесу Джиббет. Это был понедельник, день стирки, и я только что развесила гору белья на веревках, когда к калитке подошел Том Бэттс, полицейский. «Миссис М., – говорит он, – вам лучше подготовиться к плохим новостям». «Мой Альф!» – восклицаю я, и он отвечает: «Нет, это юный Робин, сын Гордона Ингльби». И – уфф! – из меня вышел весь воздух. Я подумала, что сейчас…

– Кто его нашел? – перебила я. – Юного Робина, имею в виду.

– Как кто, Безумная Мэг. Она же живет там, в лесу Джиббет. Она заметила что-то под деревом – она не подбирает всякую всячину. Подходит поднять, а это детский совочек, из тех, которые берут на пляж, и рядом жестяное ведерко для песка.

Мать Робина возила его на пляж – чуть не сказала я, но вовремя сдержалась. Я вспомнила, что одна сплетня притягивает другую, «словно мотылька к магниту», как однажды заметила сама миссис Мюллет по совершенно другому поводу.

– И тут она увидела его, подвешенного за шею на той старой виселице, – продолжила она. – Ужасное лицо у него было, говорила она, словно почерневшая дыня.

Я начинала жалеть, что не захватила записную книжку.

– Кто преступник? – открыто спросила я.

– А, – ответила она, – в том-то все и дело. Никто не знает.

– Его убили?

– Возможно, судя по всему. Но должна сказать, что никто не знает наверняка. Они провели дознание в библиотеке – это то же самое, что аутопсия, говорит мой Альф. Доктор Дарби сказал, что мальчика повесили, и это все, что он мог сказать. Безумная Мэг утверждала, что его забрал дьявол, но вы же ее знаете. Они позвали Ингльби и этого немца, который водит их трактор, Дитера, и Салли Строу. Тупые, как ослы, почти все из них. Включая полицию.

Полиция? Разумеется!

Полиция наверняка расследовала смерть Робина Ингльби, и, если моя догадка верна, мой старый друг инспектор Хьюитт имел к этому отношение.

Что ж, инспектор – не совсем старый друг, но я недавно помогала ему в расследовании, когда он и его коллеги оказались в совершенном тупике.

Вместо того чтобы полагаться на деревенские сплетни в изложении миссис Мюллет, я получу факты прямо из первых уст, так сказать. Все, что мне требуется, – это удобный случай прокатиться на велосипеде мимо полицейского участка в Хинли. Я заскочу мимоходом, просто на чашечку чаю.

Проезжая на велосипеде мимо Святого Танкреда, я не могла не задуматься, как дела у Руперта и Ниаллы. Что ж, решила я, тормозя и разворачиваясь, узнать это не займет много времени.

Но дверь приходского зала была заперта. Я потрясла ее как следует и несколько раз громко постучала, но никто мне не открыл. Может, они еще на ферме «Голубятня»?

Я прокатила «Глэдис» по церковному кладбищу к берегу реки и подняла ее, шагая по тропинке из камней. Хотя местами бечевник зарос сорняками и глубоко просел, он быстро привел меня на поле Джубили.

Ниалла сидела под деревом и курила рядом с Дитером. Он вскочил на ноги, завидев меня.

– Я думала, вы в церкви.

Ниалла яростно затушила окурок сигареты о ствол.

– Думаю, нам следовало бы, – сказала она, – но Руперт еще не вернулся.

Очень странно, поскольку Руперт предположительно никого не знает в окрестностях Бишоп-Лейси. Что – или кто? – могли задержать его так надолго?

– Может, он ушел по поводу фургона? – предположила я, обратив внимание, что капот «остина» сейчас закрыт и закреплен на месте.

– Скорее всего, он просто ушел подуться, – заметила Ниалла. – Время от времени он так поступает. Иногда он просто хочет побыть один. Но его нет уже несколько часов. Дитер, кажется, видел, как он шел в том направлении, – добавила она, указывая пальцем за плечо.

Я повернулась и с удвоенным интересом посмотрела в сторону леса Джиббет.

– Флавия, – сказала Ниалла, – оставь его в покое.

Но я хотела видеть не Руперта.

Держась края поля, я могла избегать растущего льна. Я неуклонно двигалась вверх. Для меня подъем незначительный, но для Руперта, с его ногой в железных скобах, должно быть, это было пыткой.

Что же могло заставить его взобраться на вершину холма Джиббет? Взбрело ли ему в голову выгнать Мэг из густых зарослей и потребовать, чтобы она вернула пудру-бабочку Ниаллы? Или он обозлился из-за светловолосой привлекательности Дитера?

Я могла сочинить дюжину подобных причин, но ни одна из них не производила впечатление достаточно здравой.

Надо мной лес Джиббет венчал холм Джиббет, словно зеленая тюбетейка. Когда я приблизилась, а потом вошла под ветки этого древнего леса, это было все равно что оказаться в картине Артура Рэкхема. Здесь, в темном зеленом сумраке, воздух был острым от запаха разложения: грибов и лиственной плесени, черного перегноя, скользкого навоза и коры, разъеденной до пыли жуками. Яркая паутина свисала, словно маленькая решетка, между гнилыми стволами деревьев. Под старыми дубами и покрытыми лишайником грабами из глубоких теней между папоротниками выглядывали колокольчики, и на дальнем конце опушки я заметила пильчатые листья ядовитого пролесника, которые, если погрузить их в воду, выделяют чудесный яд цвета индиго, который я как-то заставила трансформироваться в ярко-красный цвет артериальной крови, просто добавив двухпроцентный раствор соляной кислоты.

Я с удовольствием подумала о том, что аммиак и амиды, производимые глубоким компостом на лесной почве, обеспечивают роскошный пир всеядным плесневым грибкам, превращающим их в азот, который они затем сохраняют в своей протоплазме, подкармливая бактериями. Этот мир казался мне идеальным: мир, где сотрудничество – жизненный факт.

Я сделала глубокий вдох, втягивая резкий кислый запах в легкие и смакуя химическую вонь разложения.

Но сейчас не время для приятных размышлений. Время шло, а мне еще надо было найти дорогу в сердце леса Джиббет.

Чем дальше я забиралась в глубь леса, тем тише становилось. Теперь даже птицы стали сверхъестественно тихими. Этот лес, как сказала мне Даффи, когда-то был королевским, и много лет назад короли Англии охотились здесь на кабана. Впоследствии Черная Смерть забрала жизни большинства обитателей маленькой деревеньки, выросшей на его окраине.

Я слегка вздрогнула, когда высоко надо мной на ветках порывисто зашелестели листья, хотя были ли причиной призрачные королевские охотники, пронесшиеся мимо, или неупокоенные духи жертв чумы, наверняка похороненных где-то поблизости, я не знала.

Я поскользнулась на пригорке и выставила руки в попытке удержаться. Между навозом и мной находился только гнилой ствол поросшего мхом дерева, и я инстинктивно ухватилась за него.

Восстановив равновесие, я увидела, что дерево когда-то было квадратным, а не круглым. Это не ветка и не ствол дерева, а вырезанный кусок древесины, который из-за воздействия погоды стал напоминать что-то вроде серого коралла. Или окаменелой мозговой ткани.

Мое сознание опознало его быстрее, чем я: медленно до меня дошло, что я цепляюсь за остатки старой виселицы.

Это место, где погиб Робин Ингльби.

У меня поднялись волоски на руках, как будто по ним провели сосулькой.

Я отпустила эту штуку и отступила на шаг.

Кроме остова и шатающихся ступенек, мало что осталось от этого сооружения. Время и погода разрушили почти все доски настила, за исключением одной или двух, сократив платформу до нескольких скелетоподобных остатков, торчащих из кустов ежевики, словно кости грудной клетки какого-то великана.

И тут я услышала голоса.

Как я уже говорила, у меня очень острый слух, и, стоя под разрушенной виселицей, я уловила чей-то разговор, хотя звук доносился издалека.

Медленно поворачиваясь на месте и приложив ладони к ушам, словно импровизированные локаторы, я быстро определила, что голоса доносятся откуда-то слева от меня, и осторожными шагами я начала красться в ту сторону, тихо скользя от дерева к дереву.

Внезапно лес начал редеть, и мне пришлось вести себя очень осторожно, чтобы оставаться незамеченной. Выглянув из-за ствола ясеня, я обнаружила, что нахожусь на краю большой лужайки в самом сердце леса Джиббет.

Здесь был разбит огород, и мужчина в ветхой шляпе и рабочей одежде выпалывал мотыгой сорняки между рядами широко посаженных растений.

– Что ж, с этой чертовой грядкой покончено, – говорил он кому-то, кого я еще не увидела.

– … за каждым забором пост… прячутся под каждым чертовым стогом сена.

Когда он снял шляпу, чтобы утереть лицо и макушку цветастым носовым платком, я увидела, что это Гордон Ингльби.

Его губы на обветренном лице были поразительно алого оттенка того, что отец именовал «сангвиническим темпераментом», и я наблюдала, как он вытирает слюну, брызгавшую вместе с его сердитыми словами.

– Ах! Небеса наслали на нас шпионов, – драматично произнес голос другого человека: голос, по которому я сразу же узнала Руперта.

Он сидел, развалившись, в тени за кустом и курил сигарету.

Мое сердце чуть не остановилось в груди! Он меня заметил?

Лучше сохранять тишину, решила я. Не шевелить ни единой мышцей. Если меня поймают, скажу, что пришла искать Руперта и заблудилась в лесу, словно Златовласка. В этом есть что-то правдивое, люди всегда верят сказочным отговоркам.

– Сквайр Мортон снова заезжал на прошлой неделе, болтал о всякой ерунде с Дитером. Хотя больше похоже на то, что вынюхивал.

– Ты умнее большинства из них, Гордон. У них кирпичи вместо мозгов.

– Может, и так, – ответил Ингльби, – а может, и нет. Но, как я тебе уже говорил, это финальная черта. Здесь Гордон заканчивает работу.

– Но как насчет меня, Горд? И остальных? Ты нас просто так оставишь болтаться?

– Ублюдок! – заорал Гордон, занося мотыгу, словно боевой топор, и делая несколько угрожающих шагов. Он внезапно пришел в ярость.

Руперт неуклюже поднялся на ноги, жестом защиты выставив руку перед собой.

– Прости, Горд. Я не хотел. Это просто выражение. Я не подумал.

– Ты не подумал? Ты никогда не думаешь. Ты не знаешь, каково это – жить в моей шкуре день и ночь, жить с мертвой женщиной и призраком болтающегося ребенка.

Мертвая женщина? Он говорит о миссис Ингльби?

Что ж, о чем бы ни шла речь, одно совершенно ясно: это не разговор двух людей, познакомившихся сегодня утром. Судя по всему, Гордон и Руперт знают друг друга очень давно.

Они постояли несколько секунд, глядя друг на друга и не зная, что сказать.

– Лучше мне вернуться, – наконец произнес Руперт. – Ниалла беспокоится. – Он повернулся и пошел к дальней стороне лужайки, где скрылся в лесу.

Когда он ушел, Гордон снова утер лицо, и я увидела, что его руки дрожали, когда он доставал мешочек с табаком и коробку сигаретной бумаги из кармана рубашки. Он неловко скатал сигарету, в спешке просыпая крошки табака, затем полез в карман брюк за латунной зажигалкой, закурил, глубоко втягивая дым и выдыхая так медленно, что я была уверена, что ему должно не хватать кислорода.

Удивительно быстро он закончил. Втер окурок в землю каблуком, взвалил на плечо мотыгу и скрылся из виду.

Я ждала около десяти минут, чтобы увериться, что он не вернется, затем быстро подошла к тому месту, где он стоял. Мне было нетрудно достать влажный остаток сигареты из земли с отпечатком его каблука. Я оторвала пару листьев от какого-то растения и, воспользовавшись ими в качестве импровизированной прихватки, подняла окурок, дважды обернула чистым листиком и убрала на дно кармана. Руперт тоже оставил несколько окурков под кустом, где сидел. Их я тоже подобрала и добавила к первому. Только после этого я пошла обратно по своим следам через лес и вниз по холму Джиббет.

Ниалла и Руперт восседали на гнилых сваях, охлаждая босые ноги в проточной воде. Дитера нигде не было видно.

– О, вот вы где! – радостно сказала я. – Я вас повсюду искала.

Я сняла туфли, стянула носки и присоединилась к ним. Солнце уже далеко ушло по послеполуденному небу. Пожалуй, уже слишком поздно ехать в Хинли. Пока я туда доберусь, будет уже позже пяти и инспектор Хьюитт уйдет.