Текст книги "Алмазные псы"

Мою щеку засаднило, как от сильной пощечины. С одной стороны, я понимал, что Погода желает мне только добра, пусть даже в самой резкой форме, и я отчасти готов был принять ее отказ. С другой стороны, теперь меня тянуло к ней еще больше, словно ее прямота только обострила мою страсть. Возможно, она была права, возможно, я сошел с ума, решив, что сочленительница способна на ответное чувство. Однако я помнил, как нежно она гладила мои пальцы, и хотел ее еще сильней.

– Я поговорю с Ван Нессом. Кажется, есть одна мелочь, которая убедит его рискнуть. А ты пока подумай, чем сможешь помочь нам.

– Это что, приказ, Иниго?

– Нет, – ответил я. – Никто тобой командовать не будет. Я дал тебе слово и не собираюсь его нарушать. И после того, что ты сказала, ничего не изменилось.

Она сидела, сжав губы, и рассматривала меня, словно я был запутанной логической головоломкой, которую необходимо разгадать. Я почти ощущал, как яростно работает ее мозг, – такое чувство, словно стоишь рядом с гудящей турбиной. Затем Погода чуть приподняла острый подбородок, так ничего и не сказав, но дав мне понять: если смогу убедить Ван Несса, она сделает все от нее зависящее, пусть даже это ничего нам не даст.

Капитан оказался более крепким орешком, чем мне представлялось. Я ожидал, что он сдастся, когда узнает о нашем непростом положении – что мы топчемся на месте и только Погода может все исправить. Но Ван Несс лишь разочарованно прищурился:

– До тебя так и не дошло? Это же ее хитрый трюк. Наши двигатели были в полном порядке, пока мы не взяли ее на корабль. И тут вдруг пошли вразнос, и оказывается, что только она способна помочь.

– Остается еще корабль, о котором говорила Вепс.

– Никакого корабля может и не быть на самом деле. Что, если это просто сбой сенсоров, галлюцинация, которую «Петриналь» видит по воле Погоды?

– Капитан…

– Это тоже сыграет ей на руку, неужели не понимаешь? Тот самый предлог, который заставит нас поступить, как ей надо.

Мы сидели в каюте капитана, за запертой дверью – я предупредил его, что нам нужно обсудить очень серьезный вопрос.

– Не думаю, что это ее рук дело, – спокойно сказал я, дав себе клятву лучше сдерживать норов, чем в прошлый раз. – Она слишком далеко от двигателей или сенсоров, чтобы психически воздействовать на них. Да к тому же мы ее держим в каюте, которая с самого начала была, по сути, клеткой Фарадея. Она считает, что один из двигателей был поврежден в перестрелке с «Василиском», и у меня нет причин ей не верить. Думаю, вы ошибаетесь насчет нее.

– Она вертит нами, как хочет, малыш. Сначала сделала что-то с нашими двигателями дистанционно, а теперь – если ты настоишь на своем – придется подпустить ее прямо к ним.

– И что она сделает?

– Все, что ей взбредет в голову. Например, взорвет нас. Об этом ты подумал?

– Но тогда она и сама взорвется вместе с нами.

– Ну а если именно это ей и нужно? Может, она выбрала смерть, коль скоро ей так тяжело жить в отрыве от остальных пауков, как ты утверждаешь. Я что-то не заметил, чтобы она уж очень сильно желала, чтобы ее спасли с поврежденного корабля. Возможно, она предпочла бы умереть прямо там.

– Мне показалась, что она хотела остаться в живых, капитан. У нее была сотня возможностей покончить с собой еще на «Василиске», прежде чем мы добрались до нее. Но она этого не сделала. Думаю, просто боялась, что мы окажемся такими же, как другие ультра. Вот почему она убегала от нас.

– Отличная версия, малыш. Жаль только, что в ней слишком многое висит на соплях, а то бы я мог хоть на секунду в нее поверить.

– У нас нет другого выбора, кроме как довериться ей. Иначе большинство из нас не увидят другую звездную систему.

– Легко тебе говорить, сынок.

– Меня это тоже касается. Я потеряю не меньше, чем все остальные.

Казалось, Ван Несс изучал меня целую вечность. До сих пор он не сомневался в моем профессионализме, но появление Погоды все изменило.

– Моя жена не погибла в аварии при терраформировании, – медленно проговорил он, отведя взгляд. – Я солгал тебе, возможно, потому, что сам хотел поверить в эту ложь. Но теперь пора тебе услышать правду. Ее забрали пауки. Она была инженером, специалистом по марсианскому ландшафту, работала над планом ирригации в Скиапарелли и после наступления на Терра Сабея оказалась в тылу у пауков. Сочленители захватили ее и превратили в одну из них. Отправили в вербовочный анатомический театр, вскрыли ей голову и напичкали своими машинами. Перепрошили ей мозги, чтобы думала и чувствовала так же, как пауки.

– Мне очень жаль, – начал было я. – Должно быть, это так тяжело…

– Это было не самое тяжелое. Мне сказали, что ее казнили, но через три года я увиделся с ней. Она попала в плен к Коалиции за невральную чистоту, и ее попытались снова превратить в самостоятельного человека. Никто раньше этого не делал, и моя жена стала подопытной. Меня пригласили в лагерь Тихоплекс на Луне, рассчитывая, что я смогу вернуть ее назад. Я не хотел этого делать, знал, что ничего не выйдет, и мне легче было бы думать, будто она уже умерла.

– И что было дальше?

– Она вспомнила меня, как только увидела. И даже назвала по имени, словно мы расстались на какие-то минуты. Но в ее глазах было равнодушие. На самом деле еще хуже, потому что равнодушие означало бы, что она все еще испытывает какие-то узнаваемые человеческие эмоции, пусть даже это были бы неприязнь или презрение. Но ничего похожего. Она смотрела на меня, как на сломанную мебель, протекающий кран или пятно плесени на стене. Как будто ее смутно беспокоило то ли мое состояние, то ли сам факт моего существования, но более сильных эмоций она не испытывала.

– Это уже была не ваша жена, – сказал я. – Ваша жена умерла в тот момент, когда ее забрали пауки.

– Хорошо было бы в это поверить, правда? Беда в том, что я так и не смог. Не сомневайся, малыш, у меня было вдоволь времени, чтобы подумать об этом. Я знаю, в ней осталось что-то от моей жены, даже после всего, что с ней сделали в анатомическом театре, только этому чему-то я больше на хрен не нужен.

– Мне очень жаль, – повторил я, чувствуя себя так, будто корабль бросил меня дрейфовать в космосе, а сам улетел прочь.

– Я просто хочу, чтобы ты понял: у меня к паукам не иррациональное предубеждение. С моей колокольни оно выглядит дьявольски рациональным. – Он сделал невероятно глубокий вздох, словно хотел собраться с силами перед тем, что должно было случиться. – Если ты считаешь, что это единственная возможность выбраться из передряги, отведи девчонку к двигателю. Но не выпускай ее из вида ни на секунду. И когда возникнет хотя бы малейшее подозрение, что она собирается что-то выкинуть, – запомни: хотя бы малейшее, – убей ее на месте.

Я застегнул ошейник на шее Погоды. Это было тяжелое кольцо из шероховатого черного металла.

– Извини, – сказал я ей, – но Ван Несс согласился выпустить тебя из каюты только при этом условии. Если будет больно, скажи мне, и я постараюсь что-нибудь сделать.

– Ничего не нужно, – ответила она.

Ошейник был грубый и старый, он валялся без дела на «Петринали» со времени предпоследней ожесточенной стычки с пиратами. Его переделали из соединительного кольца для шлема космического скафандра – той системы, что отсекал или замораживал голову, если устанавливал, что тело под ней получило тяжелые повреждения. В ошейник была вмонтирована петля из моноволокна, готовая сжаться до диаметра человеческого волоса меньше чем за секунду. В нем хватало подвижных деталей, но не было ничего такого, на что могли бы воздействовать сочленители. Кабель толщиной с большой палец тянулся от задней части ошейника к пульту, висевшему у меня на поясе. Стоит мне хлопнуть ладонью по кнопке, и Погода останется без головы. Это не обязательно означает, что она немедленно умрет – с таким количеством машин в голове еще пробудет какое-то время в сознании, – но наверняка это ограничит ее возможности причинить нам вред.

– Уверен, мне не придется этим воспользоваться, – сказал я, когда мы направились к соединительному лонжерону, – но хочу, чтобы ты четко понимала: если что, у меня рука не дрогнет.

Она шла чуть впереди, кабель свободно висел между нами.

– Ты стал другим после разговора с капитаном, Иниго. Что произошло между вами?

Я решил, что правда никогда не повредит.

– Ван Несс рассказал кое-что, о чем я не знал. Это расставило все по местам. Я понял, почему он не может по-доброму относиться к сочленителям.

– И от этого изменились твои мысли обо мне?

Несколько секунд я шел молча.

– Не знаю, Погода. До этого момента я не задумывался об ужасах, что рассказывают про пауков. Считал, что слухи сильно преувеличены – на войне часто так бывает.

– А теперь тебя просветили. Ты понял, что на самом деле мы чудовища.

– Этого я не говорил. Просто я никогда не верил, что сочленители берут людей в плен и превращают в других сочленителей, а теперь оказалось, что это действительно происходило.

– С Ван Нессом?

Не стоило раскрывать ей все до конца.

– Нет, с близким ему человеком. А хуже всего то, что они потом встретились, уже после трансформации.

Немного помолчав, Погода сказала:

– Это были ошибки. Очень-очень дурные ошибки.

– Пленнику набивают голову машинами сочленителей, и ты называешь это ошибкой? Вы не могли не понимать, ради чего это делаете и что происходит с пленными.

– Да, мы понимали, – ответила она, – но считали это добрым делом. Вот в чем ошибка. Но это было и добрым делом: никто из тех, кто изведал Транспросвещение, не захотел вернуться к обыденности недоразвитого сознания. Плохо, что мы не предвидели, насколько болезненно это окажется для тех, кто знал кандидатов раньше.

– Он почувствовал, что она его разлюбила.

– Нет, не разлюбила. Просто все остальное в мире стало для нее настолько обостренным, настолько насыщенным, что любовь к одному человеку уже не могла полностью удерживать ее внимание. Он сделался для нее всего лишь одним элементом в огромной мозаике.

– И ты не считаешь, что это было жестоко?

– Я же сказала, что это была ошибка. Но если бы Ван Несс последовал за этой женщиной… если бы он стал сочленителем, сам изведал Транспросвещение… они бы соединились на новом уровне близости.

Я удивился ее уверенности.

– Теперь это Ван Нессу уже не поможет.

– Мы больше не допустим такого. Если когда-нибудь снова возникнут… затруднения, мы не будем брать кандидатов без разбора.

– Но все равно кого-то возьмете.

– И все равно будем считать это добрым делом.

Больше мы почти ничего не сказали друг другу, пока пробирались по соединительному лонжерону к правому двигателю. Я настороженно наблюдал за Погодой, зачарованный игрой красок на ее охлаждающем гребне. Наконец она обернулась и сказала:

– Перестань нервничать, Иниго, я ничего плохого не замышляю. Этот ошейник и так не слишком приятен, а тут еще ты следишь за каждым моим движением.

– Наверное, ошейник нас не спасет, – ответил я. – Ван Несс подозревает, что ты хочешь взорвать корабль. Думаю, если ты нашла способ это сделать, мы ничего не заметим до самого конца.

– Да, вы бы не заметили. Но я не взорву корабль. Это не в моих силах, если только ты не позволишь мне повернуть все регуляторы в красную зону. Даже Вулидж был не настолько глуп.

Я вытер вспотевшую ладонь о штанину.

– Мы мало знаем о том, как работают эти двигатели. Ты уже что-то чувствуешь?

– Совсем чуть-чуть, – сказала она. – Идет взаимный обмен сигналами, но у меня нет имплантатов, позволяющих понимать их смысл. Сочленителям не требуются эти специальные устройства, если только они не работают в обучающих яслях для двигателей.

– Двигатели нужно обучать?

Не ответив прямо на мой вопрос, она сообщила:

– Вот теперь я чувствую их. Рабочая дальность моих имплантатов в таких условиях – несколько десятков метров. Должно быть, мы уже близко.

– Да, близко, – подтвердил я как раз в тот момент, когда мы повернули за угол и вышли к шестиугольнику с регуляторами.

Все они горели сейчас голубовато-зеленым, но лишь потому, что я снова снизил тягу двигателя до минимума.

– Мне нужно подойти ближе, чтобы принести вам хоть какую-то пользу, – заявила Погода.

– Встань возле приборов, только ничего не трогай без моего разрешения.

Я понимал, что она не сможет причинить большого вреда, даже если начнет крутить регуляторы. Нужно двинуть не меньше двух, чтобы положение стало опасным, но я успею прикончить Погоду еще до того, как у нее появится такая возможность. И все же я нервничал, когда она стояла возле шестиугольника, склонив голову набок.

Я задумался о том, что находится по ту сторону стены. Пробравшись по лонжерону, мы оказались внутри двигателя, примерно в середине его грубого цилиндрического корпуса. Двигатель простирался на сто десять метров вперед и приблизительно на двести пятьдесят влево и вправо от меня. Покрытый несколькими слоями стандартного корпусного материала, опутанный сетью сенсоров и систем управления, он соединялся с «Петриналью» при помощи амортизирующей подвески. Как и любой корабельный мастер, я так изучил все эти тонкости, что даже не считал их профессиональными знаниями. Они стали частью моей личности.

Но я ничего не знал о самом двигателе. Глядя на мой толстый эксплуатационный журнал со всеми заметками и примечаниями, можно было предположить, что за этим стоит глубокое научное понимание основных принципов работы двигателей. Ничего более далекого от истины и представить невозможно. Двигатель сочленителей оставался для нас истинным чудом, которое нам преподнесли на тарелочке, словно свернувшегося клубком дракончика. Вместе с ним мы получили инструкции, как управлять его пламенем, но нам было строго-настрого запрещено изучать его тайны. Важнейшее правило обращения с двигателем сочленителей было очень простым: ничто внутри его не нуждается в нашем обслуживании. Стоит залезть внутрь, например с целью разобрать и воспроизвести его, и он самоуничтожится, вспыхнув крохотной новой звездой, энергии которой достаточно, чтобы расколоть небольшую луну. В заселенном космосе найдется немало огарков с умеренной остаточной радиацией, свидетельствующих о неудачных попытках нарушить этот запрет.

Как правило, ультра это не заботило. Их корабли по определению имели двигатели сочленителей. Это только правительства и планетарные богатеи продолжали учиться на своем горьком опыте. Доводы сочленителей были просты до жестокости: заложенные в их двигатели принципы недоразвитое человечество еще не готово постичь. Предполагалось, что мы должны радоваться уже тому, что заполучили эти диковины, а не тыкать своими толстыми обезьяньими пальцами в их внутренности.

И пока они работали, мало у кого из нас возникало желание разобраться с их «анатомией».

Погода отступила на шаг.

– Боюсь, у меня плохие новости. Я надеялась, что регуляторы ошибаются, видя неисправность там, где ее нет… Но это не тот случай.

– Ты чувствуешь, что двигатель на самом деле поврежден?

– Да, – ответила она. – И именно этот, правый.

– Что с ним не так? Мы можем исправить?

– Один вопрос за один раз, Иниго, – снисходительно улыбнулась Погода и продолжила: – Жизненно важные элементы двигателя получили серьезные повреждения, настолько серьезные, что система авторемонта не может сними справиться. Двигатель не окончательно вышел из строя, но некоторые маршруты реакций теперь невозможно просчитать, и поэтому мы наблюдаем такое резкое падение мощности. Двигатель вынужден использовать другие маршруты – те, которыми еще может управлять при имеющихся ресурсах. Но они не дают на выходе нужной энергии.

Она объяснила мне все и в то же время ничего.

– Честно говоря, я мало что понял, – признался я. – Хочешь сказать, что его нельзя починить?

– Можно, но не здесь. Только на специализированном заводе у сочленителей. А мы лишь сделаем еще хуже.

– Но мы не сможем лететь на одном левом двигателе без переделки всего корабля. Если бы рядом находился какой-нибудь спутник или астероид, это был бы выход, но мы слишком далеко от них.

– Извини, что не могу сообщить ничего лучшего. Вам нужно просто смириться с тем, что полет продлится дольше, чем вы ожидали.

– Все еще хуже. К нам подкрадывается другой корабль, вероятно еще один рейдер вроде Вулиджа. Он уже близко. Если мы не сумеем убежать, он вскоре нападет на нас.

– Вот интересно, почему ты не сообщил мне все это чуть раньше?

– И что бы от этого изменилось?

– Возможно, доверие между нами.

– Извини, Погода. Я не хотел тебя отвлекать. Решил, что все и так очень плохо.

– А еще ты решил, что если меня не отвлекать, я сотворю чудо?

Я безнадежно кивнул. Как бы наивно это ни выглядело, я действительно надеялся, что стоит Погоде взмахнуть рукой над поврежденным двигателем – и тот мгновенно восстановит желанную полную тягу. Но знать принципы работы двигателя – это одно, а чинить его – совсем другое.

– У нас в самом деле нет выхода? – спросил я.

– Двигатель уже делает все необходимое, чтобы обеспечить максимально возможную при таких повреждениях тягу. Не вижу никакого способа что-то улучшить.

Отчаявшись найти какой-либо источник оптимизма, я вернулся мыслями к тому, что Погода сказала несколькими минутами раньше.

– Когда ты говорила о маршрутах реакций, это, видимо, означало, что двигателю нужно что-то рассчитать, чтобы он заработал как следует?

Погода смутилась:

– Я и так сказала слишком много, Иниго.

– Но если мы все скоро погибнем, какая разница, что ты мне расскажешь? А если нет, то я клянусь, что буду молчать. Как ты на это смотришь?

– Никто даже близко не подошел к пониманию того, как работают наши двигатели, – начала Погода. – Разумеется, мы тоже приложили к этому руку, не поскупившись на ложную информацию. И это приносит результаты. Мы внимательно следим за коллективными попытками разгадать наши секреты. У нас есть средства помешать любым исследованиям, которые могут пойти в правильном направлении. Но пока еще ни разу не было повода воспользоваться даже самым простым из них. Если я раскрою тебе ключевую информацию, у меня будет больше причин беспокоиться из-за этого, чем из-за моего положения изгоя. Мои соплеменники придут за мной. Они выследят меня, а потом и тебя. Сочленители признают допустимым любой необходимый шаг, вплоть до ограниченного геноцида, для защиты секретов С-двигателя.

Погода замолчала, и я уже подумал, что больше ничего не услышу, но потом продолжила тем же мрачным тоном:

– Однако следует признать, что существуют разные уровни секретности. Я не могу раскрыть тебе во всех подробностях физические принципы, на которых зиждется работа двигателя. Скажу только, что внутренние процессы в нем, когда он исправно функционирует, чрезвычайно сложны и хаотичны. Ваш корабль может спокойно лететь на постоянной тяге, но реакции в двигателе далеки от нормы. В каждом двигателе таится ад: там все бурлит под воздействием чудовищных и непредсказуемых изменений состояния.

– Которые двигатель должен держать под контролем.

– Да, и для этого ему необходимо решать чрезвычайно сложные вычислительные задачи. Когда все в порядке, когда двигатель исправен и работает в нормальном режиме, он с этой нагрузкой справляется, но если потребовать от него слишком многого или каким-то образом повредить, нагрузка резко возрастет. В конце концов она превысит возможности двигателя, и реакции станут неконтролируемыми.

– Как взрыв новой звезды.

Погода удостоила мои слова едва заметным кивком:

– Почти.

– Можно я уточню? – спросил я. – Значит, наш двигатель поврежден, но он мог бы еще работать, если бы вычисления не были такими сложными, правильно?

– Да, – сдержанно ответила Погода. – Но не стоит недооценивать то, насколько усложнились теперь эти вычисления. Я чувствую, какое напряжение испытывает двигатель даже сию секунду, когда просто сохраняет статус-кво.

– Я не собираюсь ничего недооценивать. Просто думаю, нельзя ли все как-нибудь упростить. Может быть, загрузить новую программу или помочь двигателю, подключив к компьютерам «Петринали»?

– Если бы все было так просто.

– Извини. Мне самому мои вопросы кажутся глупыми. Но я только хочу убедиться, что мы не упустили ничего очевидного.

– Не упустили, – подтвердила она. – Поверь мне на слово.

Я проводил Погоду в ее каюту и снял ошейник. На коже осталась розовая полоса размазанной крови. Я зашвырнул ненавистную железку в угол и сходил за аптечкой.

– Сказала бы хоть что-нибудь, – приговаривал я, промокая ссадины тампоном с антисептиком. – Мне и в голову не приходило, что все это время он натирал тебе шею. Ты казалась такой спокойной, сосредоточенной. А ведь тебе, наверное, было очень больно.

– Я уже говорила, что умею отключать боль.

– И сейчас отключила?

– А в чем дело?

– В том, что ты то и дело морщишься.

Погода схватила меня за запястье так неожиданно, что я едва не выронил тампон. Ее движение было стремительным, как бросок змеи, но я не почувствовал никакой агрессии, хотя держала она крепко.

– Теперь я не понимаю, – сказала она. – Ты надеялся, что я могу вам чем-нибудь помочь. Я не смогла. Это значит, что все ваши неприятности никуда не делись. Стало даже хуже, потому что теперь ты услышал это от меня. Но ты все равно относишься ко мне по-доброму.

– А ты бы предпочла, чтобы было по-другому?

– Я думала, как только перестану быть для вас полезной…

– Ты неправильно думала. Наша команда не такая.

– А капитан?

– Он сдержит слово. Убийство не в привычках Ван Несса. – Я закончил обрабатывать ссадины и теперь рылся в аптечке в поисках бинта. – Мы все должны стараться изо всех сил, в том числе и ты. Ван Несс считает, что нужно отправить сигнал бедствия и ждать, когда нас спасут. Поначалу я не был в восторге от этой идеи, но теперь допускаю, что это не самое плохое решение.

Она промолчала. Интересно, пришли ли ей в голову те же возражения, что я озвучил Ван Нессу, когда он впервые высказал эту мысль?

– У нас есть корабль, и это главное. Пусть мы летим не так быстро, как хотелось бы…

– Устрой мне встречу с Ван Нессом, – потребовала Погода.

– Не уверен, что он согласится.

– Скажи, что разговор пойдет о его жене. Скажи, что он может мне доверять, хоть с этим дурацким ошейником, хоть без.

Я отправился за капитаном. Он согласился взглянуть на Погоду только после долгих уговоров, но все равно не подошел к ней ближе чем на двадцать метров. Я велел ей ждать в каюте, возле двери, открывающейся в длинный служебный коридор.

– Капитан, я вас не трону, – прокричала она, и ее голос эхом отскочил от рифленых металлических стен. – Можете подойти ближе. С такого расстояния я едва улавливаю ваш запах, не говоря уже о нейронном излучении.

– Мне и здесь неплохо, – ответил Ван Несс. – Иниго сказал, ты хочешь мне что-то сообщить. Это правда? Или просто уловка, чтобы влезть в мою голову и заставить меня думать и чувствовать то, что тебе самой захочется?

Она будто не услышала его слова.

– Я так понимаю, Иниго рассказал вам о двигателе.

– Рассказал, что ты его осмотрела и решила, что ничего не сможешь с ним сделать. Может, результат был бы другой, не надень мы на тебя ошейник?

– Вы намекаете, что я могла уничтожить двигатель и весь корабль? Нет, не думаю, что я бы так поступила. Если бы я захотела покончить с собой, то без труда сделала бы это с помощью ошейника. – Она оглянулась на меня. – Я могу дотянуться до Иниго и нажать кнопку раньше, чем нервный импульс дойдет от его мозга до руки. И он ничего не заметит, кроме серого пятна, после чего хлынет поток артериальной крови.

Я вспомнил, с какой быстротой Погода схватила меня за руку, и понял, что она не лжет.

– И почему же ты этого не сделала? – спросил Ван Несс.

– Потому что решила вам помочь, если это в моих силах. Пока не увидела двигатель… пока не подошла так близко, что почувствовала его излучение, я надеялась, что проблема пустяковая.

– Только это оказался не пустяк. Иниго сказал, что починить двигатель невозможно.

– Иниго правильно сказал. Неисправность можно устранить только с помощью технологий сочленителей. Но потом у меня было достаточно времени, чтобы все обдумать, и я решила: пожалуй, я все-таки могу кое-что для вас сделать.

Я удивленно посмотрел на нее:

– Правда?

– Дай договорить, Иниго, – одернула она меня. – А потом мы вернемся к двигателю и я все объясню. Речь пойдет о вашей жене, капитан Ван Несс.

– Что ты можешь знать о моей жене? – гневно спросил Ван Несс.

– Больше, чем вы думаете. Потому что я тоже… была… сочленительницей.

– Как будто я этого не знаю.

– Мы появились на Марсе, капитан Ван Несс, и поначалу нас была лишь горстка. Я тогда еще не родилась, но с того момента, когда Галиана вывела нас в новое состояние сознания, нить воспоминаний не обрывалась. Теперь у нашего великого дерева много ветвей, во многих системах… Но мы несем в себе воспоминания о тех из нас, кто жил до того времени, когда семья раскололась на части. Я говорю не о том, что мы просто помним их имена, внешность и поступки. Нет, мы несем с собой в будущее их живые впечатления.

Погода проглотила что-то, застрявшее у нее в горле.

– Иногда мы почти ничего из этого не осознаем. Как будто огромное море общих переживаний плещется у берега сознания, но время от времени оно накатывает на нас, омывая печалью и радостью. Печалью – ибо это воспоминания умерших, все, что от них осталось. И радостью – ибо что-то все-таки сохранилось, и пока это происходит, они не могут быть мертвы окончательно, так ведь? Бывает, я ощущаю Ремонтуара, как он вдумчиво смотрит на что-то. Появляется дежавю, однако я понимаю, что не сама пережила это когда-то раньше. Воспоминания первых сочленителей мы все чувствуем особенно сильно.

– А моя жена? – спросил Ван Несс таким тоном, словно боялся услышать ответ.

– Ваша жена была лишь одной из многих кандидатов, вступивших в Транспросвещение в те трудные времена. Вы потеряли ее, а потом встретили еще раз, когда Коалиция захватила пленников. Вас огорчило, что она не ответила вам на человеческом уровне.

– Потому что вы у нее вырезали все человеческое, – сказал Ван Несс.

Погода спокойно покачала головой, не желая поддаваться раздражению:

– Нет, мы почти ничего не забрали. Проблема заключалась в том, что мы добавили слишком много и слишком быстро. Вот почему все вышло столь тяжело для нее и столь огорчительно для вас. Но так не должно было случиться. Меньше всего мы хотели испугать будущих кандидатов. Было бы намного лучше, если бы она проявила любовь и привязанность к вам, а потом позвала за собой в прекрасный новый мир, который перед ней открылся.

Казалось, что-то в ответе Погоды пригасило гнев Ван Несса.

– Это не сильно помогло мне и совсем не помогло моей жене.

– Я еще не закончила. В последний раз вы видели жену в лагере Коалиции. Вы посчитали – и считаете до сих пор, – что там она и окончила свои дни. Лишенное эмоций зомби, поселившееся в теле женщины, которую вы когда-то знали. Но все было иначе. Понимаете, она вернулась к нам.

– Я думал, что сочленители не возвращаются к своим, – вставил я.

– Тогда ситуация была другая. Шла война, и мы были рады каждому кандидату, даже тем, кто перенес разрушительную изоляцию от Транспросвещения. И жена Ван Несса была не такой, как я. Она не родилась сочленительницей. Глубина ее погружения в Транспросвещение не могла не остаться меньшей, чем у нас, купавшихся в информации с той поры, когда были еще эмбрионами.

– Ты лжешь, – сказал Ван Несс. – Моя жена умерла в плену у Коалиции, спустя три года после нашей встречи.

– Нет, – терпеливо объяснила Погода. – Она не умерла. Сочленители заняли Тихоплекс и возвратили всех пленных в Транспросвещение. Коалиции тогда сильно досталось, и она не могла допустить, чтобы пропаганда разнесла весть о потере такого важного подразделения. Поэтому они пошли на ложь и не сообщили о захвате Тихоплекса. Но на самом деле ваша жена была жива и здорова. – Погода невозмутимо смотрела на Ван Несса. – Теперь ее уже нет в живых, капитан. Хотелось бы сказать другое, но я надеюсь, что это не будет для вас потрясением, учитывая то, во что вы всегда верили.

– Когда она умерла?

– Спустя тридцать один год, в другой системе, при аварии одного из наших первых двигателей. Это случилось очень быстро и совершенно безболезненно.

– Зачем ты все это мне говоришь? Что это изменит для меня здесь и сейчас? Она все равно умерла. Она все равно стала одной из вас.

– Я рассказала, потому что ее воспоминания живут во мне, – ответила Погода. – Не буду утверждать, что они так же сильны, как воспоминания Ремонтуара, потому что к тому времени, когда мы приняли вашу жену, больше пяти тысяч кандидатов уже пополнили наши ряды. Ее голос был всего лишь одним из множества новых голосов. Но все они никогда не умолкали: время от времени они долетают до нас сквозь годы и мы слышим их.

– Еще раз спрашиваю: зачем ты мне это говоришь?

– У меня есть для вас сообщение от вашей жены. Она поместила его в коллективную память задолго до своей смерти, понимая, что оно навсегда останется частичкой общего знания сочленителей, даже если наше число возрастет и мы начнем разделяться. Она знала, что в будущем каждый сочленитель понесет в себе ее сообщение, даже изгой вроде меня. Оно может раствориться, но никогда не исчезнет полностью. И она верила, что вы все еще живы и что однажды на вашем пути может оказаться кто-нибудь из сочленителей.

После долгого молчания, Ван Несс спросил:

– Что это за сообщение?

– Ваша жена хотела, чтобы вы услышали вот это. – Тембр голоса Погоды едва заметно изменился. – Мне очень жаль, что все так получилось, Рейф, жаль даже больше, чем ты можешь представить. Когда меня взяли в плен и отвезли в Тихоплекс, я была не такой, как сейчас. Это были мои первые дни среди сочленителей и, что, возможно, не менее важно, первые дни самих сочленителей. Нам еще очень многому предстояло научиться. Мы были амбициозны, неудержимо амбициозны, но вместе с тем самонадеянно не замечали собственных ошибок и недостатков. Потом все изменилось, когда я уже вернулась к своим. Галиана поработала с каждым из нас, восстановив высокий уровень индивидуальности. Думаю, она переняла что-то из мудрости Невила Клавэйна. После этого я снова стала смотреть на вещи правильно. Я думала о тебе, и боль из-за того, что я наделала, острым камнем подступала к горлу. Каждое мгновение моей жизни, каждый мой вздох ты был рядом со мной. Но мы уже не могли ничего исправить. Я пыталась связаться с тобой, но безуспешно. Я даже не знала, остался ли ты в Солнечной системе. К тому времени даже демархисты начали строить собственные корабли по нашей технологии. Ты мог быть где угодно. – Голос Погоды стал тверже, в нем появился пафос. – Но я знала, что ты стойкий человек, Рейф. И не сомневалась, что ты все еще где-то живешь. Возможно, мы когда-нибудь встретимся снова – в жизни случаются и более странные вещи. Если так и будет, я надеюсь, что смогу выразить все те добрые чувства, которые ты заслуживаешь и которых ты никогда не жалел для меня. Если же этому не суждено сбыться, мне остается верить хотя бы в то, что ты услышишь мои слова. Сочленители бывают повсюду, и ничто из того, что внесено в коллективную память, никогда не исчезнет. Не важно, сколько пройдет времени, ведь те из нас, кто странствует между мирами, понесут с собой это сообщение и будут знать твое имя. Если я могу сделать что-то еще, то обязательно сделаю. Однако, вопреки убеждению многих, сочленители не способны творить чудеса. Будь это так, я бы просто хлопнула в ладоши, вызвала тебя к себе и провела бы остаток жизни, доказывая, как много ты для меня значишь по-прежнему. Я люблю тебя, Рейф Ван Несс. Всегда любила и всегда буду любить.