Текст книги "Испанец. Священные земли Инков"

Возможно, брат недалеко от него ушел в том, что касалось наказаний, но, по крайней мере, – исходя из рассказов кураки – Уаскар придерживался норм, унаследованных от предшественников, и, судя по всему, не испытывал удовольствия от присутствия при агонии жертвы.

– Расскажи-ка мне об Уаскаре, – неожиданно попросил он.

– Об Уаскаре? – удивился инка. – Что ты хочешь услышать?

– Я хотел бы, чтобы ты рассказал мне что-то еще, чтобы знать, как себя вести, когда окажусь перед ним, – объяснил испанец. – Вполне вероятно, что к тому времени ему уже станет многое обо мне известно.

– Как же я, ничтожный курака, могу говорить тебе о величии бога? Его глаза подобны темным сверкающим топазам, от него исходит магнетическая сила, унаследованная им от отца Уайны Капака, который в свою очередь получил ее от Солнца, а оно всемогуще. Когда он восседает на золотом троне и смотрит на тебя, по всему телу, от затылка до пят, пробегает озноб, и ты трепещешь от страха, ожидая смерти.

– Это мне знакомо, – кивнул испанец. – Однажды мне довелось присутствовать на аудиенции императора, и я испытал что-то похожее, хотя пришел к заключению, что все дело в театральной помпе, которой власть сопровождает свои действия. Убери ее – и окажется, что перед тобой всего лишь усталый и скучающий человек, который уделяет больше внимания своим собакам, нежели подданным.

– И каков он?

– Император? Кто-то сказал, что судьбе было угодно одарить его намного больше, чем он того заслуживает. Мать его безумна, отец был красавцем-негодяем, и тем не менее он ведет себя так, будто Земли и Луны недостаточно, чтобы воспеть ему славу. Лучшие воители нашего времени каждый день преподносят ему новое королевство, а он в душе их презирает, и в тюрьмах у него гниют многие из тех, кому он всем обязан.

– Подобные речи здесь могут стоить тебе жизни.

– И там – тоже, возможно, поэтому я и решил уехать. Убивать и умирать за идеал иногда того стоит, однако после стольких сражений и страданий я пришел к выводу, что все свои лучшие годы метал бисер перед свиньями… и никто – а император и того меньше, чем кто-либо! – не заслуживает ни капли моей крови или пота.

– Ты меня пугаешь. Иногда, когда ты так говоришь, мне становится страшно.

– Почему? Потому что я разрушаю схемы, по которым выстроена твоя жизнь? Естественно, я разрушаю и свои собственные, однако долгие ночи голода и холода, и тот факт, что нас бросили на острове Эль Гальо, были мне наукой, показав, что сильные мира сего лишь играют нами, причем без всяких правил, а, стало быть, их поведение освобождает нас от наших клятв. Тот, кто отказал мне в куске хлеба, не заслуживает того, чтобы я преподнес ему королевство, и, ступив на эту землю, я разорвал цепи, которые связывали меня с императором. Как по мне, он может катиться в ад.

– И ты собираешься подчиниться правилам Инки?

– Ты что, думаешь, что я приехал, что поменять одного тирана на другого? Если Уаскар такой, как ты говоришь, он получит мое уважение, но не покорность. Я познакомлюсь с вашей страной и, если он разрешит мне погостить, возможно, пробуду здесь какое-то время… Затем продолжу свой путь в поисках других красот природы и других людей или же вернусь домой в тот день, когда узнаю, что император мертв и похоронен.

– А что это изменит? Его преемник будет вести себя так же.

– Ну, тогда вновь уеду.

– Никто не может проводить жизнь, вечно убегая от чего-то, – уверенно заявил курака. – И, если бы боги предпочли, чтобы у нас не было хозяев, они бы сделали так, чтобы мы родились в сельве, где люди мало чем отличаются от простых зверей, ведя постоянную борьбу с хищниками и змеями. Если я хочу, чтобы мой город защищала армия, судья наказывал того, кто причиняет мне вред, инженер строил мосты там, где мне надо, а священник проводил мои похороны, тогда я вынужден принять, что верховная власть все это контролирует, а этой властью может быть только Инка.

Алонсо де Молина не был настроен ломать привычные представления или каким-то образом менять твердые убеждения своего товарища по несчастью, и, хотя они, случалось, спорили, он уважал мнение кураки, понимая, что жесткое устройство общества, в котором тот родился и был воспитан, никогда не позволит ему действовать по-другому.

Насколько он мог судить, Империя инков опиралась на такие же твердые устои, каким был фундамент ее фантастических сооружений, и ее пирамидальная иерархическая структура имела еще меньше лазеек, чем пригнанные друг к другу камни, из которых они были возведены. Ничто не было предоставлено воле случая. Складывалось впечатление, будто законы и правила поведения были созданы задолго до появления человека, и тому лишь оставалось к ним приспособиться. Это общество не было спроектировано под потребности определенных людей: это люди встраивались в определенное общество.

Лучшее доказательство тому появилось у него два дня спустя, когда навстречу им попалось целое селение: мужчины, женщины, дети, старики, которые брели с опущенными головами, таща на себе все свои пожитки и ведя за собой несчастных животных; этот коллективный переезд совершался согласно непререкаемому приказу Инки.

– Почему?

– Из государственных соображений, – таков был неожиданный ответ кураки. – Когда какое-нибудь селение из числа недавно завоеванных проявляет мятежность или недостаточно быстро перенимает наши обычаи, его переселяют в глубь земель, которые издревле принадлежат Инкарии: производится обмен с жителями другого селения, вроде этого, которое всегда хранило верность. Таким образом, бунтари, вырванные из привычной среды, подстраиваются под окружение, а вторые осваивают новые земли и оказывают влияние на соседние племена.

– Насильно срывать с родных мест целое селение – это, на мой взгляд, несправедливая награда за верность.

– Исполнить повеление Инки – само по себе уже награда.

– Глядя на их лица, не скажешь, что это их осчастливило.

– Никто не может любить свой край, свой дом или свою семью сильнее, чем любит Инку, и поэтому спустя какое-то время они почувствуют себя счастливыми, зная, что их усилия и самопожертвование благосклонно восприняты Уаскаром.

Алонсо де Молина спросил себя, неужели курака и правда думает, что наступит такой момент, когда эти несчастные перестанут скучать по дому и по своей земле; этот край сейчас казался ему действительно красивым, так как пуна мало-помалу уступала место гораздо менее диким пейзажам.

С вершины какой-нибудь горы или за поворотом дороги его взгляду неожиданно открывались плодородные долины; каждый метр земли был возделан с такой же любовью, как и самый великолепный сад Аранхуэса[38]38
  Аранхуэс – дворцово-парковый комплекс XVIII века, расположенный в 47 км от Мадрида, памятник Всемирного наследия. В описываемую в романе эпоху земли Аранхуэса, ранее принадлежавшие ордену Святого Якова (Сантьяго), лишь недавно (в 1523 г.) перешли во владение Короны, император еще только задумал устроить здесь летнюю королевскую резиденцию, а устройство садов началось ближе к середине XVI века.


[Закрыть]; темные хижины, крытые соломой, то здесь, то там располагались вблизи прозрачного ручья или небольшого лесочка, прикрывающего их от ледяного ветра с гор. Огромные безлюдные пространства, где царили пустота и безмолвие, чередовались с селениями, где воздух будто сгущался и пахло едой и горящими дровами; часто на закате с гор доносилось грустное звучание пастушеской свирели, словно возвещая о конце рабочего дня.

Горлицы оспаривали небо у далеких кондоров, крохотные колибри разноцветными пятнами выделялись на зелени полей, и, когда на вершине какой-нибудь скалы вырисовывался мощный силуэт неприступной крепости, становилось понятно, что да, действительно существует могучая Империя, которой так гордится Чабча Пуси и в которой мирный труд простых граждан защищает хорошо организованная армия.

Бригады каменщиков постоянно доводили до совершенства дорогу, караваны лам шествовали то туда, то сюда, перевозя зерно, а высокогорные мосты из древесины и веревок давали возможность преодолевать пропасти, – и благодаря этому создавалось ощущение, что это огромная страна, в которой все работает с точностью хорошо смазанного механизма.

Не было нищих; ни тебе христарадничающих, которыми кишат дороги Европы, ни бездельников, которые бы прохлаждались в тени. Даже у детей, похоже, имелись свои, назначенные им обязанности – пасти скот или помогать родителям в поле; разве что какие-нибудь старики, уже парализованные, застыв на месте, провожали взглядом похоронную процессию: сидели, откинувшись к стене, с отсутствующим видом, какой бывает у человека, который уже находится скорее по ту сторону существования, чем по эту; их обожженные тысячами солнц лица избороздили такие глубокие морщины, что напоминали рельеф той самой земли, на которой люди так поразительно состарились.

Во второй половине дня на дороге появилась колонна солдат. Небо, затянутое тучами, было черным, вокруг простиралась широкая равнина, и спрятаться было негде, если не считать каменной гряды в полусотне шагов от дороги.

Они шли с юга, и командовал ими офицер, у которого не было одного глаза: наверняка он лишился его в результате ножевого ранения, оставившего глубокий шрам от лба до подбородка.

Было понятно, что сойти с дороги, чтобы избежать встречи, не получится: это вызовет подозрения, – поэтому курака умолял Алонсо де Молину замереть и не двигаться, а носильщикам приказал ускорить шаг, чтобы разойтись с колонной как можно скорее.

Однако офицер властным жестом приказал им остановиться, выразил почтение «покойному» и начал расспрашивать о причинах путешествия, о проделанном пути и о людях, которых они повстречали по дороге.

И тут разразилась гроза, яростно – с громом и молниями – она обрушила на людей потоки воды. Солдаты, жрецы и носильщики опрометью бросились искать укрытие под выступами скал, оставив посреди дороги носилки с сидевшей в них «мумией»: естественно, предполагалось, что ей ничего не сделается.

Чабча Пуси замешкался, посмотрел на испанца, который боялся моргнуть, и решил последовать за одноглазым в крохотное укрытие, понимая, что если останется под дождем, это только насторожит солдат.

Так что Алонсо де Молина остался неподвижно сидеть под ливнем. Молнии слепили, оглушали и, казалось, норовили попасть в него, под безразличными взглядами солдат и заинтересованными – носильщиков, которые словно ждали, что электрический разряд вот-вот разнесет в пух и прах его отвагу и вынудит пуститься наутек в глубь пуны – подобрав подол коротких юбок и повергнув солдат в ужас и изумление.

У него действительно возникало такое желание, и понадобилось призвать на помощь все свое мужество, чтобы оставаться неподвижным, в соответствии с ролью покойника. Он спрашивал себя, неужели отважному испанскому капитану, который тысячу раз встречался со смертью с оружием в руках, придется закончить жизнь вот таким нелепым и бессмысленным образом.

Похолодало, и он начал дрожать, стуча зубами, – казалось, каким бы одноглазым ни был офицер, он наверняка заметит его судороги, – а когда в носу засвербело, он чихнул, отчего золотая маска чуть было не соскользнула на землю, и вверил свою душу Богу и попытался нащупать меч, приготовившись дорого продать свою жизнь, расправившись с несколькими врагами, прежде чем окончательно сложить голову.

К счастью, толстая завеса дождя затрудняла видимость, а солдаты, правду сказать, были увлечены лишь прелестями «жрецов», которые не переставали весело кокетничать, ласкаясь ко всем без разбору, с сознанием того, что конец «человека-бога» неминуемо повлечет за собой их собственную гибель.

Вскоре стемнело, и под покровом ночи и каменного козырька не один солдат дал волю своим потаенным желаниям, наверняка позабыв о том, что эти необычные создания предназначены для птиц более высокого полета, и Алонсо де Молина, пользуясь случаем, вышел из своей неестественной позы и укрылся от дождя под паланкином, вытянувшись во всю длину.

Час спустя колонна военных и похоронная процессия вновь двинулись в путь, одни – радуясь тому, что им подвернулся случай получить удовольствие, другие – счастливые, что им удалось спасти жизнь и промокшую, грязную «мумию», которая ни на секунду не переставала громко чихать.

На рассвете они увидели Кахамарку.

Алонсо де Молина, у которого был жар и озноб, почти не обратил внимания на город и его окрестности, поскольку с трудом сохранял необходимые силы, чтобы сидеть в носилках прямо, и ему показалось, что он спит и видит сон, как его вносят в теплое помещение, снимают с него ледяную одежду, укладывают на мягкий ковер, накрывают шкурами, и раздувают огонь в очаге, от которого не воняет альпачьим навозом.

Он проспал двое суток без перерыва, если не считать тех моментов, когда его будили, чтобы заставить выпить отвратительную бурду, и когда наконец пришел в себя, то увидел перед собой знакомые нахмуренные брови кураки; глаза же его блестели, словно от улыбки: она стремилась проявиться на лице вопреки нежеланию хозяина.

– Добро пожаловать в мир живых! – это было первое, что произнес инка. – Я уже думал, что ты отнесся всерьез к своей роли покойника.

– Вам следовало бы изменить обычаи, – хмуро парировал испанец. – Даже для мертвеца это невыносимая пытка – целую вечность сидеть на заднице, уставившись в бесконечность… – Он ощупал ягодицы. – До сих пор болит, и надеюсь не потому, что наши друзья-содомиты вертелись поблизости. Где их носит?

– Ублажают правителя Анко Кече, который к ним очень привязался… Помимо их обычных достоинств, они, несомненно, блеснули остроумием, повествуя о злоключениях одной простуженной «мумии».

– Наверняка я стал посмешищем всего города.

– Только губернатору и его наиболее верным приближенным известно о твоем существовании. Шпионы Атауальпы повсюду.

– Мы все еще в опасности?

– Надеюсь, что нет. Как только ты поправишься, сотня солдат сопроводит нас в Куско. Уаскар тебя ждет.

– Я обязан тебе жизнью.

– А я – тебе… И не забывай, что я это делаю по приказу Инки, а ты действовал по собственной инициативе. – Он протянул руку и сжал плечо андалузца; такой теплый и дружелюбный жест он позволил себе впервые. – Я тебя очень ценю.

– А я – тебя, – тем же тоном сказал испанец. – После негра Хинеса ты лучший друг, который у меня когда-либо был. Если бы еще ты иногда смеялся, то вообще был бы идеальным.

– Может быть, когда-нибудь я побываю в твоих краях, где, похоже, люди смеются, даже когда им нечего есть… – Он убрал руку, словно это прикосновение было для него самым что ни на есть откровенным проявлением чувств и ему стало неловко. – Пока я здесь сидел и на тебя смотрел, я все время мысленно себя спрашивал, хватило бы мне смелости отправиться в этот странный мир, о котором ты мне столько рассказывал, но, должно быть, это очень далеко…

– Ну я-то приехал.

– Мы разные, – уточнил курака. – Судя по тому, что я о тебе знаю, место, где ты родился, – это всего лишь воспоминание, с которым тебя больше ничего не связывает. Ты как те растения прибрежных пустынь, которые никогда не пускают корни и выживают благодаря туману там, куда их занесет ветром. Для меня земля – это все, и вдали от нее я вяну и ломаюсь, как побег маиса, вылезший не ко времени. Я знаю, что всю оставшуюся жизнь буду мечтать побывать в твоей стране и увидеть вблизи лошадь, колесо или книгу, но также знаю, что никогда не наберусь храбрости покинуть свою семью и отправиться в путешествие. – Он помолчал, и можно было бы утверждать, что улыбнулся. – В любом случае спасибо, что ты научил меня мечтать о таких вещах…

– Ты никогда не рассказывал о своей семье, – заметил Алонсо де Молина. – У тебя есть дети?

– Девятеро… – гордо ответил тот. – Девять детей и четыре жены. Последняя, Найка, – моложе трех моих детей… И это самое прекрасное существо на свете.

– Нам дозволяется иметь всего лишь одну жену, – заметил андалузец. – Одну-единственную и на всю жизнь.

– А когда она стареет? – удивился курака. – Что вы с ней делаете?

– Мужчина же тоже стареет одновременно с ней.

– Это не так, – изрек курака. – Женщина из-за детей и работы стареет очень рано. Она и взрослеет раньше, и ее сексуальная жизнь тоже заканчивается раньше, однако она не перестает из-за этого быть любимой и уважаемой. Когда ее энергия истощается, она превращается в хозяйку дома, главную руководительницу, но соглашается – а зачастую благодарна за это, – чтобы более молодая жена взяла на себя удовлетворение мужских потребностей и родила новых детей.

– В моей стране этого бы никто не понял.

– Вас, как посмотрю, слишком во многом ограничивают. Неудивительно, что вы бросаетесь воевать или покорять другие земли. Мужчина, которого дома ждет много детей и такая жена, как Найка, испытывает гораздо большую потребность вернуться домой, чем холостой. Тебя в Убеде никто не ждет?

– Никто.

– Что так?

– Я ушел на войну совсем юным.

– Это неправильно. Война должна быть делом зрелых мужчин, которые уже произвели на свет детей. Позволить себя убить, не имея потомства, это все равно что вырвать растение раньше, чем оно зацветет. Если бы я завтра умер, мой естественный цикл получил бы завершение, но, если бы умер кто-то из моих детей, что-то осталось бы в подвешенном состоянии. У нас, когда парню исполняется восемнадцать лет, а он еще не выбрал себе жену, ему обязательно ее назначают. У молодых родителей более здоровые и сильные дети, чем у зрелых.

– А Империя нуждается в сильных мужчинах… – ехидно заметил Алонсо де Молина. – У вас ни один лист не шелохнется, если только это не к вящей славе Инки. – Он тряхнул головой, словно пытаясь отделаться от тяжелого кошмара. – Вчера ночью мне приснился Гусман Боканегра. Я видел его так же ясно, как сейчас – тебя. Его заточили в какую-то темницу. Не это ли самое приготовил мне Инка?

– Почему он должен так поступить?

– Не знаю, может, ты знаешь. – Он помолчал. – Я думал над этим: если бы странные люди, которых кое-кто может принять за полубогов, объявились в моей стране, император, возможно, не решился бы их убить, но постарался бы держать их под замком… Возможно, Уаскар схватил Боканегру, а теперь хочет и меня заполучить в придачу.

– Уверяю тебя, что, когда я покидал Куско, о Боканегре не было никаких разговоров. Ты первый Виракоча, о котором стало известно.

Алонсо де Молина пытливо посмотрел на кураку, словно желая понять, что у того на уме, а затем уверенно кивнул:

– Я тебе верю. Вполне вероятно, что тогда ничего не было известно… или же тебе ничего не сказали. Но с тех пор утекло много времени…

– Верно, – согласился инка. – Утекло много времени… И много чего произошло: к примеру, ты воспринял всерьез бред сумасшедшего. – Он шумно выдохнул, показывая, что устал. – Я считал тебя умным и рассудительным человеком, таким, у кого многому можно научиться, но в последнее время ты меня разочаровываешь.

– Потому что верю в то, что видел собственными глазами?

– Ты ничего не видел! – курака стал терять терпение. – Это был всего-навсего обманный трюк: я знаю по опыту. Найка была всего лишь девочкой, на которую я не осмеливался взглянуть, когда пошел к такому вот «сыну Грома», который внушил мне, что она меня любит и желает стать моей женой. Однако сейчас я чувствую себя так, будто украл вещь, которая никогда не должна была мне принадлежать.

Испанец испытал глубокую нежность к этому необычайно чувствительному человеку.

– Сочувствую! – пробормотал он.

– Не надо никакого сочувствия, – отрезал тот. – Найка по-своему старается сделать меня счастливым, иногда у нее получается. А вот что действительно важно, так это чтобы ты перестал забивать себе голову всякой ерундой… И главное, не вздумай обсуждать ее с наместником.

Было заметно, что в присутствии огромного Виракочи с глазами цвета морской воды и грохочущим голосом наместник Кахамарки, тучный Анко Киче, чувствовал себя весьма неуютно: он сидел в напряженной позе неподалеку от двери, а его деформированные, очень длинные уши колыхались как у трусливого слона, который опасается нападения.

Многочисленные золотые кольца, свисавшие с мочек ушей, беспрерывно звякали, создавая назойливый музыкальный фон, а на шее сверкал изумруд такой величины, что андалузцу просто не верилось, что камень может быть настоящим.

– Инка Уайна Капак позволил мне оставить камень себе, когда я разгромил ауков[39]39
  Ауки – племя индейцев, живущих в джунглях Амазонии между реками Курарай и Напо.


[Закрыть], – сказал он. – Это был знак отличия их вождя, и, по их словам, к востоку от того места, где они жили, полным-полно таких камней.

– И где же это?

– К северу от большой реки, которая делит мир надвое. – Он выпятил грудь, отчего его толстое брюхо раскормленной свиньи еще больше увеличилось в размерах. – В молодые годы я командовал войском, которое как никогда глубоко забралось в леса на востоке. – Рассказом о былых подвигах он хотел произвести впечатление на слушателей и, вероятно, подавить свои собственные страхи, поэтому продолжал, не давая возможности себя перебить: – Мы, четыре тысячи человек, спустились по каньону Урубамбы, а дальше, после ее слияния с Апуримак[40]40
  Урубамба – река, протекающая в центральной части Перу. Длина 725 км. Апуримак – река, берущая начало на плоскогорье Пуна в Центральных Андах. Длина 1250 км. Соединяясь на высоте 272 м над уровнем моря, эти две реки образуют р. Укаяли (бассейн р. Амазонки).


[Закрыть], течение стало таким широким, что мы, соорудив плоты, стали сплавляться, хотя четыре плота затонуло и мы потеряли больше сотни человек. Спустя пятнадцать дней мы достигли огромной реки, где начали сражаться с «людьми-обезьянами», которые высушивают головы убитых врагов до размера с кулак, и «людьми-тростниками», которые убивают короткими отравленными дротиками с помощью духовой трубки. Однако у нас еще были силы, и мы продолжили плавание до тех пор, пока огромная река не стала широкой, как море, и не поглотила еще три плота. Вот тогда мы вошли в один из ее притоков, надеясь, что он смог бы вывести нас на север, к Кито, и вступили в самые ожесточенные сражения с ауками. Когда я отдал приказ о возвращении, у нас оставалось триста человек, однако на обратном пути большая честь погибла. Из четырех тысяч выжило двадцать три человека… – Он сделал паузу и, взглянув на Молину с суеверным страхом, который ему так и не удалось перебороть, добавил, понизив голос: – Один из пленников мне рассказал, что далеко на севере, дальше края изумрудов, он видел белого человека с длинной бородой, одетого в металлические одежды, у которого была «труба громов», убивавшая на расстоянии… Не ты ли это был?

– Нет, это был не я, но вполне мог быть испанец из Новой Гранады[41]41
  Новая Гранада – историческая область на территории современной Колумбии. Такой название ей дал конкистадор и первый губернатор Гонсало Хименес де Кесада, уроженец испанского города Гранада.


[Закрыть] или Тьерра-Фирме[42]42
  Тьерра-Фирме – историческая область, охватывающая прибрежные территории современных Венесуэлы, Колумбии и Панамы. Первоначальное название Тьерра-Фирме (исп. Tierra Firme «твердая земля, материк») относилось к восточному побережью Венесуэлы, которое было первой материковой частью Америки, открытой испанцами: в августе 1498 года, обследуя устье р. Ориноко, Колумб пришел к выводу, что достиг материка.


[Закрыть]… Некоторые мореплаватели уверяют, что по другую сторону материка в океан впадает река – широкая, словно море… Вероятно, та, по которой ты плыл.

– Эта река никуда не впадает, – убежденно сказал Анко Кече. – Дикари утверждают, что она падает в пропасть, и там мир кончается.

– То же самое думали мои предки о Море-Океане, – сказал Алонсо де Молина. – Но оказалось, что это не так: мир нигде не кончается, он круглый.

– Что ты сказал? – удивился тучный губернатор Кахамарки.

– Что мир – круглый, – пояснил Чабча Пуси, на всякий случай, если тот не расслышал. – Он говорит, что это огромный шар, гораздо больше луны.

– А!.. И кто его держит: Пачакамак или Виракоча?

– Никто, – спокойно ответил испанец. – Он плавает посреди пустоты и вращается вокруг Солнца.

Анко Кече какое-то время задумчиво рассматривал носы своих сандалий и в итоге с трудом поднялся и вперевалку направился к выходу.

– Мне надо идти, – сказал он. – Меня ждут серьезные дела. Чувствуй себя как дома.

Он вышел с гордым видом человека, который из-за переизбытка достоинства не желает чувствовать себя оскорбленным. После долгого молчания Чабча Пуси поднял голову к андалузцу и язвительно сказал:

– Я тебя предупреждал: не у всех столько терпения, как у меня… Не хватало только рассказать, как ты однажды залез на одного огромного слона величиной с эту комнату, который мог поднять дюжину человек… Ты нас погубишь!

Его разбудил крик боли. Он тут же вскочил и, схватив меч, приготовился дать отпор.

Несколько секунд, показавшихся ему вечностью, он стоял не двигаясь, стараясь привыкнуть к темноте и ожидая нападения, однако ничего не произошло, и стало ясно, что в комнате, кроме него, никого нет, а крик донесся из соседнего помещения.

Послышались голоса, затем кто-то принес свет, и Молина вошел в смежное помещение – просторную комнату – одновременно с Чабчей Пуси, Анко Кече и толпой слуг и солдат, которые попали туда через другую дверь. На полу, в луже крови, лежал самый юный из жрецов – со вспоротым животом и вывалившимися наружу внутренностями; он хрипел, в его широко раскрытых глазах застыло изумление.

Когда вошедшие опустились перед ним на колени, он поискал глазами Алонсо де Молину, и на какое-то мгновение напряжение на его перекошенном лице как будто ослабло.

– Он хотел тебя убить, – хрипло проговорил он. – Он не знал, что ты бог, и хотел тебя убить, но я охранял твой покой.

– Кто? – Голос Анко Кече выдавал силу его гнева. – Кто это был? Ты его знаешь?

Умирающий медленно покачал головой. Жизнь стремительно его покидала, а боль превратила лицо в настоящую маску. Он закрыл глаза, глубоко вздохнул, протянул к Алонсо де Молине окровавленную руку и, коснувшись его руки, едва слышно прошептал:

– Он с побережья!.. Это был человек с побережья. От него воняло рыбой и потом; он был с побережья.

– Найдите его! – потребовал наместник Кахамарки тоном, не терпящим возражений; его лицо налилось кровью: того и гляди случится апоплексический удар. – Достаньте хоть из-под земли! Немедля!

А сам так и остался сидеть на месте, ошеломленный тем невероятным фактом, что в его собственном дворце убили человека, и, когда несчастный испустил последний вздох и слуги вчетвером вынесли его из залы, начал рвать на себе волосы и швырять клоки во все стороны, словно стремясь распугать демонов, завладевших домом.

– Проклятие Супая пало на Кахамарку… – причитал он. – В будущем должны произойти ужасные события, раз я не сумел защитить гостя… – Он обмакнул руки в лужу крови, растекшуюся на полу, и начал пачкать стены и свою одежду. – Кровь избранного Пачакамаком пачкает мои стены и мои руки… – приговаривал он. – Месть бога, который приводит мир в движение, падет на мою голову, мою семью и город…

Бесполезно было даже пытаться его утешить: он словно оглох и целиком погрузился в переживания, причитая и предсказывая приход бесконечной череды несчастий, а вновь обрел рассудок лишь с появлением солдат, которые приволокли щуплого и дрожащего человечка, перепачканного кровью, у которого даже не было сил встать, когда его опустили на пол.

– Он с побережья… Из Тумбеса, – доложил офицер, командовавший солдатами. – Пытался бежать на север.

– Почему ты это сделал? – спросил Анко Кече. – Кто тебя подослал?

– Мой господин Чили Римак, – едва слышно ответил тот.

– Чили Римак? – удивился толстяк. – Не могу в это поверить!

– Он заставил нас убить черного бога, чтобы выделать его кожу, а затем приказал прикончить белого бога, где бы тот ни находился… – уточнил «человек с побережья». – Никто из нас не может вернуться в Тумбес, пока он не умрет.

– Сколько вас?

– Не знаю.

– Почему вы должны его убить?

Похоже, этот вопрос сильно удивил человечка, который в жизни не осмеливался задуматься над тем, по какой причине хозяин отдает тот или иной приказ.

– Он не сказал, – наконец ответил он.

– В Кахамарке есть еще кто-то из вас?

– Насколько я знаю, нет.

Анко Кече какое-то время проворачивал в уме все, что только что услышал, а потом взмахом руки приказал, чтобы человечка вывели из залы.

– Поджаривайте его на медленном огне так, чтобы он продержался неделю. Если умрет раньше, я поджарю вас… Я хочу, чтобы его крики были слышны во всей Кахамарке, чтобы отогнать демонов Супая и унять гнев Пачакамака. Пусть мучается так, как до него не мучился ни один человек.

– Он же не виноват, – вмешался Алонсо де Молина. – Он всего лишь раб Чили Римака…

– Не вмешивайся! – взмолился Чабча Пуси. – Наместник знает, что делает.

Тот в свою очередь окинул испанца долгим и суровым взглядом и, вырвав со своей головы очередной клок волос, который уронил себе под ноги, проговорил, цедя слова сквозь зубы:

– Чили Римак принадлежит к королевской крови, и я не могу действовать против него, разве что обратиться с жалобой к Уаскару… А этого человека я должен наказать не только потому, что он оскорбил мою честь, но еще и потому, что он не сумел выполнить приказ своего господина… – Он глубоко вздохнул, чем выдал свое сильное замешательство. – Если у Чили Римака имеются неизвестные мне причины тебя убить, кто я такой, чтобы ему возражать, и очень тебя прошу как можно скорее покинуть Кахамарку.

– Без охраны?

Анко Кече на секунду задумался, и этим воспользовался Чабча Пуси: он заговорил надменным и твердым тоном, чем удивил присутствующих.

– Напоминаю тебе, Анко Кече, губернатор Кахамарки, что у меня прямой приказ нашего повелителя Инки доставить к нему этого человека живым и здоровым. А это значит, что ты обязан мне помочь, потому что, кроме всего прочего, я обвиняю Чили Римака в том, что он убийца, предатель Уаскара и приспешник бастарда Атауальпы, делу которого он служит.

Толстяк смотрел на него так, словно увидел перед собой всех демонов преисподней.

– Ты сошел с ума? – воскликнул он. – Как ты смеешь выдвигать подобное обвинение против члена королевской семьи?.. Тебе известно, на что ты себя обрекаешь?

– Меня поджарят на медленном огне на площади Куско… – кивнул курака, не теряя апломба. – Но мое обвинение уже выдвинуто, а значит, ты обязан его принять и действовать соответственно. Если ты не отреагируешь, тебя можно будет обвинить в пособничестве Чили Римаку, и ты получишь такое же наказание, если он виновен.

– Супай, коварный, пришел ко мне сегодня ночью и навечно поселился в моем доме!.. – запричитал толстяк, закрыв глаза и тем самым давая понять, что он пребывает в глубоком отчаянии. – После стольких лет борьбы и самоотречения меня ожидала спокойная старость и почетная смерть, и вот, пожалуйста, в одно мгновение все разрушилось… – Он повернулся к Алонсо де Молине. – Я выделю тебе пять человек, только уходи… – Затем испепелил взглядом кураку. – Что касается тебя, если меня никто не спросит, то я предпочитаю забыть выдвинутое тобой обвинение, но в Кахамарке больше никогда не желаю тебя видеть. Ни тебя, ни любого белого человека, Виракоча он или нет. Они приносят несчастья.

Он покинул комнату со всем достоинством, которое позволяли его объемный живот и огромный зад. Спустя час Алонсо де Молина, Чабча Пуси и пять простых солдат уже пересекали площадь – там уже начали готовить решетку, на которой убийцу должны были поджаривать на медленном огне, – отправляясь на юг…

Где-то в километре от города, когда начало светать, испанец обернулся, чтобы полюбоваться панорамой: его прекрасным расположением посреди плодородной долины, омываемой двумя прозрачными речками, совершенством массивных каменных сооружений, величественным дворцом губернатора, над которым гордо возвышалась башня, и мощеной треугольной площадью, – все вызывало восхищение.

Он тогда и представить себе не мог, что этот тихий город и эта широкая площадь станут свидетелями кровавого сражения[43]43
  Сражение при Кахамарке состоялось 16 ноября 1532 года. Небольшой отряд испанских конкистадоров во главе с Франсиско Писарро разгромил инков и взял в плен Атауальпу.


[Закрыть], которое позволит его бывшим товарищам по оружию захватить Инку и его империю.