Текст книги "Перед солнцем в пятницу"

Взгоды и урядицы

– Дом хороший. Старый, конечно, но подлатать можно. А вы, я вижу, мужик рукастый. Цена хорошая. Земли много.

– А соседи?

– Старики обычные…

Дом номер двадцать семь по улице Ласточкина в селе Шимёлка продавали то ли в шестой, то ли в седьмой раз. Он и раньше переходил из рук в руки, но не так часто, как теперь. В последний раз перед чередой продаж жили там супруги, немало жили, несколько лет. Но потом не то состарились, не то обленились и продали дом молодой семье с маленькими детьми. Сначала муж с женой приехали и долго, очень тщательно мыли дом и все, что в нем. Затем съездили за своими детьми, коих было двое, надули им во дворе бассейн и завезли самого отборного песка в песочницу. Пожили до конца лета и выставили дом на продажу. Смотреть приехала еще одна молодая семья, купила с большим подозрением, все высматривала подвох, но убедившись, что дом хоть и старый, но крепкий, – решилась, искренне поверив в сказку о долгах прежних хозяев.

Новые хозяева предвкушали, как прекрасно проведут здесь следующее лето, но имели неосторожность приехать на новогодние каникулы и поняли, что дело было не в долгах… Думали, может, все еще наладится, приехали в июне, начали жить и вскоре выставили дом на продажу. К концу лета его купила сердобольная старушка, точнее, ее дети купили – ведь она маялась в городской квартире. И как радовались они, что и по соседству тоже живут старики, – весело будет их бабушке! Новая хозяйка дома номер двадцать семь по улице Ласточкина была терпимее молодежи, но когда и ее увезли с подозрением на инсульт, дети выставили злосчастный дом на продажу. Странный дом будто придирчиво отбирает себе хозяина: пробует на вкус, пожует немного и выплевывает.

– Решайтесь и звоните. – Агент по недвижимости, ушлая, развеселая, уверенная в себе бабенка, конечно, не рассказала потенциальному покупателю всей подноготной дома, она уже привыкла работать с этим непростым объектом и сама понемногу наваривалась на бесконечных сделках.

– А кто такой этот Ласточкин?

– Простите?

– Улица Ласточкина. В честь кого-то же.

Агент протянула ему блестящий кусок картона.

– Гугл вам в помощь. Вот моя визитка.

Молодой мужчина повернул голову направо: возле соседнего дома появились дед с бабкой, как две капли воды похожие друг на друга, и внимательно осмотрели его. Только старик был высок и худ, а жена его – очень маленькая, ниже даже его груди, половинка в буквальном смысле. Дед присел на лавку, и ростом они со старухой сравнялись. У старухи вроде как голова закружилась, потому что она чуть покачнулась, и старик подхватил ее за предплечье одной рукой и усадил рядом.

– А вот и соседи! – весело сказала женщина. – Милые старики. У вас родители живы?

Мужчина хотел было ответить, да промолчал.

– Решайтесь! Место больно хорошее тут.

Вокруг и правда было хорошо: березы, воздух, которым хотелось дышать.

– Залог если внесете… Так-то я объявление снимать не буду, по этому объекту много звонков. О, смотрите-ка, бабуля идет, познакомиться хочет.

К ним, слегка переваливаясь с ноги на ногу, шагала крошечная старушка. Вблизи она казалась еще меньше, чем издалека.

– Что, сынок, жить к нам приехал? – ласково спросила она.

– Вот внесет если сто тыщ залога, может хоть месяц тут жить! Залог весь месяц действует, – бодро ответила риелтор. – Надумает брать, я ему и с ипотекой помогу.

– Мне не дадут. У меня доход нестабильный.

– Справку о доходах сделать – раз плюнуть! – заверила его агент по продажам. – Вы думаете, вы одни такие? Вся страна так живет.

На ее машину грузно спрыгнул с дерева большой рыжий кот, и сработала сигнализация. Женщина принялась рыться в карманах, ища ключи, вытащила их и пикнула брелоком.

– Ну что, оформляем залог?

– Да нет у меня ста тысяч! Не собираюсь я дом покупать!

Тяжело вздохнув, риелтор набрала номер на телефоне: «Абонент временно недоступен», – ответили ей.

– Ну что за люди, а! Делать мне нечего кататься туда-сюда, бензин жечь! – и направилась к машине. – Нет, я все понимаю, но предупредить разве нельзя?!

Она собралась было сесть в машину, как вдруг на лоб ей шлепнулась огромная капля белой жижи и заляпала очки.

– Твою ж дивизию!

А мужчина не сдержался и хохотнул. Она сняла очки, достала влажные салфетки и принялась утираться.

– К деньгам, наверно! – подбодрил ее мужчина.

И тут они оба заметили, что старушка исчезла. Мужчина направился к своей машине, как вдруг послышался истошный крик:

– Стой, дочка-а-а! – от ворот своего дома к ним бежала старушка. В руках у нее был сверток чего-то вроде пирожков. – Дочка… – сказал она, тяжело дыша. – Сколько, говоришь, надо, чтоб дом купить?

– Чтоб купить, девятьсот тысяч нужно. А залог сто тысяч.

– И можно месяц жить?

Старушка воровато обернулась на собственный дом. Старик стоял спиной к ним и возился с воротами.

– У меня тут пирожки с лук-яйцом, – ласково пояснила она, – сынок! Подь сюды.

Мужчина удивился, но подошел.

– Тут вот еще… – старушка достала из кармана передника завернутый в клетчатый платок брикет, расстегнула булавку, а там оказалась пухленькая пачка тысячных купюр – аккурат сто тысяч.

Секунду риелтор и мужчина поколебались, он уже хотел было возразить, но хваткая деловая женщина его опередила:

– Другой разговор! Садитесь в машину, сейчас все оформим.

– Нет-нет, вы сами тут, а то дед догадается. Ты, сынок, не переживай, отдашь потом.

– Конечно, отдаст! – бодро заверила риелтор. – Всего тебе доброго, бабуля!

– Пересчитайте, вроде должно хватить. – И прежде чем мужчина успел что-то сказать, старушка быстро зашагала к дому.

Агент по недвижимости плюнула на кончики пальцев и принялась пересчитывать деньги.

– И не верь после такого в приметы! Садитесь в машину, заполните пока договор.

Мужчина скоро пошел за старушкой, остановил ее.

– Ты что, мать?! Я не приму! Не могу я!

– Отдашь, отдашь потом! И деду ни-ни, а то осерчает! А он дурной, когда злится.

– Тем более! Мне дом не нужен! Я… просто так приехал!

– Просто так ничего не бывает… Я уж ведь отнесла, сынок. Без его разрешения. Все одно осерчает теперь. Лучше ты уж залог внеси. Так хотя бы не узнает. А в комод ко мне он не сунется, не переживай! Он пока, че ему надо, все купил! Побегу, сынок!

Через несколько минут договор был заполнен.

– Поздравляю вас, – агент по недвижимости нахмурилась, пытаясь прочитать, – Виктор. Цена за дом невысокая, может, сумеете и без кредита обойтись. Ну а нет, так мы поколдуем! Если дом покупаете, залог учитывается, если нет – сгорает, и вы должны объект освободить. – Она откусила пирожок и промычала от удовольствия.

Некоторое время Виктор смотрел вслед отъезжающей бордовой машине, затем подошел к своей и принялся разгружать сварочное оборудование и прочие инструменты, которые всегда и всюду возил с собой.

Мужик он действительно был рукастый. Пожалуй, не было ничего, что бы он не смог своими руками сделать, разве что вышивать крестиком не умел. Он присел на бревно, что лежало у ствола толстой березы, прислонился и прикрыл глаза, слушая тишину. Вскоре с участка соседей послышалось старческое ворчание, мужчина напрягся было, что дед обнаружил пропажу и бабку ругает, но вскоре по интонации различил: не злобный это бубнеж, а так, житейский.

Он вошел в дом и отметил, что в нем не вполне чисто, но жить можно. Затем обошел двор. За сараем увидел груду мусора – остатки парника, который смастерили из старых оконных рам, а чуть дальше – листы железа. «Пожалуй, из этого получится мангал, – подумал Виктор, – раз уж я здесь – надо как следует оттянуться». Надел маску и принялся приваривать листы друг к другу. Искры полетели в разные стороны, и зажужжало. Когда он прервался, чтобы взять новый лист, увидел ноги в шерстяных носках и галошах. Мужчина выключил аппарат и приподнял забрало маски. Перед ним возвышался бородатый старик.

– Здорово. Сосед, значит.

– Виктор, – он снял рукавицу и протянул руку.

Старик руку оглядел, будто раздумывая, пожать или нет, но все ж пожал со словами:

– Мне по хрену. Я тебя Иваном звать буду.

– Это почему?

– Я всех так зову. Мужиков.

– А женщин? Марьями?

– Вот еще, Марьями! Много чести!

– А как же?

Старик полез в карман за папиросами и смачно сплюнул.

– Блядями да суками. Всех до единой! Скажешь, не так?! Виктор пожал плечами:

– Стервы еще, – вспомнил свою бывшую девушку.

– Стервы… – старик закурил. – Все одно – бляди. Стервы тоже бляди.

– И суки.

– О! Наш человек! – обрадовался старик. – Куришь?

– Угостишь – покурю.

И они закурили.

– Пойдем сядем, – позвал Виктора дед.

Они сели на бревно, плечом к плечу.

– Отец, а Ласточкин – это кто? – спросил Виктор.

– Я – Ласточкин.

– Да ну? В твою честь улицу назвали?

– В мою.

– А чего ты такого выдающегося сделал?

Дед прокашлялся, выбросил окурок и прислонился к дереву.

– Женился! На бляди. И жил с нею. Чем не подвиг?

С участка соседей послышалось тоненькое, ласковое «Рыжик, Рыжик, кис-кис-кис!», и громко замяукал кот.

– О… вспомни говно…

– А зачем жил?

– Как зачем? – изумился дед. – Помереть-то немудрено! Ты проживи поди!

– Так одному ж можно, без блядей и сук.

– Одному… Ебать сам себя, что ли, будешь?!

Старик засмеялся, а за ним и Виктор тоже не удержался – уж больно хорош был дед: сердитый, да добрый какой-то, бесхитростный, словно дитя несмышленое. Они посидели еще какое-то время, то говорили о житье-бытье, то просто молчали, и было им хорошо вдвоем.

– Слышь, Иван, мне дай ворота приварить.

– Давай, отец, я лучше сам приду.

Старик тяжело поднялся и, волоча ноги, пошел с участка прочь, будто обиделся, что ему сварочный аппарат не доверили, но прежде чем выйти за ворота, произнес:

– Сам так сам. Давай я тебе суку свою пришлю. Она тебе дом приберет.

Виктор хотел было отказаться, да вдруг неожиданно ляпнул:

– А пусть приходит.

И минут через десять пришла «его сука». При ней было ведро, куча тряпок и две пачки чайной соды.

– Не сказал? Деду-то? Про сто тыщ?

– Нет, я ж обещал…

Она немного расслабилась телом, мягче будто стала.

– А звать тебя как, сынок?

– Иваном.

Старушка тихонечко засмеялась.

– Я тебя Витей звать буду. А что ты так смотришь? Сынка моего так звали.

Она прошла на крыльцо, выложила тряпки и пачки с содой и отправилась к большому баку, подставила под кран ведро и пустила воду. Виктор поразился тому, как она все знает в этом доме, будто уже не в первый раз здесь прибирается.

– Ты картошку-то садить будешь иль как?

– А сын ваш, Виктор, он жив?

– Тогда мы посадим. Вот тут, – показала она рукой на землю за сараем. – Земле плохо, если она не родит. Все равно что женщине. Земля рождать должна. Иначе тебя сожрет. А ты вон какой красавец, тебе жить да жить.

Виктор махнул рукой – сажайте. Он взялся было доварить мангал, но ему почему-то хотелось смотреть, как эта женщина будет мыть его дом, но она повернула кран и отослала новоиспеченного Ивана к себе:

– Вить, уважь старика. Иди выпей с ним. Я и стол накрыла уже. А я пока тебе тут все намою.

– А где остальные двадцать шесть домов?

– А и не было их.

– А ваш какой?

– Наш первый. Ласточкина, один.

– А этот почему двадцать седьмой-то тогда?!

– А все потому же. Сынок мой.

– Витя?

– Другого у меня не было. Двадцать седьмого мая родился. Вот и решили, дом двадцать семь по улице Ласточкина.

Виктор взял ведро, полное воды, и понес к дому. Старушка засеменила за ним.

– Так это ваш дом?

– Был. Продали. Дед так решил. Он его сам построил. И дерево вон, – она показала на могучую березу, возле которой лежало бревно, – тоже он садил.

– Выходит, только сына не вырастил, – сказал Виктор, ставя ведро на крыльцо.

Старушка утерла глаза концом платка и завозилась с тряпками, которые принесла для уборки.

– Поди, поди, Витюш, не зли старика.

И Виктор пошел, прихватив сварочный аппарат.

На уютной веранде дома номер один по улице Ласточкина сидел в ожидании старик.

– Явился! – ворчливо поприветствовал дед и добавил: – Иван… – произнес так, будто это было слово обидное, обзывательное. – Куды, куды зад свой пристраиваешь?! – возмутился он. – Сперва иди ворота мне привари… Дармоедов не надо нам…

– Хорошо, отец, – улыбнулся Виктор, этот сердитый старик нравился ему все больше.

Дед вытащил удлинитель. Виктор надел маску и приварил нижнюю петлю у ворот. Затем попробовал – открывалось тяжело и с неприятным высоким визгом. Хотел было смазать, но дед не позволил:

– Не надо.

– Так неудобно же будет открывать. Особенно хозяйке твоей.

– Пусть помучается. Может, надорвется, – сказал дед, сворачивая удлинитель, как ковбой лассо. – А может, я надорвусь. Идем. Сделал дело – выпивай смело.

Они прошли к веранде, где был заботливо накрыт стол.

– Помру, ты стерве не помогай. Ни в чем. Пусть помается без меня, – сказал дед, усаживаясь за стол и открывая бутылку. – Меня похорони. Камень могильный отлить умеешь?

– Не доводилось.

– Научу. У меня и форма готова уже. Сколотил уже… и для раствора все есть. Я покажу, как правильно замешать. Давай свою рюмку.

Виктор взял рюмку, дунул в нее и подал деду.

– За твое здоровье! Рано тебе помирать.

Они чокнулись, выпили. Дед зажевал пучок зеленого лука.

– Да я уж пожил. Дом построил, дерево посадил…

Виктор хотел было спросить про сына, тезку его, Виктора, да не стал.

– Ты, это, Иван, с бородой меня хорони, понял? Не сбривай.

– Отец, ну ей-богу, за здоровье же пили, а ты опять про смерть.

– Стерва бороду мою не любит, говорит, я на лешего похож. Так вот, назло ей чтоб!

– Отец…

– Обещай не брить! – грозно настаивал дед.

– Обещаю… – сдался Виктор и потянулся к пупырчатому малосольному огурчику, откусил его и прикрыл глаза – так хорошо было здесь, в тени, и как приятно вдыхать здешний воздух.

Некоторое время они молча ели, Виктор дивился тому, какая это была простая, нехитрая пища и какая вкусная, благостная.

– А чего, отец, никто не прижился-то тут?

И борода старика, цвета стога, разделилась пополам темной щелью:

– Хе-хе-хе… Вишь сортир?!

– Ну?

– Я поставил. Года еще нет. Гадишь, будто песню поешь. Деревом пахнет. Так бы и сидел, не вставая. А вон парник новенький, – и дед с хитрым прищуром уставился на Виктора, будто пенял: «Не догадался, мол, откуда добро?»

Виктор логики не находил. Наполнил рюмку себе и своему соседу:

– За твои золотые руки, отец!

В бороде распахнулась яма, и громогласно зазвучал густой хохот вперемешку с кашлем:

– За это выпью! Что есть, то есть!

Они закусили, вкусно причмокивая.

– Это еще не все! – хвастался дед. Ты самого главного не видел. Идем, покажу, – и потащил Виктора в дом, хотя тот идти не хотел.

Дом был небольшой, чистый, уютный. Виктор разулся, за что был обруган дедом:

– Да не снимай ты! Вымоет, не разломится!

И дед провел своего гостя в комнатку, самую крохотную, в одно окошко. На подоконнике цвел бордовый цветок. Занавески белые, аккуратно застеленная кровать с пышной подушкой, сундук и комод.

– Иди, – приказал дед, а сам на пороге остался. – Иди, иди, не робей.

Виктор прошел.

– Открой вон первый ящик. Видишь, платок клетчатый на булавку пристегнут? Разверни. Да не смотри ты на меня, делай, что велено! Это ейная комната, я сюда ни ногой.

Стоя спиной к старику, Виктор развернул платок, достал оттуда жестяную коробочку из-под чая, размером примерно как пачка денег, которую отдали риелтору, открыл ее и увидел фотографию маленького мальчика, а рядом кусочек клеенки с лямками из марли. На клеенке ручкой было написано: Ласточкина Мария Ивановна. Мальчик. 3890, 54 см. Дата: 27 мая. Время: 14.35. Виктор похолодел и от волнения едва не выронил коробочку.

– Аккурат сто тыщ. Может, и больше уже! – похвастался дед. – А кто заработал? Я заработал! Пошли дальше пить! – И старик вышел на веранду.

Дрожащими руками Виктор кое-как завернул коробку обратно и убрал в комод. Он еще раз оглядел комнату, милую, уютную, игрушечную будто. Простую и светлую. Заметил портрет на стене над ковром: молодые мужчина и женщина, на женщине фата, на мужчине пиджак. И цветы у них, ровно по середине.

– Ну где ты там? – крикнул дед с веранды, и Виктор поспешил выйти.

Старик откинул салфетку и откусил румяный пирожок.

– А вот с последних жителей, которые теперь дом продают, я аж восемнадцать тысяч взял! Ну зараза такая! Говорил же, не пеки лук-яйцо, с картошкой пеки, сказал! Все равно лук-яйцо испекла. Ну не сука ли она после этого?! Ты че не ешь? – грозно спросил дед.

– Не хочется, – глухим голосом ответил Виктор.

Дед грозно поднялся из-за стола:

– Ты, что ли, обокрал меня?!

И Виктор, испугавшись, что старик отправится проверять деньги, тут же вскочил:

– Ты что, отец! Обыщи, если не веришь! – и пошел вытаскивать из карманов все подряд: ключи, телефон, какие-то замызганные визитки, смятые чеки и кидать на стол.

– Да пошутил я, угомонись… Знаю, что не возьмешь ты. А если бы и взял – я еще заработаю.

– Как же ты так сумел-то? Пенсию, что ли, откладывал?

– Ну да! – дед вновь сел, вытянул ноги и весь потянулся, и стал еще длиннее. – Ты ж меня про дом спросил. Почему не прижился никто?

– Ну?

Старик разочарованно поглядел на Виктора:

– Я думал, ты умнее, – он тяжело вздохнул, – извожу я их! Вот и не приживается никто. Люди разные: кто-то дольше терпит, кто-то быстрее сдается. Некоторые одолеть меня пытались! На место поставить! Не на того напали! Все равно продали! Ну а мне платят, чтоб я тихо сидел, пока продажа идет! – и старик расхохотался, разливая самогон по стаканам.

Виктор помолчал, переваривая сказанное стариком, а потом выдал восторженно:

– Ну и голова у тебя, отец! А меня теперь как изведешь?

– А тебя не трону, живи.

– О как! И чем это я тебе приглянулся?

– Хороший ты, Иван, – сказал он, будто бы с грустью…

– Откуда знаешь?

– Вижу!.. Марью тебе надо.

– Не суку?

– Это ты сам решай. Я же тоже думал, что моя не блядь.

Виктор взял стакан:

– За твою светлую голову, отец! И за хозяйку твою.

Старик хотел было выпить, уже и рот раскрыл, но вмиг озверел:

– За нее пить не буду! – крикнул он обиженно, размахнулся и швырнул рюмку о стену туалета.

– Ты чего, отец?.. – растерялся Виктор.

Но старик не ответил, пошел в туалет, рывком открыл дверь и силой захлопнул ее. Виктор опрокинул в себя уже, должно быть, третью или четвертую рюмку и почувствовал, что совершенно не пьян, будто воду пьет. Хотел было уйти, вовсе уехать, но не смог сдвинуться с места, так и сидел за столом, пока дед не вышел.

– Не пил за ейное здоровье? – спросил он обиженно.

– Не пил.

– А за что пил?

– За твою светлую голову.

– Тебе тоже придумать надо, как заработать, если тут жить собрался. В город мотаться далековато.

– Мне денег не надо. От них зло.

– Это верно. Но жрать что-то надо.

– А я картошку жрать буду! Которую вы на моем участке сажать собрались.

– Дык мы для себя садить будем.

– Тогда я сам вас изведу.

Старик аж весь засиял:

– Нравишься ты мне, Иван. Свой ты какой-то. Родной будто.

И тут Виктор почувствовал, что он в глубоком хмелю. Дед дал ему сигарету, они закурили.

– Ну, добить надо, – сказал старик, тряся бутылкой, на дне которой плескалась жидкость.

– Не, мне хватит, – ответил Виктор.

– Оставлять нельзя, примета плохая. Ну, за руки мои пили, за голову тоже. Давай выпьем за тебя. За твою жопу!

– Почему за жопу? – вяло возмутился Виктор.

– Чтоб не пришлось ее из всяких передряг вытаскивать. А чего ты так смотришь? За что еще пить? За здоровье твое? Так ты и так как бык. Умом, я смотрю, ты не блещешь, руки у тя из жопы растут – ворота и те приварить не сумел. Только за жопу и остается.

Виктор не выдержал и засмеялся – уж больно чудной был старик.

– Не хочешь пить за жопу, давай… – он засучил рукав и выставил кулак, согнув руку в локте. – Чтоб стоял хорошо.

– За это выпить – святое дело. Хотя я и так не жалуюсь.

– Раз не жалуешься… Давай тогда… бог с ней! За здоровье моей хозяйки!..

И он чокнулся с Виктором и опрокинул рюмку в себя. Виктор посмотрел в сторону туалета, куда давеча улетела рюмка, и тоже выпил, но через силу – в него уже не лезло.

– Помрет если – кто за мной ходить будет? Ты, что ли?! – дед съел последний огурец и утер рот рукой. – А теперь идем!

– Куда?.. – слабо спросил Виктор.

– Как куда? На кладбище!

– Сейчас?!

– Покажу, какой памятник надо будет, – дед взял Виктора за предплечье и приподнял из-за стола.

Они пошли к воротам. Виктора заносило чуть вперед, дед остановился и вслед ему посмотрел:

– Слабак ты, оказывается, Иван!

Дед повел его вглубь огорода, в котором аккуратно была вспахана земля. Бурая, казалась она ласковой постелью. «Так бы и упал в нее, матушку-землю…» – подумал Виктор и поразился тому, что именно такими словами и думает: «матушка-земля»… И тут же почувствовал холодную воду на лице и жесткую ладонь деда, которая утирала его.

– Длань свою… отними… от лика моего!.. – пробурчал Виктор и поразился еще больше, будто это не он такие слова сказал.

– Длань! Лико! Слова-то какие знаешь! Иван и есть! – и долго-долго умывал его холодной водой, пока Виктор не взбодрился.

Дед подвел его к веревкам, на которых сушилось белье, утер первым же попавшимся – ночной рубашкой Марии Ивановны, не снимая, только прищепки отскочили.

– Все-все, отец. Я сам.

Через забор Виктор увидел, что вышла на крыльцо Мария Ивановна, она вытряхивала какой-то половик. Увидела их, улыбнулась и закивала.

– Пирожки – объедение! – крикнул Виктор, и женщина закивала еще охотнее и заулыбалась шире.

– Идем! – скомандовал дед.

Виктор потянул на себя калитку – открывалась она и правда тяжело.

– Работничек! Куда собрался?

– Сам же сказал, на кладбище!

– А это, – дед показал рукой на сварочный аппарат, – тут оставишь? А дождь пойдет?

И они понесли сварочный аппарат к деду в сарай, под крышу. Там дед показал своему «Ивану» некое сооружение, сколоченное из досок.

– Это вот форма. Для памятника. Я сколотил. Вон полиэтилен. Подстелешь его, на ровную поверхность, – дед потряс кривым указательным пальцем, – положишь эту вот хреновину и зальешь, понял? Как застынет – сломаешь каркас. Как намешать, покажу, когда трезвый будешь. Там голова нужна.

И они отправились по деревне в сторону кладбища. Улица Ласточкина с домами номер один и двадцать семь располагалась чуть дальше от прочих домов. На отшибе, почти у самого леса. Когда вышли на центральную улицу, Виктор увидел, как бесцельно слонялись куры, сидели возле некоторых домов старухи, а главное, звонко галдя, носились туда-сюда дети, кто в чем, а некоторые босые, чумазые, лохматые, но веселые – все. Виктор не смог не улыбнуться.

– А вот тут, – хвастался дед, – тоже блядь живет. Так себе, мертвая. Кстати, Марьей звать. Теперь совсем старуха, хуже моей, хотя моложе. А там, вишь, крыша синяя, эта получше была. Сиськи крепкие, веселые такие! Розовые, теплые, сладкие, как поросята молочные! Ох, любил я их жамкать, передать не могу! А как скачут они!..

– Ты всю деревню, что ли, поимел?

– Ну не всю!.. Только этих двух, – не без гордости сказал дед. – Третья еще была, но онауже в ящик сыграла. Тоже, кстати, я памятник отливал.

По дороге, если собака какая попадалась, дед садился и ласково трепал ее, давал облизать свое лицо, а с людьми не здоровался почему-то. И они с ним тоже. Только с любопытством осматривали Виктора и шли дальше. Да и встретилось-то им всего два-три человека, хотя шли они довольно долго. Улица недлинная оказалась – ее они прошли быстро, но надо было еще вдоль трассы шагать.

– Чтоб пешком донес меня, понял?! Я в машине трястись не хочу, – только и сказал дед, пока они шли по обочине.

Кладбище находилось в поле. Оно, как и деревня, было небольшим, без общего забора, просто надгробные камни с оградками.

– А вот и она. Третья моя бл… Ладно уж, Марья. О мертвых либо хорошо, либо… Давай тут присядем. Устал я, – и он улегся на траву и левую ногу поднял. – Помоги-ка мне задрать на оградку, отекла, зараза.

Виктор помог, затем взглянул на памятник. Женщину звали Любовь. Имя ее было крупнее, чем фамилия и отчество. Годы жизни недалеко друг от друга ушли.

– Молодая еще, Любовь… – грустно констатировал Виктор. – А отчего умерла?

– Убили, – ответил дед, глядя в небо.

– Кто?!

– Муж. За измену.

– Почему не тебя, а ее?

– Хороший вопрос. Очень правильный вопрос. Надо было меня убить. А ее просто побить, – старик задрал и вторую ногу тоже, оградка мелко пошаталась и едва слышно прозвенела. – Наверно, трус потому что.

– А где он? В тюрьме?

– Он и на это трус. В земле он, вон там, – дед махнул рукой, – там самоубийцы у нас. Их немного. С нормальными людьми не хоронят таких. Ему я камня не делал. Только ей.

Дед задремал. Виктору захотелось оставить его тут и уехать вовсе. Он лишь хотел узнать, что это за улица такая, Ласточкина. И дом покупать не собирался он – риелтор сама навязалась, и старушка эта резко так, будто из-под земли, со своими деньгами… Виктор ругал себя за то, что не сунул ей эти деньги обратно, растерялся как-то от неожиданности. Не планировал Виктор оставаться, отпуск свой здесь проводить: набирал в поиске «Ласточкино гнездо», в Крым хотел, а не в деревню. И вместе с «Ласточкиным гнездом» вышло объявление о продаже дома номер двадцать семь по улице Ласточкина. Вот он и поехал посмотреть, что это за улица такая, о которой он никогда не слышал… и встретил возле дома риелтора, которая ждала другого клиента, а тот не приехал…

Виктор глядел в лицо старика, пока тот спал. Жадно рассматривал каждую морщинку, каждый волосок бороды, к дыханию его прислушивался, будто желая понять, как же устроен этот человек. Виктора тоже вроде бы клонило в сон, но ему было жаль спать, да и слишком он был взволнован этим нежданным днем. Мужчина присел и уставился на задранные к оградке ноги старика, а между ними как раз было слово «Любовь» с памятника, который старик сделал своими руками для своей любовницы…

По трассе проехала фура, длинно и протяжно просигналив, от этого старик проснулся. Несколько секунд растерянно моргал, пытаясь понять, где он находится, и увидел Виктора.

– Я думал, ты ушел.

– Как можно, отец…

– Я бы ушел, – сказал он и пошевелил ногами. – Помоги-ка опустить. Лишка перележал, кажется. В другую сторону затекли теперь.

Виктор помог ему встать на ноги.

– Слышь, Иван. Ачто ты меня все отец да отец. Ты ж мне не сын!

Виктор пожал плечами:

– Ты не сказал, как звать тебя…

Виктор ожидал, что старик назовет свое имя, но повисла пауза.

– Тогда Иваном звать буду. Как и ты меня.

– Иваном… Да, Иваном – это хорошо, это значит – мужик. Но отец – лучше. Так меня еще никто не называл.

Виктор отряхнул старику спину.

– Вон там мать моя. Я тогда еще камни делать не умел. Идем, поклонимся.

Они подошли к другой оградке. Виктор думал, что они рядом с матерью его постоят какое-то время, а дед перекрестился только перед ней да сказал:

– Гляди, мать. Какой Иван! Виктором звать, – и пошел дальше по кладбищу.

Мать звали Вера. И фамилия у нее была Ласточкина. Камень видно было, что другой человек делал.

– А вот тут, – сказал старик, – первый наш житель. Дома твоего. Так что те, которых я извел, еще хорошо отделались! Продали да уехали.

За желтой оградкой, у ее левого края, стоял памятник. «Егор» было на нем написано. Кажется, старик удивился, что Виктор не задает вопросов, а просто смотрит.

– Это он блядь мою блядью сделал!.. – глаза его потемнели. – Я дом построил, когда еще молодой был, когда женился только. Земли много, нам столько не надо было. А с домом продать дороже. Построил и продал. Ему. Пил с ним. А он!..

А они!.. – старик разволновался и говорил с памятником, который сам же сделал, будто с живым человеком. – Я спалить хотел тот дом!.. Их обоих! Запереть там, и чтобы горели! А потом думаю: не-е-е, брат! Я глаза твои видеть хочу! Ее-то я побил, а его не тронул. Пока думал, как его со свету сжить, он сам повесился.

Виктор и старик помолчали. Ветер, будто желая утешить людей, ласково выдыхал им в лицо.

– А чего же он тут, а не там, где самоубийцы?..

– А я сказал, что это я его задушил! Чтоб хоть на нормальном кладбище лежал. И камень, вишь, сам ему сделал.

– И не посадили тебя?

– Лучше бы посадили. Я б не жил с ней… Я уж и вещи теплые собрал, мешок приготовил, думал, придут за мной. Не пришли. Сам ходил – не взяли. И здороваться перестали, – дед показал на место рядом с холмиком. – Вот тут мое место, понял? А уж вот тут – ейное. Смотри, не перепутай! Чтоб я между ними лежал, они чтоб не рядом. Не сделаешь по-моему, ночью являться стану! Изведу!

Набежали тучи, закрыли солнце, и стало прохладно.

– Идем домой. Замерз я что-то на земле лежать. Не прогрелась она еще, хотя жара с апреля стояла.

– Так ночи холодные были… – зачем-то произнес Виктор, не зная по правде, какие именно были ночи, холодные или теплые, потому что спал у себя квартире на одиннадцатом этаже.

Они вышли на трассу и шли молча до самой деревни. Старик все ворчал и плевался. Виктор почувствовал, как дико устал он, всей душой вымотался, и еще раз пожалел, что приехал сюда. И поругал себя за то, что в поиске вбил это «Ласточкино гнездо»… И что он узнать хотел? Лучше б сразу туда поехал, к морю… «Надо, надо уехать и забрать этот залог», – думал он, пока они шли обратно.

На деревенской улице возле дома с синей крышей стояла молодая женщина неслыханной красы, у Виктора аж рот приоткрылся. Старик это заметил:

– Дочь той, второй моей!.. – пояснил он.

– У которой сиськи, как молочные поросята?

– Ага, она самая! Твоих годов где-то, тебе лет сколько?

– Тридцать два.

– И ей примерно столько же. Разведенка, детей нет, – шепнул старик и добавил уже громче: – Что, Дарья, без дела стоишь?

– Корову встречаю, дядя Гриша, – ответила она, а сама на Виктора глядит.

А Виктор, когда услышал, что старика Григорием зовут, весь с лица сошел…

– Теленок-то растет? Сколько ему уже?

– Четыре месяца, дядя Гриша.

– Знакомься.

– Даша. Здравствуйте, – ответила она застенчиво.

Старик поглядел на Виктора, но тот так и не представился.

– Если что приварить надо – его зови.

– Нам отопление поменять бы, – не растерялась Дарья.

– Он завтра придет, да, Иван? Подешевле сделает, – старик хлопнул его по спине, отчего Виктор кивнул, сказав «угу».

– Муж-то не приезжал больше?

– Нет…

– И пусть только сунется! У меня бензопила есть.

– Знаю, дядь Гриш.

И Виктор, не помня себя от усталости, потрясения, медленно пошел в сторону улицы Ласточкина. Какое-то время еще до него доносился их разговор:

– Дома мать твоя?

– Дома.

– Ходит к ней кто?

– Дядя Гриша!

Виктор не мог больше выносить этого имени. Он и не заметил, как попал в коровий поток. Очнулся, когда одна из коров ткнулась ему в щеку слизким мохнатым носом.

– А вон и Мариванна наша! – крикнула Дарья. – Побегу, дядь Гриш! Доить!

Кое-как доплелся Виктор до улицы Ласточкина, старик, видимо, задержался в доме с синей крышей, потому что не нагнал Виктора. Мужчина открыл свою машину, достал из бардачка алкотестер и дунул в него, прикидывая, сможет ли уехать сейчас. Но появилась, опять же с ведром и тряпками, но уже без соды, она.