Текст книги "Тайна без точки"

– У нас планировалась встреча в штабе флота в Североморске, – начал Президент. – Но я ее отменил.

– Ближе к делу! – крикнули из зала.

– Я буду говорить громче, – Путин держался хладнокровно, говорил негромко.

– Мы видели в дивизии ваши портреты, – крикнули из зала. – Эти мальчики проголосовали за вас, и они верили вам! Вам не стыдно смотреть нам в глаза?

– Мы подготовим постановление правительства и с каждым членом семьи погибшего экипажа будет проведена работа.

– Немедленно отмените траур! – перебили его из зала.

– Что касается траура, то я такой же несведущий человек в этой области, и моя информация зависит от военных…

По залу гул. Путин ждет, когда шум утихнет и продолжает:

– Что касается траура, то я, как и вы, надеялся и надеюсь до последнего на чудо. Но есть точно установленный факт: люди погибли. Я говорю о людях, которые погибли точно. Такие в лодке, безусловно, есть. По ним этот траур. Но это не значит, что мы должны все бросить.

– Когда прекратятся эти трагедии? – выкрик из зала.

– Что касается того, сколько еще трагедий будет, то скажу. Трагедии в море были всегда, в том числе и тогда, когда нам казалось, что мы живем в очень успешной стране. И тогда трудно было представить, что все произойдет именно так. У нас флот находится в трудном положении. У нас вся страна находится в трудном положении. Мы должны иметь армию в более лучшем техническом оснащении, у нас должен быть другой флот, может быть, меньше подводных лодок, но более технически оснащенных. Это все должно быть!

– А вы знаете, что народ был собран с двух экипажей? Народу не хватает, а вы сокращаете?

Путин резко: – Надо, чтобы был один экипаж, но он должен быть хорошо обученным.

Тогда не будет таких трагедий.

– А вы считаете, что экипаж виноват в этой трагедии? – выкрик из зала.

– Нет, я так не считаю, – ответил Президент. – Но надо разобраться в истинных причинах трагедии. Мне предлагают немедленно расправиться с военным руководством, отдать всех под суд. Но надо сначала разобраться!

– От того, что вы кого-то уволите, наших мужей не вернешь! – выкрик из зала.

– Верно! Я встречался с главным конструктором подводных лодок академиком Игорем Дмитриевичем Спасским, ему за 70, я знаю его много лет. «Игорь Дмитриевич, – спрашиваю я его, вы можете сказать, что это конец? У меня сердце болит, потому что там близкие.» «Чтобы подтвердить это, – говорит он, – мы должны разрезать лодку». «А если там есть какие-нибудь воздушные пузыри? – спрашиваю я. – Тогда человек погибнет?»

– Почему сразу не приняли помощь норвежских спасателей? – это спрашивает Оля Шевчук.

– Спасательные средства начали конструировать в конце 70-х годов, когда строились и лодки. На Северном флоте эти средства были, но они устарели, их пришлось утилизировать. А новые нам сейчас построить не по средствам. Контакт с лодкой был утрачен в 23 часа 12 августа. Мне сообщили 13-го в семь утра, сказали, что у нас нештатная ситуация. Мне доложили, что развернуты спасательные работы, я сразу спросил, нужно ли что-нибудь от меня лично, от страны, от других стран. Ответ был, что у нас есть все средства спасения. Признаемся, что если бы 13-го военные обратились за помощью, то удалось бы спасти.

Возможно, это была случайная правда, а возможно Президент страны не владел информацией в полной мере, но фраза прозвучала именно так. Владимир Путин на этом собрании выглядел искренним человеком, возможно, он и был таким, он тогда только что вступил в должность, и в наследство ему досталась странная разрушенная страна.

Я не знаю, спасли бы ребят, если бы обратились за помощью 13 августа, но то, что их не спасали или спасали вяло и беспомощно, как будто не считали нужным спасать – это было очевидно. И чье это было решение – неважно, Президент страны явно был в курсе обстоятельств спасательных работ или должен был быть в курсе.

Я не поклонник нашего Президента, но надо отдать ему должное – он весьма умело управлял залом, держался очень уверенно.

– Когда мы получим наших детей? – выкрик из зала.

– Норвежское правительство рекомендует продолжить работу. Но они поставили три условия: регулярная смена водолазов, другое оборудование и заключение нового контракта. С контрактом все не так просто, первоначально контракт на спасение экипажа «Курска» был заключен с коммерческой фирмой, которая специализируется на работах на морских буровых вышках. Теперь водолазы считают, что раз спасать некого, то нужен новый контракт – на поднятие тел погибших моряков. А фирма не имеет лицензии на такие работы. Мы пробиваем этот вопрос, но все это требует времени.

– Сколько же мне ждать сына? – спросила одна женщина. – Денег нет, чтобы ждать.

– Что касается денег, – сказал Президент. Шум в зале. Люди кричат:

– При чем тут деньги! Вы скажите, когда вернут наших сыновей?

– Мы пока не дошли до восьмого отсека, и точного ответа на этот вопрос не можем дать. В девятом отсеке там не просто вода, там все перемешано с дизтопливом и, – он запнулся, – и человеческими телами. 75 процентов экипажа находилось в 1-2 отсеках, который был уничтожен в первые минуты взрыва. Взрыв был огромен, он выбил дыру размером полтора-два метра. Но что касается денег, – он сделал паузу, чтобы в очередной раз проверить реакцию зала.

И люди сдались – никто его не перебил, никто не возразил, все слушали, затаив дыхание. Это был перелом собрания, ожесточенных настроений – и Путин это сразу понял, он стал спокойнее:

– Что касается денег, то накануне я разговаривал с одной женой офицера, и она мне сказала, что они жили здесь для того, чтобы накопить за оставшиеся 10 лет денег для обучения своего ребенка. Возьмем среднестатистические данные по зарплате офицера, это 6 тысяч рублей.

– Какие там 6 тысяч! – раздались голоса из зала, но это был уже конструктивный диалог. – Меньше.

Вот сегодня, когда я вижу стратегию и тактику этого человека, я не уверена, что он случайно ошибся. К таким мероприятиям тщательно готовятся, данные распечатывают сто офицеров. Он хотел, чтобы начался спор по конкретным вопросам – и он начался.

Надежда Тылик:

– Вы знаете, как мы тут живем? Мы платим огромные деньги за отопление. У нас же нет льгот ни на что.

– Льготы нужны! – сказал Путин. – Но нет смысла о них говорить. Нужны реальные деньги.

Ему приносят распечатку со средними зарплатами, и он читает:

– Капитан 2 ранга получает пять с половиной тысяч. Мичман – три, начальник штаба – восемь. Будет справедливо, если мы каждому из погибших выплатим среднее жалованье за десять лет вперед.

Умиротворенный зал задает вопросы уже другим тоном, не сдались лишь 2-3 бывших подводников.

– Раньше были специальные организации для спасения лодок, – говорит Роман Колесников. – И вдруг все исчезло. Почему?

Путин не успевает ответить, как возникает другой вопрос:

– Как будет выдаваться жилье?

– Будем прорабатывать этот вопрос, квартиры и дома дадим в любой точке страны, где пожелаете. В центральной части страны квартира гарантирована всем.

– Центральная часть – это что?

– Москва и Питер, по моему мнению. Если у моряка есть родители, которые нуждаются в помощи, то такая помощь будет организована.

– Можно ли дать квартиру моим родителям, так как у меня есть квартира в Питере? – спросила Ирина Белозорова.

Она стала единственной, кто не получил бесплатного жилья.

– Нет, – ответил Президент. – Мы не можем дать квартиры всем.

В это время в обморок упала Людмила Синица, подруга Макса Сафонова. Они познакомились совсем недавно и еще не успели расписаться. Она сидела передо мной, и я видела, как она медленно начала падать набок. Ее на руках вынесли над головами.

– Мы приехали из Дагестана, – сказала Сафинат Гаджиева. – Мой муж был гражданским специалистом, а деньги пообещали только членам экипажа. Как быть?

– Приравняем вашего сына к членам экипажа, – ответил Путин.

– Мы с Украины, – сказала Антонина Садиленко, – там с нас такие налоги за жилье возьмут, что страшно.

– Зачем вам Украина? – сказал Путин. – Мы вам здесь дадим жилье.

– Прям щас?

– Нет, щас не дадим! Зал рассмеялся.

– Мне нужен брат! – сказала Рита Щавинская. – Я верю, что там есть живые. Я требую, чтобы их достали!

– Окружающие вас люди говорят вам, что их можно спасти, – доброжелательно ответил Президент. – Вы им верите, но они вас обманывают. Нам всем очень больно, нам всем жить с этим крестом!

– Но почему нет спасательных средств?

– Они есть, но они не сработали.

– У нас с 1983 года аварийная служба флота не способна никого спасти! – сказал Анатолий Сафонов.

Выкрики из зала:

– Наши спасатели несколько дней не могли залезть в эту лодку. Норвежцы это сделали за один час.

– У меня уже сил нет! У моих родителей сил нет! А они сидят там и жд ут. Мы верим, что ждут!

– Да что же, у нас нет таких водолазов?

– Да нет в стране ни шиша! – рассердился президент.

– Мы предлагали свою помощь! Мы – водолазы! – говорит один мужчина. Почему нам отказали?

– Специалисты у нас есть, и в том числе по глубоководным погружениям, но оборудование будет идти месяц-два, – сказал Путин.

– Кто ответит за некомпетентность? – выкрик из зала.

– За некомпетентность надо ответить! – сказал Путин.

– Почему вы так поздно приехали?

– Первое желание такое и было, приехать сразу, – сказал Путин. – Но один слух, что я приеду, что бы тут произвел? А сколько людей я бы привез? Мы бы не дали вам работать.

– В субботу в пять часов вечера женщины в гарнизоне уже знали о случившемся, – сказала Мария Станкевич, жена капитана медицинской службы Алексея Станкевича. – А руководство флотом не знало? Ответьте, когда вы отдадите наших мальчиков? Нам сказали, что их достанут через год?

– Их достанут в течение месяца! – ответил Путин.

– Будет ли в Видяево ЗАТО? – это спросил капитан 1 ранга Олег Горелов, командир моего мужа.

– Видяево не может быть офшорной зоной, – ответил Президент. – Здесь служат честные люди. Люди, которые стоят за этим, не платят налоги, а себе в карман кладут тысячи. Там будут одни жулики.

То есть, ответ был отрицательным. Но Путин не сдержал своего обещания и уже через год подарил Видяево звание закрытого территориального образования, а вместе с ним и некоторые льготы.

Встреча продолжалась два часа сорок минут. У меня осталось впечатление, что он приехал именно тогда, когда должен был приехать, то есть, когда люди обессилели. Что он говорит именно то, что хотел сказать, и что все мы стали участниками продуманного сценария.

Мужество вырвалось из отсеков

23 августа

День траура! Простой и великий! Суетливый и суматошный! В этот день выдают свидетельства о смерти. Деловито и четко.

– А мы ведь завтра уезжаем. Не успели поговорить о Максиме… – мы встретились на улице с Клавдией Рейда, мамой Олечки Вишняковой.

– Почему такие уходят? – мы обе заплакали.

Когда Максим пел, зал затихал от восторга – глупо, но его называли видяевским соловьем. С Олей мы познакомились во время «автономки» 1999 года. Для меня Оленька Вишнякова навсегда останется олицетворением самой чистой любви «курянок» – нежная, ранимая, чуткая. «Этот удивительный ребенок», как называл жену Максим, окажется выдержаннее и крепче многих.

Тихон Андреевич Багрянцев. Редкое душевное здоровье отличает этого уже немолодого человека. Я помогаю ему дозвониться до Севастополя, записываю все необходимые сведения.

Заметив мой пристальный взгляд, он спрашивает:

– Что?

– Вы так похожи со своим сыном!

– Да, все говорят! – гордостью осветилось его лицо.

Мы долго беседуем. Он не причитает, не плачет – но нитроглицерин так и мелькает перед глазами, он глотает таблетки одну за другой. Точно таким же быстрым движением, вскидывая руку, поглощал Владимир Тихонович свои витамины из баночки – мог угостить, это было наивно, и я всегда смеялась.

Позднее приходит Марина Белова. Мы садимся на кровать в коридоре, которые там поставили для тех, кому приходится делать уколы или кто падает в обморок и шепчемся: о Мише, о ней, о любви. Потом идем к психиатру Сергею Джангалиеву.

Беседуем с отцом Димы Колесникова – Романом Дмитриевичем. Он обстоятельно рассказывает про свою теорию преждевременной гибели гигантских сооружений. Избегает разговора про сына, словно ему больно.

Собраны первые списки беременных от гражданского брака. Потом, когда потребовали справки от врача, из этого списка кое-кто исчез-испарился.

24 августа

Похороны словно подводят черту под горем. Наверное, кульминация страданий приносит облегчение и успокоение. Ритуальные прощания с подводниками стали пограничным рубежом между отчаяньем и возрождением.

Памятник, который стоит при въезде в поселок, ничем не отличается от сотен других – холодный гранит, строгие плиты. Всегда недолюбливали это торжественное место видяевцы, далеко стороной обходили и грибники. Почтение, граничащее с суеверностью, царит возле памятника «Подводникам, погибшим в океане». Сюда и привезли родственников – на этом месте был заложен камень героям «Курска». Склон был усеян горем и цветами, камень омыт самыми чистыми слезами, а плач и рыдания поднялись в сопки, застыв там незримым следом событий.

Затем все едут в губу Ара, где стоит корабль «Клавдия Еланская», нарядный, словно весенняя бабочка. На фоне строгих подлодок он кажется кружевным и воздушным. Причал на восьмом пирсе символически разделил жизнь надвое. Слева – атомный крейсер «Воронеж», такого же класса, как и «Курск». Справа – теплоход «Клавдия Еланская».

Из настоящего – только эта узкая бетонная полоска среди моря, соединяющая прошлое и будущее, жизнь и бессмертие, может быть.

Когда теплоход развернулся и плавно отошел от пирса, на «Воронеже» черные ряды моряков вскинули руки к козырьку. С высокого борта белого теплохода они кажутся игрушечными солдатиками. «Еланская» осторожно обходит подлодку – она сидит в воде низко и вся ее грозная сила скрыта морем.

Подводники развернулись вслед нашему кораблю – этот момент словно застыл в истории, даже чайки перестали кричать.

Ласковая вода залива медленно, словно нехотя, понесла теплоход в открытое море. И впервые все происходящее показалось мне чудовищным сном. Вот сейчас я проснусь и пойму, что подводных лодок не бывает на свете. Жизнь, настоящая жизнь – она вот такая, как на «Клавдии Еланской». А в тесном чреве подводной лодки – такой не может быть жизнь, такой не должна быть жизнь. И то, что произошло с «Курском» в лучшем случае – небытие, в худшем – ад кромешный. Быть может, ад вообще здесь, на Земле, а не где-нибудь в Аду?

Вода Баренца… Я видела это море разным: от глубокого синего до свинцово-леденящего. Но таким матово-бирюзовым – никогда. Неужели это Баренцево море? Такими безмятежно-спокойными бывают южные избалованные солнцем моря.

Что означает твоя очередная прихоть, Баренц? Что жертва принята? Что страданием искуплены земные страсти?

Никто не плачет на «Клавдии» – родственники стоят возле бортов бездумно и печально.

Плакать они будут потом. Странно тихо среди медноблестящей скорби. Когда мягко вступит оркестр, когда щемящий и торжественный «Марш славянки» разорвет сердца на мелкие осколки – тогда заплачут все. Даже журналисты.

Когда с героями будет прощаться страна, когда венки лягут на ложе скорби – тогда заплачет и вода Баренца. Из бирюзовой она вдруг почернеет. Может, это слезы окрасили ее в черный цвет?

Баренцево море славится своим переменчивым нравом, но чтобы так, в несколько минут измениться? В этом действительно было что-то мистическое.

Ни воя, ни крика. Лишь затаенные глухие стоны. Неустанно глядят глаза в эту черно-свинцовую муть. Как будто увидеть хотят сына, мужа, такого желанного.

Стоп, машины! Слышен глухой перестук материнского сердца.

– Сыно-о-чек мой! Зачем ты так далеко-о? Глубо-о-к-о-о! К тебе не дойти! Не добраться! Тебя не достанешь рукой…

Пела эту песню мать. Не кричала, не вопила. Пела, как в детстве певала. Сердцем пела.

Я тоже плачу. Не кричу, не вою, тихонечко сижу себе на скамье корабля и плачу. Подходит офицер и предлагает выпить валерьянку.

– Спасибо, не надо, – говорю.

– Не будете пить, сделаем укол, – говорит офицер, не вступая в дебаты, и я глотаю горький стаканчик.

Отпевание (сначала по православному обычаю, потом – по-мусульманскому) приносит женщинам облегчение. Гармоничные звуки церковного пения не могут не тронуть сердца даже закоренелых атеистов. Поминальный обед в комфортабельной кают-компании и вовсе направил мысли женщин в более рациональное русло.

Когда позднее иду по корме корабля, разыскивая фотокора мурманской газеты, – останавливает вице-адмирал Валерий Касьянов:

– Кого ищете, Альбина?

– Меня просили написать репортаж с места события. Хотите почитать?

– Не могу! – сказал уже через две строчки Валерий Павлович. – Слезы застилают глаза.

Несмотря на общее негативное впечатление от поведения некоторых штабных офицеров – вице-адмирал Касьянов остался в памяти, как человек простой и умный, редкое для военного руководителя сочетание.

В этот горестный день я долго сидела в большом зале Дома офицеров. Минуты складывались в часы, а я не могла уйти. Словно цепи трагедии приковали к тому месту, где столько пережито. Тогда поняла: если не разорву этот, очерченный судьбою круг – он изломает меня навсегда.

На другой день у многих женщин на лицах появилось оживление. Началось возрождение. То ли жизнь невозмутимо брала свое. То ли мужество погибших подводников вырвалось из душных отсеков и вселилось в горестные сердца.

Мужество, чтобы жить!

Рябиновые кисти сентября

Все происходило быстро.

В среду привезли голубые бревна. В воскресенье свеженький сруб уже блестел матовыми оконцами – Свято-Никольская церковь выросла на глазах.

Утром здесь еще росли рябины. К обеду голубые бревна легли на красные ягоды, а вечером на земле остались дрожать погибающие деревья. Сердобольная старушка Зоя собирает непомятые ветки и дарит их мне. Я иду с огромным красным букетом – встречные улыбаются. Наверное, букет не может быть грустным.

Родной гарнизон пахнет краской и известью. Это непривычно для него. 40 строителей спешно ремонтируют «улетные» видяевские дома. Поселок похорошел, но радости на лицах не прибавилось.

Но это все произойдет потом, в сентябре. А нам, если следовать хронологии, следует вернуться в август.

25 августа

День Матвиенко. Социальный вице-премьер Валентина Матвиенко приехала утром и провела в гарнизоне весь день.

Горе отодвинулось в сторону – надо было устраивать жизнь.

Ее ждали с некоторым страхом и надеждой. Если Президент страны для видяевцев был человеком довольно абстрактным, хоть и наделенным большими полномочиями, то от Матвиенко зависело решение конкретных вопросов. Более того, про нее говорили, что она вникает в мелочи повседневной жизни, одним словом – она была ближе к народу.

Ее ждали еще и с интересом – какая она?

Оказалось – обыкновенная. Черный элегантный костюм сидел уверенно.

Быстрая, решительная, энергичная, резкая – она создавала вокруг себя водоворот событий, мнений, столкновений. Мне довелось общаться с Матвиенко в неформальной обстановке – она простая и открытая.

Весь день Валентина Матвиенко не выходила из видяевского Дома офицеров. Сначала была встреча с «Общественным комитетом родственников АПРК «Курск». Разговор шел о пенсиях, компенсациях, льготах, гражданстве и путевках.

Затем она прошла в кабинет начальника Дома офицеров и тут произошли те события, о которых писали потом по принципу «слышал звон, да не знает, где он». Ситуацию представляли в некоем трагическом смысле, на самом же деле она была как будто списана с Салтыкова-Щедрина.

Галина Логинова, мать каплея Сергея Логинова, бросилась к вице-премьеру с криком: «Помогите зарегистрировать брак сына с невесткой – она беременна!»

Меня вызвали в кабинет, потому что возникла путаница со списком гражданских жен. Я подала накануне список, по которому среди гражданских жен числилось 6 человек, из них 2 беременны.

Но на столе у Матвиенко оказалось два списка, один – мой, другой – неизвестно чей: по нему проходило 9 гражданских жен, из них 4 – беременны. За одну ночь некоторые срочно «забеременили» от погибших ребят – разродиться им, несмотря на справки, так и не удалось.

Матвиенко просила разъяснений, а выслушав, повернулась к военным:

– Почему ситуация с заключением брака зашла так далеко?

Военные объясняли так запутанно и долго, что вице-премьер пришла в ярость.

Дело действительно было запутанным. По закону такие браки, естественно, регистрировать нельзя. Но Иван Нидзиев пообещал это сделать. Ему внимали, как поющей птице Феникс – красиво, но неправда. Но когда глава Ура-губинской администрации Юрий Морозов подтвердил, что все гражданские браки с погибшими будут зарегистрированы, невесты успокоились. Кстати, был случай, когда одна невеста взяла фамилию погибшего жениха, но ни один брак так и не был зарегистрирован. Но вернемся к вице-премьеру.

– Кто не хочет зарегистрировать брак этих женщин?! – грозно закричала Матвиенко.

– Кто? – эхом отозвались военных, которых набился целый кабинет. Они озирались вокруг, ища виновного.

– Кто?! – более грозно спросил командующий Северным флотом Вячеслав Попов.

– Заведующая ЗАГСом! – прошелестело множество голосов.

– Заведующая ЗАГСом, – погромче сказал Вячеслав Попов.

– Позвать сюда заведующую! – крикнула Матвиенко.

– Позвать! Позвать! Срочно! – закричали все сразу.

Привели заведующую. Среди всех присутствующих она, похоже, одна сохранила твердую память и рассудок, к сожалению, у меня не записана ее фамилия.

– Зарегистрировать срочно! – сказала Матвиенко.

– Я не пойду против закона! – твердо ответила женщина.

– Кто отвечает за все это безобразие? – возопила вице-премьер. Повисла пауза – никто не знал, кто отвечает.

– Я! – выступил на сцену молчавший до этого Юрий Морозов. – Я возражаю против регистрации брака, поскольку он незаконен.

– А вы кто такой? – опешила Матвиенко.

– Я глава местной администрации! – важно сообщил Морозов.

– Бюрократ!!! – закричала Матвиенко, и на том дело завершилось.

Все это на самом деле так не походило на то, что описывала в те дни одна из центральных газет, где ситуация разворачивалась, как детектив: тут тебе и противостояние офицеров – вот же злодеи! И высокомерие властей – а как же иначе! И униженность беременных женщин. Особенно обидно было за Наташу Касьянову, невесту Сергея Логинова, – скромную, тихую, но гордую девочку, которая на самом деле ни у кого ничего не требовала и в ноги никому не падала.

Следующим по плану был прием родственников. Он проходил спокойно, почти по-домашнему. Пришли те, у кого были какие-то нестандартные ситуации – всего 19 человек, я вела протокол.

Коркины спрашивали, будут ли поднимать лодку.

Бочковы и Цимбал – распространятся ли льготы на жителей Украины.

Были обращения по жилью.

Одни жаловались, что невестка им не дает денег.

Другие, придя с просьбой о регистрации брака – тогда все верили в это – сказали: «Вот если бы она (гражданская жена) была беременна, мы бы все отдали за будущего внука!»

Но… проходили дни и это состояние одухотворенности, общей близости уходило, как вода в песок. Ссоры возникали даже между родителями сына и невестками в зарегистрированном браке – испытание золотым тельцом немногим оказалось по силам.

Народ тем временем собрался в зале. Никто не обещал собраний, люди пришли сами и хотели говорить с Валентиной Матвиенко.

Ждали долго, в зале царило смятение – ничего не было известно. Она появилась.

– Готова ответить на ваши вопросы! – сказала открыто, быстро расположив людей, поскольку не юлила, не кивала на Ваньку, не уходила от неприятных вопросов.

Это было первое мирное собрание, на котором никто никого не обвинял.

29 августа

Заседает губернаторский (так и хочется сказать губернский) комитет.

30 августа

В Доме офицеров висит объявление: «Желающие улететь самолетом – гарантированно улетят сегодня!»

Психолог Санкт-Петербургского института военно-морской медицины Виктор Макаров утром бегал на Питьевое озеро купаться.

– У нас же вода ледяная?

– А я зимним плаванием занимаюсь, – отвечает он.

– Что вам показалась в Видяево интересным?

– Люди! – не задумываясь отвечает он. – Я смотрю через их глаза в их души. В глазах – печаль и грусть. Здесь нет агрессии, но грусть есть и даже какая-то всеобщая безрадостность.

– Просто вы застали нас в трагический момент. Вот у меня в глазах грусть, но я человек веселый.

– Печаль всегда рука об руку с радостью ходит, – говорит он. – Печаль – один из трех элементов, из которых соткан мир.

31 августа

Создается «Общественный комитет членов семей и родственников военнослужащих АПРК «Курск». Это самое незначительное событие августа вскоре вырастет до гигантских размеров, определит стиль поведения и характер взаимоотношений женщин.

Я встречалась с родственниками старшины контрактной службы Вячеслава Майнагашева. Они все приехали из Хакассии. Невеста Ирина, которой исполнилось 18 лет, недавно переехала к жениху, и они пока не расписались, мечтали о собственной квартире в Видяево.

2 сентября

Открывается мемориальная доска на 8 пирсе. Это первое материальное свидетельство памяти: то, что можно потрогать руками, куда можно положить цветы, иконку, зажечь свечу.

Слезы сдержаннее. Они не смешиваются с торжественными обещаниями военных.

С одной стороны – пестрая толпа женщин под зонтами. С другой стороны – строгие ряды под знаменем. Они тоже не смешиваются.

Слова никого не трогают, даже тех, кто их произносит, хотя вид у всех при этом приятно печальный.

4 сентября

Народ зашевелился. Деньги, товары, продукты в гарнизон идут неуправляемым потоком. Всем этим распоряжаются военные и «Общественный комитет женщин», который почти на сто процентов состоит из жен офицеров. На заседание комитета пытаются прорваться матери погибших подводников, чтобы сказать: «Которые тут временные? Слазь!» Это начало передела власти.

Становится жарко – прошло так мало времени.

В этот день приходила взволнованная Марина Белова:

– От куда? Ну откуда они могли узнать? Я ни с одним журналистом не встречалась.

Оказалось, что на улицах Нижнего Новгорода, где живут ее родители и свекровь, корреспонденты местной газеты провели опрос среди прохожих: за кого они – за Марины или за ее свекровь?

Поистине бьет ключом журналистская мысль в поисках новых форм проведения шоу-трагедий.

– Ну, Марин, что ты расстраиваешься? За тебя же больше процентов проголосовало…

Она улыбается.

В этот день приезжал известный писатель-маринист Николай Черкашин. Мне поручили проводить его в музей, где работает фотограф из музея Северного флота Александр Раупе. У него тут тихое местечко, где можно отдохнуть от суеты, да и сам он человек не суетный.

Массовый психоз дает разные всходы. Вбегает штабной офицер и кричит на меня за то, что включен ксерокс.

– Это я сделал, – тихо говорит Черкашин.

– Не беспокойтесь, я привыкла ко всеобщему хамству, – отвечаю я довольно спокойно, и он улыбается.

5 сентября

Потихоньку уезжают: Наташа Ерахтина с маленькой дочкой – одни из первых. Мы вместе едем в автобусе, это грустно – она безучастна ко всему, даже к ребенку.

Для Храма привозят материал из Костомукши – безвозмездный дар небогатого городка.

8 сентября

53 телевизора «Рекорд» выгрузили в Доме офицеров. Стайка одинаковых коробок напоминает о суете. Суета и началась – на другой же день. Несмотря на мою тогдашнюю закаленность, меня все же поразил один случай. В кабинет, где сидел Нидзиев, а я вела протокол приема, едва передвигая ноги, входит женщина и падает на стул.

– У меня не осталось сына, – со слезами говорит она. – На что мне теперь жить? У меня и дома ничего нет. Дайте хоть телевизор!

– Дадим, конечно, дадим! – поспешно говорит Нидзиев, боясь, что она потеряет сознание.

Я была у этой женщины дома два дня назад – квартира забита хрусталем и аппаратурой, на полу стоят нераспакованные коробки.

11 сентября

Это совместное заседание военных и женщин запомнилось одним нестандартным требованием, которое внесло некоторое оживление в рутинную работу.

– При подъеме тел прошу учесть, что в лодке могут быть живые, – с большим чувством и с еще большим напором сказала Галина Белогунь. – Я верю, что мой муж жив! Вы начнете резать лодку, а он там…

– Конечно, конечно, – осторожно ответил Александр Дьяконов и незаметно посмотрел на календарь, вероятно, не слишком доверяя своей памяти – со дня трагедии прошел месяц.

Я не судья и не общественный обвинитель. Я рассказываю, как это было…

Комиссии следуют за комиссиями: то губернаторская, то флотская. Все они проходят с участием женского актива, все посвящены вопросам распределения денег. Северный флот пытается решить вопросы снабжения поселка за счет средств, которые поступили на Нахимовский фонд. Женщины настаивают на том, что все деньги отдали им. Идут бесконечные дебаты и прения.

18 сентября

Собрание экспромтом – общее недовольство, местами переходящее в злобные реплики. И это все о деньгах, о деньгах.

И потом – великое множество таких собраний, как две капли воды похожих друг на друга.

А я считаю день поминовения последним днем событий, связанных с Великой трагедией. Потом началась трагедия рвачества. Здесь не место для рассказа о ней, об этом – позже.

20 сентября

Храм-памятник открылся в день поминовения моряков-подводников. Ровно 40 дней прошло после 12 августа.

– Жизнь – удивительная штука, – сказал контр-адмирал Михаил Кузнецов. – Почему-то погибают удивительные люди! Наверное, это уже легенда. Мне сегодня рассказали: когда над местом трагедии летал вертолет и снимал – там сидели чайки. Их посчитали: оказалось ровно 118.

Иерей Сергий, настоятель Свято-Никольской церкви:

– Русскому человеку всегда было за что умирать! Лучший свет Христовой веры освящает любой праведный путь.

Святейший Патриарх передал церкви икону «Новомученики». – Наши ребята не принадлежали себе, – сказал игумен Аристарх, настоятель Трифонов Печенгского монастыря. – В этом великая тайна и загадка нашей души. Россия тоже не принадлежит себе! Все восприняли эту трагедию, как личную. Для тех, кто ушел, Россия – особая боль. Скажу, что я сейчас смотрю на мир глазами ребят с «Курска». Сколько ж можно терпеть то бедствие, что царит в России? Эта трагедия – не случайность. Она – последняя жертва падающей России! И первая – возрождающейся!

Как жаль, что его слова не стали пророчеством.

Накануне Марина Белова принесла свои стихи, которые она написала неожиданно для себя:

 
Улыбались земля и небо.
И ласкался у ног прибой.
Милый мой! Где б ты был или не был –
Я теперь навсегда с тобой!
 

Вечером над новым Храмом раскинулась радуга. Огромной подковой улыбалось само небо.

Я теперь тоже навсегда с тобой, таинственная подлодка, неспетая песня моя!