Текст книги "Очарованная мраком"

Глава 3

С трудом поднявшись на ноги, я медленно пересекла комнату и подошла к окну. С одиннадцатого этажа открывался шикарный вид. Правда, сейчас было темно, лишь далеко внизу вспыхивали и переливались разноцветные огни. Подмигивали фарами автомобили, щедро рассыпали бриллиантовые блестки рекламные вывески, светились уютным светом окна домов. А за домами – широкое темное пространство: это мирно дремала закованная во льды река.

Сменив жилье, я больше всего скучала именно по этой захватывающей дух панораме. Крохотная квартирка, которую я снимала, находилась на втором этаже, и мне страшно не хватало этого вольного волжского простора. Казалось, меня заживо засунули в тесный душный гроб.

Я задвинула шторы и опустилась на кровать, обвела взглядом комнату. Это мой мир, моя вселенная, место силы. Мы переехали в этот дом через пять лет после маминой смерти. До этого жили в квартире, которая осталась от бабушки и дедушки, маминых родителей. Сначала в «двушке» было тесновато: четверо взрослых и я. Потом жильцы один за другим стали навсегда покидать дом: мама, вслед за ней бабушка, потом дед. Мы с папой остались вдвоем. Квартира осиротела, притихла, в углах затаилась скорбь.

Отец готов был пахать как проклятый, чтобы заработать на новое жилье и не возвращаться каждый вечер туда, где каждая мелочь напоминала об ушедшей жене и пропавшем счастье. К счастью, их с дядей Аликом бизнес вскоре стал приносить хороший доход. Продав старую квартиру, мы перебрались в противоположный конец города, словно спасались, бежали от чего-то.

Поначалу мне здесь не слишком понравилось: я привыкла к скромной маленькой хрущевке, и новые хоромы, где одна комната была размером почти со всю прежнюю квартиру, показались мне неуютными, чужими, даже враждебными. А потом я вышла на полукруглую просторную лождию – и буквально потеряла дар речи от увиденного. Озорной свежий ветер, наполненный ароматами трав и цветов, гладил меня по щекам и ласково трепал волосы. Наш дом тогда стоял почти на окраине города. Внизу зеленели изумрудные луга и перелески, сверкающая на солнце река была похожа на широкую серебряную ленту.

«Я сказочная принцесса в башне замка!» – пронеслось в голове.

Съехав отсюда, я чувствовала себя королевой в изгнании, но возвращение тоже не добавило радости. Мне казалось, что наш дом осквернен. Пожалуй, только эта комната, до которой руки Азалии так и не успели добраться, оставалась по-настоящему родной.

Я закусила губу и с трудом удержалась, чтобы снова не начать плакать. В комнате было тепло, но меня все равно била дрожь. Надо бы сходить в прихожую за сумкой, взять таблетки: Татьяна сунула мне что-то успокоительное.

Только вот идти не хотелось. Тащиться мимо кухни, видеть, как наивная тетя Нелли успокаивает эту лживую бабенку… Нет уж, спасибо, насмотрелась! Азалия сейчас не упустит возможности, такого расскажет обо мне – волосы дыбом встанут. Это она умеет.

«Надеюсь, тетя Нелли теперь хотя бы здороваться со мной не перестанет, – грустно подумала я. – А вообще-то, какая разница? Завтра она улетит в свой Екатеринбург, пусть думает что хочет».

Я завалилась на кровать, свернулась калачиком. Закрыла глаза. Лежать бы вот так и ни о чем не думать. Забыть, забыться.

Не вышло. Словно назло, наперекор желаниям, в прихожей заверещал мобильник. Я попыталась не обращать внимания, но звонивший был настойчив и твердо вознамерился пообщаться со мной.

Я вздохнула, сползла с кровати и тихонько вышла из комнаты.

«Ладно, заодно тогда и таблетки возьму».

В кухне – та же картина. Тетя Нелли и Азалия вполголоса беседуют о чем-то. Голова к голове, голоса тихо журчат, слова льются и льются.

Внезапно мне захотелось пойти туда и разбить этот тет-а-тет. Заорать или швырнуть на пол что-нибудь тяжелое. Например, уродливую вазу, которую Азалия притащила домой в первые дни своего появления и водрузила на столик в их с отцом спальне. Говорила, это эксклюзивная «модерновая» вещь ручной работы, что стоит она бешеных денег. Жуткая посудина. Терпеть не могу подобные «произведения искусства». Бесформенная груда, какой-то обрубок, смутно напоминающий человеческое тело без головы, закутанный в переплетение металлических полосок.

Разумеется, не стала я ничего бить и крушить. Незачем лить воду на мельницу Азалии. Давать ей шанс победно глянуть на тетю Нелли: а я что говорила?! Психопатка, чокнутая истеричка, социально опасная грубиянка.

Я прошмыгнула к входной двери и принялась искать свою сумку. Умолкнувший было телефон снова разразился нетерпеливой трелью. Надо будет сменить мелодию: эта очень уж раздражающая.

Звонила Ира Косогорова. Коллега и приятельница. Хорошее словечко для таких отношений, как у нас: больше чем просто знакомые, но меньше чем настоящие друзья. Получив диплом, я осталась в институте, поступила в аспирантуру. Сейчас заочно училась, работала лаборанткой на кафедре культурологии и философии, писала диссертацию. Как у Пушкина хорошо сказано: «От делать нечего друзья». Больше ни Ире, ни мне общаться на кафедре не с кем. В основном контингент пожилой, солидные семейные люди. А тут и чаю есть с кем попить, и в магазин за пирожными сбегать, и на студентов оборзевших пожаловаться, и про коллег посплетничать. Правда, говорила в основном Ира, а я по привычке помалкивала и слушала.

Сейчас Косогорова хотела справиться о моем самочувствии.

– Привет, Динуля, – скорбно молвила она. – Ты как? Ничего?

– Нормально, – коротко буркнула я и тут же испугалась, что ответ прозвучал слишком грубо.

Однако Ира не обратила на это внимания и продолжила:

– Ты уж держись давай.

«За кого? Или за что?» – хотела я съязвить, но промолчала. Ира же хочет помочь. Зачем обижать человека?

– Стараюсь. Спасибо, что позвонила.

– Да что ты! Какое спасибо! Не могла не позвонить, не поддержать. Ты должна держаться.

«Далось ей это “держание”», – поморщилась я.

Ира не успокаивалась:

– Слушай, все мы смертны… – глубокомысленно изрекла она. – То есть я хотела сказать… Понимаешь…

– Понимаю. Спасибо тебе, Ирочка. Я пойду прилягу, ладно?

– Ладно, ладно, конечно, – заторопилась Косогорова. – Ты уж завтра на работу не выходи. Отдохнешь…

– Нет-нет, я выйду. Мне так легче.

– Да? Ну пока, Динуля.

Экран погас. Телефон удовлетворенно замолчал. Я задумчиво смотрела на него. Неужели все-таки ждала, что он позвонит? Где-то там, в запретной зоне, жила надежда? Я прислушалась к себе и честно призналась: нет, ничего уже не ждала. Разве что самую малость… Совсем не так, как раньше.

Я отключила телефон, небрежно бросила его в сумку, нашарила в боковом кармашке упаковку с пилюлями и торопливо прошла в ванную. В кухне наметилось какое-то движение, а сталкиваться с теткой или Азалией желания не было.

Защелкнула серебристый замочек и перевела дыхание. Как же я буду жить с Азалией в одной квартире, если это вынужденное соседство вызывает такую неприязнь?

Ответа не было.

Я сунула в рот сразу две желтые таблетки, разделась и залезла под горячую воду. Обожаю принимать душ и валяться в ванне. В воде мне становится спокойно, легче думается – мысли обретают четкость. Папа часто называл меня русалкой.

Быть может, я люблю воду, потому что это по гороскопу моя стихия: родилась 22 февраля, под знаком Водолея.

А ведь это будет первый день рождения без папы. И больше не от кого ждать поздравлений. Да и не нужны они ни от кого.

Я снова заплакала, слезы потекли по лицу вперемешку с водой.

Вылезла из ванной уже ближе к полуночи. К моему удивлению, очень хотелось спать. Видимо, таблетки подействовали: мысли сделались тягучими и вялыми. Я с трудом постелила себе, забралась в кровать и моментально заснула, не успев додумать мысль, что надо бы запереть дверь.

Глава 4

Обычно дорога на работу отнимала минут сорок, не больше. Но сегодня я добиралась второй час, а еще и половины пути не проехала. Из-за снегопада, который начался со вчерашнего вечера и продолжался до сих пор, проехать было практически невозможно. Крупные пушистые хлопья валили с неба сплошной стеной, сугробы росли прямо на глазах. Дорожники не успевали расчищать магистрали, и поток машин двигался с выматывающей нервы черепашьей скоростью. К тому же то и дело случались аварии, и автомобили подолгу застревали в пробках.

Я уже опоздала на пятнадцать минут, позвонила и предупредила, что задерживаюсь. Трубку снял заведующий нашей кафедрой, профессор Семен Сергеевич Савин, которого за глаза все звали СС. Никакой связи с характером кличка не имела: профессор был безобидным милейшим стариканом, посвятившим преподаванию всю жизнь. Редкий случай: Савина обожали и студенты, и коллеги.

Институтские старожилы рассказывали, что лет десять назад у Савина случился второй инфаркт. Увезли на «Скорой» прямо с экзамена. Все были уверены, что если Семен Сергеевич и выживет, то в институт точно не вернется. Но уже через два месяца легендарный СС был на своем посту. Несмотря на категорические запреты врачей и бурные протесты жены.

С тех пор в институте сменились два выпуска студентов. Жена Семена Сергеевича умерла от рака пять лет назад. Но его самого любимая работа крепко держала на этом свете.

Жил Савин в двух шагах от института, поэтому снегопад не помешал ему прийти на работу как обычно. Он неизменно являлся в восемь утра, вне зависимости от того, во сколько у него по расписанию занятия и есть ли они вообще. Думаю, живи профессор Савин в другом конце города, это бы ровным счетом ничего не меняло.

На мои оправдания СС рассеянно молвил:

– Не переживайте, Диночка, добирайтесь спокойно. Все опаздывают – такая уж нынче погода.

Требовательный к себе, к другим профессор был снисходителен. Однако никто и никогда его добротой не злоупотреблял.

Ди-джей по радио рапортовал о новых авариях на дорогах, водители психовали, «дворники» лихорадочно метались по стеклу, снег валил.

«Отличный день рождения! Лучше не придумаешь», – в сотый раз подумала я. Разумеется, был бы жив папа, ни снегопад, ни пробки, ни какие угодно катаклизмы не помешали бы мне получить свою порцию радости.

Но сегодня из близких меня поздравила только тетя Нелли. Позвонила в семь утра из Екатеринбурга. Я как раз допивала кофе. Тетка словно отсекла от себя Уральскими горами грустные мысли и переживания: голос звучал бодро и оптимистично.

Поговорили минут пять, не больше. Тетушка речитативом отбарабанила положенные пожелания, для порядка поинтересовалась, как племянница себя чувствует, получила фальшивые уверения, что все в порядке, и повесила трубку, сообщив, что у них уже девять утра, у нее начался рабочий день и больше разговаривать она не может.

Под конец нашей беседы в кухню вплыла Азалия. Она работала начальником юридического отдела в крупной компании, которая занималась чем-то, связанным с нефтью. Вставала рано, обычно не завтракала, только пила зеленый чай с ложкой меда, зато не менее часа рисовала лицо. Мы выходили из подъезда примерно в одно и то же время, садились в свои машины: я в белую малолитражку, Азалия в роскошный алый внедорожник. И разъезжались по своим делам.

– Утро доброе, – пропела мачеха. – У тебя же сегодня день рождения?

– Да. И тебе доброго утра.

– Поздравляю, дорогуша. Как отмечать планируешь?

Я оторопела, пораженная неуместностью вопроса, и язвительно ответила:

– Известно как. С песнями и плясками. Обстановочка-то располагает!

Ждала, что Азалия смутится, но та не отреагировала. Спокойно заварила себе чай в маленьком чайничке, достала пузатую банку с медом, мурлыча под нос песенку.

Когда рядом не было никого, перед кем требовалось играть, она не утруждалась изображать убитую горем вдову. Я в число зрителей не входила, так что в моем присутствии Азалия напевала, пила любимый коньячок, смотрела сериалы и шоу, слушала музыку, болтала по телефону, хохотала. Жгла мерзкие ароматизированные свечи, от которых вся квартира пропиталась горько-сладким ароматом.

Ни разу за эти дни я не увидела следов слез на ее лице. Ни аппетита, ни сна Азалия тоже не потеряла.

Разумеется, на поминках поведение коренным образом менялось. На свет божий извлекались приличествующие случаю атрибуты: кружевной черный платок, помада блеклого персикового оттенка, строгое темно-серое трикотажное платье, туфли на низком каблуке. На лицо навешивалась печальная мина, волосы укладывались в старомодный пучок.

Преображение было поистине удивительным: в Азалии, несомненно, пропадала великая актриса. Откуда-то возникали горькие складки возле губ, глаза казались чуть припухшими от бессонных ночей, руки начинали слегка подрагивать. Но самым поразительным было умение плакать: бурные потоки слез начинали извергаться из глаз всякий раз, когда ей было нужно.

Однажды я наблюдала, как режиссер пытался заставить начинающих актеров плакать. Юноши и девушки, которые готовились в ближайшем будущем штурмовать экраны и театральные подмостки, старались из всех сил. Сосредотачивались и собирались с мыслями. Вспоминали самые страшные, унизительные и грустные моменты своей жизни. Пробовали воскресить в памяти чувствительные эпизоды из фильмов и книг. Режиссер пугал их, орал и оскорблял – ничего не помогало. Чем все закончилось, смог ли хоть кто-то зарыдать, я так и не узнала, ушла. Но в том, что заставить себя плакать усилием воли часто не под силу даже профессиональным (ну пусть полупрофессиональным) актерам, убедилась.

Азалия же делала это легко и играючи.

Меня поражал ее неприкрытый, откровенный цинизм, было обидно за отца: окажись на месте Азалии, он, вне всякого сомнения, вел бы себя совсем иначе. В ее отношении к мужу никогда не было и намека на любовь, только наспех, кое-как замаскированная акульей улыбкой хватка собственницы. А то, что она вытворяла после его смерти, было злым фарсом, гримасничаньем, оскорблением его памяти.

Но знала об этом только я. Знала – и молчала. Кто бы мне поверил?

Больше в то утро между нами не было сказано ни слова. Я поспешно ретировалась из кухни, оделась и ушла на работу раньше обычного. Мне нужно было зайти в магазин, купить торт, конфеты, вино и разные мелочи: именинники на кафедре традиционно «проставлялись». Полагалось прибыть наряженной, напомаженной, накрыть шведский стол, получить в подарок букет и какую-нибудь безделушку, выслушать пожелания и растроганно поблагодарить коллег.

Телефон призывно загудел, завибрировал. Кто бы это мог быть? Звонок с работы исключался. Поздравлений я ни от кого не ждала: тетя Нелли уже отметилась, Ира звонила час назад, Татьяна тоже. Она каждый год поздравляла меня лично, но на этот раз не смогла: отбыла в командировку.

Татьяна возглавляла пресс-службу крупного кондитерского холдинга и позавчера уехала в региональное отделение, писать о тамошней сдобно-сладкой жизни. Впрочем, она в любом случае не станет больше звонить к нам в дверь: вряд ли ей захочется натыкаться на Азалию. Их взаимоотношения – отдельная история.

Я дотянулась до телефона, увидела, кто звонит, и сердце, вопреки всему, сжалось. Некоторое время я смотрела на экран, но потом все же ответила:

– Алло. Я слушаю.

– Привет, Манюня! – сердечно произнес знакомый голос. – Поздравляю, дорогая. Всего тебе самого хорошего, и побольше.

– Спасибо, Жан, – отозвалась я, изо всех сил стараясь говорить сдержанно и сухо. – Но не стоило утруждаться. И не зови меня так.

– Прости, по привычке. Чего невеселая? Занята?

– За рулем.

– Ясно. Как ты? Как отец?

Разумеется, Жан ничего не знал: мы не общались примерно десять месяцев. Причем расстались далеко не друзьями. Потому и удивительно, что он звонит и ведет себя, как обычно. Врожденное нахальство. Я бы так не смогла.

– Папа умер.

– Как? – опешил он. – Прости, ради бога… Он что, болел или…

– Сердце.

– Мне правда жаль. Почему не позвонила? Мы не чужие люди.

Вроде бы огорчился. Хотя отношения у них с папой были отвратительные.

– Давно уже чужие.

– Зря ты так. Может, помощь нужна?

То, с какой проникновенной задушевностью он умел иногда говорить, раньше производило на меня сильнейшее впечатление. Я считала, что Жан просто носит на людях маску – это у него профессиональное. А на самом деле он тонкий, глубокий и ранимый человек с большим сердцем и широкой душой. Только мне, верила я, он открывается по-настоящему.

Лишь спустя долгое время до меня стало доходить, что это всего-навсего часть роли, четко продуманная тактика для извлечения выгоды. И опробует ее Жан абсолютно на всех, кто ему нужен и может быть полезен.

Я ничего не ответила, и он продолжил:

– Послушай, может, мы могли бы…

– Нет, не могли бы. И вообще, зачем ты звонишь? Неужели не с кем провести вечер? Все твои девки заняты?

Черт, ну вот зачем я это ляпнула?! Кто меня за язык тянул?

– Просто хотел поздравить… Не думал, что…

– Спасибо. Извини, не могу больше говорить.

Я бросила трубку, злясь на себя за свою несдержанность. Теперь Жан решит, что по-прежнему небезразличен мне!..

На самом деле моего бывшего зовут Иваном. Но об этом мало кто знает: он давно взял себе сценический псевдоним «Жан Пожидаев», и теперь даже родная тетка, которая заменила ему рано погибших родителей, именует племянника исключительно на французский манер.

Познакомились мы в институте: Жан учился на театральном факультете, был на два года старше; я оканчивала третий курс и пришла на дипломный спектакль выпускников. Ставили слабенькую современную пьесу: теперь уж не вспомнить ни автора, ни названия. На сцене было людно, шумно и красочно, актеры играли задорно, с огоньком. Но я замечала только главного героя, просто прилипла к нему взглядом. Он появлялся в каждом действии и вытягивал постановку, умудряясь сделать значимыми откровенно провальные сцены. Даже непрофессионалам было ясно, что это чрезвычайно одаренный актер.

В тот день, после окончания спектакля, я сделала то, чего никогда не делала раньше: отправилась с несколькими сокурсницами за кулисы, на вечеринку. А ушли мы с Жаном оттуда вместе, в самый разгар попойки.

Никогда раньше в моей жизни не случалось ничего даже отдаленно похожего на это озарение. Я ни в кого не влюблялась, подростковые увлечения и школьные романы обошли меня стороной. В старших классах за мной бегал один мальчик, Сережка Гусев, но его чувства вызывали только раздражение. Будучи студенткой, я дважды ввязывалась в ненужные, глупые отношения, но оба романа закончились, не успев толком начаться. Тем оглушительнее было внезапно обрушившееся на меня осознание того, что раньше я жила половинчатой, ущербной жизнью. Наши отношения продолжались около двух лет, а когда закончились, я сказала себе: такое со мной было в первый и последний раз! Второго мне просто не пережить.

Теперь между нами все кончено, но этот звонок… Я решительно подавила воспоминания, которые грозили нахлынуть и захлестнуть меня с головой, и сосредоточилась на дороге. Там наметился просвет: снегопад немного поутих, и машины ехали быстрее. Через пятнадцать минут я уже входила в просторный институтский вестибюль. Здесь меня догнала Ира и, оживленно щебеча, помогла дотащить пакеты до третьего этажа.

Она все говорила и говорила, но я слушала вполуха, кивая и что-то одобрительно мыча в нужных местах. Выбросить из головы Жана не получалось.

Глава 5

Посиделки на кафедре прошли как и ожидалось. Мне традиционно наговорили массу добрых слов, вручили букет роз в хрустящей упаковке и подарок – сертификат магазина парфюмерии и косметики.

Потом все пили вино и чай, ели умело приготовленные Ирой бутербродики на шпажках, угощались всевозможными сладостями и разошлись, довольные друг другом.

Мне нравилось работать здесь: народ подобрался душевный, не склонный интриговать и подсиживать друг друга. Какой начальник, такие и подчиненные. Были, конечно, исключения, но они погоды не делали.

Мы с Семеном Сергеевичем уходили последними. Ира помогла убрать со стола и унеслась на свидание: у нее разгорался роман с высоким тощим очкариком Ильей. Они познакомились на какой-то очередной конференции: он был аспирантом, учился в университете. Ира говорила, он гениальный ученый. Филолог от бога. Пишет диссертацию по творчеству Лермонтова.

У «божественного филолога» были вечно потные ладони, ранняя лысина, очертаниями напоминающая южноамериканский материк, и к тому же попахивало изо рта. Но Иру это не пугало: она очень хотела замуж. А Илья был «с серьезными намерениями», так что вцепилась она в него мертвой хваткой.

Сегодня парочка планировала идти слушать оперу. Косогорова оперу терпеть не могла, равно как и балет, но собрала волю в кулак и приготовилась выказывать бурный восторг.

– Ничего не поделаешь, – вздыхала Ира, – в жизни часто приходится чем-то жертвовать и приспосабливаться.

Я вполне могла бы уйти одновременно с нею, но домой не хотелось. Однако и торчать здесь одной тоже не вариант, да и у Семена Сергеевича могли возникнуть лишние вопросы.

Так что я вышла вместе с профессором из кабинета и направилась к лестнице. Тут меня и застал телефонный звонок.

– Детка, это дядя Алик.

– Ой, как здорово, что вы позвонили! – обрадовалась я.

– И я рад тебя слышать. Поздравляю с днем рождения, Динуша. Успехов, здоровья тебе.

– Спасибо вам, что вспомнили.

– У моей все в блокноте записано, захочешь – не забудешь, – тихо засмеялся папин друг, – но уж про твой день рождения я и сам помню.

– Дядя Альберт, вы не болеете? – обеспокоенно спросила я.

Голос его звучал необычно, как-то натянуто, словно каждое слово давалось ему с трудом. Я вспомнила, как плохо дядя Алик выглядел в день папиных похорон, и тревога моя усилилась. Стало стыдно: не могла сама пораньше позвонить ему, поинтересоваться!..

– Уже лучше, детка. В больнице полежал немножко, но сейчас дома.

– Как так – в больнице?! Что у вас было? Сердце, да? Что же вы мне не сказали? Я бы пришла…

– Поэтому и не сказал, – перебил дядя Алик. – Тебе своих забот хватает. У меня Зоинька безвылазно сидела, так что не волнуйся. Динуша… я тебе вот еще что звоню. Нам нужно поговорить. Может, навестишь меня? Если не занята, конечно.

Я с радостью согласилась и пообещала приехать минут через сорок. Мне хотелось повидаться с дядей Аликом: мы всегда были очень близки, к тому же я чувствовала себя виноватой за свою невнимательность.

Асадовы жили не слишком далеко от нас, в том же районе: перебрались сюда лет восемь назад. По дороге я купила фруктов и, конечно, халвы: дядя Алик ее обожал, мог с легкостью в один присест уговорить полкило. Я ехала и вспоминала, как в детстве именно он водил меня в театр кукол. Папа почему-то не любил кукольные представления, и, наверное, если бы не дядя Алик, я бы на них никогда и не побывала. Раньше театр кукол находился в старинном здании бывшего монастыря, зал был маленький и тесный, но мне все равно там нравилось. Особенно интересным казалось фотографироваться в фойе с куклами из разных спектаклей: Мальвиной, Котом в сапогах, Красной Шапочкой, Шурале.

А еще дядя Алик рисовал для меня забавные картинки – зверей, птиц, рыбок. Всякий раз, когда он приходил к нам в гости, я тащила его к столу и заставляла браться за карандаш. Где-то на антресолях до сих пор лежит толстенный альбом, а в нем – тигры, белки, снегири, орлы, лисицы, волки. Интересно, что даже самые страшные хищники на рисунках дяди Алика выглядели безобидными и домашними.

Снегопад, к счастью, прекратился, улицы расчистили, и я добралась быстрее, чем ожидала. Дверь мне открыл сам Альберт Асадов. Зои Васильевны дома не было: она гостила у сестры. Взглянув на лучшего друга отца, я с трудом удержалась, чтобы не вскрикнуть.

Невысокий, полненький, крепко сбитый, дядя Алик всегда напоминал мне Карлсона из мультика. Сейчас передо мной стояла тень прежнего «мужчины в самом расцвете сил»: совсем седой, изможденный, худой до прозрачности маленький старичок. Кожа сухая и желтая, губы посинели, глаза провалились. В довершение всего он опирался на палочку, и руки его заметно подрагивали.

Как ни старалась я скрыть потрясение, взгляд меня, судя по всему, выдал, потому что дядя Алик заметил с мягкой улыбой:

– Да, детка, выгляжу неважнецки. Сам-то к себе уже привык, а окружающие пугаются.

– Что вы, дядя Алик! – промямлила я. – С чего вы взяли? Я просто…

Но он только махнул рукой.

– Проходи, проходи, Динуша! Давай на кухне посидим. Мы, советские люди, привыкли все за кухонным столом обсуждать.

Я разделась, сняла сапоги и пошла за ним. Дядя Алик сел на маленький угловой диванчик, предоставив мне возможность похозяйничать. Я миллион раз бывала в этом доме, знала, где что лежит, и быстро выставила на стол чашки, налила нам чаю, достала из холодильника молоко. Вымыла принесенные фрукты, выложила в вазочку халву.

Он равнодушно глянул на любимое лакомство, но, перехватив мой озабоченный взгляд, тут же попытался изобразить удовольствие:

– Ну спасибо, детка! Знаешь чем побаловать!

Сказал – и нам обоим стало не по себе. Я не сумела сделать вид, что верю этому фальшивому оживлению, а дядя Алик, вероятно, смутился вымученности своего тона.

– Вы мне так и не сказали, что случилось. Почему попали в больницу? – проговорила я.

Он помолчал, пожевал губами, потом вздохнул, словно решившись на что-то, и ответил:

– Небольшой сердечный приступ. Но ничего, обошлось. А вообще, у меня, детка, рак желудка. Ты не пугайся, – быстро проговорил он, заметив ужас в моих глазах, – врачи говорят, операбельный. Надежда есть, операцию скоро будут делать. Могли бы и раньше, просто смерть твоего отца… Сердце стало прихватывать, врачи боялись. Ведь уверен был, что Наиль меня будет хоронить. Я и старше его. А видишь, как вышло.

– Дядя Алик, а прогнозы…

– Нормальные прогнозы, детка. Это правда, я тебя не успокаиваю. Стадия не самая страшная. Завтра ложусь оперироваться. Поэтому и позвал тебя сегодня. Придется, конечно, по больницам помотаться, но это ничего. Я выносливый. Зоинька у меня – молодцом! Говорит, не отпускаю тебя – и точка! Ну хватит об этом. Хватит.

Дядя Алик отломил чайной ложкой кусочек халвы, подержал на весу, положил на место. Он заметно нервничал и никак не мог сказать то, что собирался. Я терпеливо ждала.

– Ты, конечно, не знаешь… Папа с октября не работал в «Мастерской».

– Как так – не работал? – растерялась я. – Почему?

– Решил отойти от дел и продал мне свою долю.

– Да нет, он не мог! «Мастерская» – это же… Это как ребенок для него!

– Мне ли не знать, детка! Наиль всегда говорил: отнять у меня «Мастерскую» – все равно что руку отрубить. Лет восемь назад нам предлагали продать ее. Хорошие деньги сулили, но мы и думать не думали! А в конце лета Наиль приходит и говорит: все, Алька, устал. Не хочу больше.

Я вскочила, с грохотом отодвинув стул.

– Вот хоть убейте – не верю! Он бы в жизни до этого не додумался!

– И я так считаю, – спокойно согласился дядя Альберт. – Он и не додумался.

Мы молча смотрели друг на друга. Внезапно у меня закружилась голова, и я медленно села обратно, испугавшись, что сейчас потеряю сознание.

– Недалеко от Казани продавался большой участок под застройку, – продолжил дядя Алик. – Место отличное, земля с годами будет только дорожать. Хочешь – в аренду сдавай, хочешь – перепродай с накруткой. Скорее всего со временем эта территория окажется в черте города и, соответственно, станет еще дороже. Азалия уговорила Наиля купить участок. Но нужной суммы у него не было. И она потихоньку-полегоньку подвела его к мысли продать бизнес.

– Боже мой, да зачем?! Жил он без этой земли и… Что ему, денег не хватало?

– Ты погоди, детка. Это еще не все.

– Куда уж больше! – Головокружение прошло так же внезапно, как и началось. Захотелось пить, я отхлебнула из чашки и невольно поморщилась: терпеть не могу остывший чай.

– К сожалению, есть куда. Отговаривал я его, убеждал – он ни в какую. Уперся, и все. Ну я и отступился. Даже обиделся, а потом подумал: чего уж тут, не в себе человек. Пусть делает как хочет. Нашел денег, собрал что мог. Наиль, вижу, мучается: знает, как мне тяжело нужную сумму набрать. Понимает, что дело под удар ставит, а отступиться не может. Продал он долю, все накопления снял – все равно не хватает больше миллиона. В общем, дачу вашу он тоже…

– Как же так? – прошептала я. Это не укладывалось в голове. Абсурд, да и только. – Он эту дачу… Сам проект придумал, строил, деревья сажал… А баня…

– Детка, ты успокойся, – почти строго произнес дядя Алик. – Тут нужна ясная голова. Совершено точно, Азалия преследовала свои цели. Землю они купили, когда уже были женаты, да и покупка оформлена на двоих! Теперь, когда Наиля не стало, половина так и так у Азалии, а вторая половина делится между тобой и ею. То есть теперь у нее – три четвертых, у тебя – только четверть. Ты понимаешь? Я не говорю, что она имеет отношение к его смерти. Упаси бог! Но ты же видишь, как все для нее удачно сложилось!

Я опустила голову и промолчала. Да уж, удачно… А если учесть, что никакой тоски по мужу Азалия не испытывает, то все и вовсе выглядит подозрительно. С другой стороны, было вскрытие. Папина смерть вызвана естественными причинами.

– Накануне смерти отец приезжал сюда, ко мне. Сидел на этой самой кухне. Тогда я и узнал, что землю они с женой пополам оформили. Слышала бы, какую я ему головомойку устроил! Для чего, говорю, всю жизнь горбатился? Чтобы невесть кому досталось? Думал, ударит меня за такие слова. Он ведь про Азалию слова худого никому не давал сказать. А он глянул на меня и говорит тихо-тихо: «Алька, скажи честно, что ты о ней думаешь?» Я как думал, так и сказал: гнилой человек, лживый. Улыбается, а глаза холодные. Взгляд неподвижный, змеиный.

– А папа? – севшим голосом спросила я.

Дядя Алик высказал мое собственное мнение об этой женщине. С первой же встречи я ощутила инстинктивное отвращение – подспудное, глубинное, идущее откуда-то из печенок. Примерно такое чувство возникает, если смотреть на тарантула или гадюку, внутреннее ощущение категорично говорит: перед тобой враг!

– Что он… Смотрит на меня, глаза несчастные, молчит. Потом говорит: завтра поеду и оформлю дарственную на Динку. Свою долю ей передам. Чтобы у них все пополам было, если что. А через несколько часов… – Голос дяди Алика дрогнул, подбородок затрясся.

Я стиснула зубы, из последних сил сдерживая слезы, и успокаивающе погладила его по руке.

– Детка, послушай меня. Тебе нужно бороться с Азалией за имущество – и за квартиру, и за машину отцовскую. Что до земли, так можно доказать: его вклад при покупке был значительнее. У отца где-то лежат документы о продаже дачи, выписки из банка о закрытии вкладов, поищи потихоньку. У меня есть бумаги о продаже доли в бизнесе. Ты сможешь через суд доказать! Мы подключим юристов…