Текст книги "Девятый день"

Глава девятая. Эдвард

Когда капитан Адам закричал диким, чаячьим голосом и свалился, как подрубленный, Эдвард поднял голову и посмотрел на небо.

Ему не было дела до Адама. Эдвард примерно представлял, что с ним такое. Необычная поездка, необычные обстоятельства.

А вот то, что он сам может смотреть направо, налево, ввысь – подолгу, сколько захочется – было важно. По-настоящему важно!

Эдвард улыбнулся. Тамара заметила, поджала губы, посмотрела с осуждением и недоумением: чего смешного, когда человеку плохо? Или мальчишка совсем ненормальный, ничего не понимает, вот и лыбится?

Это тоже не имело значения – то, как смотрят люди, что они думают. Не сказать, чтобы Эдвард привык, научился не реагировать, принял свою инакость и смирился. Ничего он не понимал, не принимал, а потому и смирения никакого не было.

Он просто был сам по себе – жил, как мог.

А весь остальной мир существовал отдельно, параллельно.

Хотя в течение последних пары часов Эдвард понял о себе и мире больше, чем за все прошедшие годы. И вовсе не потому, что раньше был глупый и слепой, а тут резко поумнел и прозрел.

Семь пассажиров сгрудились вокруг упавшего капитана. Мужчины подняли его с палубы, перетащили на один из диванов. Адам все не приходил в себя, кто-то сдуру произнес слово «умер», и на него зашикали.

Пассажиры бестолково толкались, хлопотали, причитали, пытались прослушать пульс, а красивая девушка по имени София заламывала руки и плакала. Скорее всего, то были слезы не по Адаму, а по себе самой.

– Прошу тебя, успокойся, милая, все будет хорошо, – приговаривал ее жених, хотя сам, очевидно, волновался: как же им быть, кто станет управлять лодкой, если капитан упал замертво?

Сказать им, что Адам скоро очнется, откроет глаза, встанет? Нет, не стоит. Сами увидят. И поймут: все изменилось.

Неважно, поднимется Адам или нет, возьмется за штурвал или не возьмется, им уже не вернуться в милый крошечный городок Голубац.

Страшно ли это? Страшно ли не вернуться?

Эдвард снова улыбнулся темнеющему небу. Скоро на нем засияют звезды, луна взойдет, воцарится, будет смотреть, как плывет по Дунаю лодка, а в лодке – девять человек.

– Да что с ним такое? Может кто-то сказать? Среди вас есть доктор? – пронзительно кричала Елена, мешая Эдварду наслаждаться моментом.

Сэм топтался подле всех, вид у него был крайне глупый. Почему он велит называть себя Сэмом? У него красивое имя – Симеон, оно означает «бог услышал». Это, конечно, ложная надежда. Бог редко снисходит до того, чтобы к кому-либо прислушиваться.

Словно почувствовав взгляд Эдварда, Сэм глянул на брата. Пригляделся, не веря своим глазам, подошел ближе, позабыв про капитана.

– Эд, с тобой все хорошо? – спросил Сэм, а после короткой паузы пробормотал: – Ах, черт, ты же все равно не ответишь. Чего спрашивать.

Эдвард знал, что так сильно удивило простака-Сэма: не привык видеть чокнутого братца без телефона. Эдвард же постоянно (если не спал) что-то там вычитывал, а чаще – писал, возил пальцами по экрану, не обращая внимания на то, что творилось вокруг. А теперь на небо смотрит, телефон в кармане за ненадобностью. Махонький мозг Сэма не может понять, что стряслось.

Вообще-то братец прав. Прежде, пока в руки Эдварда не попала шкатулка, которую Сэм поднял со дна Дуная, так и было: Эдвард не расставался с гаджетами. В поездках – телефон или планшет, дома – ноутбук.

– Эд очень умный, но к нему подход нужен. Он уроки делает письменно, много читает, учителя его хвалят, – объясняла мама всем, кто спрашивал или только собирался спросить.

Эдвард знал: ей неудобно за сына, она часто стыдится его.

– У мальчика расстройство аутического спектра, – говорили маме доктора, а потом перечисляли, что с Эдом не так, будто она сама не видела.

«Дурачок, ничего кругом не видит и не слышит», – так думали о нем почти все.

Иногда Эдварду хотелось объяснить, почему он всегда что-то записывает, но потом он думал: зачем? Все равно не поймут. Даже мама и доктора не понимали, а они хотя бы старались разобраться, тогда как всем прочим и дела не было. Людям лишь бы ярлык навесить: этот – урод, тот – заморыш.

Читать и писать Эдвард научился рано. Как жилось до того, как он открыл для себя буквенное выражение всего, что есть в мире, мальчик не помнил. И задумываться о том, каково ему было, не хотелось, и без того ясно: было ужасно. Мать говорила, у Эда то и дело случались «приступы»: он мычал, рыдал, трясся от страха, производил однообразные движения руками и всякое такое.

Когда научился грамоте, стало легче, приступы почти пропали.

Эдвард был устроен по-особому, не как остальные люди. Если совсем просто, можно сказать так: вся информация, которая есть в мире, проливалась на него мощным потоком, не зная барьеров и ограничений.

Когда-то мать возила сына в город Яйце, что в Боснии и Герцеговине. Там прямо в центре города есть громадный водопад: река Плива падает с более чем двадцатиметровой высоты, сливается с рекой Врбас. Вода ревет и грохочет так, что стоять рядом и говорить невозможно, приходится кричать, чтобы тебя услышали.

Укрыться от шума нельзя, остановить поток воды хоть на миг – тоже. Вот она, иллюстрация жизни Эдварда! Он, как диковинный локатор, улавливал и впитывал всю информацию всюду, где бы ни находился: новости, события, сведения о других людях (внешность, имена, голоса и прочее), абсолютно все слова тех, кто находится в пределах слышимости, показатели уровня загазованности, влажности воздуха, скорости ветра, температуры, данные о пробках на дорогах, качестве продуктов и прочее, прочее. Сигналы окружающего мира, на которые обычный человек не обращает внимания, не замечая, отфильтровывая автоматически, сваливались на Эдварда.

Он не мог защититься от этого шквала, каждую секунду узнавая тысячи вещей обо всем на свете. Важное и несущественное, вредное и полезное, нужное и бессмысленное валилось на него, обрушивалось ревущим бесконтрольным потоком, занимая все больше места в его мозгу.

Эдвард не был замкнутым – он всего лишь не успевал реагировать. Не был безучастным – просто слишком многое требовало его участия, он не мог отдать предпочтения чему-то. Не был и молчуном, но сказать нужно было так много, что не хватало слов (да и не стоило начинать, все равно каждый миг придется говорить что-то другое, новое, ведь поток информации обновляется).

Взрослея, Эдвард придумал, как с этим справляться, сообразил, что надо переводить часть информации в письменную форму, сбрасывать ее, записывая куда-то, освобождая мозг, который в противном случае мог перегреться и взорваться. Ведь сбрасывают же давление в газовом котле, когда оно становится слишком высоким.

Способ помогал, но писать нужно было постоянно, непрерывно. Мозг Эдварда кипел – привычное состояние, которым он научился управлять. В его голове постоянно звучали различные голоса, сливающиеся в один сплошной гул, похожий на рев того громадного водопада, и Эдвард не представлял, что может быть иначе.

Не представлял до того мгновения, пока Сэм не достал со дна шкатулку. Едва взглянув на нее, мальчик сразу понял: особая вещь. Собственно, у Эда и не было шанса воспринять шкатулку иначе, не было возможности засомневаться.

Дело в том, что с появлением таинственного предмета голоса смолкли. Рев в голове стих. Потоки информации иссякли.

Водопад засох – ни воды, ни шума.

Кипящий хаос сменился штилем.

Эдвард слушал тишину недолго. На смену голосам, сводящим с ума, пришел один-единственный голос. Ясный, чистый, звонкий, но не громкий; повествующий ровно о том, о чем следовало знать. Ничего лишнего, ложного, неверного.

Голос говорил правду, Эдвард сразу это понял, когда он подсказал, как открыть шкатулку. Все изумились, но Эдвард ничему не удивился. Голос говорил, что и как делать, а больше никто не мог слышать его указаний.

Все получилось. Голосу стоило верить, а потому ту бусину Эдвард сунул в рот и проглотил без колебаний. Знал: это ему на пользу. Пусть все случится.

Так и вышло. На смену плохому пришло хорошее. Голос умолк, больше он не был нужен, его миссия выполнена.

Эдварда наполнил покой. Он впервые в жизни ощутил себя сильным и невозмутимым, с легкостью прислушивался к себе и мог делать то, что считал нужным в данную минуту.

Например, мог писать слова, только если сам хотел.

А мог произносить их.

Вся информация, все знания, переполнявшие его до краев, до такой степени, что он захлебывался и давился ими, сами собой рассортировались, аккуратно расставились на нужные полки, чтобы их можно было извлечь в нужный момент.

Много было бесполезного. Зачем сейчас, например, предоставленная Адамом историческая справка про Джердапское ущелье и крепость Голубац? Но было и значимое: пассажиры «Дунайской девы» до сих пор не удосужились запомнить, как кого зовут, а Эдвард знал не только их имена, но и многое из того, что они вольно или невольно демонстрировали миру. И что носили в себе.

К слову, наблюдательность и внимательность крайне важны. Если бы люди потрудились приглядываться к своему окружению, то многое понимали бы про тех, кто рядом. Но они не делают этого – им незачем; каждый занят выпячиванием себя.

Взять того же Адама. Он замкнут и глубоко несчастлив, его гложет вина, сознание собственных провалов. Улыбка натянутая, мышцы напряжены, он нервничает, хотя старается держать себя в руках. Работает с людьми, но людей не любит, общение для него – мука мученическая, к тому же он катастрофически боится сближаться с кем-либо. При этом людей к нему тянет, особенно женщин.

Например, Елену. Эта дамочка – классическая неудачница: всегда видела смысл жизни исключительно в союзе с мужчиной, однако осталась одна. Липучая, как расплавившаяся на солнце жвачка. Цепляется за былую славу красавицы, не сознает, насколько неинтересна. Женщина лишь в юном возрасте может выезжать за счет внешности, но красота – скоропортящийся товар, как и молодость, а больше Елене предложить нечего. Поэтому она никому не нужна, но боится признаться себе в этом.

Ее подруга Нина тоже обижена жизнью, но по иной причине. У нее умный и живой взгляд, открытое, доброе лицо. Но сразу заметно: она считает себя унылой и скучной, не дает себе права на счастье. Безжалостно топчет свои порывы в угоду другим, катком проезжается по собственным желаниям, позволяет кому ни попадя командовать собой.

Белокурый Александр на вид – вылитый Кай, которому в глаз попал осколок зеркала злой колдуньи: заносчивый, насмешливый, равнодушный. А на деле тревожный, нервозный, и, когда думает, что никто на него не смотрит, роняет маску с лица. Тогда становится понятно, что он обижен, растерян, раздавлен жизненными обстоятельствами.

Дальше – отнюдь не сладкая парочка: Марк и София. Он таскается за ней хвостом, она его использует и едва терпит (неужто Марк сам не замечает, это же написано у нее на лице!) Вот на Адама София смотрит совсем иначе. При этом и Марк далеко не глупый, и София не такой плохой человек. Но она расчетливая, а он влюбленный. Плохо для него, но хорошо для нее.

Тамара похожа на учительницу сербского в школе Эда: проницательная, строгая, педантичная. Делает вид, что все у нее под контролем, что она никогда не сомневается в своей правоте, но на самом деле Тамара ранимая, неуклюже прячет за суровостью мягкое, слабое брюхо. У таких обычно легче всего выбить почву из-под ног.

Про Сэма говорить нечего, потому что неинтересно.

Брат стоял рядом, вылупив глаза. Хотя странно, что он заметил перемены, произошедшие с Эдвардом: обычно-то ничего кругом не видит, кроме собственной персоны.

– Где твой телефон?

– Техника не работает. И потом, он мне больше не требуется, – сказал Эдвард, наслаждаясь звучанием собственного голоса.

– Почему? – спросил Сэм.

Что за нелепый вопрос! Эдвард не стал отвечать. Он вслушивался в себя: перемены начались! Давно, когда был малышом, Эдвард ходил с мамой в парк развлечений. Они прокатились на карусели, и Эду понравилось: запомнилось ощущение холодка, веселого маленького вихря в районе солнечного сплетения. Сейчас он ощущал нечто похожее.

– Слава богу, слава богу, – запричитала Елена. – Вы в порядке?

Эдвард увидел, что капитан пришел в себя, и не удивился. Как уже говорилось, заранее знал: так и будет, ничего Адаму не сделается.

Капитан бешено озирался по сторонам, потом уставился на что-то возле Эдварда.

– Ты здесь, мне не показалось, – сказал он слабым, дрожащим голосом.

Остальные тоже посмотрели туда, куда глядел Адам, но ничего особенного не увидели.

– Нужно как можно скорее вернуться домой, – решительно проговорила Нина.

Все закивали, как китайские болванчики, а Эдвард, не успев обдумать, стоит ли произносить это, громко заявил:

– Теперь все по-другому. Мы не вернемся. Вы еще не понимаете? Никто из вас не вернется!

Глава десятая. Марк

Мальчишка спятил. Собственно, сразу было заметно, с первого взгляда: с ним что-то сильно не так, аутист или нечто в этом духе. Все время строчит в своем телефоне, не отрываясь от экрана.

Марк с сочувствием относился к больным людям, у него и самого здоровье неважное (врачи грядущим диабетом пугают, давление высокое, желудок побаливает, почки шалят), да и внешность далека от идеала: толстый коротышка. Но всему есть предел! Разве можно такие вещи говорить, когда все и без того напуганы, бедняжка София плачет и дрожит.

– Не слушай его, кошечка, – сказал Марк и погладил невесту по плечу.

Не успев задуматься, она дернулась и сбросила его руку.

Когда любишь человека, так не поступаешь. Ум и тело порой действуют по-разному. Обычно ум приказывает – тело подчиняется. Но иногда тело оказывается быстрее разума, выдает естественную реакцию.

Вот как сейчас.

Поразмысли София, улыбнулась бы с благодарностью, прижалась бы щекой к руке Марка, давая понять, что ей нужна поддержка жениха, важна его забота.

Но от напряжения и расстройства разум отключился ненадолго, забыл дать правильную команду – и тело выдало истинные чувства Софии: брезгливость, раздражение. Марк надоел ей, София его едва выносит. Но чаще всего умело притворяется.

Его невеста – умная девушка, знает, чего хочет. А хочет она удачно выйти замуж, жить в достатке и вертеть глуповатым богатым мужем.

Если кто-то полагал, что Марк не видит этого, не понимает истинных чувств и мотивов Софии, то ошибался. Марк все отлично понимал, он знал, что столь блистательная красавица могла обратить на него внимание только из меркантильных соображений.

Но его все устраивало. Марк надеялся со временем переломить ситуацию, заставить Софию полюбить. Когда она осознает, насколько муж ценит ее, насколько она с ним счастлива, то не сможет оставаться безразличной к его любви.

А еще есть теория, что если улыбаться часто и много, то однажды поймешь: тебе и вправду весело. София, выказывая симпатию и привязанность, вправду проникнется к Марку добрыми чувствами (к тому же родив ребенка – а она родит, конечно же).

Мать считала это несусветной глупостью, была убеждена, что Марк выдает желаемое за действительное.

– Зачем тебе эта свистушка, еще и иностранка? – качала она головой. – Намучаешься с ней. Изменять будет, помяни мое слово. Лучше одному, чем с этой.

Марк уважал и любил мать, всегда прислушивался к ее мнению, но в этом вопросе не был согласен. Ему выпало счастье полюбить, узнать, что это такое, а ведь не всем так везет. Поэтому объект любви следовало беречь, а чувство свое – лелеять, взращивать.

Что он и делал, восхищаясь в Софии тем, что она сумела пробудить в его робкой, занятой цифрами продаж и рынком сбыта душе нежность и благоговение.

Так было вплоть до сегодняшнего дня. Даже до последнего часа…

…но внезапно что-то случилось. В какой момент?

«Это связано со шкатулкой», – смущенно думал Марк.

Смущенно, потому что эти вещи не могли быть взаимосвязаны. Марк верил в силу разума, а не в знаки.

По инерции, по привычке он пытался делать вид, что все по-старому: он любит Софию, та позволяет себя любить и прикидывается, будто Марк ей дорог, а вместе они – счастливая пара будущих молодоженов. София плачет и боится – а ему следует утешить ее и защитить. Она посматривает на красавца-капитана, а у него от ревности в глазах темнеет. София прикидывает, как бы половчее развести его на очередной подарок, а он делает вид, что ведется на ее уловки, тогда как сам попросту счастлив баловать ее, все никак не может сказать невесте, мол, не надо интриговать, достаточно попросить, он купит.

Так было.

Но теперь видоизменилось – в этом парнишка-аутист прав.

Дело совершенно не в том, что Марк заметил: невеста его не любит, она лживая, улыбки ее фальшивы, а слова пусты; то, как она косится на Адама, – мерзко. Нет, расстановка сил, как уже говорилось, была и прежде ясна.

Но теперь Марк четко осознал, что сей факт невозможно изменить, а вступать в брак с такими исходными данными не стоит, поскольку чревато серьезными проблемами в будущем. Мама все-таки была права.

Марк еще не принял окончательного решения, еще цеплялся за былые иллюзии. Находился в подвешенном состоянии, хотя смутно понимал, к чему идет дело. Понимал – и искренне жалел Софию: она-то думает, что ее планы в силе, реализовываются полным ходом! Она не в курсе, что они с Марком вот-вот поменяются местами: не София его, а он ее станет использовать.

Жалость к девушке была настолько сильной, что сердце болело. Жалость оказалась гораздо сильнее любви.

Эти чувства бушевали в груди, а потому странности происходящего на катере доходили до Марка не в полной мере. Словно защитный заслон стоял, не давал информации прорваться. Но все же это случилось: брешь в обороне пробила Нина, неприметная женщина средних лет с удивительно яркими зелеными глазами.

– Пора признать, происходит что-то дурное, – сказала она.

– Дурное? – переспросил Марк.

– Адам, скажите им! – Женщина повернулась к капитану. – Мы должны уже прибыть в Голубац, но…

– Нина, ты всегда паникуешь, – закатила глаза ее подруга. – Скажи еще, что этот мальчик говорит правду, мы не вернемся домой. – Она засмеялась, но никто не поддержал ее, не захохотал следом. – Адам, успокойте нас!

Все апеллируют к Адаму. Правильно, он капитан. К тому же красавчик. Марк почувствовал, что Адам его бесит. Чтобы заглушить злое чувство, он тоже обратился к нему:

– Думаю, вам лучше прояснить ситуацию.

Адам, который оправился от своего приступа (или что с ним случилось), прошел к штурвалу и посмотрел на него так, будто впервые видел и лодку, и все оборудование.

– Я вожу «Дунайскую деву» не первый год. Но такого не случалось.

– Какого? – задиристо спросил Сэм.

– Первое: как она движется. Приборы не работают, но она на ходу, плывет, будто это не лодка, а рыба. А второе – куда.

– В Голубац, куда же еще! – воскликнула Елена. – Мы развернулись и направились в обратную сторону. И скоро прибудем!

Она будто заклинала чертов катер, подумалось Марку.

– Это путь куда угодно, но только не в Голубац, – дернул углом рта капитан.

– Вы сами не видите? – подхватила Нина. – Где Голубацкая крепость? Ее нет! Должна была уже сто раз показаться, но где она?

– Чуждые берега, чужие пределы, – заметил блондин, имени которого Марк не знал. То ли стихи какие-то, то ли мысли вслух.

Все ненадолго умолкли, а после заговорили разом.

– Этого не может быть.

– Что за фигня!

– Надо что-то делать.

– Как нам быть?

Галдели и смотрели на капитана, который оставался безучастным ко всему, лишь время от времени косился на нос лодки.

– Послушайте, для начала надо успокоиться, – перекрикивая всех, произнес блондин. – Заметьте, темнеет. Причем почему-то гораздо быстрее, чем обычно. Еще одна плохая новость в том, что мы, кажется, вправду не доплывем до пристани, ее и близко не видать. Хорошая новость – мы в безопасности, лодка исправна. Надо лишь решить, как поступить.

– И какие у нас варианты? – напряженным голосом спросила Тамара.

– Два, на самом деле. Причалить к берегу или плыть, куда придется.

– Ни то, ни другое, – подал голос капитан, снова принимая бразды правления. Голос его окреп. – Причаливать в темноте к незнакомому берегу опасно. Идти дальше – тоже. Предлагаю остаться на месте, переночевать здесь, а утром решить, как нам поступить. Вы ложитесь. Я спать не буду, нужно последить за обстановкой: мимо может пройти другое судно или нас может начать слишком сильно относить к берегу. В этих случаях я приму меры.

Снова все начали возмущаться, заламывать руки, перебивать друг друга. Марк думал, капитан прав. Это разумный выход, хотя приятного здесь мало.

– Если не прибудем вовремя, нас станут искать, – сказал он. – Это нам на руку. Возможно, и ночевать не придется, спасатели нас отыщут.

– Ситуация-то не вполне обычная, – с непонятной усмешкой заметил Эдвард. – Приборы и механизмы не работают. Капитан, который родом из этих мест, не узнает их. Я бы не стал надеяться на спасателей.

– Прекрати каркать, Эд! – цыкнул на брата Сэм. – Не слушайте его, он у нас малость с придурью.

– Пытаешься успокоить всех, выставив меня болваном? – Это прозвучало так по-взрослому, что Марк забыл о возрасте говорившего.

Эдвард сейчас не был похож ни на аутиста, ни на дурачка, каким прежде казался. Судя по всему, изменились не только река, берега, маршрут и порядок функционирования приборов.

– Насчет спасателей не знаю, но в целом план выглядит разумным и единственно верным, – проговорила Тамара.

Адам, никого больше не слушая, поступил, как собирался. Заглушил мотор, лодка остановилась. Двигатель и до этого по непонятной причине работал бесшумно, а теперь стих даже тот тихий плеск, с которым нос катера рассекал воду. Наступившая тишина была абсолютной, ветер не доносил с берега ни единого звука.

«Ненормальная тишина», – подумал Марк.

Другие, видно, думали подобным образом, и нарушить это безмолвие было отчего-то страшно: вдруг привлечешь к себе чье-то внимание? И Адам, и блондин с красивым лицом, будто высеченным из мрамора, умолкли, не решаясь произнести ни слова.

Какого дьявола происходит? Марк решил, что не будет идти на поводу у своих страхов.

– Если нам предстоит ночевать здесь всем вместе, давайте познакомимся. Я Марк. Это София, моя… – слово «невеста» не желало соскальзывать с языка, но Марк его подтолкнул: – моя невеста. Она из России, не знает сербского языка.

Произнеся это, он осознал, что все это время не обращал внимания на Софию, не переводил ей, что говорят другие. Обычно всегда так делал, но забыл. А она не попросила. Не участвовала в обсуждении, молчала, не требовала от Марка помощи.

Все, решительно все сегодня происходит иначе.

– Я понимаю, что они говорят, – произнесла София, глядя на Марка.

– Ты ведь не понимала, – удивился он.

На ее лице проступила растерянность, София хотела ответить, но передумала, снова умолкла, ушла в себя.

– Я Александр, – назвался блондин.

Тамара, Нина и Елена тоже представились.

Адаму не было нужды повторно называть свое имя.

– Сэм и Эдвард, – сказал за двоих Сэм.

– Уж вас-то мы знаем, – намекая на происшествие со шкатулкой, усмехнулась Елена. – Скажите лучше, почему у вас имена такие?

– Какие?

– Англоязычные. Вы тоже иностранцы?

Сэм чуть смешался.

– Я Симеон, друзья зовут Сэмом. Мне так больше нравится. А у Эдварда отец был наполовину шотландец. Наверное, поэтому так назвали. Не знаю, меня не спрашивали.

– Что ж, теперь, когда мы знакомы, не мешало бы перекусить, – сказала Елена. – Дорогой Адам, у нас есть припасы?

На катере нашлись соки, минералка, несколько плиток шоколада, печенье. Люди разбрелись по своим местам, Елена и Нина разделили еду на всех. Тамара отказалась: у нее был термос с кофе, конфеты и пакетик леденцов.

– Мне хватит, я не привыкла есть на ночь.

Марк думал, и София откажется, она не употребляла сахар. Но девушка съела все, что ей предложили.

– Как ты? – спросил Марк и, не дожидаясь, что она ответит, продолжил: – Все обязательно будет хорошо. Это лишь недоразумение.

– Недоразумение, – эхом отозвалась она, доедая последний кусочек шоколадки.

Марк проследил за ее взглядом. София смотрела на Адама.

«Сучка», – подумал он.

Обругав Софию, Марк почувствовал себя лучше. При этом он осознал, что не так уж злится на нее, гораздо сильнее его раздражает Адам. Чувство было тревожащее, острое, будто что-то чешется, а дотянуться, чтобы почесать, нет возможности.

Между тем на реку опустилась ночь.

Безмолвная, непроглядная, дикая, опасная, как в джунглях Амазонки.

«Никто не знает, где мы, что с нами. Никто нас не отыщет», – пришло Марку на ум.

Он нашел руку Софии: хотелось человеческого тепла, показалось, что и их самих уже нет больше. Случилась катастрофа, авария, что-то плохое произошло, и теперь они все мертвы.

Мертвы, хотя не сознают этого! Попали в посмертие, в лимб – ждать Страшного суда. А может, это ад? Потому что вряд ли они в раю.

– Всем спокойной ночи, – прозвучало в темноте.

Голос Эдварда был громким, веселым, он еще и засмеялся, но это не ободрило. Наоборот, сильнее напугало.

София вздохнула и высвободила свою ладонь.

Марку показалось, он теперь совсем один. Навсегда.