Текст книги "Индустрии будущего"

Непредвиденные последствия

Но у геномики есть и темная сторона, и это признают даже ученые, которые полностью посвятили себя этой области. Одна из главных проблем, которая беспокоит и самого Луиса Диаса, заключается в том, что по мере своего развития геномика запустит тенденцию появления искусственно сконструированных младенцев. «[Геномное] секвенирование позволит людям оценивать факторы риска. И в этих досье будет записано: ну что ж, у вас предрасположенность к болезням сердца, – объясняет Диас. – Там записано, что ваш рост составит пять футов четыре дюйма. Скорее всего, вы будете весить около 180 фунтов. Вы станете одним из лучших бегунов в своем классе. Будете играть в баскетбол. У вас есть математические способности».

Диас продолжает: «Геномика разгадает все загадки вашего мозга. Скажем, вероятные модели поведения: алкоголизм, проблемы с азартными играми, множество различных зависимостей у разных людей. Она разблокирует любую генетическую предрасположенность. И после этого еще сумеет предсказать, будут ли у вас кудрявые волосы или прямые, голубые глаза или карие. Насколько рано вы полысеете? Или всю жизнь будете щеголять густой шевелюрой? И прочее в таком духе. Все это окажется на расстоянии вытянутой руки. В общем, страшно. А давайте двинемся еще на шаг дальше. Допустим, все это будущие родители смогут узнать через десять недель после зачатия. Очевидно, что последствия колоссальны, ведь так?»

Сегодня мы можем взять образец крови у беременной женщины и проанализировать геном плода. Тесты ДНК эмбрионов уже использовались в прошлом для выявления синдрома Дауна. В результате прогресса в сфере геномики генетическая структура плода стала полностью доступна для изучения, и обществам всего мира теперь придется бороться с проблемой генетического отбора.

Когда моя беременная жена при осмотре проходила генетический тест на синдром Дауна у плода, потребовалось сдать анализ второй раз. От тревоги и неуверенности ей было физически плохо. Целый месяц мы ни о чем другом не могли думать, пока наконец новый этап тестирования не подтвердил, что наш сын будет здоровым. Трудно представить, как бы мы чувствовали себя, если бы нам сообщили, что плод здоров, но вместе с тем рассказали все про генетическую предрасположенность ребенка – вплоть до того, что, скорее всего, убьет его на восьмом десятке. Теперь, вооруженный этой информацией, я не могу не думать о том, что многие люди захотят подкорректировать своих младенцев; что генетика этих малышей станет отражением надежд их родителей. А еще я не могу избавиться от мысли, что известная с самого рождения ребенка информация о его склонностях и талантах будет влиять на решения по его воспитанию. Мудро ли это – махнуть рукой на колледж еще до того, как малыш пошел в школу? Что, если страх возможной болезни не позволит родителям нормально воспитывать ребенка в социуме?

Берт Фогельштейн и Луис Диас обеспокоены тем, что генетическое тестирование становится все более распространенным, но наше общество не умеет принимать информацию о рисках. Например, если тест указывает на повышенную опасность развития сердечной недостаточности, это не означает «клинически значимого риска», объясняет Фогельштейн. По мере того как подобные тесты все шире распространяются, одной из наиболее важных задач становится «информирование как населения, так и врачей по поводу осмысления значимости конкретных сложностей, с которыми они могут столкнуться, и делать это нужно так, чтобы не вызывать тревоги, непропорционально раздутой по сравнению с собственно риском».

Опасения Фогельштейна и Диаса недавно всколыхнулись благодаря геномному тестированию, проводимому компанией 23andMe. Основанная 32-летней Энн Воджиски в 2006 году компания предоставляет клиентам генетические отчеты на основе родословной и сырые, необработанные генетические данные. Вы плюете в пробирку, отправляете ее в лабораторию 23andMe, и за 99 долларов они посылают в ответ вашу генетическую информацию. Это не полное секвенирование генома, а снимок области вашей ДНК, о которой исследователи знают больше всего, например генов, которые указывают на риск развития болезни Паркинсона или на то, как человек отреагирует на определенные препараты для разжижения крови.

Так случилось, что Воджиски, генеральный директор компании 23andMe, также стала частью династии Кремниевой долины: она вышла замуж за одного из создателей Google Сергея Брина; ее отец возглавлял кафедру физики в Стэнфордском университете; а мать, которая преподает журналистику в школе Пало-Альто, сдавала в аренду семейный гараж студентам Брину и Ларри Пейджу, которые зачали Google. Именно тестирование в 23andMe рассказало Брину, что у него имеется генетическая мутация, из-за которой риск Паркинсона достигает где-то 30–75 % по сравнению с уровнем риска большинства населения, равным 1 %. С тех пор он пьет зеленый чай и много занимается спортом – две эти привычки способны уменьшить риск развития заболевания.

Пусть Брину повезло, но секвенирование методом 23andMe – это гораздо более простой вариант того анализа, которому подвергся Лукас Уортман. В его случае секвенирование проводилось и на материале раковых клеток, и на всем геноме. Эта разница очень важна. В то время как полное секвенирование опухоли является и интенсивным, и экстенсивным методом исследования (что уж тогда говорить о секвенировании полного генома), процедура 23andMe – это ни то ни другое. Это значительно более простой анализ некоторых генов, которые имеют отношение к самым базовым заболеваниям.

Принадлежащая Воджиски 23andMe – лишь одна из компаний, предлагающих проведение кустарных геномных тестов, но все они подвергаются критике, особенно из-за дикого разброса в результатах их генетических исследований. Один тест может обнаружить повышенный риск артрита и минимальный риск развития ишемической болезни сердца, а другой придет к абсолютно противоположным выводам. Разница заключается в точности: информация, получаемая с помощью теста за 99 баксов, и теста, который стоит несколько тысяч долларов и требует нескольких дней обработки на суперкомпьютерах, кардинально различается по качеству. Эта разница способна стать причиной как ложных тревог, так и ложных надежд.

Эта проблема не укрылась от взгляда Управления по контролю за продуктами и лекарствами. В конце 2013 года организация потребовала от 23andMe прекратить рекламировать свои услуги как «медицинские генетические тесты», потому что компания не имела разрешения регулирующих органов на подобные заявления. В открытом письме к 23andMe выражалась «обеспокоенность тем, как неточности в результатах могут сказаться на общественном здравоохранении».

Когда на них напустилась FDA, Воджиски и ее компания подчинились давлению. Теперь их тесты обещают только информацию о предках и файл с необработанными данными. Обновление у них на сайте гласит: «Мы намерены добавить определенный объем основанных на генетике отчетов о здоровье, как только у нас появится возможность предложить доработанный продукт. В настоящее время мы не знаем, какие отчеты о здоровье могут появиться или когда они могут появиться».

Хотя Диас отмахивается от 23andMe как от «утки» из-за ее ограниченности, компания скопила ценные активы в форме генетического материала 900 тысяч клиентов и развернула свою бизнес-модель таким образом, чтобы в конечном итоге обеспечить как коммерческую, так и научную победы. В партнерстве с Фондом Майкла Джей Фокса 23andMe создала «Сообщество изучения болезни Паркинсона», в базе которого – генетический материал более чем 12 тысяч пациентов, страдающих этим недугом. Такое количество данных очень ценно для фармацевтических компаний, занимающихся разработкой точечных препаратов. Это привело к 60-миллионной сделке между 23andMe и Genentech. Люди продолжают платить компании по 99 долларов за данные о предках, и из них будет строиться база данных, которую 23andMe может коммерциализировать для производителей лекарств.

Опасения другого плана – по поводу подъема индустрии лекарств, подогнанной под нашу генетику, – исходят от людей, которых тревожит, что развитие препаратов нового поколения, базирующихся на материале геномики, ослабит внимание людей к вопросам правильного питания, природных условий и здорового образа жизни, что чревато новыми повреждениями ДНК и развитием других форм рака.

И так уже существует большой разрыв в рационе питания и образе жизни у людей различных социально-экономических слоев. Как оказалось, можно получить четкое представление о доходе человека по тому, что он или она заказывает на завтрак. В первый раз, когда я завтракал со своим знакомым-миллиардером, мы встретились в крутом отеле. Я заказал французский тост и бекон. Официант повернулся к мистеру Миллиардеру и спросил, чего он желает. Чернику, сказал тот. Просто огромную тарелку напичканной антиоксидантами черники – и к этому еще и полезный напиток. Преподавая в 1990-х годах в средней школе Букера Т. Вашингтона в Западном Балтиморе, я наблюдал совсем иную картину – 97 % детей получали бесплатные обеды, а вместо завтрака перекусывали чипсами по дороге в школу.

По мере того как мы вооружаемся все новой и новой информацией о генетической предрасположенности, мне кажется, нам грозит еще больший разрыв между социально-экономическими слоями в том, что касается поведения. Узнав о предрасположенности к болезни Паркинсона, Сергей Брин изменил свои личные привычки в лучшую сторону. Печальная истина состоит в том, что в социально-экономически неблагоприятных регионах, таких как моя родная Западная Виргиния или тот район в Балтиморе, где я преподавал, если у людей окажутся данные о генетической предрасположенности, но не будет ни денег, ни возможности получить медицинскую помощь, чтобы хоть что-то изменить, их вероятные проблемы станут казаться неизбежными. Вместо того чтобы вдохновлять на перемены, как в случае Сергея, генетические тесты могут привести к тому, что люди, которые и так уже ощущают себя беспомощными, окончательно смирятся с нездоровым образом жизни.

Доктор Рональд У. Дэвис, директор Стэнфордского центра геномных технологий, выделяет – и советует – одну компанию, которая занимается связью геномики и факторов окружающей среды.

BaseHealth основал бывший студент Дэвиса. Ее фирменный продукт «Генофен» секвенирует ваш геном (так же как и продукция многих других компаний), но затем использует «библиотеку рисков» – программу для работы с «большими данными», которая применяет алгоритмы обработки медицинской, поведенческой и экологической информации – и выдает вам персонализированный набор рекомендаций по образу жизни и медицинскому уходу вкупе с генетическими данными о том, чем вы болеете или к чему предрасположены. Как говорит о проекте «Генофена» Дэвис, «от его амбициозности захватывает дух».

В моем случае, например, «Генофен» взял бы всю генетическую информацию о моей наследственности и объединил ее с массивом точек данных о моей жизни: от детства, проведенного в полном сигарного дыма доме, и химикатов, которые извергали в воздух заводы Чарлстона, до более положительных факторов, таких как более-менее здоровое питание, на котором настаивает моя жена, долгие пробежки и бадминтон. Эти и многие другие детали моей жизни затем загружаются в компьютерные модели, которые добывают из горы данных на серверах «Генофена» результат: там говорится, какими заболеваниями я страдаю и какие могут (или, наоборот, вряд ли могут) проявиться в будущем. Мне бы составили индивидуальный план процедур и корректировок образа жизни, которые нужно было бы предпринять для устранения уже имеющихся проблем и уменьшения вероятности каких-либо заболеваний в будущем.

BaseHealth также хочет устранить повод для тревоги Берта Фогельштейна о том, что пациенты не сумеют справиться с полученной информацией, – они будут продавать свой продукт только врачам. Доктора работают с информацией из «Генофена» через панель, доступ к которой могут получить в кабинете только они сами и их медперсонал. Врач выступает в качестве переводчика и проводника, хорошо обученного профессионала, который помогает пациентам наилучшим образом использовать данные о состоянии их здоровья.

Стоимость такой услуги делает ее недостижимой для большинства людей, но она быстро снижается. Тест в PGDx Луиса Диаса стоит от четырех до десяти тысяч долларов в зависимости от того, насколько подробный требуется результат. Три года назад он обошелся бы в жуткую сумму – сто тысяч.

Конечная цель, по мнению Диаса, состоит в том, чтобы опустить эту планку еще ниже и добиться покрытия такого рода тестирований страховкой, чтобы их можно было проводить в гораздо более широких масштабах. Во время лечения Лукасу Уортману повезло с секвенированием его рака только потому, что в университете была куча аппаратов для секвенирования, которые его коллеги могли использовать бесплатно. Если бы он не работал в институте геномики и не был всеобщим любимцем, то умер бы от ОЛЛ в тридцать с небольшим лет.

Фогельштейн смотрит в будущее с оптимизмом – он считает, что это лишь краткосрочная проблема. «Без сомнения, через 20 лет секвенирование пар оснований человеческой ДНК станет обычным делом, – говорит он. – Процедура доступна уже сейчас, и ее стоимость приближается к тысяче долларов – этот рубеж был установлен несколько лет назад. Но через 20 лет она, безусловно, значительно снизится. Выходит, технология уже имеется, хотя пока еще недоступна для миллиардов людей, но через 20 лет станет доступной. Так что каждому желающему, и особенно, конечно, жителям развивающихся стран можно будет провести секвенирование генома».

Свиные легкие и мамонты

Существует особый тип предпринимателей, которые считают даже самые передовые исследования геномики, проводимые в научных или близких к научным условиях, слишком прозаичными. Эти исследователи работают над инновациями, которые кажутся настолько притянутыми за уши, что трудно поверить, будто однажды они могут стать реальностью.

И вот тут появляется Крейг Вентер, ученый из Национального института здравоохранения (НИЗ), где зародился проект «Геном человека».

Вентер, второй по старшинству из четверых детей, вырос в рабочей семье в Сан-Франциско. Главной чертой его личности всегда было переливающееся через край нетерпение. В детстве энергии ему было не занимать, но и надоедало все быстро – он устанавливал рекорды в составе школьной команды по плаванию, но в плохих оценках едва ли не тонул. Теперь, работая в НИЗ над проектом человеческого генома, Вентер придумал более быстрый способ сбора информации о геноме человека.

Когда он попросил у руководителя проекта «Геном человека» пять миллионов долларов на то, чтобы секвенировать всю человеческую Х-хромосому с помощью своей новой технологии, ему сказали, что это слишком много. В ответ Вентер уволился и основал компанию-конкурента Проекта. Он решил соревноваться с ними в освоении генома, чтобы заставить трудиться упорнее, быстрее и вдумчивее, чтобы не вылететь из гонки, которая в итоге окончилась ничьей.

Недавно Вентер основал две компании, которые стремятся ни больше ни меньше как подарить нам всем еще несколько десятилетий жизни. Первая компания, Synthetic Genomics, анонсировала в 2014 году проект, цель которого – с помощью генной инженерии сделать органы свиней подходящими для безопасной трансплантации людям. Процесс, называемый ксенотрансплантацией, включает в себя модификацию генома свиньи таким образом, чтобы свиной эмбрион вырос уже с органами, которые можно пересадить в организм человека. Первоначально основное внимание направлено на легкие, но в своем заявлении Вентер упомянул, что пересадка сердца, почек и печени также может стать возможной.

Когда ксенотрансплантация превратится в реальность, а потом и в стандартный вид медицинского вмешательства, идея донорства и трансплантации органов в своем первоначальном виде может устареть. Если совместимые с человеком легкие, почки и сердца можно будет выращивать в свиньях, они перестанут быть дефицитным ресурсом. Замена почки, возможно, станет делом не более сложным или необычным, чем замена коленного сустава.

Вторая геномная компания Вентера – еще более дерзкое предприятие. Миссия Human Longevity, Inc. (HLI) – с помощью генетических данных обращать вспять процесс старения. «Старение – самый крупный фактор риска практически для всех серьезных заболеваний человека» – трубят рекламные материалы HLI. Вентер и его коллеги считают, что строительство крупнейшего в мире центра цельногеномного секвенирования позволит их ученым разрабатывать препараты, которые замедляют старение. Один из его коллег-основателей Питер Диамандис заявляет, что «с 1910 по 2010 годы прогресс в области медицины и санитарии увеличил продолжительность жизни человека на 50 % – с 50 до 75 лет. Сегодня, с появлением экспоненциально развивающихся технологий, таких, как те, что открывает и продвигает HLI, у нас есть потенциальная возможность сделать ее еще дольше».

Какими бы невероятными ни казались цели Вентера и Диамандиса, они делают быстрые и впечатляющие успехи. HLI недавно подыскала себе нескольких отличных партнеров в сфере медицины, в том числе PGDx. Они собрали 70 миллионов долларов венчурного капитала и лишь за восемь месяцев своего существования, по словам одного из инвесторов и членов совета директоров, стали крупнейшим в мире центром цельногеномного секвенирования.

Вентер известен своими почти абсурдно смелыми предприятиями в деле развития геномики, но даже его амбиции превосходит новая отрасль исследований, которая стремится бросить вызов невозможному и не просто продлить жизнь, а воскресить вымершие виды.

Несколько лет назад группа ученых с использованием ДНК мертвого букардо – дикого козла, жившего в Пиренеях и вымершего в 2000 году, – создала эмбрионы букардо. Их имплантировали в матки 57 обычных (в смысле, не вымерших) коз. Один из эмбрионов продержался весь срок. Да-да: в 2003 году обычная коза родила вымершего букардо. Конечно, прожил он недолго; ему удалось продержаться всего несколько минут после рождения. Но сама мысль об этой возможности тем не менее укоренилась в сознании любопытных исследователей.

В 2012 году в Сан-Франциско зародился проект Revive & Restore, направленный на возвращение к жизни вымерших животных с помощью передовых технологий геномики. По мнению компании, хорошо сохранившаяся ДНК многих вымерших животных может помочь воскресить их. Как и с букардо, это означает, что нужно найти наиболее генетически близкое животное и имплантировать ему эмбрион вымершего. Уже ведутся работы по «воскрешению» странствующих голубей, верескового тетерева, а также австралийской лягушки, знаменитой тем, что процесс родов у нее проходил через рот.

Пока неясно, насколько далеко зайдут в этом деле технологии. Горный козел – это одно. Но, например, вернуть обратно на землю мамонтов? Если это выполнимо – а даже ученые из Revive & Restore признают, что на современном этапе технологий, скорее всего, нет, – хотим ли мы повернуть время вспять? Это еще один (как и возможность появления искусственно сконструированных детей) пример того, как достижения в области науки и техники делают человека кем-то богоподобным. Точно так же как человеческое вмешательство повлияло на климат Земли, достижения в области геномики могут привести к изменениям в мировой экологии. Чаще всего виды не вымирают без причины. Повторное их появление перестроит пищевые цепи и, возможно, принесет с собой вирусы и бактерии, которые природа не научилась сдерживать. Чем сильнее становится наша способность вмешиваться в течение жизни, тем суровей ее должен регулировать наш человеческий разум.

Шагаем в ногу с геномной модой

Большинство этих невероятных достижений в области геномики неспроста зарождается в Соединенных Штатах, однако скоро и другие страны, особенно Китай, начнут догонять – это всего лишь вопрос времени.

Для прорыва в области наук о жизни необходимы три вещи: великие ученые, масштабное финансирование исследований, а также рынок венчурного капитала, способный превратить научные достижения в коммерческую продукцию.

Основная причина того, почему сегодня Соединенные Штаты возглавляют список, это то, что ведущие ученые мира по-прежнему валом валят в американские университеты. Каждый восьмой наиболее часто цитируемый ученый родился в развивающейся стране, но 80 % из них сегодня живут в развитых государствах. Система американских университетов предлагает иностранным исследователям множество возможностей, которых у них нет дома. Результаты опроса 17 тысяч ученых в 16 странах показали, что зарубежные исследователи мигрируют по двум причинам: чтобы улучшить свои карьерные перспективы и присоединиться к выдающимся исследовательским группам. У Соединенных Штатов хорошо обстоит дело и с тем, и с другим, и это окупается. Научные департаменты США доминируют в любой авторитетной мировой рейтинговой системе. Соединенные Штаты – главное направление для иностранных ученых почти что из каждой страны.

Но несмотря на все это доминирование в сфере культивации мозгов и научных достижений, Соединенные Штаты необязательно навсегда сохранят свое лидерство. Пожалуй, ни один другой исследовательский проект в течение моей жизни не стимулировал больше научных открытий, чем проект «Геном человека», который собрал вместе ученых со всего мира – в команде НИЗ были граждане Австралии, Великобритании и Франции. Это были ученые из известных, авторитетных университетов. Но когда Билл Клинтон объявил о черновике, созданном Проектом, ему также хватило предусмотрительности упомянуть группу, вклад которой составлял лишь примерно 1 % работы над секвенированием: Пекинский геномный институт.

За 15 лет великой геномной гонки Китай стал лидером исследований в этой области. Тот однопроцентный вклад остался в прошлом, и Пекинский геномный институт (теперь называемый ПГИ) является в настоящее время крупнейшим центром геномных исследований в мире, и аппаратов для секвенирования там больше, чем на всей территории Соединенных Штатов. Некоторые из его исследователей начали обсуждать возможность того, чтобы в конечном итоге секвенировать геном почти каждого ребенка в Китае.

С 1998 года объемы финансирования исследований и разработок в стране выросли втрое. В то время как доля США в развитии глобальных исследований уменьшилась с 37 до 30 %, доля Китая за последнее десятилетие увеличилась с примерно 2 до 14,5 %. Учитывая, что почти 2 % колоссального ВВП Китая теперь идет на научные разработки, у него появилось статистическое преимущество над Европой, и Соединенным Штатам придется попотеть, чтобы сохранить ведущую позицию.

Инвестиции Китая растут, а вот вклад США в последние годы фактически опустился ниже уровня 2008 года – это затяжной побочный эффект снижения исследовательских бюджетов после финансового кризиса. В дополнение к невыплаченным кредитам и безработице безответственное поведение в секторе финансовых услуг привело к сокращению финансирования исследований рака.

Соединенные Штаты – второй по величине источник научных и инженерных академических статей (если считать 28 стран Европейского союза единым блоком), и их вклад достигает четверти мирового. Но эти цифры в США в течение всего последнего десятилетия снижались. А вот вклад Китая стремительно вырос – с 3 до 11 %, – и теперь он становится третьим в мире по величине источником научных статей.

Финансирование разработок и научные статьи, представляющие интеллектуальную основу исследований, – это кирпичи, из которых складываются открытия новых лекарств от рака и медицинские достижения, способные коренным образом изменить человеческую жизнь.

Такая стратегия родилась в верхушке китайского правительства. Государственный совет Китая назвал геномные исследования экономическим фундаментом своих промышленных амбиций в ХХI веке. За три года правительство успешно привлекло 80 тысяч китайцев, получивших научное образование на Западе, обратно в Китай.

Китайские правительственные чиновники и бизнесмены, с которыми я беседовал на эту тему, обрисовывают ситуацию в чисто стратегическом ключе. Они считают, что упустили преимущества, связанные с новаторством в интернете. Один генеральный директор китайской фирмы сказал мне, что, по его мнению, богатство и власть, которые принес с собой статус центра коммерциализации интернета, продлили господство Америки как супердержавы на десять лет. Многие из самых влиятельных китайских лидеров считают, что геномика – это новая промышленность на триллион долларов, и они полны решимости встать у ее руля. Одна из возможностей, которые они пристально изучают, относится к процессу разработки лекарств в Соединенных Штатах. Если FDA не изменит свою процедуру разработки медикаментов, чтобы ускорить появление персонализированных лекарственных средств (которые стали реальностью благодаря генетическому секвенированию, как описали Луис Диас и Лукас Уортман), то пациенты, возможно, начнут уезжать за индивидуализированным лечением за границу (и возможно, в Китай).

Двигателем китайской стратегии стали компании и институты, такие как ПГИ, которые существуют в пограничной зоне между государством и частным сектором. Номинально это частные организации, но они накачаны капиталом и одарены поддержкой со стороны центральных властей Китая, которые решительно настроены способствовать их успеху во имя пользы стране. В 2010 году ПГИ получил кредитную линию в 1,58 миллиарда долларов от Китайского банка развития. Сегодня финансирование ПГИ поступает из самых различных источников, хотя их трудно проверить. Крупная категория доходов – «анонимные пожертвования». Средства добываются и путем предоставления анализа данных фармацевтическим компаниям, и секвенированием геномов для исследователей и частных лиц; кроме того, деньги поступают из муниципальных и федеральных государственных учреждений. ПГИ также извлекает выгоду из низких затрат на рабочую силу тысяч своих сотрудников, которые в среднем зарабатывают всего около полутора тысяч долларов в месяц.

Я думаю, что конкуренция из Китая – это на самом деле хорошо. Проект генома человека продвигался так быстро, потому что один из его отчаянных исследователей, Крейг Вентер, подал в отставку, чтобы создать конкурирующую компанию. Я также думаю, что чем больше капитала вливается в фундаментальные исследования в области геномики, тем быстрее мы увидим результаты, которые принесут пользу людям во всем мире. ПГИ ведет себя очень открыто и дальновидно по сравнению с китайскими интернет-компаниями, с первых же дней позиционирует себя как глобальную организацию. Некоторые из его проектов с некитайскими партнерами приносят лишь пользу, в том числе сотрудничество с американской некоммерческой организацией Autism Speaks – это проект секвенирования ДНК десяти тысяч людей, в семьях которых есть аутисты.

Что касается остального мира, тут история неоднозначна. В научном плане Европа сегодня тоже видна на карте генетических исследований, но ей далеко до Китая или Соединенных Штатов в области коммерциализации. Ведущие ученые из Индии, Латинской Америки и других регионов, как правило, в конечном итоге оказываются в университетах или компаниях США, даже если физически остаются в своих странах.

Лучшим примером того, как не нужно позиционировать страну по отношению к отрасли будущего, служит Россия – по причинам, которые уходят корнями к началу холодной войны. Советские лидеры ценили узкий круг научно-исследовательских областей. Хотя советская система производила огромное количество ученых, их работу определяли политические и военные приоритеты правительства. Большая космическая гонка привела к важнейшим открытиям как в Соединенных Штатах, так и в Советском Союзе, но в то же время научные изыскания СССР были отягощены идеологией режима.

Иллюстрацией может быть Трофим Лысенко – ученый, который поднялся по служебной лестнице в период сталинского режима. Лысенко выступал против генетики, считая ее «буржуазной лженаукой». Он полагал, что характеристики организмов формирует среда их обитания и эти характеристики передаются потомству. По научному мнению Лысенко, если сорвать все листья с дерева, то следующее поколение деревьев тоже вырастет безлистным – на удивление марксистско-ленинский подход к науке.

Лысенко убедил советскую Академию сельского хозяйства в том, что изучение генетики пагубно для страны и для идеи, поэтому школы изъяли все отсылки к генетике из книг и учебных планов. Советским ученым пришлось потакать ему, публикуя статьи с абсурдными результатами, созвучные теории Лысенко. Те, кто разделял его исследовательские взгляды, получали финансирование и научные награды. Ученые, несогласные с Лысенко, подвергались репрессиям.

Отсутствие какой-либо значимой деятельности в области геномики в сегодняшней России – это эхо лысенковщины. Его позиция была официально закреплена советскими законами в 1948 году, и менделевская генетика снова появилась в советских учебных программах лишь много лет спустя, в 1960-е годы. Первое «этнически русское» секвенирование генома произошло только в 2010 году на оборудовании, приобретенном у Соединенных Штатов и ПГИ.